Рабочий: крушение титана. Часть 3.

Соотношение работы и техники в «Рабочем» есть очень важный вопрос, с рассмотрения которого мы и начнем критический разбор идеи данного произведения.

Юнгер прекрасно понимал, что техника, соответствующая эре Рабочего, есть далеко не та же самая техника, которая соответствовала эре Бюргерства или предшествующей ей эре Королей. Он пишет:

«Машинная техника должна быть понята как символ особого гешальта, а именно гештальта рабочего, - пользуясь ее средствами, мы поступаем так же, как если бы перенимали ритуал чуждого культа.

...В современных армиях, вооруженных по последнему слову техники, сражается уже не сословное рыцарство, пользующееся этими техническими средствами, в этих армиях находит свое выражение в военной сфере гештальт рабочего.

Подобно этому ни один христианский священник не может колебаться в том, чтобы в неугасимой лампаде, заменяемой электрической лампой, видеть не сакральное, а техническое обстоятельство. Но поскольку, как мы видели, чисто технических обстоятельств не бывает, не подлежит сомнению, что здесь заявляют о себе приметы чего-то чужого. Поэтому там, где сословие священников отождествляет царство техники с царством сатаны, в них говорит еще более глубокий инстинкт, чем там, где они устанавливают микрофон рядом с Телом Христовым.

Таким же образом, везде, где крестьянин пользуется машиной, уже нельзя вести речь о крестьянском сословии....Крестьянин, который начинает работать не с лошадьми, а с лошадиными силами, более не относится ни к какому сословию. Он является рабочим...»

Таким образом, совершенно очевидно, что триумф техники есть то, без чего не способен состояться гештальт работы и рабочего, который он воспевал в этом произведении.

Однако крайне важно отфиксировать тот факт, что Работа рассматривалась автором как явление, превосходящее феномен Техники. Он пишет:

«...работа не есть техническая деятельность. Бесспорно, что именно наша техника поставляет решающие средства, однако, не они изменяют лицо мира, а самобытная воля, которая стоит за ними и без которой они не более, чем игрушки».

Собственно, здесь и возникает главная интрига этого произведения. Ведь вся концепция гештальта, в данном случае гештальта рабочего (о других гештальтах речь, даст Бог, зайдет позже) как раз и основана на идее тотальности или монолитной цельности, являющейся большей, чем совокупность составляющих ее частей, и аннигилирующих их «частность» в себе. Иллюстрацией этой идеи является отношение автора к категориям индивида и коллектива, которые он в равной степени как явления ставит за рамки эпохи рабочего, воспевая вместо них Тип. Тип в данном случае есть Архетип, который подобен рисунку печати, отливаемому на том или ином материале, где она проставляется.

В данном случае если рассматривать такой архетип или гештальт работы, то частью его цельности является отношение активной включенности человека в процесс работы, в котором Юнгер видел обретение высшей формы свободы, соответствующей этому гештальту.

Активная включенность человека в работу, по нему, есть сложное явление, превосходящее дуализм субъект-объектных отношений. Это надо понимать, чтобы избежать упрощения мысли автора и не приписывать ему плоский волюнтаризм, подразумевающий, что Юнгер видел в человеке субъект, а в технике объект рабочего процесса. Даже на пике своего оптимизма по этому поводу, в «Рабочем» он не питает иллюзий относительно того, что техника может быть просто объектом субъекта – человека:

«Везде, где человек попадает в сферу влияния техники, он обнаруживает себя перед неизбежной альтернативой. Он должен либо принять своеобразные средства и заговорить на их языке, либо погибнуть. Но если их принять, - и это очень важно, - то мы становимся не только субъектом технических процессов, но в то же время и их объектом».

Итак, вовлеченность рабочего в технические отношения слишком велика, чтобы можно было позволить себе говорить о технике как о голом инструменте. Скорее автор рисует картину тотальности, в которой рабочий и техника становятся единым целым, в котором они соотносятся между собой как плоть (техника) с духом (рабочий). Можно сказать и иначе – Юнгер предлагает принять технику внутрь себя, сделать ее своей кровью и плотью, сродниться с ней, но при этом подчинить ее превосходящему ее замыслу, наличие которого и позволяет говорить о полноценном гештальте – Работы.

