Книга вторая 2 страница

Назавтра мастер меня пожурил, но обнадёжил, что всё обошлось. Директор оказался понятливым и не сердился. Но по вечерам приходить наблюдать за работой второй смены прекратил. Нет худа без добра, или добра без худа. Ребята из бригады, вспоминая тот случай, говорили:

– Спасибо Толику. Отучил директора от вечерних проверок. - И потом, лукаво улыбаясь, спрашивали:

– А ты не специально его окатил?

А на заводе с тех пор стали называть директора “бетонный Нахлас”.

Но необходимо отметить, что встречаясь иногда со мной, вероятно вспоминая этот случай и представляя себя со стороны, усмехался. Спасибо ему за то, что оказался понятливым и не злопамятным.

Спустя какое-то время произошёл запой у бригадира Юрки Ковалёва. Его сняли с бригады и назначили на его место молодого парня Сашу Губина. Ему не было и тридцати лет, известный среди молодёжи города, как среди культурной, так и среди “хулиганской” её части. Больше преобладала вторая, у которой он пользовался заслуженным уважением.

Вскоре последовало ещё одно происшествие, за которое разбирался я на заводском комитете комсомола (а я в это время оставался членом комсомольской организации, комитеты которых были на всех предприятиях).

Однажды с парнями из нашей бригады пошли мы в трестов-скую столовку отоваривать талоны, которые выдавались за работу с вредными условиями труда. Я, кстати, очень несерьёзно отнёсся к вредности этих факторов, которые сказались на моём здоровье. Как работник, не имеющий восемнадцатилетнего возраста, я имел льготы, имел право работать с сокращённым рабочим днём, не допускаться к работе с вредными условиями и др. К сожалению, я об этом не знал, и никто не подсказал мне моих прав: ни мастер, ни начальник цеха, ни председатель профкома. Так и работал, как все, по восемь часов. Был однажды даже случай, когда я починил шнек винтового цементного загрузчика. Слесарь был занят на другой работе, а ждать долго не было времени. Починил один раз, так сказать, проявил инициативу, а мастеру понравилось. В следующий раз он и слесаря вызывать не стал, меня послал чинить. Я опять отремонтировал шнек, наглотавшись сладковатой цементной пыли, а когда на следующий раз мастер опять “погнал” меня в подземную штольню, ответил отказом. Меня отстранили от работы, но на следующий день, с показушными ворчаниями, был допущен, и больше она меня на подобную работу не направляла, хотя и включала в бригаду по разгрузке цемента в мешках из вагонов. Этого, как я сейчас понимаю, она тоже не должна была делать, но я шёл не сопротивляясь.

За свою вредную работу получали мы талоны на молоко, которые отоваривали в трестовской столовой, но не молоком, а пивом, тогда его свободно продавали на многих предприятиях города. И вот, когда мы направлялись за партией пива, с сумками и сетками, я увидел плачущую девчушку лет восемнадцати. Она стояла в сторонке, прижавшись зарёванным лицом к корпусу кирпичного завода, который структурно входил в трест “Ишимцелинстрой”. Мне стало так жалко эти узкие, вздрагивающие от беззвучного плача девичьи плечи, что я попросил Витьку Шаматона подождать, и подошёл к девчонке.

– Что за рёв? – Нарочито грубовато, но с надеждой на понятие, спросил я.

Она вздрогнула и замолчала, чуть глянув исподлобья, изучающе, на меня своими красными, зарёванными глазами. Я, уже более располагая её к себе, попросил:

– Не реви. Или кто обидел? Давай разберёмся.

Девчонка, видя моё участливое отношение и, поняв, что с моей стороны зла ждать не надо, проговорила:

– Да парни ФЗО сделали.

– Какое ФЗО, – не поняв, спросил я.

– Какое, какое – отлупили и всё, – чуть усмехнулась девчонка, поняв, что я не слышал такого выражения.

– Фабрично-заводской отлуп – вот и ФЗО.

– И что? Много их было? – заинтересовался я.

– Трое.

– А за что?

– Да одному нечаянно кирпич на ногу уронила, раскололся он у меня в руках, а тот разорался, что специально.

– И что? Трое парней тебя били?

– Да.

– Вот скоты, – думал я. – Покажешь?

– Покажу. Только не сейчас.

– Завтра у нас в цехе будет проходить общее собрание треста, вместе с вашими “кирпичиками”, там и покажешь.

