Рабочий: крушение титана. Часть 4.

Читая «Рабочего», можно выделить, как минимум, два основных маркера, по которым можно констатировать провал чаемой автором попытки интегрировать Технику в превосходящий ее гештальт Работы.

Вообще, надо отметить, что сам автор видел в триумфе своего Рабочего наступление нового титанизма, то есть это была не единичная, но одна из наиболее интересных попыток интерпретировать утверждение технической цивилизации не в традиционалистских категориях «заката Запада» и «кризиса современного мира», но как триумф ницшеанского сверхчеловека – сына Земли.

Однако прежде, чем обратиться непосредственно к этой теме, освежим еще раз то содержание, которое мы вкладываем в понятие Техники, чтобы все эти рассуждения не выглядели как нагромождение рефлексий вокруг запутанного и непонятного предмета.

Везде, где мы употребляем понятие Техники в философском контексте, речь идет не об орудиях техники, но о Техно-Логии, т.е. Технике, рождающей и/или носящей в себе Смысл, то есть Технической Логике. Речь идет о логике постановки задач, определения целей и их достижения через совокупность планируемо вытекающих друг из друга, объективно связанных друг с другом мероприятий и решений – то есть механизации. Результатом механизации является создание машины – конструкции, в которой совокупность подобных взаимосвязей воплощена в целостном виде. И, как это было отмечено в начале данного цикла, апофеозом Техно-Логии на пике ее развития является проблема организации, то есть социального функционирования общества, цивилизации, человечества.

Итак, Юнгер, на мой взгляд, указал в своем «Рабочем» на две характеристики «нового титанизма», достижение которых позволило бы говорить об интеграции Техники в плоть нового титана – Рабочего и достижении хотя бы паритета, ничьи в виде преодоления субъект-объектных отношений между Рабочим и Техникой.

Первой из таких характеристик является воспетое им вторжение в бюргерское общество стихийных сил, облеченных в форму техники, апофеозом которого является фанатизм. Фанатизму, бесстрашию и, что важно, бескомпромиссности Юнгер уделяет в своем произведении значительное внимание, считая их существенными характеристиками гештальта Рабочего в противоположность осторожному, умеренному, склонному к компромиссам бюргеру. Он идет на встречу уже прошедшим и еще предстоящим войнам, репрессиям и разрушениям, приветствуя их следующим образом:

«Пусть одни считают это впадением в новое варварство, а другие приветствуют как очищение сталью, - важнее видеть, что наш мир охвачен новым и еще необузданным приливом стихийных сил».

Именно в этом таится своеобразная «философия свободы» Рабочего, она предполагается автором исходя из того, что решающей силой в истории является не сковывающая по рукам и ногам логика, но стихийное начало, разрушающее рамки старого объективного мира.

Но Юнгер в своем произведении блестяще нащупывает и еще одну краеугольную проблему, без решения которой говорить о торжестве нового титана нельзя никак. Это проблема развития или в более смыслообразующем понимании – прогресса.

Вообще надо сказать, что по отношению к этому концепту в своем произведении он попытался занять своеобразную «третью позицию», противоположную как модернизму, так и традиционализму. Если прогресс предполагает стремление к бесконечному развитию и постоянную относительность уже достигнутых результатов, то в понимании автора «Рабочего», его гештальт это то, что уже есть и то, что призвано к становлению. Однако хотя Юнгер критикует прогрессизм за отсутствие метафизической ориентации, позиция рабочего - это не романтическая оппозиция прогрессу, которую он приписывает де-факто традиционалистам, а титанизм - кульминация прогресса как проявления воли к власти.

И вот здесь очень важно увидеть одну принципиальную идею «Рабочего». Его автор писал, в частности, следующее:

«Мы уже касались понятия органической конструкции, которая в отношении типа предстает как тесное и лишенное противоречий слияние человека с находящимися в его распоряжении инструментами.

...Высшая ступень конструкции предполагает завершение динамически взрывного отрезка технического процесса...»

Что крайне интересно, так это то, что решение именно этой задачи в другом месте автор связывает с разрешением основного философского вопроса, волнующего нас в данном случае. Он пишет, что «…напряжение между природой и цивилизацией, между органическим и механическим миром» исчезнет после перехода «от чистой конструкции к органической», что будет означать, что «человек выступает в высшем единстве со своими средствами».

О чем же идет речь? По сути – о преодолении прогресса. Эта идея в целом видна у автора достаточно четко, но наиболее убедительно он иллюстрирует ее на примере… искусства. Так, Юнгер сравнивает скоротечные архитектурные решения современности с монументальными, на века строениями и решениями античности и Средневековья. Эту зыбкость и недолговечность он объясняет тем, что господство гештальта еще не установилось.

