В походе

* * *

Походы я любил всегда. Свежий воздух, яркие звёзды на ночном чёрном небе, стреляющий искрами костёр, уха с дымком. Кто этого не видел, тот никогда не поймёт всю прелесть походов.

Ещё учась в школе, посещая географический кружок, я мечтал пройтись на лодке или плоту по реке. Кольке Щетникову удалось тогда сплавиться по реке Чусовой, а я из-за болезни не смог принять участия в этом походе. Но мечта осталась. И вот, когда уже работал в техническом отделе завода, я стал высказывать некоторые свои мысли вслух при Василии Скакуне, работавшем рядом с моим столом и кульманом.

А вслух я рассуждал вот о чём. Что хорошо бы пройти по реке Ишим от нашего города до Викулово. Можно на плоте, но это проблематично. Нужен парус, плот маломаневрен. Нужно брать разрешение о походе через железнодорожный, охраняемый военизированной службой, мост. На лодке было бы проще. Но опять есть проблемы. Куда складывать вещи. Значит, на буксире должна быть ещё одна лодка. И так далее. Меня слушали. Соглашались.

И вдруг я узнал, что Вася Скакун и Женя Ларионов, руководивший в нашем отделе бюро инструментального хозяйства (БИХ), берут отпуск и отправляются в поход по реке Ишим на байдарке. Я, откровенно говоря, и не знал даже, что в спортинвентаре завода имеется двухместная байдарка. Они каким-то образом узнали. Что я мог на это сказать. Вася с Женей в то время очень сблизились и даже «покумились», играли в одном музыкальном ансамбле, которым Василий и руководил. Отправились в поход они в июне. Договорились с заводским шофёром, который увёз путешественников вверх по течению реки, по-моему, до деревни Воронино.

Байдарка все-таки быстроходнее лодки, не говоря уже о плоте, поэтому дистанцию до города они преодолели быстро. Что-то, по-моему, два-три дня. Они сильно-то и не торопились. Привалы устраивали длительные. Ловили рыбу, готовили уху. Купались, загорали.

Хотя время, проведённое в походе, было не долгим, но впечатлений хватило. По приезде они отпечатали фотографии. Я им в этом деле помогал, так как были у меня для этого соответствующие принадлежности. Порассказали о путешествии.

– Но, – отметили они, – вдвоём все-таки скучновато. Надо ехать компанией.

Немного погодя завод приобрел резиновый спасательный плот, бывший когда-то в употреблении на одном из суден флота и по прошествии определённого срока списанный. А может, и по какому-то другому случаю. Подробности я не знаю.

Небольшая группа работников завода попыталась на нём пройти по реке в летнее время, и определили при этом ряд недостатков, которые привели к выводу о том, что путешествовать на нём лучше весной. Спасательный плот был десятиместным, резиновым, накачивался воздухом (когда-то к нему прилагался баллон со сжатым воздухом, который при необходимости автоматически срабатывал, и воздух заполнял ёмкость). Был плот тороидальной формы. И имел две накачиваемые ёмкости. Сначала заполнялась воздухом нижняя ёмкость и дно, затем верхняя и дуги с тентом. По обеим сторонам их имелись окна для гребцов и выхода - входа. Плот был замечательный, надёжный. Тент защищал от дождя, солнца и ветра. Но имела эта «посудина» и большой недостаток. При сильном ветре парусила, и грести против ветра было очень трудно, а при значительных порывах невозможно.

Ну а так как в летнее время течение реки было несильным, то против ветра приходилось гребцам очень упираться.

На общем совете, обсудив все проблемы, на следующий год решили идти весной, в мае, с тем, чтобы к девятому мая, Дню Победы, прибыть к стадиону «Локомотив», где в это время должно проводиться празднование.

В апреле уже начали готовиться к походу, были набраны две команды. Одна, из четырёх человек, должна была идти на шестиместной резиновой лодке, уменьшенной копией большой, но имевшей овальную форму, а из дуг осталась только одна, и тента не было. В ней должен был размещаться так называемый комсомольско-молодёжный экипаж. Основной экипаж, восемь человек, должен был идти на большой, основной лодке (плоту). У всех членов команды к этому времени было накоплено необходимое количество отгулов за дежурства в праздничные дни, командировки и прочее. Был избран капитан (КЭП), старший помощник - штурман (он должен был вести вахтенный журнал и всё в нём отмечать), начпрод (кок) и виночерпий. Остальные - матросы.

И вот наступил долгожданный день отъезда. Перед этим были закуплены необходимые продукты, сложены вещи и т.д. и т.п. Были взяты два флага, которые мыслилось разместить на грузовых лодках, в которые должны быть сложены вещи. Была взята и водка, слита в канистру, запломбирована, а пломбёр находился у виночерпия. Отходить должны были от деревни Клепиково. Увозили нас к старту на заводской машине. По приезде вылетали сначала игральные карты. Вещи не разгружали, за исключением брезентового полога, на который мы и устроились. Началась игра в «пана» – так называется игра в дурака, но отличающаяся от него некоторыми правилами. Во-первых, раздавалась вся колода карт на всех участвующих игроков. Масть последней карты – козырь. Игра проходила, как и в дурака, но первый проигравший выбывал из игры и раздавал карты на оставшихся, называя масть козыря, уже не показывая карты игрокам (её знал лишь игрок, которому она доставалась). И потом проходила игра на выбывание, выбывшие считались холуями (первый холуй, второй и т.д.), пока не оставалось два игрока. Между ними раздавались уже только по шесть карт. Назывался козырь, и игра шла без приёма карт из колоды, то есть в игре принимало участие двенадцать карт. Выигравший считался паном. Его брали на руки, усаживали на почётное место (возвышение или пенёк) под флаги и падали перед ним на колени, нагибаясь так низко, чтобы лоб касался земли.

– О, великий и могучий пан, – кричали холуи, – приказывай, мы, твои смерды и холуи повинуемся тебе.

Первые приказания «пана» были деловыми. Он командовал: кому разгружать машины, кому таскать хворост для костра, кому чистить картошку, кому мыть посуду после еды. Так что всё чест-но, всё справедливо. «Пан» приказал – выполняй. И никто не роптал. После того как все эти дела были выполнены, машина разгружена и отправлена, бивак разбит, команда отужинала, а холуй, или два, которым было приказано помыть посуду, с заданием справились, начиналась игра в «пана» на интерес. Теперь уже приказания пана зависели от его фантазий. Они были различными, приказывали зайти в воду и просить у рыбы прощение за то, что поймали их родственника, прополоскать в реке мошонку, рассказать стихотворение, спеть песню на два голоса (одному). «Прикольными» были приказания, например, повыть на луну, когда исполнитель, встав на четвереньки, долго завывал голосами разной тональности, от чувств задрав «заднюю» ногу. Но самым прикольным оказалось приказание облаять проходящую по тракту машину (а было это во втором или третьем походе). Наша стоянка была тогда недалеко от казанского тракта (или иначе Петропавловского), и исполнитель, спрятавшись в кювете, ждал, когда пойдет какая-нибудь машина. Мы наблюдали из кустов, стоявших поодаль. И вот увидели приближающегося «жигулёнка». Он ещё не поравнялся с засадой, когда «холуй», изображавший собаку, выскочил из кювета на четвереньках и залаял. Он скорее походил не на собаку, а в лучшем случае на обезьяну, которая передвигается на задних лапах и опирается на длинные передние. Но картина действительная была уморительная. И если бы в те времена у нас была видеокамера, то кадры эти обязательно бы получили первое место в передаче «Сам себе режиссер». Водитель «жигулёнка» опешил, увидев выскочившего из кювета «ненормального», который, прискакивая на четвереньках, бежал за ним и лаял, и поэтому дал газу. Отъехав метров пятьдесят, он остановился и открыл дверцу, чтобы посмотреть на чудака, и увидел, как тот, всё ещё лая, скачет, а у кустов стоит хохочущая группа непонятно откуда взявшихся мужиков. Он захлопнул дверцу, дал газ, завизжали покрышки, и «жигулёнок» унёсся от греха подальше, вернее, от таких придурков подальше.

Я не буду описывать каждый поход, их было несколько. Стартовали мы и от Клепиково, и от Воронино, и от Боровлянки, которая находится в Казанском районе. Походы были по продолжительности разные. Некоторые члены команды менялись, но костяк оставался прежним.