–Хорошо, – согласилась девушка, и я пошёл к ожидавшему, в нетерпении посвистывающему мне, Шаматону.

Коротко я рассказал ему о “беде” девчушки и попросил его назавтра помочь, на всякий случай, мне с разборками. Всё-таки их трое. Мы составили примерную тактику и программу действий, и пошли продолжать начатое дело.

Назавтра, как и было написано в объявлении, состоялось общее собрание работников треста, и девчонка показала мне трёх “балбесов” - лет восемнадцати-девятнадцати, которые обошлись с ней явно не по-джентльменски. Собрание подходило к концу, некоторые уже направлялись к выходу, когда я подошёл к группе парней.

– Надо бы пообщаться, – предложил я им.

– А в чём дело? – Спросил наиболее разговорчивый из них, весело переглянувшись с друзьями.

– Пойдём отсюда, хотя бы вон туда, – показал я парням на свободное место за пропарочными камерами, где стояла часть уже готовых для отправки железобетонных изделий.

– Что, со всеми нами разговор, или с кем нибудь одним, – уточнил взявший на себя разговор парень.

– Да почему? Все пошли, – ответил я, и мы направились к месту, недалеко от которого ждал, спрятавшись, Шаматон.

Парни часто оглядывались, присматривая за тем, один ли я иду за ними, но успокоились. На это и был расчёт. Так сказать, “проверка на вшивость”.

Мы подошли к намеченному месту, и я приготовился к разговору.

Парни развернулись ко мне, и один из них резко спросил:

– Ну, что тебе надо?

Я встал так, чтобы исключить, на всякий случай, возможность своего окружения, а они расположились так, что место, где находился Витька, оказалось за их спиной, и мог слышать всё, о чём мы должны были говорить.

– Мне хотелось бы выяснить, – начал я, – как это вы втроём смогли побить одну девчонку. Как-то сил у вас хватило.

– А тебе какое дело? Тебе что в ней? Любовница твоя что ли? – буром попёр “говорливый”.

– Да не в том дело, хлопцы. Очень гнило вы поступили. Это же надо, трое на одну.

– А ты знаешь, какая она, – начал второй, как бы оправдываясь.

– И знать не хочу. Знаю, что вас было трое, а она одна.

– Ну и что? Нас сейчас тоже трое, а ты один. Мы и тебе ФЗО сделаем.

– А это уж как получится, – зло усмехнулся я и, отступив, взял в руки заранее примеченный мной деревянный брус, который применялся стропальщиками в качестве прокладок между железобетонными изделиями. Парни засновали глазами по сторонам, ища тоже подручные средства.

– Да и не один я. Знал ведь, что с “гнильём” придётся общаться.

После этих слов вышел Шаматон, тоже с деревянным брусом. Путь к отступлению был парням отрезан, и мы начали их “учить” хорошему отношению к “слабому” полу. Вроде и не сильно мы с Витькой увлеклись, но каким-то образом просмотрели, что мелькавшие наши “дрыны” увидело издалека руководство, ещё не ушедшее с собрания и поспешившее к месту “разборок”. Несмотря на нашу вынужденную с Витькой “ретираду”, нас узнали. Кое-что сообщили, замалчивая истинную причину драки, трое, наказанных нами парня. Они и в самом деле оказались насквозь “прогнившими”, так как на состоявшихся впоследствии разбирательствах “поливали” нас несусветной злой бранью и в один голос заявляли, что именно мы виноваты. Не подействовало на них “учение”.

До милиции, слава Богу, не дошло. Некоторые, понимающие начальники узнали, не без помощи девчонки, (ходили за нас ходатайствовать и Саня Губин, и Юра Пахомкин) истинную причину и решили спустить дело “на тормозах”, обойдясь моим разбором на комсомольском комитете, на котором вкатили мне за драку “комсомольское порицание”. Витьку со мной вместе не разбирали, так как комсомольцем он не был, а ограничились приказом по заводу, в котором и ему, и мне объявили по выговору. Это мы пережили. Те трое парней с кирпичного завода вскоре уволились, так как поняли, что у них тут будет неспокойная жизнь. Работяги отнеслись к этому эпизоду с пониманием и одобрили наш с Витькой поступок. Вскоре, к какому-то празднику, мы с Витькой были премированы, что автоматически снимало предыдущее взыскание. Работа продолжалась. После этого случая отношения с Витькой у меня стали ещё лучше, так как стали больше доверять друг другу. Никто из нас во время “разборок” не валил на товарища ничего лишнего. Всё прошло по-мужски. Достойно.