В высшей степени показательна на этом фоне архитектурная политика двух рабочих тоталитаризмов времени, соответствующего юнгеровскому «Рабочему»: сталинского и гитлеровского. По сути, эта политика преследовала цели, описанные автором, а именно цель – воплотить в монументальных решениях и образах завершенность, состоявшуюся победу и торжество своей идеи.

Но Юнгер придает этой задаче более тотальный характер, далеко выходящий за рамки архитектуры.

Описывая технические реалии, Юнгер констатирует их убыточность, нарастающую одновременно с ускорением технических задач и возможностей. Убыточность - это очевидное свойство техники, тогда как качеством рабочего в своем титаническом порыве Юнгер хотел видеть полноту, завершенность.

В этой связи он декларирует оптимистическое утверждение, согласно которому техника с ее свойством ускоряющегося изнашивания будет подчинена рабочим и в итоге будет достигнуто совершенство - завершенность технических средств. При этом изменение и устарение относятся им к стадии раскрытия и утверждения гештальта, тогда как в его утверждении будет достигнута стабильность и неизменность.

Подобные надежды он связывал с тотальным плановым регулированием, должным покончить с неконтролируемой, как ему казалось технической гонкой. Однако продемонстрировав в дальнейшем иллюзорность представлений Юнгера о целостности гештальта рабочего, признанную и им, жизнь явила нам и банкротство статико-плановых систем, в рамках которых, как, например, в застойные советские времена, обеспечивалась относительная стабильность. Эти общества, будучи частью системы ценностей единой технической цивилизации, обнаружили свою несостоятельность на фоне ее лидера в лице развитого капитализма, взявшего на вооружение методику планирования, однако, не для обеспечения завершенности, а для защиты от сбоев в бесконечном развитии.

Почему же потерпели крах завершенные плановые рабочие государства, и как это связано с крушением юнгеровского гештальта, гибелью новых титанов?

Здесь мы снова возвращаемся к вопросу о действии стихийных сил, к которым Юнгер возводил истоки гештальта Рабочего. Безусловно, значительный выплеск таких сил в развертывании победоносной технической цивилизации с 20-х и до 40-х годов прошлого века был на лицо.

По Юнгеру воля к власти в облике Рабочего сопровождается фанатизмом и волей к Смыслу. Они в свою очередь питаются выплеском стихийных витальных сил. Однако то, что происходило дальше, можно сравнить с машиной, в которую влили излишнее количество топлива, после чего оно сгорело, приведя состояние машины в рабочую норму, либо с повышенным кровяным давлением в организме, потребовавшим кровопускания.

Победившая Техника успешно сожгла излишек стихийного топлива, приводящего не только к ускорениям, но сбоям и авариям. Напряжение отныне ровное и контролируемое. Смысл заменен симулякром. И если основой стихийного считать эрос, то систему, навязанную техническому человечеству в виде информационного общества можно определить как принудительный и регулярный онанизм, переводящий эту энергию на виртуальные объекты вожделений, трансформируя саму суть вожделений, гася и перерабатывая стихийное.

В принципе, результат этот был заранее прогнозируем, ибо попытка оседлать технику, срастив ее с природой, представляла собой прежде всего извращением самой природы, попыткой такого извращения. Завершенность гештальта Рабочего требует планового государства, а плановое государство в свою очередь может устойчиво существовать, только опираясь на общество фанатиков, постоянно находящееся в состоянии тотальной мобилизации. Как только происходит малейшее расслабление, т.е. демобилизация, рушится плановая стабильность, как только рушится плановая стабильность, чаемый завершенный гештальт Работы вытесняется обнаруживающей свою самодостаточность Технологией с ее постоянной незавершенностью и культом прогресса.

Почему же попытка добиться противоположного представляет собой вызов природе? Ответ очевиден – потому, что природа несовместима с постоянным и стабильным нахождением в состоянии абсолютного и при этом ровного напряжения, существуя по вложенному в нее закону цикличности.

Завершенность предполагает мировое социалистическое государство – «царство Божие на земле». Однако техническое сознание неспособно к завершенности, а его тяга к изменениям обнаруживает отсутствие в его мироощущении внутренней стабильности и самодостаточности. Юнгер писал в первой половине ХХ века о достижении единства человечества в мировом государстве как о предпосылке достижения искомой завершенности. Но техническое человечество всего несколько десятилетий спустя, еще не обретя этого единства, уже опровергло надежды на его завершенный характер.