Хочу рассказать только о наиболее интересных моментах.

Во время первого похода мы ещё не выставляли ночной вахты, потом стали это делать, а причиной этому послужил такой случай.

Оставалось два перехода до города, когда сделали остановку на ночёвку.

Невдалеке разбили костёр два парня, приехавшие на мотоцикле. Мы на ночь сварили ухи, попели песни, легли спать, а когда поутру проснулись, то увидели, что пропали некоторые вещи: магнитофон, гитара, небольшая палатка и еще кое-что по мелочи. Парни, ночевавшие по соседству, исчезли. Поняв, что это, возможно, их рук дело, осмотрели их место стоянки. Кроме ещё горячих углей от костра нашли забытый ими топорик, две пустые бутылки из-под вина «Кизыл-щербет» и отрывок газеты, на которой шариковой ручкой было написано «Мур» – вероятно, начало фамилии адресата.

По следу мотоцикла, который очень хорошо был виден на тронутой утренней изморосью земле, группа следопытов, оставив трёх человек около лодок, как настоящие ищейки тронулись вперёд.

На развилке дорог, одна из которых вела к Гагарино, а другая к Пахомово, остановились. Было ясно видно, что след ведет в Пахомово, и поэтому быстрым шагом, иногда осматривая хорошо очерченный след колес мотоцикла, вся группа (теперь уже захвата) направилась в деревню. Скоро в неё пришли. Зашли в магазин и увидели на витринах выставленные для продажи знакомые нам бутылки «Кизил-щербета». Дальше было всё просто. Узнав у продавца, где живёт местный почтальон или где находится почта, направились туда. Представив отрывок газеты почтальону, услышали: «Так это же Муравьёвых». И тут же узнали их адрес.

Подойдя к дому, часть группы осталась невдалеке, чтобы не травмировать хозяина или хозяйку, а несколько человек постучались в калитку.

Вышла хозяйка.

– Сын дома? – спросили её.

Она испуганно мотнула головой.

– Проводите, пожалуйста, к нему, – вежливо попросил КЭП.

Хозяйка не препятствовала. В маленькой комнате, на кровати, спал парнишка лет семнадцати, а около него стояла наша пропавшая гитара. Разбудили.

Мальчишка был в растерянности. Он, наверное, думал, что это ему всё снится. КЭП объяснил почти всё его матери, что команда механического завода совершает водный поход, посвящённый Дню Победы, что ее мальчика мы бить не собираемся, но вещи, которые он взял, пусть сам доставит на место.

Пацан оделся, взял вещи и проводил до места, где спал его напарник, или «подельник», так бы его назвали, если бы было возбуждено уголовное дело.

Второй мальчишка, постарше, был с гонором. И если первый, чувствовалось, очень переживал происшедшее и, вероятнее всего, клял себя последними словами, то второй показал свой гонор.

Потом выяснилось, откуда он у него. Оказывается, отец его работал начальником милиции, насколько я помню, Казанского райотдела, и поэтому пацан считал, что ему ничего не будет. Папа его «отмажет».

Не люблю я вот таких «папенькиных сыночков», которые уже с малолетства пакостят, надеясь на безнаказанность.

Надо, надо им «Ворошиловских стрелков», которого хорошо показал в своём одноименном фильме С. Говорухина М.Ульянов.

Парень был неприятен в своем откровенном чувстве вседозволенности. Вот из таких и вырастают подонки.

Посоветовавшись, решили, по приезде сообщить руководству техникума, в котором они учились в городе, но про второго просить, чтобы они вошли в положение, что он осознал свой поступок и наказание было бы помягче, а то и вовсе простить. Мы согласны были на это. Но подлеца-недомерка решили охарактеризовать и отцу, и в руководстве техникума по полной программе.

После этого случая стали выставлять вахту из двух человек. Дежурство по два часа. В одном из походов, когда с нами был Юрий Алексеевич Свинаренко, бывший тогда начальником цеха, а впоследствии ставший директором завода, решили мы сыграть в старинную картёжную игру под народным названием «жопа», иначе её еще называют «101». Правила её были относительно просты, но мы условились, что проигравший должен встать около флагов, под которыми мы шли, а на привале они крепились на высоком, видном месте, и при всей команде сказать, что он есть «ж…», то есть, как и называется эта игра.

Около четырёх человек, Саня Бесхлебнов, Трофимов и ещё с ними двое в это время играли в карты, в «Кинга».

А в нашей игре проигравшим оказался Свинаренко. Был он родом из Поволжья, пришёл к нам на завод по распределению института, был интеллигентен и стеснителен. Но уговор есть уговор. Поэтому он встал под флагами и попросил внимания. Все, даже игравшие в «Кинга» обернулись, а Юрий Алексеевич, смущаясь и теребя от стеснения полу штормовки, сказал:

– Знаете, друзья, я и не знал, а оказывается, я жопа.

Что тут началось. Смех стоял невообразимый. Играющие в «Кинга» бросили свою игру и присоединились к нам. И теперь уже кроме «Пана», в которого мы играли, в том случае, когда необходимо было решить, кому чем заниматься, или просто пошутить, в основном играли в эту простую игру. И другой раз, идя по реке, вдруг открывалась брезентовая шторка, закрывающая вход в лодку, оттуда высовывалась «морда лица» проигравшего, и он на весь околоток кричал обязательные при проигрыше слова. Иногда выглядывали сразу две головы и в унисон кричали то же самое. Со стороны могло показаться, что на лодках идут начисто «шизонутые». Мы принципиально не говорили, что плывём. Плавает, знаете что? Вот то-то. А мы шли.

В мои обязанности входило вести вахтенный журнал, в котором я делал записи по любому событию с отметкой времени. Очень обидно было и неудобно, когда один вахтенный журнал, который был у меня постоянно в левом кармане штормовки, незаметно выпал, когда я грёб, и потерялся. Тогда на общей линейке команды мне было вынесено общественное порицание.

Штормовки нам пошила жена Олега Исаева, Галя. Были они очень удобны и сшиты по росту каждого человека, капюшон был подогнан так, что не мешал обзору. Была у нас и своеобразная «гауптвахта» – «губа», в которую помещали провинившихся.

За основной лодкой на привязи шли ещё две двухместные лодки с вещами.

На них мы и помещали провинившихся. По оговоренной норме на каждого члена полагалось 150 гр. водки на завтрак, 200 гр. на обед и 250 гр. на ужин. Приём этих граммов в течение дня да на свежем воздухе не приводит к опьянению. Пьяным никто не был. Но было заслугой выпросить у виночерпия дополнительные 50 – 100 граммов, поэтому каждый член команды придумывал настоящие поэтические славословия, оды в честь виночерпия. Мы сдували с него пылинки и всячески старались угодить. Подхалимничали нагло и откровенно. Но когда он, наконец, проявлял милость (а ведь и самому хотелось) и наливал каждому по дополнительной пайке, мы, выпив, с серьёзной миной начинали его подначивать:

– Что это за виночерпий? Ему немного «леща» двинули, он и раскололся.

– Нет, не такого нам виночерпия надо.

Тот злился и обещал больше не поддаваться на наши провокации, но через три-четыре часа всё повторялось сначала.

Начпродом одно время у нас был Владимир Иванович Мрыхин, который, по слухам, в армии был поваром. Но это говорил он, а как на самом деле было... Кто его знает. Готовил он неплохо до поры до времени. Однажды готовя какой-то суп, решил помешать в котле, крышку котла снял и положил на дощечку, но не заметил, что на ней же лежал кусок мыла. Он прилип к горячей крышке, а после помешивания Владимир Иванович снова накрыл котел крышкой, не заметив, что к ней прилипло мыло.

Оно отвалилось прямо в котёл, и когда команда села обедать, то увидели бурную шапку пены.

Хорошо ещё, что никто не успел попробовать, а то расстройства желудка всей команде было бы не избежать. После этого случая кока разжаловали и назначили нового, Василия Скакуна. Он готовил вкусно. К этому у него были задатки, так как это дело он любил. Владимира Ивановича выдворили на «губу» и он оттуда слёзно умолял его простить. К тому же в то время, когда он там находился, мы в очередной раз выпросили у виночерпия дополнительные 100 граммов.

