Заключительные положения. Конец истории.

Нездоровый ажиотаж, возникающий при обсуждении вопросов Модерна и Постмодерна, Традиции и Прогресса, развития и архаики и т.п. есть следствие того линейного восприятия истории, с которым Запад живет последние полтысячелетия. Все эти дискуссии также на полном серьезе инспирируются забавным представлением, в соответствии с которым Реальность определяется подобными ярлыками и штампами, моделируется и корректируется на их основании, а не наоборот. Мы имеем дело с засильем линейного логоцентризма, без преодоления которого невозможно сколь либо удовлетворительное постижение Реальности.

О логоцентризме мы уже писали, теперь будет нелишним посвятить пару строк и линейности. О, это достойное детище «иудеохристианского» ублюдка! Сперва нам подсунули сакральную историю, которая целиком и полностью есть история Израиля. Проблема даже не в том, что нам прививали мононациональное (или моноантинациональное) восприятие сакральной истории, но в том, что оно еще и моносоциальное – подразумевалось, что есть только одно в собственном смысле общество (праведное и настоящее), которому противостоит весь остальной мир – язычники, гои. С такой подготовкой потом нам предложили секуляризированную версию линейности с прогрессистским делением «мировой истории» на Античность, Средневековье и Новое время.

Это представление о мире легло в основу возникшей на Западе цивилизации, каковая есть в силу ее сущности как цивилизации, противоположной культуре, неизбежно безальтернативная и единственная мировая цивилизация, по крайней мере, претендует на это. Сумев завоевать эту «огневую высоту», иудеохристианство, естественно, окончательно расправилось с «язычеством» - если мы живем в условиях цивилизации, в ней жизнеспособно лишь глобальное, универсалистское видение, в силу чего частные культуры обречены на историософскую делегитимизацию.

Но и здесь в качестве «третьей силы» между иудеохристианством и язычеством вклинивается Ислам. В отличие от иудеохристианской линии на национализацию профетизма с последующей духовной евреизацией всего человечества, Ислам несет миру послание Корана, в котором ясно сказано:

«...нет ни одного народа, к которому не пришёл бы увещеватель» (перевод смыслов Корана, сура «Создатель», аят 24);

«Мы отправили к каждой общине посланника, чтобы он сказал:
Поклоняйтесь Аллаху и сторонитесь идолов» (перевод смыслов Корана, сура «Пчёлы», аят 36).

В хадисах уточняется, что общее число пророков, посланных в разное время на землю, составляет 124 000, мир им всем, из которых 313 – это посланники, т.е. пророки, принесшие с собой особый закон (шариат), мир им всем. Учитывая то, что мы как из достоверной Сунны, так и из апокрифов (хабаров) достаточно подробно знаем об истории авраамического цикла пророчества и сопутствующих ему законоуложениях, нельзя не предположить, что остальная масса пророков, посланников и шариатов приходится на другие, несемитские народы, которые таким образом избавляются от расистской неполноценности, вменяемой им иудеохристианством.

«Мы послали посланников, о которых Мы рассказали тебе прежде, а также других посланников, о которых прежде не рассказывали тебе» (перевод смыслов Корана, сура «Женщины», аят 164).

«И до тебя (имеется в виду пророк Мухаммад, мир ему) Мы посылали посланников. О некоторых из них Мы рассказали тебе, о других же не рассказывали» (перевод смыслов Корана, сура «Верующий», аят 78.).

Не только народы человечества, но и все другие животные виды образуют общины, как и звезды, деревья и камни, и достоверное Предание Ислама четко указывает на то, что все они так или иначе поклоняются своему Создателю, все они образуют ткань космической истории.

Кстати говоря, в этой связи есть и еще одна тема из сферы сокровенных знаний Ислама, наносящая удар по механистическому логоцентризму – позиция Шейх аль-Акбара, утверждавшего, что буквы – это тоже община, к которой посылался живой посланник, из нее самой. Живой посланник к живым буквам вместо метафизически объективированного текста – какое колоссальное озарение, трансформирующее весь логоцентризм!

Итак, на поле универсализма возникает вполне зримая возможность для преодоления линейно-однородного рассмотрения истории, фактически, альтернативный универсализм в отличие от неспособного противостоять иудеохристианству партикуляристского «чистого язычества». Мы, если будет на то Божья Милость, еще с неизбежностью вернемся к рассмотрению этого важного теологического аспекта историософии, так как все циклические концепции истории, иудеохристианством, присвоившим себе монополию на универсализм, неизменно обвиняются в язычестве.