В это время я уже учился в вечерней школе. Снова пошёл в девятый класс. Учиться было относительно легко, так как я, по сути, просто закреплял пройденный в дневной школе материал. Мне в моей учебной жизни везло на учителей истории. Сначала в дневной, в которой преподавала Раиса Сергеевна Туманова. Где-то она сейчас? Одна из любимых моих учителей. В вечерней школе предмет истории вела Нелли Никифоровна Дудкина, с которой мы тоже очень хорошо общались, и она однажды отметила, что ей приятно разговаривать со мной на различные темы, так как умею правильно и грамотно выражать свои мысли, к которым относилась с пониманием. Я кратко поведал ей, впрочем, не называя имени, что в дневной школе другой преподаватель был совсем иного мнения.

И в вечерней школе я немного хулиганил, а однажды, придя на занятия утром сразу после ночной смены, не выспавшийся, нечаянно уснул. Нелли Никифоровна, конечно заслуженно, отругала меня, и не за то, что уснул, а за то, что пришёл на уроки утром, после смены. Но мне ведь хотелось ещё вечером сходить на танцы, а не на занятия. Именно поэтому, чтобы вечер был свободный, я пришёл утром. Что-то в ругани учительницы мне не понравилось и на следующий урок (тоже она должна была вести), я закрыл двери класса изнутри на ножку стула. Действовал тогда совершенно не обдуманно из-за какой-то дури (шлея под хвост попала). Мои одноклассники молчали, хотя я никогда не выглядел таким уж “озоруном”, которого можно бояться. Тем не менее, никто из них не осмелился открыть дверь класса, когда в неё стали всё настойчивее стучать снаружи. Вероятно потому, что не стали рисковать, педагоги могли не разобравшись, посчитать виноватым того, кто открыл. Немного погодя, я сделал это сам. За дверью стояли рассерженная Нелли Никифоровна и директор школы Иван Терентьевич Гуржей, замечательный человек и педагог, уважаемый многими учащимися. Он вскоре удалился, оставив преподавательницу самостоятельно разобраться в случившемся. Я посчитал, что он поступил правильно. На вопрос Нелли Никифоровны о том, почему я так сделал, я ответил: – Влюбился! – и ушёл из класса.

С неделю учительница со мной не разговаривала и даже не здоровалась, но затем как-то встретились с ней на школьной лест-нице, посмотрели друг на друга и заулыбались. Мир был восстановлен, и больше я старался её не обижать. Надо сказать, что Нелли Никифоровна всегда относилась ко мне с пониманием. Оставались с ней хорошие отношения и в то время, когда она работала секретарём горкома партии, и мне несколько раз приходилось обращаться к ней с просьбой о помощи.

На заводе пошла чёрная полоса. Залетела вся бригада. Мы частенько в обеденный перерыв устраивали небольшие “возлияния”, так, не до упора, а “для точности глаза и лёгкости рук”. Работалось тогда веселее. После дневной смены частенько заходили в пельменную, нас там уже прекрасно знал обслуживающий персонал, и всегда был готов свой угловой, “персональный” столик. Саня Губин жил неподалеку от этого заведения, знал всех работавших в нём по именам, и, бывало, что предупреждал о нашем предстоящем приходе по телефону, поэтому к нашему появлению на столике уже стояли, накрытые пустыми тарелками, чтобы не остыли, несколько готовых к употреблению порций. Иногда мы скидывались и во вторую смену. Однажды, собрав деньги, послали за водкой одного мужика. Прождали до самого конца смены, обзвонили больницы и морги, но посыльного так и не дождались. Пропал мужик. Назавтра не пришёл на работу. Мы не знали, что думать, когда кто-то сообщил, что видели его, работавшим в ДОЦе. Послали делегацию. Состоялся разговор, в котором выяснилось, что не дошёл с покупкой наш товарищ по причине того, что встретился с другом, которого не видел «сто лет». Клялся и божился Володя, так звали курьера, а за спиной у него было около двадцати лет, отданных “хозяину”, так как понимал, что бывает за такие прегрешения. Но ему поверили, и конечно не за то, что крепко бил себя в грудь кулаком.