Конечно, это походило на садизм, когда один из членов экипажа находился на «губе», а остальные, дружно наполнив «стопоря» «живительной влагой», смачно облизываясь, провозглашали здравицы виночерпию и готовились вот-вот осушить свои сосуды. Владимир Иванович завыл, как одинокий волк, пал на колени и клятвенно стал нас заверять, что он хотя бы раз… да что бы я… и прочее, и прочее. Мы смилостивились над ним и простили. Тот торопливо стал выбираться из двухместной лодки на основную, но руки его дрожали в предвкушении выпивки, следствием чего послужило его падение в реку.

Не забывайте, что это было начало мая, и если мы когда-то, будучи пацанами, и открывали купальный сезон в такое время, то это было лишь мальчишеской бравадой.

Температура воды была никак не более 8-10оС, а поэтому произошла такая картина, какую я наблюдал только в передаче «В мире животных», когда, напуганные касаткой, пингвины, выпрыгивали из воды на лёд, находящийся в двух метрах от уровня воды. Точно так же запрыгнул в основную лодку Владимир Иванович.

По поверхности реки, плавно покачиваясь на волнах, плыли его трусы в горошек.

Он из них выпрыгнул.

Пришлось доставать их веслом и срочно согревать искупавшегося, так как одет он был совсем не как пингвин. Это был кадр. Повторить его вряд ли кто ещё сможет. А что у нас не было видеокамеры, мы очень пожалели. В одном из походов мы сделали стоянку около моста у деревни Рагозино. Ждали одного из членов нашей команды Ю.А. Свинаренко, который не смог идти с нами сначала, но обещал по возможности прибыть в определённое время к этому месту. Ожидая его, мы мучились бездельем, кто-то барахтался, кто-то нанизывал на невысокий кустик скелеты съеденных рыб, назвав это произведение харчевней трёх пескарей. Зашел разговор о том, кто может точнее показать наугад названный размер.

Крикнули 16 см…

Объявили конкурс, кто точнее покажет этот размер, тому нальют 150 граммов. Все выломили прутики и встали в линейку, а один из членов команды с рулеткой обходил каждого и делал замеры. Победил член экипажа молодёжной лодки А. Караваев, и Саня Бесхлебнов ворчал на меня: «Вылез со своим конкурсом, теперь вот наливай им 150 граммов». Я его успокоил, что отыграюсь, и немного погодя предложил организовать конкурс между командами двух лодок на игру в карты в 101, или, как мы её называли, «ж…а». Состав команды определили по 2 человека от лодки. От нашей лодки представляли команду Мрыхин и я, от молодежной команды Скакун и Баринов. Приз был 200 граммов. Состоялось несколько туров, в которых я оказался первым и получил 200 граммов.

– Вот я возвращаю 150 граммов, которые вы проиграли благодаря мне, но 50 граммов заработаны мной честно – на том и порешили. Свинаренко мы так и не дождались и дальше пошли без него.

Путешествий было несколько, и каждое по-своему новое. В одно из них был большой разлив реки ниже деревни Воронино, где нас ждала основная команда. Мы к месту встречи неслись с Сергеем Никитиным на моторной лодке. Но разлив был такой, что мы проскочили место встречи, хотя все члены команды видели нас и кричали, и махали нам руками. Мы пронеслись далеко от них и даже не заметили, так как скрывали кусты. Домчавшись до стоящего на возвышенности небольшого домика, пристали к нему и залезли на крышу, чтобы оглядеться. Вдалеке увидели приближавшегося к нам на коне мужчину.

Когда он подъехал, спросили, где мы находимся. Оказалось, что доехали аж до деревни Песчаное. Мы поняли, что пролетели наших, и развернулись назад.

Везде, куда ни глянь, расстилалась водная гладь, да торчали из воды затопленные кусты ивняка. Мы даже заехали на футбольное поле. Когда увидели, что подняло мотор, остановились. Оказывается, мы чуть не заехали в футбольные ворота. Это было поле возле деревни Лариха. Расправив болотные сапоги и выйдя из моторки, мы, придерживая её руками, направились к руслу реки. Его можно было увидеть по завихрениям воды.

Там течение было быстрее.

Наконец, мы увидели толпу людей, которые махали нам руками. Подъехав к берегу, поняли, что это жители деревни. Они-то и сказали, где находятся наши товарищи. Встреча состоялась.

А потом опять пошли на лодках по реке. Течение было таким, что находящимся на вахте необходимо было только лишь отгребать от берега, чтобы лодки не прибило к нему. Но в одном месте пришлось потрудиться. Когда мы вышли на излучину реки, а разлив ближе к городу был поменьше, то встретили сильный встречный ветер. Против него на нашей лодке невозможно было идти. Дуги с тентом исполняли роль паруса, и лодку сносило обратно.

Несколько раз пытались пройти мы против ветра, прилагали максимум усилий, но они оказались тщетны.

Молодёжный экипаж, пригнув одну имеющуюся у них на лодке дугу, с грехом пополам и поте лица все-таки миновал злополучную излучину и пристал к берегу, ожидая нас. Ну а наш экипаж встал на якорь, привязавшись к одному из торчащих из воды тонких деревьев ивы.

Часть команды начала играть в карты, а мне это было не по душе.

Не в моей натуре сидеть и «ждать у моря погоды». Необходимо было что-то предпринимать, думать и активно действовать. Вот поэтому я и предложил команде бросить карты.

– Давайте что-то делать. Нечего сидеть и играть в карты. Это не по-моряцки», – говорил я.

– Ну и что ты будешь делать? – спрашивали товарищи по команде.

– Видишь, какой ветер. А волна?

– Ну и что? Сидеть и играть в карты проще простого. Думайте, – говорил я. – Давайте попробуем несколько приспустить дуги. Тогда не так будет парусить. Или к моторке привяжем на растяжки.

Команда, а меня поддержал и Саня Бесхлебнов, бросили карты и попытались превратить мысли в дело. На моторке движок работал не на полную мощность, поэтому я сел на правое весло, за левое действовал мотор, мы подали парням из лодки растяжки, которые они держали из обоих входов-выходов и с большими потугами, а волна была приличной, медленно-медленно, но все-таки пошли, пошли по упрямой излучине. Наконец, она пройдена, мы пристали к берегу, где остановился экипаж молодежной лодки. У них шел ремонт. И смех, и грех, как говорят. Они нам потом рассказали, что у них случилось.

Когда они уже миновали излучину и оказались на водном пространстве, где ветер не так препятствовал продвижению лодки, то решили ждать нас, не приставая к берегу, и зацепились за торчащий из воды куст. Тут одному из членов команды и приспичило. Приспичило «по-маленькому». Кстати сказать, одной из причин того, что мы не брали с собой в поход женский пол, а некоторые очень настойчиво просились составить нам компанию, была именно эта, вроде бы незначительная, причина.

И когда кто-нибудь из женщин просился к нам в команду, то мы спрашивали:

– Если вы ответите положительно на наш вопрос, то мы можем принять вас в команду, – и после этого спрашивали:

– А вы через борт лодки переписить сможете?

Девчонки улыбались и, понимая всю серьёзность аргумента, оставляли нас в покое. Этого они не могли. Мужскому полу в этом вопросе проще.

Вот и теперь один из членов команды решил «добавить влаги в реку», а для этого коленом встал на борт лодки и, расстегнув ширинку, приготовился к облегчению.

Но лодчонка, вероятно, была уже старенькая, поэтому резина, а под коленом, вероятно, проходил её шов, разошлась, и лодка, зашипев, начала спускать. Забыв о том, что хотел в это время делать, товарищ не растерялся, а зажал обеими руками разошедшуюся по шву резину, не обращая внимания на торчащее из прорехи свое хозяйство, закричал на членов команды:

– Лодка порвалась. Быстро все в переднюю половину.

Основная команда перебралась в переднюю часть лодки, а она была отделена от кормовой перегородкой.

Большая часть команды налегла на весла и погребла к берегу. Благо они успели к нему пристать до того, как задняя часть оказалась наполовину спущенной. Уже на берегу парни дали волю для смеха. Они катались на берегу и корчились, покатывались над членом команды, у которого всё ещё из прорехи торчала его «пиписька».

Кое-как они остановились и начали клеить лодку. К тому времени, как мы пристали к берегу, лодка была заклеена и сохла.

Пришлось нам делать вынужденную остановку.

Долго ещё, и даже по приезде домой, смеялись мы, вспоминая этот случай!