Мы, русские, вполне можем гордиться тем, что именно наши соотечественники внесли один из наиболее весомых вкладов в развитие циклического понимания истории. Ведь Константин Леонтьев и Лев Гумилев – это фигуры, значение которых в историческом циклизме не уступает любым другим мыслителям и школам данного направления, включая Шпенглера, Тойнби и других.

Как уже говорилось, ревностный православный христианин, монах, Константин Леонтьев и при жизни, и после смерти подвергался постоянным нападкам со стороны иудеохристианской русской интеллигенции за свое канонически для нее неприемлемое «язычество». Но вот что интересно – автором современной циклической историософии был не Константин Леонтьев, русский «стихийный язычник», который и впрямь мало писал на тему теологии и мало оперировал теологическими источниками и аргументами. Ее автором был мощнейший мусульманский мыслитель Средневековья, разработчик социологии и авторитетный исламский теолог (кадий, факих, муххадис) Ибн Халдун. Показательно, что и здесь Ислам вклинивается в клинч «иудеохристианства» и «язычества» как универсалистская платформа, на которой возможна и, главное, легитимна ревитализация сущностных аргументов «язычества».

Применительно к циклическому пониманию истории имеет смысл выделить трех авторов с их оригинальными методологиями.

Прежде всего, это Ибн Халдун, чей анализ отличает ярко выраженная биологическая и природная направленность, социобиологизм, позже воспроизведенный и по своему усовершенствованный русским ученым Львом Гумилевым.

Далее, это Константин Леонтьев. Здесь я намеренно опускаю имя Николая Данилевского, так как, по моему убеждению, кроме самого понятия «культурно-исторического типа», наполненного им весьма плоским содержанием, никакой полноценной социологии, тем более, цивилизационной он не создал. Даже если считать, что Леонтьев в своих трудах отталкивался от идей Данилевского, то в итоге своего творчества он кардинально преобразовал их как в области методологии (которую, собственно и создал), так и в части практических политических выводов, противоположных примитивному панславизму своего предтечи.

В отличие от Ибн Халдуна Леонтьев осуществил с циклических позиций не биосоциальный, а строго социальный, социально-структурный анализ. По сути, он первым исследовал культурный организм как социальную систему, развивающуюся по природным законам, достаточно наглядно их описав, особенно применительно к своему социальному анализу проблем современности. В этом смысле Леонтьев по глубине мысли ничуть не уступает следующему автору – Освальду Шпенглеру, с которым обычно связывают циклическую культурологию, а своей объективностью и научной беспристрастностью, пожалуй, и превосходит последнего.

Итак, последний из этих трех – Освальд Шпенглер. Анализ Шпенглера, на первый взгляд, производит впечатление более глубокого, чем у Леонтьева, однако, эта культурфилософская глубина вызывает сомнения, с точки зрения исходной посылки самого Шпенглера, о непознаваемости глубинной логики той или иной культуры со стороны, тогда как именно это он пытается делать на протяжении всего своего «Заката Европы». Не говоря уже о в высшей степени спорном методологическом дуализме Шпенглера, без которого его культурфилософия просто лишается смысла, с его противопоставлением растительного животному, бодрствования существованию, природы истории и т.п. Надо сказать, что подобный дуалистический редукционизм частенько играет злую шутку с потенциально мощными мыслителями, чьи доктрины он в итоге донельзя примитивизирует, примером чему в наши дни может служить историософская концепция Гейдара Джемаля.

Тем не менее, отбросив в сторону все субъективно-упрощенческие оценки Шпенглера, его значимость для социологии культуры определяется тем материалом, в анализе которого он действительно силен – романо-германском. Именно здесь он осуществляет детальное социальное исследование культурного организма, отсутствовавшее у Леонтьева, и формулирует крайне важную мысль, о которой по сути немало писал и его русский предшественник, но которую он с такой четкостью не сформулировал. Речь идет о выделении из культуры цивилизации, их разграничении и противопоставлении, определении цивилизации как смерти культуры с подробным описанием «истории болезни», приводящей к ней.

Теперь немного более подробно (но, все же, достаточно огрублено) о методологии социального анализа трех этих авторов.