Техническое мышление породило мощнейший миф космоса как уже новую фазу своего развития, где человек не обретает завершенность в своем самодостаточном космосе, но умаляет себя до уровня пылинки в бесконечной Вселенной, где он должен соседствовать и соревноваться с другими мирами. Относительное представление о мироустройстве, коренящееся в самом техническом мышлении и усиленное теорией Эйнштейна, даже освоение даже беспрецедентных для известной истории человечества космических пространств делает в абсолютном измерении ничего не значащим фактом, тогда как для органического мышления даже свой полис мог быть абсолютным и самодостаточным миром.

В итоге мы наблюдаем торжество именно что чистой техники над несостоявшимся гештальтом работы, торжество, проявляющееся, в том числе, в абсолютном доминировании принципа неуклонного роста над принципом стабильности и совершенства.

Что же касается фанатизма как основы существования и борьбы за господство тоталитарных рабочих государств коммунистов и фашистов, то этот феномен по отношению к логике разворачивания технической цивилизации заслуживает особого внимания. Здесь мы упираемся в конфликт или точнее зазор между ориентацией на фанатизм как модусом несостоявшегося титанического гештальта, с одной стороны, и игровой логикой, присущей Техно-Логии.

Заговор в этой связи также обнаруживается как одна из эффективных технологий, рассчитанная на превращение в игру с предсказуемым результатом добросовестных действий тех, кто играет не по ее правилам. Но это уже тема особого цикла исследований, выходяшая за рамки Размышлений о Технике.

Quot;Рабочий": крушение титана. Заключение.

В конце цикла заметок, посвященных "Рабочему", как и обещал, я возвращусь к теме, с которой, возможно, надо было и начинать, а именно теме бюргерства.

Именно с непримиримой и яростной критики бюргерства начинает свое произведение Юнгер, противопоставляя этому феномену новый типаж Рабочего.

О Рабочем мы уже немного поговорили. Но кто есть Бюргер и что есть бюргерство? Порассуждаем над этим, ибо ответ на данный вопрос позволит нам внести окончательную ясность и в то, кем все таки является сегодня Рабочий.

Прежде всего – и с этого я также начинал – применительно ко всем этим классификациям надо помнить, что вопреки марксистской методе эти группы и типажи автор "Рабочего" определяет не в зависимости от отношений к собственности и средствам производства.

Таким образом, речь идет не об экономических в узком смысле этого слова категориях, но о более целостных - гештальтах, предполагающих определенный тип бытия и заключенную в нем систему ценностей.

В этой связи я начну немного издалека. Свою первую более-менее самостоятельную политическую деятельность, не прикрепленную в качестве "молодежного крыла" к "взрослым" движениям, но деятельность, направленную на создание самостоятельной ("взрослой") силы, я осуществлял вместе с достаточно интересным человеком, моим тогдашним учителем и соратником Александром Никитичем Севастьяновым.

Весьма интересно, что у Севастьянова была идея, к которой он и теперь возвращается, и которая имеет прямое отношение к предмету наших заметок. А именно, это идея о том, что по сути своей интеллигенция является буржуазным классом, которая в силу этого не могла не поддержать ельцинскую "буржуазно-демократическую" революцию, как ее определял Александр Никитич.

И вот недавно Севастьянов написал на АПН статью, в которой содержится горькая констатация трагической участи интеллигенции, замещаемой "средним классом", а в качестве выхода предлагается все та же «вторая волна», которая должна последовать за буржуазно-демократической революцией в виде революции национальной, которая, как надеется Севастьянов, вернет интеллигенции утраченное будущее.

Я практически немедленно отреагировал на эту статью, направив свой текст на АПН, где была размещена статья Севастьянова - никак не из-за любви к этому порталу, а чтобы соблюсти информационную симметрию. На АПН мой текст, конечно, в очередной раз не взяли - это меня не удивило, т.к. там существует запрет на публикацию моих текстов - поэтому приведу эту полемику с Севастьяновым по существу в этой заметке, благо к ней она, как было сказано, имеет прямое отношение.

Дело в том, что севастьяновские идеи я вспоминал как раз за несколько дней до того, как его статья появилась на АПН. Вспоминал в связи с тем, что вдруг понял – описание Юнгером в его фундаментальном для понимания современности произведении «Рабочий» бюргерства до боли напоминает мне характеристики как раз интеллигенции в том смысле, в котором этот термин сложился в русской гуманитарной традиции.

