Тихий Дон и романы ХХ века о революции

«Событие» революции, которое осмысливает и художественно воссоздает в «Тихом Доне» Шолохов, глубоко противоречиво: оно соединяет в себе черты «героического состояния мира» и острейшие трагедийные коллизии. Еще Гегель говорил о том, что гражданские войны разрушают «прозаически упорядоченную действительность» и благодаря этому люди «получают требуемые для идеала независимость и самостоятельность»[339]. Они ставят перед собой значительные цели, оказываются способными на героическое напряжение всех сил, имеют возможность выявить весь духовный потенциал, активно, свободно творят свою судьбу. С другой стороны, революция несет в себе разрушительный заряд такой силы, что он грозит уничтожить не только плохое и отжившее в «старом» мире, но и лучшее в нем, он чреват угрозой разрушения самих первооснов народного бытия, не говоря уже о перспективе самоуничтожения носителей революционной идеи («революция пожирает своих собственных детей»).

«Тихий Дон» стал поистине «романом века», в котором нашло наиболее адекватное эстетическое выражение одно из главных событий мировой истории ХХ столетия – русская революция. В самой художественной системе романа, в жанровой структуре «трагедии в форме эпоса»[340] выражена суть «состояния мира», порожденного революцией, – мира одновременно и эпического (героического) и глубоко трагического. Это могло произойти только потому, что автору «Тихого Дона» в высшей степени полнокровно удалось реализовать принцип эпической полноты и объективности художественного изображения.

Проблема авторской позиции, авторской «точки зрения» распадается на два аспекта, на два вопроса: во-первых, о способе её выражения, а во-вторых, о её сущности.

Что касается способа, то есть искусство и есть искусность, – это не одно и то же. Искусность сразу бросается в глаза. Подлинное искусство чем незаметнее, тем выше. Недаром французская пословица гласит: «Искусство в том и заключается, чтобы скрывать искусство». Шолоховский художественный принцип лучше всего можно было бы выразить его собственными словами из обнародованного не столь давно (в 1990 году) суждения, обращенного к одному начинающему писателю: «…За каждым абзацем у тебя стоит сам автор – неповторимый и оригинальный… А избежать этого – первейшая задача писателя и главнейшая трудность. Иначе это уже не художественная литература, а «художественное» назидательство»[341]. Эта шолоховская мысль близка по духу и смыслу суждению Гегеля о "манере": "Не иметь никакой манеры – вот в чем состояла во все времена единственно великая манера, и лишь в этом смысле мы можем назвать оригинальными Гомера, Софокла, Рафаэля, Шекспира"[342]. Назидательство, как дидактическое, так и «художественное» (т.е. в данном контексте – формальное), совершенно чуждо манере Шолохова. Форма в его произведениях «прозрачна» (А.Потебня), какой она и должна быть в подлинном, органическом искусстве.

А что касается авторского понимания революции, сути авторской позиции по отношению к изображаемому миру, то П.Палиевский в свое время жестко и справедливо отметил, что по сравнению с «Тихим Доном» авторы других произведений о революции «не более, чем его персонажи». Он пояснил: «Потому что их книги писались с точки зрения их героя, и мир вымерялся его личностью, не наоборот»[343].

«Тихий Дон» несравненно глубже и объективнее всех других романов о революции. Продолжая мысль П.Палиевского, можно было бы сказать, что эти другие романы как бы написаны героями «Тихого Дона» из разных его лагерей. Скажем, если бы Бунчук обладал значительным художественным талантом, он мог бы написать что-нибудь вроде «Железного потока» (который, кстати, создан как раз донским писателем Серафимовичем). Если бы, допустим, Листницкий обладал большим талантом, он, вероятно, мог бы написать что-то вроде «Ледового похода» (тем более, что сам был его участником) или даже «Белой Гвардии» (белый Дон дал и своего известного писателя – бывшего казачьего генерала, донского атамана Петра Краснова). Но ни Александру Серафимовичу, ни Александру Фадееву, ни Роману Гулю, ни Петру Краснову, ни даже Ивану Бунину, Ивану Шмелеву и Михаилу Булгакову не дано было написать «Тихого Дона». Все они смотрят на революцию с разных сторон «баррикады», каждый из своего лагеря, из своего «окопа», а подчас и через прорезь прицела. В «Тихом Доне» – все иначе. Здесь всем дана свобода самовыражения: каждый из героев разных «лагерей», столь различных, враждебных, несовместимых, непримиримых друг к другу, свободно осуществляет свое дело и говорит свое слово. Когда в 60-е годы в связи с позицией тогдашнего «Нового мира» много спорили о правде, Шолохов раздраженно говорил: «Все говорят: правда, правда, а я ищу истину…». В его романе много правд, и ищущий единую для всех правду Григорий Мелехов в горькую минуту жизни не мог не признать: «У каждого своя правда, своя борозда…». И Шолохов никому ничего не навязывает и никого не ущемляет в праве выразить и отстоять свою точку зрения, свою «правду» – ни белых, ни красных, ни зеленых, ни каких-либо других. Автор одновременно и возвышается над всем изображенным им миром как мудрый судья, и растворен в этом мире, слит с ним. Шолохов видит каждый из борющихся лагерей и изнутри, и извне. Видит в них и хорошее, и плохое. Прав В.Кожинов, когда пишет: «Если подойти к делу всерьез, нетрудно понять, что те книги – а их в последние годы издано и переиздано много, – в которых, так сказать, специально поставлена задача разоблачить звериную беспощадность революционного террора, в сущности, менее «страшны», нежели шолоховское повествование. Ибо в них жестокость предстает все же как некое «противоестественное» и исключительное, как плоды поведения неких нелюдей; между тем в «Тихом Доне» она воссоздана в качестве, если угодно, «обычной», естественной реальности человеческой жизни в революционную эпоху»[344]. И «советская», и «антисоветская» тенденциозность в оценках гражданской войны давно уже набила оскомину. Пора отвергнуть идеологизированные, пропагандистские, конъюнктурные представления о русской революции, как прежние, апологетические, так и современные, негативистские, трактующие революцию как дело кучки негодяев-заговорщиков, купленных на немецкие деньги, либо как «ошибку». Столь легковесные трактовки такого грандиозного события, в котором с обеих сторон приняли активное участие миллионы людей, оскорбительны для их памяти и не могут ничего объяснить. Я уже цитировал высказанные по этому поводу мудрые мысли Н.Бердяева и В.Шульгина. Н.Бердяяев говорил: «Для того, чтобы понять ложь большевизма, нужно понять его правду». Точно так же, чтобы понять правду «белой» идеи, нужно осознать и её ложь. В.В.Шульгин, один из основатель белого движения, недаром говорил, что начинали его почти что святые, а заканчивали почти что разбойники.

Дата добавления: 2015-08-18