Бесспорно сильной стороной Ибн Халдуна является его исследование социогенеза, результатом чего стало появление концепции «Асабийи», которая в анализе Гумилева появляется под именем «консорции», а немногим ранее до него как «Männerbund» у Альфреда Розенберга. Во всех этих случаях речь идет о выделении особого типа людей (бедуинов по Ибн Халдуну или пассионариев, людей длинной воли по Гумилеву) в обособленное сообщество, фактически присваивающее себе формообразующую роль по отношению к рождаемой из него культуре. Ни у Леонтьева, ни у Шпенглера анализа этого момента, то есть, механизма самого возникновения общества-культуры нет.

Однако само дальнейшее развитие и существование культуры как системы Ибн Халдуном фактически не описывается. Его описание цикла носит трехчленный характер: «бедуин – асабийя – султания» (маргиналы – консорция – культура) и заканчивается описанием завершенной фазы культуры - «Султании».

Надо сказать, что в определенном смысле леонтьевский циклизм воспроизводит схожий подход, правда, с той существенной оговоркой, что он описывает циклы существования культуры, не рассматривая сам процесс ее создания. Леонтьев выделяет следующие три фазы в жизни каждой культуры: «1) первоначальной простоты, 2) цветущего объединения и сложности и 3) вторичного смесительного упрощения».

Теперь немного прервемся и вернемся к теме Модерна и Постмодерна, с которых начиналась данная глава. Если не носиться с ними, как с писаной торбой, а рассматривать их, как это и следует, через призму реализма, мы обнаружим, что ни Модерн, ни даже Постмодерн не представляют собой никакого уникального явления (если не путать уникальность сути с уникальностью средств, всегда отличных в каждом месте и времени), которого бы нельзя было встретить в предшествующей истории человечества.

Фактически Модерн является той фазой развития каждой крупной культуры, которую Леонтьев определяет и описывает как фазу «вторичного смесительного упрощения». Причем, важно то, что Леонтьев, будучи традиционалистом, далек от демонизации Модерна, рассматривая его как неизбежность, как неизбежной фазой развития человеческой личности является старость, если, конечно, оно не будет раньше прервано смертью. Леонтьев пишет:

«Реакция не потому не права, что она не видит истины, нет! Реакция везде чует эмпирически истину; но отдельные ячейки, волокна, ткани и члены организма стали сильнее в своих эгалитарных порывах, чем власть внутренней организующей деспотической идеи!

Атомы шара не хотят более составлять шар! Ячейки и волокна надрубленного и высыхающего дерева — здесь горят, там сохнут, там гниют, везде смешиваются, восхваляя простоту грядущей, новой организации и не замечая, что это смешение есть ужасный момент перехода к неорганической простоте свободной воды, безжизненного праха, не кристаллизованной, растаявшей или растолченной соли!

До времен Цезаря, Августа, св. Константина, Франциска I, Людовика XIV, Вильгельма Оранского, Питта, Фридриха II, Перикла, до Кира или Дария Гистаспа и т. п. все прогрессисты правы, все охранители не правы. Прогрессисты тогда ведут нацию и государство к цветению и росту. Охранители тогда ошибочно не верят ни в рост, ни в цветение или не любят этого цветения и роста, не понимают их.

После цветущей и сложной эпохи, как только начинается процесс вторичного упрощения и смешения контуров, т. е. большее однообразие областей, смешение сословий, подвижность и шаткость властей, принижение религии, сходство воспитания и т. п., как только деспотизм формологического процесса слабеет, так, в смысле государственного блага, все прогрессисты становятся не правы в теории, хотя и торжествуют на практике. Они не правы в теории; ибо, думая исправлять, они разрушают; они торжествуют на практике, ибо идут легко по течению, стремятся по наклонной плоскости. Они торжествуют, они имеют громкий успех.

Все охранители и друзья реакции правы, напротив, в теории, когда начнется процесс вторичного упростительного смешения; ибо они хотят лечить и укреплять организм. Не их вина, что они не надолго торжествуют; не их вина, что нация не умеет уже выносить дисциплину отвлеченной государственной идеи, скрытой в недрах ee.

Они все-таки делают свой долг и, сколько могут, замедляют разложение, возвращая нацию, иногда и насильственно, к культу создавшей ее государственности».

Таким образом, будучи сам традиционалистом, как социолог, как ученый Леонтьев далек от идеализации традиционализма и демонизации модерна. Если брать за основу его анализ, то выходит, что эпохе «Традиции» соответствуют фазы внутреннего роста и оформления культуры, тогда как «Модерн» это вхождение в стадию старения и подготовки культурного организма к смерти.

Этот беспристрастный анализ, сторонником которого был Леонтьев, позволяет нам разрубить гордиев узел мнимых противоречий между традиционализмом и модернизмом. Выбор одной из этих двух позиций является делом вкуса, но их предпочтение не способно отменить объективной сути каждой из них.