Перед встречей Нового года состоялся концерт заводской художественной самодеятельности, в котором активное участие принял Пахомкин Юрий. Он подбирал материал, готовил сценарий и сам был конферансье, выбрав оригинальную форму. На импровизированной сцене, изображавшей как бы часть зала ресторана, был установлен столик со стульями. За него уселся, изображавший заносчивого и глумливого посетителя, Юрий. Ему принесли водку и закуску. Он заказывал официанту номера, похлопывал по пухлому бумажнику, сыпал анекдотами и шутками, один номер исполнил сам. Не забывал он принимать дозы спиртного, после каждой, пьянея всё больше. Зрители смеялись, потому что некоторые мелочи Юрий очень тонко подметил. Наконец, как бы совсем опьянев, он укладывался головой на столик и засыпал. Официант пытался его вывести, но “посетитель” вырывался от него, заползал под столик и, свернувшись в клубочек, снова засыпал. Официанты вытаскивали его из под стола и уносили на руках. Последний взмах упавшей безжизненно руки “конферансье -посетителя” и его прощальный, уставший возглас:

– С наступающим Вас Новым годом! До свиданья, – означал, что концерт закончен.

Зрители проводили Пахомкина бурными аплодисментам и смехом. Затем вызвали на поклон. Но он выйти уже не мог. Потому, что спал. За столом Юрка пил водку по настоящему. Совместил приятное с полезным. Когда об этом позднее узнали присутствовавшие на концерте, то смеялись до упаду.

А залетевшая за пьянку бригада разбиралась на расширенном заседании профкома и была лишена премии на полгода.

Так отработал я на ЖБИ одиннадцать месяцев, до первого своего отпуска. В июне получил отпускные за месяц, но полностью отгулять не успел. Освободилась хорошая вакансия на механическом заводе. Зять Иван помог с устройством, ждать меня никто бы не стал. Я быстро написал заявление об увольнении и просил сделать это без отработки положенных двух недель. Когда занёс его начальнику отдела кадров ЖБИ Валерию Иосифовичу, тот начал уговаривать меня остаться, соблазняя дальнейшим направлением на учёбу и пр. и пр. Потом, видя, что я не соглашаюсь, стал говорить об отработке.

– Так, Валерий Иосифович, я в отпуске отгулял всего четыре дня, остальные пойдут в счёт отработки. Я ведь нахожусь в отпуске?

Он порвал моё заявление и одну половинку выбросил в урну, но я на свет окна видел, что была выброшена чистая половина листа, та, что с заявлением, оставалась в руках у начальника отдела. Улыбаясь, я сказал ему об этом.

– Да тебя не просто провести? Ушлый стал? – заметил Валерий Иосифович и подписал заявление.

– Что ж удачи тебе, Анатолий, – чувствовалось, что от души пожелал кадровик.

– Хороший ты парень. Жаль с тобой расставаться. И крепко, по-мужски, пожал мне руку.

– Спасибо! Вы тоже хороший мужик. Сказал я, отвечая на рукопожатие. Закупив “отвальную” водку, я пригласил товарищей и устроил прощание с ЖБИ. Все желали мне удачи, признавались в хорошем ко мне отношении. Да и мне, честно говоря, жалко было прощаться с хорошими людьми. Обнялись мы и с Шаматоном.

– Пока, братишка, – пожимая руку, сказал Витька. – Не забывай свой первый завод и нас. Навещай.

И мы расстались.

Очень долго не случалось мне оказываться в тех краях. Иногда встречал старых знакомых, расспрашивал о жизни, кто куда подался?

О Витьке Шаматоне мне рассказали очень неточные данные. Что вроде подавался он на Север, на заработки, кажется, ещё раз пришлось пройти зону, а потом пропал. Кто говорил, что убили, кто, что сам умер.

Так и не знаю я до сих пор как сложилась судьба у этого парня, которого с детства считал чуть ли не врагом, а на самом деле оказавшимся хорошим парнягой

Неисповедимы пути наши. Господи.

14.06.2001 г.

516 палата Терап. отд. 3-й гор.больницы.