Дальше шло всё нормально. Запомнилась одна стоянка, возле почти оставленной жителями деревни Симаново. Не доезжая с километр до неё, проходит небольшой овражек, спускающийся к реке. В ту весну, как я уже говорил, Ишим был полноводный, и овражек был полностью заполнен водой.

Когда мы пристали к берегу возле этого весеннего ерика, соединившего реку с небольшим водоёмом, находящимся неподалеку, то увидели, как по нему, напуганная нашими лодками, рыба спускается в реку, и было её много, что верхние плавники иногда показывались из воды. Было видно движение рыбы на поверхности.

Мы вытащили лодки на берег и около получаса, если не больше, вели себя очень тихо. Дождавшись, когда напуганная нашим приходом рыба успокоится и вновь зайдет в ерик, перегородили выход сетью, что делать, ряжовки у нас не было, и палками ударили с обоих берегов от узкого берега к выходу.

Сеть от попавшей в неё рыбы буквально утонула. Когда мы её вытащили, она была забита уловом. Причем рыба была разной.

Там были и щука, и чебак, и карась, и окунь, и даже линь.

Очистив рыбу и набрав большую чашку икры, мы её засолили в банке. На следующий день уже её ели, намазывая, нет, накладывая на куски хлеба. Ну, а уха получилась даже не тройной, а пятерной. На ночь я поставил закидушки (донки), а поутру их проверил. Добыча попалась очень сильная и упорно сопротивлялась. Это оказались небольшие налимчики, а силы у них не занимать. Налим вообще ловится по ночам, а если на берегу горит огонь, а у нас как раз всю ночь горел костер, то он это дело любит ещё больше и идет к огню. Несмотря на неприязнь некоторых членов команды к этой рыбе, съели её с большим аппетитом, потому что кок не проболтался, что положил их в уху. Так и осталась нам на память фотография большой чашки ухи, наполненной разной рыбой. Мы специально сфотографировали её.

В одном из походов члены молодежной команды оставили след на обрывистом склоне горы Кучум, выдолбив топориком название команды «БИКАС». Именно «БИКАС», а не «БЕКАС». Назвали свою команду они так по первым буквам своих фамилий – Баринов, Исаев, Караваев, Скакун. Стоянка наша была чуть не доходя этого обрывистого места. Гора Кучум, названная по имени татарского хана, противостоящего со своим войском казакам во главе с покорителем Сибири Ермаком (к тому времени как казаки пришли на Ишим, он уже погиб) помнит, наверное, как на её вершине были установлены жилища хана и его охраны, войска.

С вершины горы открывалась панорама местности на очень большом расстоянии. Все подходы к горе видны. Помнит гора, наверное, как восседал на ханских подушках Кучум, вытирая слезящиеся, больные глаза свои. Помнит и сечи на ней. И время гражданской войны. Так как время от времени находили близ неё и в реке заржавевшие старые и русские, и татарские сабли. Если устроить раскопки, то, наверное, еще и много можно найти. А теперь мы стояли биваком под этой, видавшей и татар, и казаков, и красных, и белых, горой, на отвесной стороне которой выделялась надпись «БИКАС».

Кроме игр в карты устраивали мы на стоянках и блицтурниры по шахматам. Однажды, сменив на вахте Саню Бесхлебного и Володю Трофимова, застал я с ними и Владимира Ивановича, нашего разжалованного кока, с красными отвисшими, как у слона, ушами и бурой шишкой носа.

Сменяемые нами вахтовики не могли сдерживать смех. Оказывается, у них была взята, это кроме той, которую брали на всю команду, пол-литра водки и немного настойки, а Владимир Иванович каким-то образом про это пронюхал и «пал на хвост».

А Саня с Володей как раз его меняли. Поэтому, невзирая на их предупреждения о том, что они в карты будут играть на «интерес» и проигравший будет получать или по ушам, или по носу таким количеством карт, значение которой он вытянет из колоды, Владимир Иванович ради «стопоря» решил пожертвовать этими своими органами осязания. Парни «мухлевали» вовсю, и Владимир Иванович стойко терпел, когда ему отбили одно, потом – другое ухо, а следом принялись за нос. Как у классика? «Не гонялся бы ты …за дешевизной».

Встречались нам по пути сельские жители. Кричали с берега: «Откуда идёте, путешественники?».

Мы отвечали, что идем с Петропавловска, уже месяц, а Вася Скакун даже пытался разговаривать по-казахски «Жолдостар, кумкурсулютуфильм» и т.д., т.е. те слова, которым мы научились в то время, когда еще смотрели петропавловское телевидение, в программах которого дикторы говорили на казахском языке.

Не доходило до наших собеседников, что месяц назад река ещё была подо льдом и не могли мы, ну никак, идти по ней на лодках.

Принимали все за «чистую монету» и хвалили: «Ай да молодцы!»

Причаливали мы всегда к берегу возле стадиона «Локомотив», там, где спускается металлическая лестница. На стадионе происходило в это время торжество, посвящённое празднику Победы. Диктор по радио объявлял, что к берегу подходит команда туристов Ишимского механического завода, совершающая плавание оттуда-то в течение такого-то периода, и состав команды. На берег по лестнице спускались встречающие, наши родные и близкие. Алексей Иванович Никитас, один из начальников отдела нашего завода, в железнодорожной форме встречал нас. Команда выстраивалась, КЭП отдавал ему рапорт, встречающие вручали команде хлеб-соль, а мы наливали им в стопки оставшуюся специально для этого случая водку.

Обросшие, обветренные, с осипшими от свежего воздуха, водки и песен голосами, мы обнимались с родными и, увезя вещи к гаражу КЭПа на специально приготовленной для этого машине, разлив на прощание оставшееся спиртное, расходились по домам, брились, чистились и кто мог продолжал гулянье на празднике, а кто не мог, засыпал.

Последний раз ходил я в поход с командой в 1981 году.

На следующий год как раз мне с семьей выделили квартиру, которую нужно было обустраивать, и я в плавание не пошел. Потом износилась лодка. Сгнила.

Постепенно прежняя команда по разным причинам распалась. Знаю, что Саня Бесхлебнов с некоторыми членами команды покупали новый спасательный плот. Один или два раза ходили, а потом прекратили. Осталась прекрасная память об этих походах по реке Ишим, в которых познавалось не только родное Приишимье, но и люди.

Кто хочет, повторите наши путешествия. Но мне кажется, таких, как были у нас, уже ни у кого не будет.

В одно из плаваний, когда молодёжный экипаж не смог идти на прежней шестиместной лодке, она просто сгнила от времени, парни нашли все-таки неординарный выход. Они взяли четыре двухместные резиновые лодки и соединили их специально изготовленной крестовиной из ДСП. Конструкторски это было продумано настолько надежно, что крестовину эту, прямо по ходу, идя по течению реки, использовали как сцену.

Некоторые выплясывали на ней цыганочку и подобие «Барыни», напевая разудалые, озорные частушки, а Олег Исаев под гитару пел песни Владимира Семеновича Высоцкого.

После приезда я засёк по времени в вахтенном журнале: концерт проходил в течение четырех часов тридцати минут, а Олег пел около полутора часов. Вот какие были в команде таланты.

Каждое утро 9-го мая, после того как все помылись, привели себя в порядок, команда вставала на торжественное построение. Начпрод отдавал рапорт КЭПу, а тот поздравлял команду с празд-ником победы над фашизмом.

Команда осипшими голосами кричала: «УРА», и мы принимали «победные» 200 граммов.

В одно из праздничных построений пришлось мне и виночерпию выслушать нарекания КЭПа. Они прозвучали вроде как и в шутливой форме, но запомнились.

В ночь с 8-го на 9-ое, когда команда ещё вовсю «колбасила» и «колдыбачила», виночерпий Свинаренко «прикемарил». Уснул, подложив под голову канистру со спиртным. Пломбёр положил возле себя, прикрыв рукой. Но во сне, вероятно, перевернулся и оставил его без контроля.

КЭП вызвал добровольцев, а им оказался Вася Скакун, и, вручив ему охотничий нож, приказал:

– Доставить канистру из-под виночерпия и прихватить пломбёр. Постарайся обойтись без «мокрухи».

Василий, зажав нож меж зубами, по-пластунски пополз к палатке, месту отдохновения виночерпия. Немного погодя он стоял перед КЭПом, держа в руках канистру и пломбёр, и докладывал:

– КЭП. Канистра доставлена. Обошлось без мокрухи.