Традиционалисты любят Традицию так, как можно любить молодость, но если молодость ушла и организм объективно входит в стадию старости, попытки вернуть ушедшее будут не более успешными, чем попытки вернуть майское цветение или июльскую жару, когда на дворе стоят январские морозы.

Напротив, именно такой взгляд на развитие общества помогает понять причины того, почему именно с Модерном сплошь и рядом связаны внешние, технические достижения общества, уровень комфорта и благосостояния, которых оно было лишено в эпоху Традиции. Это происходит по той же причине, по которой жатва плодов человеческой жизни, обеспеченный достаток и комфорт, по правилу, приходятся на старость, тогда как молодости сплошь и рядом сопутствуют нужда и неустроенность.

Очень важно понять, что в подобных случаях старость пожинает плоды всей предшествовавшей жизни, то есть происходит, выражаясь экономическим языком, долгожданная капитализация всех затрат и усилий, произведенных в юности и молодости, когда у организма были силы, чтобы бороться и работать, но не было ни возможности, ни умения пожинать плоды того и другого.

В этой связи весьма познавательной является работа Жака Ле Гоффа «Цивилизация Средневекового Запада», в которой автор убедительно показывает, что истоки большинства материальных достижений, благодаря которым сегодня во всем мире говорят о «расцвете» Запада, лежат именно в Средневековье. Именно в нем закладываются основы этого последующего «рывка» - от гильдий и университетов до правовых институтов канонического и варварского права, которые, как это доказал современный американский правовед Гарольд Дж.Берман («Западная традиция права») стали фундаментом цивилизации Запада и его эффективного развития. Все это происходит в эпоху, соответствующую тому, что Леонтьев называл «цветущим объединением и сложностью», т.е., бесспорно, эпоху «Традиции», ее расцвета.

Именно в этот период происходит сосредоточение культурного организма, его кристаллизация и накопление его сил, последующий выплеск которых, их «капитализация» и определяют впоследствии успехи «Модерна», но закономерным образом приводят к их растрате и обессиливанию культуры. Спорить с этим практически бесполезно, хотя бы потому, что топливом любой модернизации является раскрестьянивание, приводящее к взрывному эффекту ровно настолько, насколько мощной и основательной была предшествующая кристаллизация и консолидация традиционного аграрного общества, как это была с революцией Мэйдзи и второй волной модернизации после 1945 года, которым предшествовала многовековая изоляция и сосредоточение Японии в рамках фазы «цветущего объединения и сложности».

Леонтьев останавливает свой анализ на фазе «вторичного смесительного упрощения», которая является по сути капитализацией всего предшествующего развития культуры, означающем, что завершается период сосредоточения, собирания и накопления и начинается растрата – жизнь (или ее «прожигание») в нестесненное удовольствие. Таким образом, Леонтьев останавливается перед Модерном или в Модерне, рассматривая его как смерть культуры.

Но это не совсем так. Модерн является не смертью культуры, но ее старостью, «долгожданной пенсией» и таким образом подготовкой к смерти, но не ей самой. Смертью же культуры становится Постмодерн, о котором Леонтьев ничего не писал, но который фактически вывел в своем анализе Шпенглер, охарактеризовав его как «Цивилизацию».

Напомним, что, как и другие циклисты – Ибн Халдун и Леонтьев, Шпенглер фактически тоже описывал трехчленное развитие общества. У него в качестве таких фаз выступают деревенская, соответствующая тому, что Леонтьев называет «первоначальной простотой», городская, соответствующая «цветущему объединению и сложности», но при этом переходящая в фазу «мирового города», означающую стремительное перерастание Модерна в Постмодерн.

Модерн, как уже было сказано, еще работает на энергии предшествующих этапов культурного развития и в силу этого обладает зримой связью с ними – все это происходит в рамках городской фазы Шпенглера, Постмодерн же относится уже не к культуре, но к цивилизации, коея рождается из нее так же, как и жизнь рождается из смерти и соотносится с ней.

Интересно следующее. Мировой город рождается на базе определенной культуры, но ведь на то он и Мировой, чтобы не только преодолевать ее сущностно, но и выходить за ее рамки. Не будем забывать, что Мировой город, рожденный внутри Западной культуры, есть продукт финансового капитализма, мирового и еврейского, и в этом смысле он оплот уже не западной арийско-христианской культуры, но западной иудеохристианской цивилизации.

