Рабочий: крушение титана. Часть 2.

По Юнгеру, мы живем в эпоху, когда абсолютно все вокруг нас и мы сами в этой реальности представляет собой работу и больше ничего. Эту эпоху Рабочего автор противопоставляет бюргерской эпохе, основанной на рациональном разделении реальности на противоположности. Скажем, в рамках такого («бюргерского») понимания, противоположностью или, по крайней мере, нетождественностью работы являются личное пространство индивида, творчество, духовная или культурная жизнь.

Логика работы, техники (сейчас мы перечисляем их в одном ряду, но позже, даст Бог, рассмотрим их непростое соотношение у Юнгера) и лежащие в их основе принципы целесообразности и эффективности, в оптике «бюргерства», ограничиваются ценностями морали, сосуществуют с параллельно наличествующими культурными и эстетическими ценностями.

Отсюда и постоянный конфликт – в приглаженном виде диалог – как имманентное качество «бюргерского» общества, в котором экономика подвергается нападкам с позиций культуры, политика – этики, власть – оппозиции, государство – общества и т.д. Это состояние порождает и специфический тип личности, который характеризуется отсутствием целостности в своем отношении к действительности – различным ее аспектам, т.е. своеобразной онтологической шизофренией.

Если пытаться препарировать критику автором «бюргерского» общества и индивида, можно придти к выводу, что первопричиной этой нецелостности и внутренней противоречивости является рациональная ориентация «бюргера», то есть попытка существовать на основе искусственно сконструированных, по сути дела нежизненных ценностей и представлений.

Эпоха, подчиненная всепронизывающей логике работы, по мнению автора, сметает все эти иллюзорные конструкции и формирует однородный рабочий ландшафт.

Юнгер пишет:

«Итак, работа есть не деятельность как таковая, а выражение особого бытия, которое стремится наполнить свое пространство, свое время, исполнить свою закономерность. Поэтому ей не известна никакая противоположность вне ее самой; она подобна огню, пожирающему все, что может гореть и что можно у него оспорить только на основе его собственного принципа, только с помощью противоогня. Пространство работы не ограничено, подобно тому, как и рабочий день охватывает двадцать четыре часа. Противоположностью работы не является, к примеру, покой или досуг; напротив, в этой перспективе нет ни одного состояния, которое не постигалось бы как работа. В качестве практического примера можно привести тот способ, каким человек уже сегодня организует свой отдых. Либо, как в случае спорта он совсем неприкрыто носит характер работы, либо, как в случае развлечений, технических празднеств, поездок на природу представляет собой окрашенный в игровые тона противовес внутри работы, но никак не противоположность ей».

Далее он уточняет сущность своего понятия работы:

«Работа, которая в отношении человека может расцениваться как способ жизни, а в отношении действенности его усилий - как принцип, в формальном отношении выступает как стиль. Три этих значения вступают друг с другом в многообразные комбинации, но восходят к одному и тому же корню».

Итак, работа не только не оставляет ничего кроме себя, но и, как было сказано, преобразует действительность в однородный ландшафт, подчиненный одному-единственному замыслу – работы. Отсюда, все явления «бюргерской» эпохи, не вписанные в эту логику и существующие вне ее, тем более, как оппозиция ей, перестают быть актуальными и исчезают.

Работа – это тотальный процесс, ведущий к достижению практической цели. Технологический процесс, где сочетаются постановка задач, план и инструменты их осуществления, представляющие собой неразрывное целое.

Если технология является плотью работы, то духовность, мораль, культура или право, претендующие на внеположенность ей, предстают в этом ланшафте как чужеродные вкрапления, сорняки, подлежащие выкорчевыванию. Их место должны занять «окультуренные» или точнее «орабоченные», «технизированные» растения – «рабочая культура», «рабочая мораль», «рабочая эстетика», «рабочее сознание» и т.п.

Юнгер в своем произведении блестяще и неповторимо описывает основные аспекты «жизнедеятельности» современного общества, из которого шаг за шагом исчезают «бюргерские» мораль, культура и все совокупные представления. Перечислять их все не имеет смысла – это обязательно нужно прочитать.