Она была вскрыта, и так как уже наступило девятое мая (т.е. 0 часов 30 минут), каждому бодрствующему члену команды выделено по 150 граммов. Затем и канистра и пломбёр были доставлены на место. Канистра – под голову виночерпия, а пломбёр – под его руку, так что он и не услышал.

Немного погодя все угомонились. Остались бодрствовать только двое вахтенных.

Через два часа начиналась моя вахта, но те, кого я должен был менять, разбудить меня не смогли. Я спал как убитый.

И даже когда втроём они вытащили меня из палатки и потащили к реке, чтобы обмыть мою сонную «морду лица» холодной весенней водой, для того чтобы я проснулся, я вырвался от трёх здоровых парней, убежал в палатку и, упав, тут же опять заснул. За меня отдежурил другой член команды, который проснулся к этому времени. Ну а я за это и виночерпий за потерю бдительности получили нарекания и наряды вне очереди.

Подходя к городу и проходя под автомобильным мостом через реку Ишим, который находился на окраине города и в летнее время до воды имеет довольно большой просвет, мы не смогли пройти на лодке под ним до тех пор, пока не пригнули верхние дуги лодки. Так что можете представить себе: насколько поднималась в реке вода.

Теперь, когда Казахстан стал ближним зарубежьем, они перекрыли весь доступ воды в реку, относящуюся к России. Решается вопрос, очень трудно решается. Но нет, соседи, это не по-человечески, не по справедливости. Ведь река проходит по обеим республикам, и каждый вправе пользоваться её водами в равной степени. Что же нам теперь диверсантов к вам засылать, чтобы взрывали ваши плотины и дамбы...

Не хотим мы этого. И вы нас на это не вынуждайте.

Ребята! Давайте жить дружно.

2.03.2001 г.

Гришка

* * *

Саня Сокол с женой Верой жили в Ларихе – большом селе, в сорока километрах от города. Мы с женой ждали ребёнка. Я надеялся, что будет сын.

Сокол, зная, что Люба должна вот-вот родить, позвонил с места своей работы в родильное отделение, назвал фамилию и поинтересовался о рождении. Ему ответили – родила, девочка, вес три с полтиной. Соколёнок набрал водки и, минуя меня и наш дом, попёр на озеро Колыпово, где каждое лето работали мои тесть и тёща.

Они там классно попили «водовки», отметили рождение, и Санька поехал назад, домой.

По пути, видя, что меня не оказалось на озере, где он меня хотел увидеть, заехал на квартиру. Ему открыла дверь Люба.

– Оба-на, а ты почему здесь? – удивился Сокол.

– А где я должна быть? – вопросом на вопрос отвечает Люба.

– Так я из Ларихи звонил в роддом, там сказали, что Киселёва родила девочку, три с половиной кг.

Мы с папой Сашей и мамой Нюсей уже и отметили это дело.

Посмеялись над Сашкиной «простотой».

Но через неделю, 8-го июля, на самом деле родилась дочь. Назвали её Алёной.

Я, как и предвиделось Санькой, отметил это с друзьями дома, а потом поехал к новым деду и бабе, на озеро. Довёз меня товарищ. Но не до самого места. Надвигалась большая туча, поэтому я попросил его высадить меня возле свёртка с тракта. Водила попёр навстречу туче, а я пошёл к озеру, где жили летом тесть с тёщей (заготавливали по договору мох) напрямик, через лес. Прошёл около половины пути, когда начался дождь. Не дождь, ливень.

«Ревела буря. Гром гремел».

Да, как в песне блистала молния, громыхал гром, а я продирался через чащу. Тесть с тёщей очень удивились, когда я, промокший насквозь, ввалился в их землянку. У них были гости, друг с женой. Сидели при лампе, пили водку. Я обрадовал деда с бабкой, и мы продолжили.

В этот день, каждый год, идёт дождь. Я даже пари заключал. И выигрывал. Однажды, узнав предысторию, попытался поспорить и мой товарищ по работе Алексей Семёныч, но в этот день, о котором было заключено пари, пока единственный, дождя не было, и Семёныч проспорил литровник. Он попытался предъявить мне, как виновнику, свой долг. Хохмач. Фиг тебе. Спорить должен только хозяин.

Дочь подрастала.

С детства любил я птиц, или, как их называла баба Груня, пташек. Ловили их с братом, обменивали. Держали и чечёток, и щеглов. Но для того чтобы держать птиц, нужны были садки, клетки, корм. А этим мне заниматься было недосуг. В то время были другие интересы. Но когда у меня появилась семья, своя квартира и, самое главное, дочь, мне захотелось, чтобы в квартире была ещё какая-нибудь живность.

Однажды возвращался я из сада, и сторож задарил мне котёнка. Он был такой милый, такой хороший, что отказаться не смог. Положив тёплый комочек за пазуху и осторожно придерживая, шёл я домой в предвкушении того, какую радость доставлю дочери. Уже вошёл во двор нашего дома, когда увидел жену Любу с испуганными глазами, бегущую к качелям. Она кричала, даже не знаю в каком чувстве:

– Остановитесь. Ты что делаешь?

Я видел, что ножки Алёнки, стоящей вместе с раскачивающей её великовозрастной девчонкой, которая совсем не соображала, чем заканчиваются такие игры, отрываются от доски, на которой она стоит, и бежал тоже к ней, стараясь остановить качели. В это время дочурка не выдержала. Ручонки её отпустили стержни качелей, ножки вылетели с доски, и она упала под гильотину качелей.

– Алёнка, не вставай, – кричала Люба.

– Алёнка, не поднимайся, – кричал я со всей мочи, а сам со всех ног летел к качелям.

Надо отдать должное Алёнке, она голову не подняла.

Не дай Бог, если бы такое она сделала.

Я потом спрашивал её:

– Как ты не растерялась?

– Вы так с мамой кричали, чтобы я голову не поднимала – попробуй, подними.

Подскочив к раскачивающимся качелям и схватив за их стерж-ни, остановил их.

Алёнка очень напугалась, но я, поняв, что необходимо быстро сменить действие, достал из-за пазухи котёнка.

– Смотри, Алёночка, какого друга я тебе принёс, и протянул ей маленький пушистый комочек.

Были забыты качели, испуг. Переход на неожиданный подарок был настолько резким, что её не успело даже охватить чувство страха и обиды, как перестроилось на живой сюрприз.

Тут же забылось жуткое падение. Алёна прижала к себе маленькое существо, которое, ласково мяукнув и облизав новую хозяйку, замурлыкало и успокоилось в нежных дочкиных руках. Мы не стали очень уж разбираться с девчонкой, она и так всё поняла, очень даже была напугана. С дочей, прижавшей к себе новое живое приобретение, направились мы к дому. Вроде всё успокоилось, но нас ещё долго пронзала внутренняя дрожь от того, что могло случиться, не погодись мы вовремя.

К сожалению, котёнок оказался настолько блохастым, что, несмотря на его всяческую помывку, в том числе и с керосином, эти твари очень долгое время донимали меня очень. Мои семейные хохотали над тем, что ноги мои были расцарапаны до крови. После того как приходил с завода, мой домашний день начинался с того, что садился я на унитаз, закатывал брюки до колен и ловил блох «на живца». То есть ждал, когда они запрыгнут на мои голые ляжки, смачивал пальцы водой или слюной и уничтожал их в фаянсовой раковине. Щёлкал «как блох». В конечном итоге мне это надоело, и я отнёс котёнка обратно сторожу. Спустя какое-то время мне предложили щегла.

Я попросил поймать птицу брата своего шуряка, Колю Щетникова. Нет, это не тот Колька Щетя, который был упомянут в отдельном рассказе. Нет. Это был брат Светы Щетниковой, которая стала женой Толи Мутьева, брата моей жены. Очень трагична позднее оказалась его судьба. Привезли из армии в гробу. Но в то время, когда ещё не был призван он в армию, подарил нам щегла.

На семейном совете решили назвать его Гришкой.

Почему?

А фиг его знает.

Похож был на Гришку.

Этакий Григорий.

Двенадцатикартный (по числу белых пятнышек на оперении).

Теперь каждое утро этот певун будил нас своей весёлой трелью. Немного погодя он стал абсолютно ручным.

