Эпический пейзажный параллелизм

Кроме психологического пейзажного параллелизма, есть в «Тихом Доне» другой тип описаний природы, который И.И.Ермаков назвал эпическим параллелизмом, имея в виду систему пейзажных образов, сопровождающих движение сюжета и образующих как бы его второй, авторский, а по содержанию – философский план. «Сущность этого приема заключается в том, что здесь даются два формально самостоятельных образа, вне композиционно-синтаксической связи, но при «прозрачно» смысловом их единстве. В эпическом параллелизме отсутствует форма сравнения, но сопоставляемые образы даны друг за другом: сперва развертывается образ природы и вслед за ним дается сходная ситуация из области человеческой жизни»[326]. Возможен и обратный порядок.

Соответственно можно выделить несколько разновидностей такого параллелизма: пейзаж-предварение, пейзажное "сопровождение" события и пейзаж-итог, заключающий, подыточивающий некоторую цепь событий сюжета.

ПЕЙЗАЖ-ПРЕДВАРЕНИЕ

Пейзажные образы, имеющие функцию художественного предварения, в классической романной литературе встречаются сравнительно редко. Зато этот прием очень активен в древнем эпосе (вспомним «Слово о полку Игореве»), а также в произведениях, тяготеющих к жанру героической эпопеи («Тарас Бульба» Н.В.Гоголя). Не случайно и частое употребление такого приема в «Тихом Доне»: он прекрасно гармонирует с эпико-трагедийным содержанием произведения и становится одним из элементов его жанровой формы.

Вот-вот начнется "германская" война. В Татарском все идет заведенным порядком, но что-то неуловимо изменилось. "Сухое тлело лето. Против хутора мелел Дон, и там, где раньше быстрилось шальное стремя, образовался брод, на тот берег переходили быки, не замочив спины. Ночами в хутор сползала с гребня густая текучая духота, ветер насыщал воздух пряным запахом прижженных трав. На отводе горели сухостойные бурьяны, и сладкая марь невидимым пологом висела над Обдоньем. Ночами густели за Доном тучи, лопались сухо и раскатисто громовые удары, но не падал на землю, пышущую горячечным жаром, дождь, вхолостую палила молния, ломая небо на остроугольные голубые краюхи. По ночам на колокольне ревел сыч. Зыбкие и страшные висели над хутором крики, а сыч с колокольни перелетал на кладбище, ископыченное телятами, стонал над бурыми затравевшими могилами.

– Худому быть, – пророчили старики, заслышав с кладбища сычиные выголоски.

– Война пристигнет.

– Перед турецкой кампанией накликал так вот".

Такого рода пейзаж выступает как смысловая, а иногда и лирическая прелюдия к печальным и драматическим событиям.

Приближается начало кровавой гражданской войны на Дону. Татарцы выступают из хутора, чтобы принять участие в борьбе против большевиков в армии атамана Краснова. Предстоит столкновение с отрядом Подтелкова и последовавшая за ним казнь подтелковцев. Все это предваряется описанием грустного непогожего дня – образом плачущей природы.

Очень часто этого рода пейзаж заканчивается лирической концовкой с риторическими вопросами. Такой прием очень мало известен классической литературе и составляет в значительной степени оригинальную особенность «Тихого Дона» как эпико-трагедийного повествования. Вот пример. Фронт Донской армии Краснова развалился. Большевики снова занимают Дон. Хутора притихли в тревожном ожидании, в преддверии драматических событий «расказачивания», предшествовавших восстанию.

«Будто вымерло все Обдонье, будто мор опустошил станичные юрты. И стало так, словно покрыла Обдонье туча густым, непросветным черным крылом, распростерлась немо и страшно и вот-вот пригнет к земле тополя вихрем, полыхнет сухим, трескучим раскатом грома и пойдет крушить и корежить белый лес за Доном, осыпать с меловых отрогов дикий камень, реветь погибельными голосами грозы. К полудню солнце проглядывало из мглы, но от этого не становилось ярче. А туман потерянно бродил по отрогам обдонских гор, валился в яры, в отроги, исчезал там, оседая мокрой пылью на мшистых плитняках мела, на оснеженных голызинах гребней.

Вечерами из-за копий голого леса ночь поднимала калено-красный огромный щит месяца. Он мглисто сиял над притихшими хуторами кровяными отсветами войны и пожаров. И от его нещадного, немеркнущего света рождалась у людей невнятная тревога, томился скот. Дико выли собаки, и задолго до полуночи вразноголось начинали перекликиваться петухи, к заре заморозок ледком оковывал мокрые ветви деревьев. Ветром сталкивало их, и они звенели, как стальные стремена. Будто конная невидимая рать шла левобережьем Дона, в сизой тьме, позвякивая оружием и стременами.

Кто зайдет смерти наперед? Кто разгадает конец человечьего пути?» Зловещий, страшный, предвещающий трагические события пейзажный образ.

Начало событий, неудержимо приведших к восстанию, предваряется описанием степи, "будто мертвой", покрытой снегом, под которым "все же живет степь. Там, где, как замерзшие волны, бугрится серебряная от снега пахота, где мертвой зыбью лежит заборонованная с осени земля, – там, вцепившись в почву жадными, живучими корнями, лежит поваленная морозами озимь. И она встанет, выждав время!»"И после этого "предварения" следует: "Все Обдонье жило потаенной, придавленной жизнью. Жухлые подходили дни. События стояли у грани". А дальше – описание казачьих хуторов, тоже как будто " придавленных " ожиданием террора, встревоженных слухами о чрезвычайных комиссиях и трибуналах, а потом – столкновение Григория с бывшими друзьями-коммунистами в ревкоме, аресты, расстрелы – и " коловерть " Донской Вандеи.