Большой знаток и критик Шпенглера, мощный русский геополитик и культурфилософ современности покойный Вадим Цымбурский использовал для определения этого блока понятие «Мировое цивилизованное сообщество» или «Мировое цивилизованное». Однако с Вадимом Леонидовичем можно не согласиться в том, что он отождествлял «Мировое цивилизованное» исключительно с «Евро-Атлантикой» как его геополитическим измерением. Здесь можно сделать несколько замечаний.

Во-первых, говорить о «евроатлантическом» единстве, безусловно, можно, но вызывает большие вопросы идентификация этого единства как культурного. На мой взгляд, американская культура (в шпенглеровском понимании), хотя и отпочковалась от европейской и имеет с ней общие корни (как и русская), но все же обладает существенными признаками самостоятельной. И дело даже не в ее англосаксонском происхождении и старых спорах о восприятии или невосприятии Англии как части Европы, но и в том, что американская культура имеет совершенно отдельную от европейской логику возникновения – точь-в-точь по Ибн Халдуну – и, очевидно, свой собственный культурный код, не схожий с континентально-европейским.

Что же в таком случае может объединять Америку и Европу, несмотря на культурное отталкивание первой от второй и политическое отталкивание второй от первой? Только «иудеохристианство» как цивилизационная надстройка, встраивающая две разные культуры в одну мировую систему, в которой происходит размалывание жерновами не только старой европейской культуры, но и молодой американской.

Второе. Если говорить о цивилизационном (по Шпенглеру) единстве, насколько корректно сводить его к пресловутой Евро-Атлантике и ограничивать его ей? Исследователям и интерпретаторам Шпенглера в наши дни необходимо уже осознать тот факт, что «Закат Европы», который он с беспощадностью диагностировал в первой половине XX века, в начале XXI уже состоялся. А раз так, нет никаких оснований считать, что мировая цивилизация, рожденная из западной культуры, навечно останется ее монополией или даже прерогативой.

Опять же, по Шпенглеру, могильщиком живой культуры является технический социализм, который так и не состоялся на Западе, потому что был отторгнут последними защитными силами западной культуры, хотя бы и ценой ее героической гибели в 1945 году. Но то, с чем не сумел справиться культурный Запад, сделал нигилистический буддистский Восток после разгрома синтоистской, т.е. «языческой» Японии как части общего фронта сил культуры против наступающей цивилизации. И именно эти успехи Востока сперва в построении технического социализма, а затем в его интеграции в мировую капиталистическую систему, делают Гонконг и Шанхай куда более вероятными претендентами на роль будущих столиц ФинИнтерна, чем Лондон и Нью-Йорк.

Мировая цивилизация, конечно, останется западной, ибо ее сущность неотделима от Запада, но она не будет ограничиваться им и не будет к нему сводиться. Скорее, речь может идти об «иудеохристиано-буддистском» дуализме, в котором Западу будет предназначаться роль «головы» мировой цивилизации (при возрастающем подавлении остатков собственно западной культуры), а технократическому Востоку – ее нового «тела».

Но если так, то, о каком «столкновении цивилизаций» сегодня может идти речь? Важность шпенглеровского выделения «цивилизации» из обычного «культурно-исторического типа» в этом смысле трудно переоценить.

«Столкновение культур», да – возможно, естественно, неизбежно. Сколько будут существовать разные культуры, столько они и будут так или иначе сталкиваться между собой, будь то обычное трение, соперничество или антагонизм. Но ведь цивилизация мирового города, хоть и вырастает из культуры, но при этом сама становится антикультурой. В этой связи правильнее говорить о столкновении между цивилизацией и сопротивляющимися ей культурами. Или же, возможно одновременное существование нескольких глобальных цивилизаций (так как именно глобальность есть отличительное свойство цивилизации), входящих в столкновение между собой?

Чтобы ответить на этот вопрос мы должны вернуться к рассмотрению циклической и линейной историософий.

Порочность классической линейности очевидна через призму не только прикладного, но и религиозного мышления, если оно не редуцированно к иудеохристианскому нигилизму. Через всю историю мы наблюдали постоянно сменяющие друг друга народы, культурные организмы, культурно-исторические циклы, одни из которых начинали свой путь, свою жизнь, свою молодость тогда, когда другие их уже оставили в прошлом. Больше того, менялись не только культуры, менялись законоуложения и обряды, с которыми приходили посланники Единого Бога, мир им всем, к тем или иным народам и общинам, равно, хотя и по-разному вписанным в сакральную историю человечества, во многом остающуюся неизведанной для нас.