Некоторые держат в доме канареек. Это птица, можно сказать, декоративная, искусственная. Её надо учить петь. А щегол птица неприхотливая, ловится повсеместно, стоит недорого, а поёт замечательно. Правда, и среди них есть особи разные. Есть певцы, заслушаешься, а есть, что и свиста не услышишь.

У меня был до Гришки щегол. Но певун - так себе.

Алёнка была ещё совсем малой, интереса к нему особого не проявляла. Наступила весна. Есть такой день в это время. Птичий.

Когда выпускают на волю птиц.

Это для них как праздник.

Амнистия.

Я позвал Алёнку, рассказал о традиции, зачитал приговор об амнистии, дал в руки дочке щегла, открыл форточку, и она с трепещущим, как у птицы от предчувствия свободы, сердцем, разжала ладони.

Но есть щеглы, которые привыкают к неволе и нисколько не боятся клеток.

Так и этот.

Вылетев из форточки, он уселся на один из трёх тополей, растущих в нашем дворе, как раз перед моими окнами. Я оделся и вышел на улицу, чтобы посмотреть, что будет дальше. На третьем этаже нашего дома, на балконе, была выставлена настороженная клетка с находящимся для приманки щеглом. Сосед держал этих птиц, ловил их. Мой выпущенный щегол перелетел с тополя на клетку, залез в ловушку, которая за ним тут же захлопнулась. Просить соседа о том, чтобы выпустить невольника, не могло быть и речи. Но я, правда, попытался. Сосед не понял. А может, сделал вид, что не понял.

Когда получил новую квартиру в 1982 году, во-первых, не пошёл в поход, а, во-вторых, решил завести снова щегла. Его мне и подарил вскоре Коля Щетников.

Гришка оказался, как я уже описывал, замечательным певцом и очень компанейским мужиком. Однажды я сидел в комнате, смотрел телевизор, вдруг залетел Гришка. Попорхал, почивикал и вылетел на кухню.

– Кто Гриху выпустил? – строго спросил я.

– Никто не выпускал, – был ответ.

Тогда я решил понаблюдать за птицей. Пока его ловить не стал.

Гришка облюбовал для места жительства поварёшку, которой мы почти не пользовались. Ручка её располагалась вертикально, и висела она на стене, на специальной державке. Он разместился в ней, как в гнезде. Однажды, когда стемнело, я вытащил Гришку из облюбованной им кухонной утвари и вновь посадил в садок, после чего стал незаметно наблюдать. Немного погодя, посмотрев в ту сторону, где я скрылся, щегол клювом приподнял задвижку дверцы, головой подтолкнул и выбрался на волю. Вот хитрец. Больше дверцу я не закрывал. Гришка, желая покушать или попить, залетал в садок, по привычке оглядывался, с опасением, чтобы не закрыли. Делал своё дело (щёлкал семечки или пил воду), иногда посматривая в зеркальце, прикреплённое внутри. Какое-то время «разговаривал» со своим изображением на своём птичьем языке и, вылетев, садился поверх садка. Помахивая в стороны хвостом, радостно чивикал. Однажды жена мыла посуду в мойке. Гришка уселся на вешалку для полотенца, которая находилась рядом, клювом зацепил Любу за локон волос, желая обратить на себя внимание, и как бы отодвинул её.

Вроде как сказал:

– Извини, подвинься.

Люба поняла. Убрала посуду, поставила неглубокую тарелочку и, налив в неё воды, отошла.

– Толя. Иди сюда. Смотри, что Гришка делает, – позвала она.

Я удивился, с каким удовольствием и радостью щегол плещется в тарелке. Он чуть ли не нырял в неё, а потом, довольный, вспорхнул и уселся на садок.

– С лёгким паром, Гриша, – сказал я.

– Чивик, – как бы поблагодарил он.

Люба засмеялась.

Я обратил внимание, что когда я гляжу на Гриньку, он начинает помахивать хвостом из стороны в сторону и чивикать. Летал Григорий по кухне, как хозяин. Залетал в садок, выщёлкивал семечки или репейник, пил водичку, разговаривал со своим отражением, снова вылетал. Спал в любимой своей поварёшке.

Однажды зашёл тесть. Сходил в душ, помылся. Я выставил бутылочку. Сидели в кухне. Выпивали. Разговаривали. Гришка выкупался и сел, как всегда, прихорашиваться на садок.

– Гриша, привет, – обратился к щеглу тесть.

– Чуить, – ответил, помахивая хвостом, птах.

– Ты смотри, какой он у вас умный и культурный. Здоровается, – удивился дед.

– А ну-ка ещё раз, – попросил его я.

Дед Саша опять поглядел на щегла и произнёс:

– Здравствуй, Гришенька.

– Чуить, – опять замахал хвостом умный щегол.

– Слушай, а ведь он, однако, меня чувствует. Я ведь в детстве частенько со щеглами дела имел. И они меня понимали – стал то ли фантазировать, то ли мечтать о своём даре разговаривать с пернатыми, дед.

– А ну, теперь попробуй, – снова попросил я.

Дед раза три приветствовал щегла, но тот молчал.

– Не понял, – недоуменно спросил тесть, – вот же только разговаривал.

– Наверное, услышал, что ты расхвастался, – засмеялся я.

– А теперь смотри. – И я просто посмотрел на Гришку. Молча. Просто скосил глаза.

– Чуить, – «заговорил» Гринька и замахал опять хвостом.

Дед замахал головой в непонятках и спросил:

– Так это что? Он не на мой голос откликается, а на твой взгляд, – ещё более удивлённо спросил Любин отец.

Мы ещё поэкспериментировали. Дед был изумлён.

– Буду кому рассказывать, не поверят, – заключил он.

Немного погодя дочь принесла в дом котёнка. Я её убеждал, что в одном помещении не могут долго жить хищник и жертва. Не слушали меня ни Люба, ни Алёнка.

Давно заметил я по жизни, что правду говорит пословица: «Что посеешь, то и пожнёшь». А ещё лучше говорят священные библейские и евангельские заповеди:

– Не делай зла – и тебя не постигнет зло.

Завелась в нашем отделе, где я в то время работал, мышка. Грызла она не только съестные припасы, оставленные в шкафчике, но и обложки книг. Решил я её изловить и поставил для этого мышеловку. Мышка вскоре попалась, но уничтожать её было жалко. Пока что решил я просто попугать девчонок. Привязал за хвостик мышке бечёвочку, положил её в специально приготовленный из бумаги кулёчек и зашёл в отдел.

– Петя, пройдись на передних лапках, – попросил я и, вытащив за верёвочку мышку, приподняв за хвостик её задние лапки, направил по полу. Мышь затопотала, быстро перебирая ими. Не ожидал я того, что произошло после этого. Все женщины вскочили на столы и дико завизжали. Только Тома Мурункина, самая мудрая и красивая, что бывает крайне редко (во всяком случае, так определяется по жизни, или красивая, но глупая, или наоборот), женщина нашего отдела весело, от души, хохотала. Я быстро ретировался, прихватив мышку, и пошёл вниз по лестнице. По дороге снова вытащил мышь, и тут произошло непредвиденное: из-под лестницы выскочила приблудившаяся, прикормленная женщинами цеха кошка, вмиг схватила несчастную мышку и сожрала. Даже нитку не выплюнула. Жаль, конечно, но что сделаешь.

А когда я пришёл домой, то мои с грустью сообщили, что, ставший уже почти взрослым, кот смертельно поранил нашего любимого щегла Гришеньку.

– Я услышала, как зазвенела и упала на пол поварёшка, а следом заверещал, запищал щегол. Выскочила, пнула кота, но Гришка уже лежал с окровавленной грудью, – так рассказывала Люба, жена.

Когда я пришёл, он ещё дышал. Глаза его покрывались смертной пеленой. Я пробовал поить его с губ, звал – Гришенька, извини. Но он, чуть пискнув, как бы прощаясь, умер. Пелена закрыла когда-то чёрные бусинки его глаз, и они уже не открылись.

Хоронили Гришу мы всей семьёй. Я выкопал совком ямку за домом, положили завёрнутое в белую тряпицу закостеневшее тельце Гриши. И закопали. Я обнял плачущую навзрыд дочку. У Любы тоже глаза были на мокром месте.

Поставили в изголовье веточку и положили на холмик колючку репейника. Помолчали.

А вечером помянул я Гришу по русскому обычаю.