ЭПИЧЕСКИЙ ПАРАЛЛЕЛИЗМ

КАК ПЕЙЗАЖНОЕ «СОПРОВОЖДЕНИЕ» СЮЖЕТА

Здесь имеется в виду параллельный сюжету пейзажный образ, освещающий большие события и сопровождающий изображение самих событий.

Таково, к примеру, описание стремительного развала Донской армии Краснова в конце 1918 года, когда накапливавшееся недовольство войной внезапно "слилось в могущественный поток, стремительно-жадно размывающий фронт". Здесь впечатление внезапности, неожиданности развязки, случившейся в начале зимы, усиливается образом весеннего пейзажа: "Так на провесне едет человек степью. Светит солнце. Кругом – непочатый лиловый снег. А под ним, невидимая глазу, творится извечная прекрасная работа – раскрепощение земли. Съедает солнце снег, червоточит его, наливает из-под исподу влагой. Парная туманная ночь – и наутро уже с шорохом и гулом оседает наст, по дорогам и колесникам пузырится зеленая нагорная вода, из-под копыт во все стороны талыми комьями брызжет снег... В полночь мощно ревут буераки, гудят заваливаемые снежными оползнями яры… К вечеру, стоная, ломает степная речушка лед, мчит его, полноводная, туго налитая, как грудь кормилицы, и, пораженный неожиданным исходом зимы, стоит на песчаном берегу человек, ищет глазами места помельче… А кругом предательски и невинно голубеет снег, дремотная и белая лежит зима… Григорий понял, что стремительно разматывающуся пружину отступления уже ничто не в силах остановить. И ночью, исполненный радостной решимостью, он самовольно покинул полк".

Другой пример – образ бурного течения Дона, вливающегося из широкого русла в узкое каменистое горло – как параллель стремительно нарастающему возмущению хуторов и станиц в марте 1919-го при известии о расстреле арестованных казаков: «Там, где узко русло, взятый в неволю Дон прогрызёт в теклине глубокую прорезь, с придушенным ревом гонит одетую пеной белогривую волну. За мысами уступов, в котловинах течение образует коловерть. Завораживающим страшным кругом ходит там вода: смотреть – не насмотришься. С россыпи спокойных дней свалилась жизнь в глубокую прорезь. Закипел Верхне-Донской округ. Толканулись два течения, пошли вразброд казаки, и понесла, завертела коловерть».

Начало восстания сопоставляется с пробуждением весны. Казак, у которого скрывался Григорий Мелехов, будит его словами: «Спишь? Вставай! Дон поломало!» Затем следует прямое сравнение: «Полой водой взбугрилось и разлилось восстание, затопило Обдонье, задонские степные края на четыреста верст в окружности. Двадцать пять тысяч казаков сели на конь». И дальше по ходу событий восстания, сопровождая его успехи и поражения, постоянно идут пейзажные образы – то мажорные, то тревожно-печальные, то минорные: «Собьют нас в кучу, и очутимся мы на ужачином положении, вроде как ужаки в половодье где-нибудь на островке».

Поражение восстания происходит новой весной. Но выглядит она для повстанцев как глубокая мрачная осень. Отступление, размытые дороги, немыслимая, все затопляющая, засасывающая грязь: «не грязь, а смола липучая», «кони плывут по пузо, на повозках колесы не крутются, а пешие, какие мелкого росту, – прямо на дороге падают и утопают в грязи». И – горькая, печальная, беспросветно грустная песня разбитого, отступающего полка:

Как и где-то нам, братцы, зимовать будет?

На Яик нам ходить – переход велик,

А на Волге ходить нам – всем ворами слыть,

Под Казань-град идтить, – да там царь стоит…

Сначала параллель: восстание – могучий разлив Дона, теперь – новая весна, для участников разгромленного, провалившегося восстания обернувшаяся мрачной, грязной, беспросветной осенью.

ПЕЙЗАЖ-ИТОГ

Итоговый пейзажный образ возникает, когда заканчивается какая-то важная цепь событий или связанная с ними полоса жизни главного героя романа. Здесь, в вышеприведенном примере, – образ не то весенней, не то осенней (по впечатлению героев) распутицы завершает рассказ о Вешенском восстании. Раньше, после повествования о событиях 1918 года, о безрезультатно закончившемся выступлении Донской армии Краснова против большевистской России, о тяжелых ночных раздумьях Григория, завершившихся безнадежным выводом: "Некуда податься!", – все подытоживал ночной пейзаж, окружающий стоящего на крыльце Григория, "повитого черной, шелково шелестящей тишиной"; венчает его образ ночной звезды, переходящий в итоговое авторское размышление: "Знать, еще горела тихим трепетным светом та крохотная звездочка, под которой родился Григорий; видно, еще не созрела пора сорваться ей и лететь, сожигая небеса падучим холодным пламенем". А в конце романа, после описания смерти Аксиньи, когда всё рухнуло в жизни Григория, автор рисует мрачный, зловещий образ выгоревшей степи: "Там, где прошлись палы, зловеще чернеет мертвая, обуглившаяся земля. Не гнездует на ней птица, стороною обходит ее зверь, только ветер, крылатый и быстрый, пролетает над нею и далеко разносит сизую золу и едкую темную пыль", – и за ним снова следует авторское итоговое заключение: "Как выжженная палами степь, черна стала жизнь Григория. Он лишился всего, что было дорого его сердцу. Всё отняла, всё порушила безжалостная смерть. Остались только дети. Но сам он все еще судорожно цеплялся за землю, как будто и на самом деле изломанная жизнь его представляла какую-то ценность для него и для других…"

Дата добавления: 2015-08-18