Крайне важно понять, что, говоря об «иудеохристианстве», мы не отрицаем ни иудейских пророков, ни, тем более Иисуса Христа, мир им. Мы лишь констатируем то, что знали и постоянно повторяли все они – еврейские пророки, мир им, были посланы к Народу Израиля, точно так же, как к другим народам, включая арийские, посылались их собственные пророки, мир им. Это следует как из Корана, так и из обоснованных суждений ряда исламских ученых, например, индийских, считающих, что древние Веды могут быть одним из таких позже утраченных писаний.

О еврейском характере пророчества Иисуса, мир ему, свидетельствуют многочисленные указания в дошедших до нас Евангелиях, однако, наиболее характерным и недвусмысленным является эпизод с хананеянкой, которая просила его исцелить ее дочь: «Но он не отвечал ей ни слова» (Евангелие от Матфея, глава 15-23). Когда же его ученики стали просить за нее, сам Иисус, мир ему, внес в этот вопрос окончательную ясность: «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева».

Собственно, в этом не будет никакой проблемы, коими любят мучаться христианские моралисты, если понимать, что это слова не мифического «Бога», идея которого была создана из осколочных представлений зороастризма, митраизма и Элевсинских мистерий, но реального еврейского пророка. Пророка для евреев, добросовестно исполнявшего свою миссию среди евреев точно так же, как пророки других народов добросовестно исполняли свои миссии среди них. И пока имела место такая локализация пророчества в культурно-исторических рамках, человечество по факту находилось в «языческом» периоде своей истории.

Повторим, что проблем с самим «язычеством» нет. Проблемы есть как раз с «иудеохристианством», попытавшимся навязать ценности и представления вырванного из своей среды нигилистического еврейства (а не реального, во плоти своей «крови и почвы» Народа Израилева до его уничтожения агонизирующей цивилизацией Рима) всему остальному человечеству, подменяя общечеловеческое «национальным», а национальное «общечеловеческим». Поэтому сама реакция «язычества» на подобную химеру является естественной и законной.

Но, с другой стороны, очевидна и истина, к которой сегодня апеллирует «иудеохристианство», подменяя и извращая ее собой. Эта истина заключается в том, что «языческий» период существования человечества закончен и с определенного момента оно становится глобальным цивилизационным организмом.

Но что же это за единство? Одной его версией является Римская империя, из которой родилась мировая цивилизация, продуктом которой и стало иудеохристианство. Рим пал, но иудеохристианство выжило, несмотря на последовавший за падением Рима период арианизации христианства, формирования западных христианских культур и их антагонизма с еврейством. Однако в итоге цивилизация сжирает эти культуры посредством финансового еврейского капитализма, возрождая римский иудеохристианский синтез. Отметим, не «римско-языческий», ибо «язычество» соответствовало Риму эпохи культуры (по Шпенглеру), но «римско-иудеохристианский», соответствующей Риму времен нигилистической цивилизации. Символическим олицетворением этого синтеза является герб США, который бы ни пришел в голову, ни старым-добрым римлянам, ни старым-добрым иудеям – Римский орел, над головой которого находится звезда Давида.

Эта линия глобального цивилизационного единства человечества: римская, искусственная, техническая, нигилистическая, противостоящая природе, противостоящая культурам, противоестественная, порочная.

Другой глобальной цивилизационной линией является линия Ислама, изначально и открыто противопоставившая себя Риму в отличие от христианства, сакрализовавшего его, и еврейства, нашедшего свое «второе рождение» под его сенью.

Рождение этой цивилизации связано с приходом в мир первого (и последнего) в истории человечества всемирного пророка, принесшего с собой уже универсальные божественное послание и закон.

Но где свидетельство того, что речь идет именно о цивилизации, а не об одной из культур, как это пытаются представить сторонники идеи о пророке для арабов?

Прежде всего, мы видим, что аравийская культура в том состоянии, в котором она находилась на момент прихода пророка Мухаммада, мир ему, была не в состоянии породить цивилизацию такого уровня как Ислам. Меж тем, обычная цивилизация, по шпенглеровской схеме, является продуктом развития культуры, которая из органической формы существования переходит в техническую. Так было со всеми предшествовавшими цивилизациями и с последующей западной, но ничего подобного и близко не было с арабами и Исламом. Не арабская культура породила Ислам как цивилизацию (хотя она была средой ее возникновения), но, напротив, Ислам на базе собственной цивилизации создал арабскую культуру высокого стиля.