Рабочий Юнгера – это особый человеческий тип, тотально принадлежащий стихийному, самодостаточному, магическому процессу работы, в котором аннигилируются все прежние представления и ценности бюргерской эпохи, такие как мораль, культура, религия, этика и т.п.

В 1930-х годах Юнгер считал предвестниками наступления господства рабочего коммунизм и национал-социализм, но последующие развитие событий и эволюция его представлений, позволяют сделать вывод о том, что наиболее последовательное воплощение этого гештальта происходит именно в модели глобального технократического капитализма, опорными конструкциями которого являются транснациональные корпорации.

Кем же в таком случае должен являться идеальный «рабочий»? Идеальный «рабочий» сегодня – это менеджер, белый воротничок, в широком смысле – служащий крупной компании, начиная от курьера, заканчивая топ-менеджером. Если рассматривать высокоорганизованное капиталистическое общество, а не его российскую пародию, то именно эти люди, новые рабочие и являются в нем средним классом, интересы и принципы существования которого противостоят не только системе ценностей интеллигенции – старого бюргерства, но и самому факту существования остатков «третьего сословия» в виде представителей малого бизнеса, торговцев, кустарей, работников сервиса, семейных фирм, индивидуальных предпринимателей и т.п.

Эти люди, «новые рабочие» достаточно интеллигентны, в том смысле, что интеллектуальны, и считают на своем фоне остатки «третьего сословия» тем самым маргинальным люмпенством, которое отчасти задевает в своей критике под видом «среднего класса» Александр Никитич.

Однако эти люди никак не являются носителями «экзистенциального предназначения» интеллигенции, о котором пишет Александр Никитич, и в этом смысле не являются «интеллигенцией».

Впрочем, «профессора», «писатели» и «художники», за которых переживает Александр Никитич, в касте новых рабочих тоже есть и, более того, они входят в ее элиту. Но не все. А как раз те, кто… способен пожертвовать представлениями об «экзистенциальном предназначении» старой интеллигенции и просто хорошо делать работу, за которую будут платить хорошие деньги. По крайней мере, в странах высокоорганизованного капитализма.

Теперь вот какой момент. Александр Никитич пишет, что «одна из закономерностей мировой истории состоит в том, что вслед за буржуазно-демократической революцией (у истоков которой стоит бюргерство или интеллигенция, - прим. В.С.) как правило, следует «вторая волна» – революция национальная».

Это верно, но вот тут-то и расходится понимания Севастьянова и Юнгера. Ибо субъектом того, что Севастьянов называет «национальной революцией», подразумевая под ней установление «фашизма» как «госпарткапитализма», является не бюргерство или интеллигенция, которые используются лишь как пехота или расходный материал данной революции, но новый тип, который закаляется и оформляется в этом процессе – тип «рабочего», как это убедительно описывает Юнгер.

И здесь мы видим, как стремительно разъезжаются две траектории: моральная и собственно социальная, имущественная.

В моральном отношении «интеллигенция» и «третье сословие», которые противопоставляет в своей статье г-н Севастьянов, оказываются как раз в одной, тонущей лодке, которую беспощадно размалывают жернова супер-машины «рабочего» парохода (высокоорганизованного капиталистического общества).

В социальном плане у человека «умственного труда» как раз возможность выбора есть – вскочить на пароход рабочего господства или пытаться сохранять «экзистенциальное предназначение», маневрируя на лодке «третьего сословия», зарабатывая на жизнь индивидуальным, честным и свободным (а значит, почти обреченным на социальное аутсайдерство) трудом.

Но этот выбор у человека «умственного труда» есть в т.н. «развитых странах», где успешно состоялась мобилизация гештальта работы под эгидой организованного капитала.В России же, напротив, перефразируя Юнгера, мы наблюдаем «тотальную демобилизацию», которая не оставляет достойного места в обществе ни «третьему сословию», ни «интеллигенции», ни уже теперь и «офисному планктону», который, не взирая на кризис, записывает в опору власти Александр Никитич.

Но есть ли хоть какой-то просвет? Г-н Севастьянов не скрывает своего пессимизма, и этот пессимизм, как мне кажется, имеет причины, куда более глубокие, чем может представляться ему самому.

«Национальной революции», способной поставить на первое место цех людей умственного труда не произойдет, скорее всего, не потому, что слаба интеллигенция, а потому, что общество наше достигло той степени демобилизации, когда не может уже быть рабочей революции, направленной на построение мобилизационного госпарткапитализма, который воспевал в своих ранних работах Александр Никитич.