03.03.2001 г.

03 ч. 10 мин. Утро.

Одесса

«Виднеются в тумане огоньки,

И корабли уходят в море прямо,

Поговорим за берега твои,

О, милая моя Одесса-мама!».

«Ровнее улиц в мире нет нигде,

И с кем хотите, я поспорю:

Кудой в Одессе не пойдёшь,

Тудою можно выйти к морю».

Из одесских народно-блатных песен.

Ну что я, родившийся и всю жизнь проживший в небольшом сибирском городке, могу рассказать «за Одессу-маму», когда рассказано и написано о ней столько. Поэтому я просто хочу поведать о своих личных впечатлениях, об этом городе. Я не могу представить такого человека, который бы не знал о славе Одессы. Славе исторической, воинской, народно-юморной, блатно-воровской.

До личного своего знакомства с Одессой я знал о ней из литературы, фильмов, песен. Хотя, стыдно признаться, даже не был знаком ни с одним одесситом. Был один короткий разговор, беседа со знакомым парнем, который некоторое время, скрываясь от ареста, проживал в этом славном городе. Парень этот был не очень многословен, крут на разборки, и даже можно сказать, что вообще их не любил. Бил сразу, без разборок.

– Ну и как тебе Одесса? – спросил я после ничего не значащего разговора.

– Знаешь, город прекрасный. Ну а парняги в основном болтуны. Пока он «бодягу» начинает гнать, я ему в лоб и пошёл.

– А может, тебе просто попадались такие, – возразил я.

– Может быть. Серьёзные люди там есть, но не ходят же они в открытую по улице. Но поговорить одесситы любят.

И тут мне подвернулся случай побывать в этом городе. Я в то время работал зам. главного технолога, курировал конструктор-скую группу отдела главного технолога и занимался внедрением на заводе новой техники, занимался вопросами научно-исследовательских и конструкторских разработок. С Одесским институтом специальных способов литья у нас был заключен договор об изготовлении специальной установки. До меня в институт уже ездили два наших товарища – начальник литейного цеха Ю.М. Пахомкин (именно тот самый, о котором я уже писал в рассказе о своём начале работы на ЖБИ), и инженер-конструктор ОГТ Л.А. Ахремов (О нём был мой рассказ «Лев»).

Ну нет, я не мог отказаться от этой командировки. Лев рассказал, как попасть в институт, и предупредил, что поезд Москва – Одесса приходит в место назначения в неудобное время – вечером, когда институт уже не работает, и поэтому первую ночь придётся провести мне, скорее всего, в комнатах отдыха на вокзале.

Дома, узнав, куда я еду, дочь Алёна начала осаду с тем, чтобы я взял её с собой. Я, честно говоря, недолго сопротивлялся. У меня не был ещё использован личный бесплатный билет железнодорожника, и я решил взять дочь с собой. С ней же решил ехать и друг её, Вадим. Он пошёл в отпуск и тоже был железнодорожником. С квартирой, мне сказал Лев, должно быть всё нормально. У института есть квартира для приезжих. В одной комнате спят мужчины, в другой – женщины.

В общем, оформил я дочь в свой ж.д. билет, и поехали мы втроём. В поезде провели время за приятным времяпрепровождением – отгадыванием кроссвордов и сочинением буриме. Кстати, общее стихотворение получилось у нас очень забавным, и я жалею, что оно не сохранилось. Приехали в «Одессу-маму» мы в такое вечернее время, что действительно было бесполезно ехать в институт для решения «квартирного» вопроса, и поэтому направились в комнаты отдыха при вокзале. В общем коридоре, или его можно было назвать вестибюлем, фойе (выбирайте, как кому нравится), там, где производилось оформление в эти комнаты, за столиками сидели большие компании «лиц кавказской национальности». Они о чём-то своём громко «гурчали», не обращая на присутствующих «лиц славянской национальности» никакого внимания. Все стаканы с остатками недопитого чая находились на столах, за которыми они расположились, и когда к ним обратился какой-то пожилой мужчина с просьбой не задерживать стаканы, а отдать в мойку буфета, они азартно и громко закричали: «Зачем тэбе стакан, вон баночка бэри». В общем, вели себя нагло.

– «Джигиты», блин, – подумал я.

– Неужели не понимают, что вот за такое отношение, за такое наглое поведение их и ненавидят, и называют «черножопыми».

Такой «бардак» мне очень не понравился. Ну, а когда я посмотрел на так называемые комнаты отдыха, куда меня направила администратор, то вообще обалдел. Нет, это слово мягко сказано. Вы поймёте, какое должно быть.

На длиннющей лоджии - веранде, выходящей на перрон, с прибывающими пассажирскими составами, в ряд располагались кровати, занятые людьми обоего пола. Между кроватями находились тумбочки, около них и под кроватями вещи пассажиров. Это вы-глядело настолько непривычно и дико. И за такое размещение ещё и взимают деньги с несчастных, попавших в эту ситуацию.

Я вернулся к администратору. Не стал возмущаться, хотя во мне всё кипело, а всего лишь спросил, нет ли у них отдельных номеров.

– Так шо? Есть трёхместные, – ответила та.

Это нас вполне устраивало. Мы рассчитались, занесли в номер, находящийся тут же, напротив, вещи, и осмотрелись.

– Так это же, «Шоб я так жил» – как говорят у нас у Одессе, – заметил я.

В номере был холодильник и три кровати. Но, самое главное, чему я обрадовался, стоял телевизор. Включив его и увидев, что он работает, да к тому же цветной, я был совсем удовлетворён.

Окно номера выходило на трамвайный парк и «Привоз». Нормально. Ну ладно, устроились, пора выходить «в люди», и мы пошли знакомиться с Одессой.

Выйдя из правого крыла здания вокзала, где располагались комнаты отдыха, мы чуть не сразу наткнулись на небольшую, человек двадцать, кучку людей.

Здесь, как я понял, «разводили приезжих лохов». На специальном столике было установлено устройство, представлявшее собой тир. В качестве мишени вращалось на оси колесо, с нанесённым на нём секторами с цифрами. Оружием служил игрушечный, возможно самодельный, но искусно изготовленный арбалет. Вы-стрелы поочерёдно производили и законспирированные под обычных молодых людей «разводящие», и «лохи», желающие выиграть «на халяву». Дальше шло по обычной схеме, кто больше может поставить на кон, тот и берёт выигрыш. Эта, беспроигрышная для организаторов игра, продолжалась. Я лишь попытался обратить внимание дочери и её друга на некоторых людей, которые, по моему мнению, принадлежали в разных степенях к группе аферистов, обманывающих доверчивых людей. Нет, не поверили мне Алёнка и Вадим, хотя я даже объяснил им роль каждого мошенника. Ну что ж, пошли дальше. Хотя сильно далеко от вокзала мы не удалялись. Прошлись по привокзальным улицам, купили карту Одессы. Вот теперь мы могли, внимательно ознакомившись с картой города, наметить предварительно маршруты. Дошли до Привоза, но было уже позднее время, и знаменитый рынок был за-крыт. Я обязательно побываю на нём, пообещал я сам себе.

Вернувшись в номер и поужинав, мы прилегли отдохнуть. Зажглись ночные огни Одессы, и я решил поглядеть из окна на вечерний город. Внизу, на малолюдном боковом асфальте, обсуждала что-то группа из молодых парней и девушек, среди которых я узнал тех, о которых говорил дочери.

– Алёна. Иди–ка, погляди. Может, узнаешь кого?

– Ба, знакомые все лица, – удивилась дочь.

– Да, батяня, ты был прав.

Назавтра мы с утра поехали в институт и осматривали улицы Одессы из окна автобуса.

С начальником второго отдела кандидатом наук Г.А. Бейзером мы уже были знакомы, так как он приезжал в Ишим и был на нашем заводе и в отделе. Поэтому он с пониманием отнёсся к тому, что приехал я с дочерью, и дал разрешение на размещение нас в институтской квартире для приезжих. В первый день мы прошли и поглядели на то, что они сделали по установке. Я оставил им те предложения, какие бы мы хотели, чтобы были учтены, и расстались. Поехали устраиваться на квартиру. Она располагалась в доме на улице Утёсова. На карте улица не была обозначена. Нам немного объяснили, как туда проехать, но мнения о том, на какой остановке выходить лучше, у работников отдела разделились. Ну, да ладно. Разберёмся. Это любимое выражение В.С. Высоцкого стало и моим.