Речь идет именно о цивилизации, так как ее основой стал открытый социальный и политический порядок, основанный на Божьем Законе. В этом смысле очевидны прямые параллели между цивилизациями Ислама и Рима – та и другая возникли вокруг всеохватывающего права, создающего новый, цивилизованный тип общества, с той разницей, что в одном случае появление цивилизации стало следствием технического усложнения и перерождения языческой культуры (Рим), а во втором случае она появилась из «ниоткуда», как чистое чудо, связанное с ниспосланием Корана и всемирного пророка, да благословит его Аллах и да приветствует.

«Цивилизация» производна от латинского слова «civilis», означающего прежде всего общество, общественные отношения. Ислам также определяет себя не как религию (христианизированное латинское “religare” не охватывает его суть), но как «Дин», что можно перевести как «закон» или «порядок». Некоторые ученые Ислама говорят еще конкретнее: «Ад-Дин аль Му’амаля», то есть, Дин, Ислам – это прежде всего общественные отношения, социальный паттерн.

Этот паттерн был создан исключительно вокруг человека, мир ему, которому были ниспосланы Писание и Мудрость, вокруг которого возникло сплоченное сообщество (консорция) его сподвижников (сахабов), которые кардинально трансформировавшись на основе этого паттерна сами, разнесли его по значительной части Земного шара и передали его последующим поколениям.

Однако Исламская цивилизация показала себя как абсолютно уникальная. В отличие от всех остальных она есть не культура, рождающая цивилизацию, но цивилизация, рождающая многие культуры. И как бы тот же Шпенглер ни пытался локализовать Ислам в столь причудливо описанной им «арабской культуре», неоспоримый факт заключается в том, что на его базе возникли или обновились многочисленные культуры, к «арабской душе» никакого кроме Ислама отношения не имеющие. Это и османская, и поволжская, и боснийская, и индопакистанская, и многочисленные юговосточно-азиатские культуры – народов, которые по расе и менталитету резко отличаются от арабов и, принимая структуру и суть Исламской цивилизации, практикуют ее на свой культурный манер. В этом, кстати, проявлялась и уникальная цивилизационная жизнеспособность Ислама – придя в упадок в одном из своих культурных кругов, он незамедительно или через некоторое время стремительно возрождался в другой части света, как бы «с чистого листа», на почве другой культуры.

Беря за основу посылку о природе Ислама как цивилизации, мы можем лучше понять его место в мире. Исламская умма возникла в момент сосуществования двух мощных цивилизаций – осколка и продолжения Рима (Византии) и Персии. Обе эти цивилизации появились на свет благодаря технизации, т.е. усложнению и перерождению соответствующих культур. Что касается Ислама, то он на тот момент был представлен молодой, «варварской» («бедуинской») культурой, только начавшей кристаллизоваться на основе Ислама.

Теперь посмотрим на позицию, которую Ислам изначально занимает к Византии и Персии. Это конфликт. Но какой это конфликт? Является ли он противоречием несовместимых культур? Со стороны Ислама – нет. И это видно по посланию, которое Пророк Мухаммад, мир ему, разослал к правителям всех окружавших Аравию государств того времени, будь то империи вроде Рима и Византии или локальные и племенные державы. Смысл этого послания был крайне прост – признайте, что есть только Один Бог и что Мухаммад (мир ему) является Его пророком, творите регулярную обрядовую молитву, выплачивайте очистительную милостыню, держите обязательный пост раз в году и совершайте раз в жизни паломничество к Божьему Дому. И все. Сохраняйте власть над своими народами и странами, сохраняйте свои культуры – никаких проблем. Просто поставьте их на Божественную - вместо вашей технократической (идолократической) – основу Ислама, его цивилизацию.

Например, утратили ли свою культуру северные тюрки после того, как Правитель Волжской Булгарии в 922 году принял Ислам? Или индонезийцы с малазийцами, добровольно «импортировавшие» его на другой край света? Или миллионы афро-американцев США, сделавшие то же самое во второй половине прошлого века? Очевидно, что нет, потому что естественно, правильно понятый Ислам – это не культура, это, если угодно, «фильтр для культуры» (шейх Абдулькадыр ас-Суфи) – это Цивилизация («ад-Дин аль Му’амаля», «вахдат Дин уа Да’уля»).

