В повествовании и композиции романа

В своем комментарии, в своих лирических «отступлениях» или философских раздумьях автор всегда вне и выше сталкивающихся в жестокой схватке «красной» и «белой» правд. Вот авторские размышления о гибели в братоубийственной бойне безусых мальчиков – белых и красных:

«Чем бы не жить дома, не кохаться? А вот надо идти навстречу смерти… И идут. Молодые, лет по шестнадцати – семнадцати парнишки… Им война – в новинку, вроде ребячьей игры. Они в первые дни и к посвисту пуль прислушиваются, подымая голову от сырого бугорка земли, прикрывающего окопчик… И до тех пор «куженок» смотрит на окружающий его мир войны изумленным, птичьим взглядом, до тех пор подымает голову и высматривает из окопчика, сгорая от любопытства, пытаясь рассмотреть «красных», пока не щелкнет его красноармейская пуля. Ежели – насмерть, вытянется такой шестнадцатилетний «воин», и ни за что не дашь ему его коротеньких шестнадцати лет…Отвезут его на родной хутор схоронить на могилках, где его деды и прадеды истлели, встретит его мать, всплеснув руками, и долго будет голосить по мертвому, рвать из седой головы космы волос. А потом, когда похоронят и засохнет трава на могилке, станет, состарившаяся, пригнутая к земле материнским неусыпным горем, ходить в церковь, поминать своего «убиенного» Ванюшку либо Семушку.

… И где-либо в Московской или Вятской губернии, в каком-нибудь затерянном селе великой Советской России мать красноармейца, получив извещение о том, что сын «погиб в борьбе с белогвардейщиной за освобождение трудового народа от ига помещиков и капиталистов», – запричитает, заплачет… Горючей тоской оденется материнское сердце, слезами изойдут тусклые глаза, и каждодневно, всегда, до смерти будет вспоминать того, которого некогда носила в утробе, родила в крови и бабьих муках, который пал от вражьей руки где-то в безвестной Донщине…»

Скажите, на стороне какого из «убиенных» мальчиков, какой из матерей автор этих горестных строк?

Лирический авторский плач по поводу гибели казаков в боях невозможно отнести к белым или красным воинам – это плач обо всех: «Рви, родимая, на себе ворот последней рубахи! Рви жидкие от безрадостной, тяжкой жизни волосы, кусай в свои в кровь искусанные губы, ломай изуродованные работой руки и бейся на земле у порога пустого куреня! Нет у твоего куреня хозяина, нет у тебя мужа, у детишек твоих – отца».

Б.В.Соколов указал на явственные параллели в сценах гибели чернецовских офицеров и жестокой казни подтелковцев, так же как в сценах смерти Подтелкова и Каледина[349]. Одинаково мужественно принимают смерть и полковник Чернецов, и председатель Донревкома Подтелков. Одинаково зверствуют «казнители» чернецовцев и подтелковцев. С одинаковым отвращением реагирует на расправу в том и другом случае Григорий Мелехов.

В эпизодах гибели руководителей белого и красного движения на Дону – Подтелкова и атамана Каледина – звучат нотки примирения. Мотив необходимости прекращения бессмысленного кровопролития в жестокой братоубийственной бойне хотя и слабо, но уже присутствует в этих сценах.

Когда-то, во время переговоров с Калединым, Подтелкову пророчил смерть один из присутствующих, кавалер четырех Георгиев подъесаул Шеин, "из рядовых казаков дослужившийся до чина подъесаула: "Они [казаки], брат, очнутся – и тебя же повесют!" Сам Подтелков перед началом расправы над его товарищами тоже пророчит своим "казнителям": "Нынче ваш верх, а завтра уж вас будут расстреливать!"

Но перед самой своей смертью Подтелков говорит другое: «Мы за трудовой народ, за его интересы дрались с генеральской псюрней, не щадя живота, и теперь вот гибнем от вашей руки!.. Но мы вас не клянем!… Вы – горько обманутые! Заступит революционная власть, и вы поймете, на чьей стороне была правда». Предводитель красного казачества не призывает к мести, не угрожает возмездием своим «казнителям», не жаждет пролития их крови, он приходит к мысли о необходимости прощения. «И нет сомнения, что эта мысль совпадает и с мнением автора», – пишет в связи с этой сценой Б.Соколов[350].

Каледин перед самоубийством обращается к своим сподвижникам: «Положение наше безнадежно… Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития. Предлагаю сложить свои полномочия и передать власть в другие руки». Вождь «белого» Дона – за прекращение бессмысленного братоубийства. «Так что и Подтелков, и Каледин в смертный час приходят пусть по-разному, но к одной идее – не лить больше кровь, не мстить своим палачам и врагам, восстановить порушенное единство народа»[351].

Не случайно еще в сцене переговоров Каледина с Подтелковым в Новочеркасске, описывая внешность, характер и манеру поведения Каледина, Шолохов пишет: «У него с Подтелковым было много тождественного».

Предсмертные надежды Подтелкова и Каледина на прекращение кровавой мести тщетны: это ведь еще только начало 18-го года… Кровавое колесо раскручивается дальше. Гибнут преемники Каледина, в том числе генерал Богаевский, поддержавший идею Каледина о примирении. И участники казни Подтелкова, чьей крови он не хотел, тоже расстреляны красными казаками.

Авторская «точка зрения», авторская философская мысль очень часто находит выражение в пейзажных образах, сопровождающих основной событийный сюжет.

Конец второго тома. Смерть Валета: «Выстрел… Валет, путая ногами, пошел боком, боком, как лошадь, испугавшаяся своей тени. И не упал, а как-то прилег, неловко, лицом в сизый куст полынка». Через двое суток похоронили его яблоновские казаки. А дальше следует пейзажная картина: "Через полмесяца зарос махонький холмик подорожником и молодой полынью, заколосился на нем овсюг, пышным цветом выжелтилась сбоку сурепка, махорчатыми кистками повис любушка-донник, запахло чабрецом, молочаем и медвянкой. Вскоре приехал с ближнего хутора какой-то старик, вырыл в головах могилы ямку, поставил на свежеоструганном дубовом устое часовню. Под треугольным навесом ее в темноте теплился скорбный лик божьей матери, внизу на карнизе навеса мохнатилась черная вязь славянского письма: В годину смуты и разврата

Не осудите, братья, брата.

Старик уехал, а в степи осталась часовня горюнить глаза прохожих и проезжих извечно унылым видом, будить в сердцах невнятную тоску.

И еще – в мае бились возле часовни стрепета, выбили в голубом полынке точок, примяли возле зеленый разлив зреющего пырея: бились за самку, за право на жизнь, на любовь, на размножение. А спустя немного тут же возле часовни, под кочкой, под лохматым покровом старюки-полыни, положила самка стрепета девять дымчато-синих крапленых яиц и села на них, грея их теплом своего тела, защищая глянцевито оперенным крылом».

Этот контрастный пейзаж, конечно же, выражает и укор убийцам Валета, но в нем есть и нота примирения, и мысль о неистребимости жизни. Призыв старика: «Не осудите, братья, брата», – обращен и к тем, кто в одном стане с Валетом, и к тем, кто против них: и к красным, и к белым. Здесь по-своему выражена предсмертная мысль Подтелкова: мы вас не клянем, вы трагически обманутые.

Дата добавления: 2015-08-18