Насколько интересны и своеобразны в поведении и разговоре одесситы, я понял уже в автобусе, когда спросил одного интеллигентного вида мужчину о том, как лучше добраться до улицы Утёсова. Он высказал своё убедительное мнение, но тут же его перебил другой. И началось. Говор был чисто одесский, а он отличается смесью русско-украинско-еврейского акцента. Слушать пассажиров автобуса, а вскоре интересующий меня вопрос обсуждали почти все, было необыкновенно интересно, но я уже принял решение, где выходить, и автобус остановился именно на той остановке. Мы вышли и пошли в указанном направлении. Алёнка смеялась. Ей тоже понравились одесситы. Мы быстро нашли улицу и дом, в котором нам предстояло жить. Я обратил внимание, что, большинство домов Одессы построены с планировкой, имеющей двор как бы внутри себя. Въезд во двор имел вид арки, и подъезды выходили внутрь двора. По-моему, это практично и очень сближало людей, живущих в одном дворе. Дворы были не проходными, и чужие там сразу были видны. Не знаю, как кому, но мне это очень понравилось.

Квартира, в которой мы разместились, находилась не то чтобы на первом этаже, а скорее на полу-первом, или, как его ещё называют, полуподвальном. И вход в неё был со двора, а не из подъезда. Ну и что. Две смежные комнаты, кухонька, коридор. Нормально. Пойдёт. Через дом от «нашего» находился дом, в котором родился и жил Л.О. Утёсов. Об этом говорила мемориальная доска, прикреплённая к зданию.

В первый свой более или менее свободный день мы прошли изрядное расстояние от парка отдыха им. Шевченко по пляжам районов Аркадии, Лонжерона. Народу на них было мало, купающихся не было вообще, так как в то время санэпидстанция нашла в море холерную палочку и запретила купания, вышли по бульвару к морскому порту, поднялись по Потёмкинской лестнице, выйдя к памятнику Дюку Ришелье – основателю города. Всё это время меня не покидало чувство соприкосновения с историей. В то время, когда проходили мы по бульвару около пушек 19 века и сфотографировались возле них и на них и когда поднимались по Потёмкинской лестнице, я в своих фантазиях видел, как стреляют эти пушки по кораблям противника, как катится детская коляска по длинной лестнице, а сверху стреляют войска по бегущим в ужасе людям. Да у меня иногда «бежали мурашки по душе», а тело покрывалось «гусиной кожей». Я люблю историю, и соприкосновение с ней запоминается на всю жизнь.

Прошлись мы и по Дерибасовской, зашли в Пассаж. Обменивались впечатлениями, фотографировались. В общем, день был насыщен до предела. Остальные дни в командировке я занимался делами в институте, ребятишки «лазили» по Одессе без меня. Я за это время побывал лишь на Привозе и в Планетарии. Привоз он и есть Привоз, что о нём говорить. Я читал о нём. Слышал рассказы известных людей по телевизору. Всё правда. Неповторимый одесский юмор, говор. Я ходил, наблюдал, слушал. И я сейчас даже не помню, то ли я первый видел стовшую возле входа на Привоз цыганку, которая постоянно повторяла: – Зелень, зелень, – а потом уже услышал это из рассказа на телевидении Р.Карцева. Но я её видел. До того как услышал Карцева.

Проходя по рынку, я остановился около небольшого столика, возле которого толпились любопытствующие люди. Столик был разбит на 31 часть (от 6 до 36). Хозяин его зазывал народ покупать карточки с цифрами.

– 6 карточек за 3 рубля, а выиграть можете 300, – зазывал «лохотронщик».

Необходимо пояснить, что это было советское время, и 300 рублей для обычных работяг были приличные деньги. Многие не получали такой суммы и за месяц. Я решил присмотреться. Похоже, лохотронщик был один, без «посредников». Люди, выигравшие какие-то суммы, тут же получали её. Не было никаких розыгрышей. Заплатил 3 рубля, вытащил наугад, как билеты на экзамене 6 карточек, сосчитал сумму их цифр и смотришь на столик. Если выигрышная, то получаешь деньги и – «Гуляй, Вася», или ещё играй. Это психологически и подкупало. Упрощенная лотерея. И никого не обманываешь вроде. Повезло – получил. Не повезло – ну что ж. Признаюсь, купился и я. Отдал 3 рубля … не повезло. Но я не ушёл, а скопировал клетки с цифрами в свою записную книжку. Постарался сделать это незаметно от хозяина столика. Я понял, в чём была хитрость этой лотереи. Самые большие выигрыши по 300 рублей должны были выпасть на сумму цифр 6 и 36, т.е. нужно было взять наугад 6 карточек, на которых должно быть или 6 единиц, или 6 шестёрок, что почти невозможно по теории вероятности. Другие большие выигрыши тоже были рассчитаны в соответствии с данной теорией. Всё было рассчитано умно. Забегая вперёд, хочу сказать, что, приехав домой, я смоделировал, максимально приближённо к действительной, эту игру. Проведя десять серий по десять игр, я рассчитал средний выигрыш лохотронщика за одну серию. Получалось, что за десять игр его навар составлял в среднем 110 рублей. Если представить, что эти 10 игр он может провести за час, то нетрудно подсчитать, сколько он имеет за свой рабочий день.

На последний день пребывания мне должны были подготовить все документы до 11 часов. Остальное время Григорий Анатольевич Бейзер мне «подарил» для небольшого обхода города. Билеты «на паровоз» были уже куплены, вещи находились в вокзальных ячейках камер хранения. В институт я приехал на час раньше назначенного срока, и мне предложили немного прогуляться, чтобы закончить оформление документов. Недалеко от института находилось еврейское кладбище, других достопримечательностей не наблюдалось. Я не хотел сидеть без пользы для своих интересов, а в Одессе мне было интересно всё, и я пошёл на кладбище. Несмотря на находящуюся при входе сторожку и высокие металлические ворота, меня никто не остановил.

– Может потому, что внешностью я похож на еврея, – подумал я.

Таких кладбищ я ещё никогда не видел. Мне приходилось бывать и на Новодевичьем (старом и новом), и на Ваганьковском, но такого… Все памятники были из мрамора. В основном из чёрного. Иногда встречались гранитные. Проходя по дорожке, я обратил внимание, как рабочие занимались сменой памятника. В стороне стоял старый, из серого мрамора - они устанавливали из чёрного. Особенно запомнился мне памятник молодому парню, который был изваян стоящим в полный рост, с сигаретой в руке и улыбкой на лице. Он был выполнен тоже из чёрного мрамора.

Час пролетел незаметно. За это время в институте были подготовлены все документы, мне пожелали счастливого пути, а я поблагодарил сотрудников отдела, пожал им руки на прощанье, но, пожимая руку начальнику отдела, спросил его:

– Знаете, чего не простят мне мои товарищи по работе, когда я приеду домой?

– Чего? – удивился Бейзер.

– Того, что я был в Одессе и не привёз ни одного нового одесского анекдота.

Григорий Анатольевич засмеялся и позвал:

– Юра, выручай одесситов. Давай свеженький и чтобы чисто одесский.

– Да шо Вы, Анатольич, я не могу так сразу, с наскоку. Вот если бы сидели за рюмочкой, за беседой.

– Так что за разговор?

Григорий Анатольевич подошёл к холодильнику, достал из него початую бутылку коньяка, лимон, порезал его на тонкие долечки, налил в три подставленные рюмки коньяк:

– Давай, Юрочка, не подводи.

– Да нет у меня щас путнего ни …

– Ладно, я расскажу, попробую, хоть и не мастер я в этом, – Григорий Анатольевич чокнулся с нами, держа хрустальную рюмку за тонкую ножку, выпил, смачно закусил лимоном, мы последовали его примеру. Начальник рассказал первый, подвернувшийся ему на ум, а может, «дежурный» анекдот. Я вежливо посмеялся, но анекдот, честно говоря, даже не запомнил.

– Ну тогда, может, выслушаете наш, из Сибири, мне рассказали его буквально перед отъездом.

– Давай, – быстро встрепенулся Юра. – Чувствовалось, что он любил анекдоты. И я рассказал:

Муж куда-то собирается, и жена его спрашивает:

– Далеко это ты?

Дата добавления: 2015-08-05