Но закономерно возникает вопрос – если исчезают все смысловые несущие конструкции общества и индивида, что это есть как не чистый нигилизм? Автор «Рабочего», однако, считал, что нигилизм этот является средством утверждения гештальта нового человека, являющегося порождением стихийных сил и укорененного в самой субстанциональной основе реальности, а значит, не могущего примириться с наносными и искусственными ценностями и представлениями рационального «бюргера». Система ценностей «бюргера», таким образом, обречена на нигилистическое уничтожение не в силу нигилистической природы Рабочего, но в силу самой ее нежизненности. Впрочем, оговоримся еще раз, что последующие взгляды Юнгера меняются, в том числе, и на проблему нигилизма, что, даст Бог, мы подробнее рассмотрим применительно к его произведению «Через линию».

Автор «Рабочего» усматривает в нигилизме наступающей эпохи мощнейший смысл, увидеть который мешают представления в «бюргерской» системе координат: гуманизма, индивидуализма, духовности и т.п. Именно поэтому титанический имморализм рабочего рождает закономерный романтический протест со стороны носителей этого «бюргерского» сознания.

По мнению Юнгера, на самом деле не идеологические, классовые, социальные или любые иные соображения, но именно конфликт двух этих типов мировоззрения, двух гештальтов (хотя за «бюргером» он отрицал право называться так) являлся нервом того времени, в котором он писал свое произведение.

В столкновении не только либерального, но равно социал- или национал- демократического лагерей с радикальными вызовами: коммунистическим и нацистским он видел стремление обреченного «бюргерства» предотвратить победу и утверждение Рабочего, хотя бы и навязав последнему ложные ценности и цели.

Именно радикальный национализм и радикальный социализм Юнгер на тот момент считал платформами в наибольшей степени отвечающими задаче утверждения гештальта Рабочего. Причем, в этом сочетании «радикальный национализм» или «радикальный социализм» радикализм был для него более важен, чем определяемые через него понятия.

В национализме и социализме самих по себе Юнгер видел продукты все того же «бюргерского» мышления. В социализме это проявлялось в гуманизме и утопическом интернационализме, в национализме же – в ограниченности горизонтов и культурном ретроградстве.

В то же время в соответствии с задачами эпохи именно в новом типе национализма, превращающем нацию из «бюргерской» в рабочую величину, вбирая в себя таким образом и радикальный социализм, Юнгер, по крайней мере для Германии, видел позитивное орудие мобилизации рабочего гештальта. Подобный национализм или более широко – подобные национализмы – в этом контексте он считал тем более позитивным явлением, чем более высокую планку глобальных притязаний они ставили перед собой, переводя таким образом национальные притязания и задачи в ранг имперских и общемировых.

Радикальный национализм таким образом Юнгер приветствовал как инструмент для утверждения власти, господства, ибо именно оно, господство, для него было душой гештальта рабочего.

Однако как раз через призму проблемы власти, понятой как тожества работы, национализм обнаруживает свою несостоятельность.

Рассуждая о природе власти в эпоху господства работы, Юнгер писал следующее:

«...Встает вопрос о легитимации, вопрос об особенном и необходимом, но никоим образом не волей определяемом отношении к власти, которое можно определить и как некое задание. Как раз эта легитимизация и дает бытию явиться не как чисто стихийной, но как исторической власти.

...Чистая воля к власти, напротив, легитимирована столь же мало, как и воля к вере, - в двух этих позициях, в которых романтика оказалась сломлена, находит свое выражение не полнота, а ощущение ущербности».

Юнгер пишет, что власть обретает значение не сама по себе, но благодаря бытию, которое их использует и пишет, что власть это «выражение бытия». Под бытием в данном случае понимается особый тип бытия, раскрываемый именно в эпохе рабочего, поэтому далее он пишет, что «...в мире работы власть не может быть ничем иным как репрезентацией гештальта рабочего».

Вроде бы совершенно банальное это утверждение, если вдуматься в его смысл, на самом деле, не оставляет камня на камне от сущности самого национализма. Ведь стремление к власти он определяет именно через волю, причем, волю, апеллирующую к ценностям романтизма, но никак не техническим критерием работы и целесообразности.

Юнгер понимал это еще в 1932 году, за год до прихода к власти национал-социалистов. В своем «Рабочем» он констатировал переходный и подготовительный характер рабочего национализма, предрекая неизбежность создания мирового государства для утверждения гештальта работы на земле. Однако как произойдет этот переход и какую цену за него заплатит его Германия, любовь к которой он пронес через все свои трансформации, он представить вряд ли мог.

Хотя одно такое предсказание в этой книге все же содержится: «Разумеется, новый мировой порядок как следствие мирового господства не является подарком неба или порождением утопического разума, но создается в рабочем ритме череды мировых и гражданских войн».

Дата добавления: 2015-07-11