И тут мы подходим к основополагающему вопросу – что это за замысел и какова его природа?

С самим замыслом, сверх-задачей все достаточно просто и, можно сказать, что даже неоригинально. Юнгер писал, что тайный смысл открытий и изобретений эпохи «открывается в неистовой воле к всевластию, всеприсутствию и всезнанию, к дерзкому «Eritis-sicus-Deus» (станете как боги). В другом месте он пишет, что наступление эпохи Рабочего «полагает начало борьбе за господство над объективным миром».

Однако где же истоки этой неистовой воли к власти, из каких источников она черпает свои энергии? Это куда более интересный вопрос!

Свое наступление на бюргерство в начале «Рабочего» Юнгер начинает многочисленными воспеваниями вторжения «стихийных сил» в царство рационального, которое происходит с наступлением эпохи Рабочего. Рабочий, на его взгляд, превосходит Бюргера именно наличием у него органической связи с этими стихийными силами, которых лишен Бюргер, пытающийся разнести все явления по искусственно расставленным полочкам рациональности.

Вместе с тем, при наличии очевидных параллелей с ницшевским биологизмом, критиковавшимся примерно в то же время Эволой, позиция Юнгера, очевидно, имеет от нее существенные отличия. Главное из них, на наш взгляд, заключается в интуиции относительно особой природы техники, к которой невозможно относиться как к обычному инструменту.

Однако не отождествляя технику с природой, Юнгер все же в «Рабочем» обходит стороной вопрос о наличии у техники самостоятельной сущности.

Тем не менее, тему их взаимоотношений он затрагивает несколько раз, но всякий раз как-то неубедительно, отстраняясь от ее разбора как раз тогда, когда от него хотелось бы ожидать глубокого проникновения в существо вопроса. Вот, например, что он пишет в одном из таких фрагментов:

«...Язык работы, первобытный и в то же время емкий язык, стремящийся распространиться на все, что можно мыслить, чувствовать и желать.

На возникающий у наблюдателя вопрос о сущности этого языка может быть дан такой ответ: эту сущность следует искать исключительно в области механического. Однако в той же мере, в какой накапливается материал наблюдения, растет и понимание того, что в этом пространстве не действует старое различение между механическими и органическими силами (сноска автора - Это становится особенно ясно из наблюдений над мельчайшими и наиболее крупными объектами, например, над клеткой и над планетой). Странным образом все границы оказываются тут размыты, и было бы праздным занятием размышлять о том, жизнь ли ощущает, как растет в ней стремление выражать себя механически или какие-то особые, облеченные в механические одежды силы начинают распространять свои чары надо всем живым.

...Из каких бы регионов ни осуществлялось вторжение и как бы к нему ни относились - в его действительности и неизбежности нет никакого сомнения. Это станет полностью ясно, если обратить внимание на роль самого человека - все равно, видеть ли в нем актера этого спектакля или его автора».

Итак, автор презюмирует единство механического и органического, оставляя в стороне вопрос о природе этого неочевидного единства. Однако обойти его стороной нельзя никак, если учесть, что источником воли к господству, т.е. основного замысла работы, позволяющего говорить о ее гештальте, автором провозглашаются именно стихийные силы.

Вместе с тем, мы помним, что в том же рабочем Юнгер писал о том, что «...встает вопрос о легитимации, вопрос об особенном и необходимом, но никоим образом не волей определяемом отношении к власти, которое можно определить и как некое задание. Как раз эта легитимизация и дает бытию явиться не как чисто стихийной, но как исторической власти.

...Чистая воля к власти, напротив, легитимирована столь же мало, как и воля к вере, - в двух этих позициях, в которых романтика оказалась сломлена, находит свое выражение не полнота, а ощущение ущербности».

Напомним, что Юнгер писал, что власть отныне обретает значение не сама по себе, но благодаря «бытию», которое ее использует, что явно нетождественно указанию на стихийные силы, «неистовую волю», которую он отрицает в качестве средства легитимизации власти.

Итак, если принять за основу то, что в мире работы власть и господство подчинены «заданию», т.е. некой объективной миссии (производной от фигурирующего у Юнгера несколько раз «бытия»), возложенной на работу, что есть совершенно техническая постановка вопроса, то уйти от проблемы взаимоотношения техники с природой, теми самыми стихийными силами, что воспевал Юнгер, невозможно никак.