Поэтому мы и говорим о конфликте не культур, но цивилизационных кодов, отталкиваясь от противопоставления культуры и цивилизации, и о глобальном, т.е. надкультурном характере любой цивилизации. В этом смысле сущность модели римской цивилизации производна от того, что она возникает из определенной культуры как ее продукт, после чего сжигает ее, но на силе этого сгорания стремится распространиться на весь мир. Аналогична и сущность «иудеохристианства» - идеологического продукта мировой технократической цивилизации – это духовная доктрина, возникшая в результате превращения еврейства из культуры в цивилизацию (ее авангард), предполагающая ассимиляцию еврейства в мире и евреизацию этого самого мира.

Сегодня мы говорим о «Западе», автоматически уравнивая такие понятия как «западная цивилизация», с одной стороны, и западная или европейская культура/культуры, с другой стороны. Меж тем, на примере Ницше, Шпенглера, Хайдеггера и многих других западных мыслителей мы видели их нескрываемый скепсис по отношению к цивилизационной надстройке, которая была сооружена над западной культурой две тысячи лет тому назад и даже больше, если учесть, что современное христианство корнями уходит именно в платонизм, в античную логоцентричную парадигму.

«Варварские» народы германцев, кельтов и славян несли раздавленному Римом Западу потенциальное обновление, которое не произошло потому, что они не сумели противопоставить уходящей цивилизации достойную альтернативу, так и оставшись ее заложниками. Однако попытки были. Так еще, до V века н.э. большинство германских племен оставались приверженными арианской, т.е. унитарной версии Христианства, подавляющее большинство последователей которой в Северной Африке при появлении Ислама автоматически перешло в него. В Европе именно таким образом Ислам утвердился в Боснии – сперва она стала пристанищем христианских диссидентов со всей Европы, гонимых Римом (как пристанищем таковых до XIX века был Османский халифат), затем с приходом Ислама эти диссиденты, «антиримляне» выбрали органичную для себя цивилизационную платформу вместо ненавистной римской.

Беспощадная критика основ Западной цивилизации не зря возникла именно среди немцев – онтологическая вражда с Римом определяла смысл исторического существования германцев с незапамятных времен. Вот что писал об этом Ницше:

«Христианство погубило жатву античной культуры, позднее оно погубило жатву культуры ислама. Чудный мавританский культурный мир Испании, в сущности более нам родственный, более говорящий нашим чувствам и вкусу, чем Рим и Греция, был растоптан (я не говорю, какими ногами). Почему? потому что он обязан своим происхождением благородным мужественным инстинктам, потому что он утверждал жизнь также и в ее редких мавританских утонченностях... Крестоносцы позже уничтожали то, перед чем им приличнее было бы лежать во прахе, - культуру, сравнительно с которой даже наш девятнадцатый век является очень бедным, очень "запоздавшим"».

И вывод, который делался из этого: «Война с Римом на ножах! Мир, дружба с Исламом»: так чувствовал, так поступал тот великий свободный дух, гений среди немецких императоров, Фридрих Второй”.

Его приблудный последователь Адольф Гитлер, судя по имеющейся информации, разделял такой подход:

«Гитлера глубоко потряс исторический факт, который он узнал от высокопоставленной арабской делегации. Как рассказали гости, когда в VIII веке мусульмане попытались проникнуть через Францию в Центральную Европу, их отбросили, разгромив в битве при Пуатье (732 г.): если бы арабы выиграли то сражение, мир теперь был бы мусульманским и германцы стали бы мусульманами, поскольку Ислам идеально соотносится с германским характером. Гитлер считал, арабов неполноценной расой, и, по его мнению, они не смогли бы справиться с суровым климатом и условиями завоеванной страны и покорить более выносливых туземцев, а потому, в конце концов, во главе мусульманской империи встали бы не арабы, а принявшие ислам германцы.

Гитлер обычно заключал этот исторический экскурс следующим замечанием: "Видите ли, к нашему несчастью, мы исповедуем не ту религию. Почему бы нам не обратиться к религии японцев, которые величайшим подвигом считают самопожертвование во благо отечества? И мусульманство подходит нам больше, чем христианство. Ну почему обязательно христианство, с его смирением и слабостью!» (А. Шпеер, Воспоминания).

Другое дело, что, как мы уже писали, сам Гитлер в итоге поддался именно римскому, технократическому соблазну, предпочтя модель структуралистской бюрократической империи модели живой древнегерманской общины, за которую ратовал ранний национал-социализм.

Кстати говоря, показательно наличие в ранней программе НСДАП наряду с другими «антиримскими» и следующего пункта:

Дата добавления: 2015-07-11