Вторая причина для пессимизма, однако, должна возникнуть потому, что воспеваемая им «национальная революция» для «рабочей мобилизации» это, как показал Юнгер, всего лишь инструмент и переходный этап, ибо разворачивание этой мобилизации даже в удачных случаях, как это было в Испании, Португалии и Греции, где режимы «национальной революции» не потерпели поражение от внешних врагов, в итоге с неизбежностью сдают в архив истории сам национализм.

Рабочее общество, в котором находят достойное своего интеллекта места работники умственного труда – это общество не морально-этическое, а глобальный технократический муравейник, «глобальный человейник», как его назвал русский социолог А. Зиновьев.

Русской (как и любой другой) национально ориентированной интеллигенции в такой системе места нет – ни по родовому, ни по видовому признакам, ибо капитализм по своей сути не может быть ни интеллигентным, ни национальным.

Именно непонимание этого определяет трагикомизм последних из могикан, думающих людей, пытающихся оставаться сегодня интеллигентами, банкротство и беспомощность интеллигенции в наши дни.

Неизбежная победа техники над моралью - это конец Модерна. Подобная перспектива дает нам лучшее понимание феномена постмодернизма не как самостоятельной формации, но как надгробия Модернизма. Верить в общество плюралистических ценностей и перспектив в условиях технического капитализма не меньший абсурд, чем относиться всерьез к модернистским ценностям сегодня.Правда в том, что под вывеской постмодерна техническое общество поверх наностных, 'симулякрных' различий сшито всепоглощающей логикой экономической целесообразности и потребительства. Моральные декларации здесь - это жестокое, дьявольское посмеивание в усы, приверженность немодернистским идеям - не более, чем ролевые игры. Всепоглощающая Техника, безразличная к любым, не затрагивающим ее суть внешним формам - единственное, что предстает как реальность в этих условиях.

Здесь, конечно, нельзя оставить в стороне и проблему Демократии, являющейся одной из основополагающих как для интеллигенции (бюргерства), так и для Модерна в целом.

Сам Юнгер предрекал и жаждал упразднения демократии в рамках торжества рабочего порядка. Он писал:

«Смысл решающего процесса следует определить как превращение общественных инструментов в государственные, стоящие на службе у людей активного склада, являющихся опорой этого государства».

То, что воспевал Юнгер, в идеальном виде было создано в СССР, но потом рухнуло. Почему? Здесь мы снова упираемся в вопрос цельного гештальта рабочего, который не был создан.

Тотальное государство действительно может существовать, когда опирается на тип фанатика, превращающего себя в орудие и только орудие служения сверхсмыслу, отвергая частный интерес. Однако подобные общества, если и могут существовать, то сравнительно небольшое время, ибо сверхнапряжение не может продолжаться вечно.

История продемонстрировала нам то, что одновременно с триумфом технического уклада потерпела крах попытка создания сверхчеловека, способного сделать технику своей кровью и плотью. Человек не хочет становиться одним целым с техникой, его экзистенциальная природа стремиться сохранить свою самость.

Это и является причиной отката от тотальных государств к политическим демократиям, апеллирующим к ценностям индивидуальных прав и свобод и зовущих к управлению обществом на основании всеобщего достоинства и равенства.

Однако является ли демократия такой системой - вот вопрос. Пытаясь дать на него ответ, мы не уйдем от рассмотрения генезиса этой системы в его соотношении с проблемой техники.

Является ли демократия естественным укладом для состояния до прихода тотально ориентированной техники? Является ли бюргерство подобным до-техническим состоянием как таковым и чем в таком случае является бюргерство, как определить этот феномен. Наконец, является ли политическая демократия сегодня бюргерским укладом или модификацией политического оформления технической цивилизации, отбросившей тотальное государство как несостоявшуюся модель, основанную на утопии сверхчеловека, добровольно приносящего себя ему в жертву? На все эти вопросы нам предстоит найти ответы, если мы только хотим дойти до основ той реальности, в которой нам приходится и в которой мы хотели бы жить.

С этой целью мы, надеюсь, временно прервем нашу Юнгериаду и приступим ко второй части «Размышлений о Технике», где попытаемся исследовать техническую реальность, как она есть в наши – более чем двадцать лет спустя после написания «Рабочего».

Однако к этим исследованиям мы приступим, сделав важный вывод из анализа «Рабочего». Вывод о крахе рабочего титанизма, желавшего придать Работе в рамках механистической цивилизации духовный и природный смыслы, создав тем самым единство и тожество механического с органическим.

Наличную сегодня реальность характеризует целостность объективного при нарастающем отчуждении от него и раздробленности субъективного, что является лучшим подтверждением крушения Титана ХХ века – Рабочего.

Дата добавления: 2015-07-11