Техника и природа, механическое и органическое – тождественны ли они или мы можем определить существенное различие между ними? Рассмотреть эту тему будет интересно на примере национал-социализма, на фоне которого близкий ему долгие годы Юнгер развивал свой дискурс.

Национал-социализм закладывал в основу своей идеологии природную общность, Этнос (Volk), провозглашая раскрытие ее в виде Народного сообщества (Volksgemeinschaft) и создание подчиненного его нуждам Народнического государства (Volkstaat). На это, в частности, были направлены революционные аспекты программы национал-социализма, такие как замена римского права немецким, запрет ростовщичества, национализация крупного капитала и т.п.

Однако этим аспектам было не суждено реализоваться постольку, поскольку фактически они препятствовали осуществлению тотальной мобилизации немецкого государства и общества, которую начал осуществлять пришедший к власти Гитлер. Этатизм и монополистический капитализм оказались для Германии более действенным средством мобилизации, чем ведущая к встряскам и внутренняя потрясениям социальная революция, которой требовало радикальное крыло НСДАП, однако, в итоге этой мобилизации в Германии были созданы не чаемые ранними национал-социалистами Volksgemeinschaft Volksgemeinschaft и Volkstaat, а именно рабочее государство по Юнгеру, зажатое при этом в тиски национальных границ.

По факту можно констатировать, что несмотря на разницу в идеологических акцентах, модель Гитлера больше соответствовала логике и модели фашизма с его футуристическими и авангардистскими корнями и римско-имперскими амбициями, чем логике народного национализма ранней НСДАП. Поэтому Отто Штрассер, диссидент НСДАП, основавший оппозиционный ей альтернативный национал-социалистический «Черный Фронт», обвинял Гитлера в том, что вместо создания живой народной общины он превратил Германию в большой концентрационный лагерь.

Гитлер, считавший, что действует во имя немецкой нации, превратил всю Германию в единый механизм, плановое рабочее государство, но это не отвечало представлениям об органическом единстве и общности, которых придерживались народные националисты. На самом деле, в самом немецкой политической культуре есть два термина, указывающие на различие между двумя подобными типами общностей: Gemeinschaft и Geselschaft.

Gemeinschaft – это именно общность, община, то, в основе чего лежит живое и органическое единство людей.

Geselschaft – это общество именно как техническая категория, где его составные части объединены единым интересом, или используя юнгеровский термин в контексте задачи мобилизации – «заданием».

Geselschaft в современном немецком языке используется преимущественно применительно к многочисленным экономическим объединениям, от малой или средней фирмы до огромной компании, корпорации. Именно экономика, в основе которой лежит принцип целесообразности и техники, составляет сущность подобного рода – механических объединений.

Надо признать, что в ряде случаев имеет место пересечение двух указанных принципов, однако, выделить из них преобладающий, заложенный в основу представляется возможным. Например, людей могут связывать хорошие человеческие отношения, но при этом существование их коллектива подчинено задачам технического, например, экономического характера. Напротив, люди могут совместно решать технические задачи, но в основе этой работы будут лежать узы, связывающие их на человеческом уровне.

Возвращаясь в сердцевине интересующего нас вопроса, можно с уверенностью сказать, что механическое от органического отличается так, как кукла или манекен отличаются от живого человека.

Механическое внутри себя лишено жизни, а именно сердцевины жизни – души, которая у наших мудрых предков считалась синонимом жизни, а там где нет души, в отношениях по определению отсутствует такое качество как со-причастность.

Однако при этом важно понять, что отсутствие жизни-в-ней не делает технику объектом. Технике не присуща внутренняя жизнь, но при этом технике присуща внутренняя логика.

Как логика техники соотносится с логикой жизни? Это не в последнюю очередь зависит от того, как сама жизнь относится к технике.

В своем «Рабочем» Юнгер воспел тождественность жизни и техники и предпринял попытку компенсировать отсутствие (выделенной!) душевности и естественности в механических объединениях возведением на пьедестал принципов работы и господства не для-кого-то, но как таковых.

Однако представления эти потерпели крах по тем причинам, которые будут изложены ниже…

Дата добавления: 2015-07-11