PS Уже после издания данной книги и презентации её один из товарищей, прочитавших этот рассказ, при встрече рассказал мне, что знает брата Шаматона. Потом выяснилось, что и Виктор жив. Мне сообщили его телефон в Ялуторовске. Звонил, разговаривал с ним. Был очень рад встрече, хоть и по телефону… При разговоре называл меня исключительно по имени и отчеству…После моего замечания, чтобы звал как раньше, отказался… «Не могу…» - говорит..Был он на пенсии, но работал сторожем. Выслал ему книгу с дарственной надписью. Виктор обещал весной приехать…Повидаться…

Не приехал…Потом сообщили…Умер… Сердце…

И опять про Сокола

(или как Сашка хотел директора зарезать)

* * *

В июне 1968 года, сразу после увольнения с завода ЖБИ, устроился я работать на механический завод учеником зуборезчика. Я уже рассказывал о том, что профессия зуборезчика была на механическом заводе престижной. Они хорошо зарабатывали, и устроиться зуборезчиком было непросто. Поэтому, не догуляв отпуск, полученный на ЖБИ, пройдя медицинскую комиссию, сразу вышел на работу. В это же время Сашка Сокол с моими бывшими одноклассниками, оставшимися в дневной школе, приступили к сдаче выпускных экзаменов. Забот к тому времени у него было полно, подготовка, консультации, поэтому мы с Василием Скакуном, который продолжал работать штукатуром на мелькомбинате, старались ему не мешать.

На работе определили мне наставника-учителя, одного из лучших зуборезчиков завода Ивана Андреевича Скиданова. Это был мужчина лет пятидесяти, с чёрными, густыми бровями, слегка поседевший, не очень разговорчивый. Он и со мной при первой встрече особо не разговаривал. Не стал знакомить ни с цехом, ни с участком, а просто подвёл к зубофрезерному станку, открыл кожух гитары и сказал:

– Вот эти четыре шестерни снимешь, а вот эти поставишь, вот в такой последовательности, – и, показав в какой, ушёл. Я присмотрелся. На двух осях шестерни были закреплены шестигранными гайками, тут было всё понятно. Взять гаечный ключ, открутить, снять, поставить, закрутить. С последней гайкой было сложнее. Она была круглой, с сетчатой накаткой по наружному диаметру. Я попытался открутить рукой - не хватило силы. Посмотрел прилегание к шестерне, зазора не видно, как будто выполнена заодно с шестерней. Было бы чем захватить её покрепче, можно бы было попытаться. Водопроводно-газовый ключ брать не решился, засмеют. Начнут потом звать сантехник-зуборезчик. Проработав год на производстве, видел я, как разыгрывают новичков. На ЖБИ один сварщик посылал своего вновь назначенного ученика за землёй. Тот принёс два ведра. И пошёл бы ещё, если бы не увидел свалившихся от хохота друзей своего учителя. Не знал молодой, что земля означает контакт свариваемой детали с землёй, заземление.

В моём случае тоже чувствовалась проверка на сообразительность. Взяв медную кувалдочку, чтобы не замять края гайки, я слегка постучал по ней - нет, не откручивается. Видя моё замешательство, подошёл рыжеватый зуборезчик, назвавшийся при знакомстве Игорем Харитоновым. Взял у меня кувалдочку и стукнул по гайке посильнее. Она легко подалась и открутилась от руки. Я установил шестерни, а Игорь проверил правильность их установки, зазоры между зубьями и рассказал, как надо правильно устанавливать. Он в последствии и стал моим настоящим, теоретическим наставником. Ваня Скиданов не очень то рассказывал о теории зуборезного дела. Я взял в библиотеке необходимую литературу и стал изучать. Что было непонятно, пояснял Игорь, иногда – Иван Андреевич.

Работали тогда зуборезчики, зубошлифовальщики и термисты в три смены. Зуборезчики обслуживали по четыре и более станков. Обедали на специально отведённом для этого столике, на котором оформлялись и наряды. Если на ЖБИ я чувствовал запахи сырого бетона, пропарочных камер, то здесь, на механическом, пахло железом и маслом, стальной стружкой и свежими древесными опилками, которыми уборщицы посыпали пол у основания станков.

У Сашки Сокола вскоре закончились экзамены. Он готовился к выпускному вечеру. Мы с ребятами собрались тоже сходить в школу. Поздравить бывших одноклассников и Сашку с вручением аттестатов. В фойе второго этажа были установлены скамьи для выпускников и гостей. На специально установленном постаменте за длинным столом, накрытом красной материей, расположились преподаватели, актив родительского комитета и почётные гости, руководители городской администрации и предприятий. У некоторых из них в этот день их чада тоже должны были получить аттестат о среднем образовании. Все предприятия, на которых работали родители выпускников, выделили денежные средства и приобрели памятные подарки, которые должны были быть вручены на выпускном вечере. Неприятности в Сашкином аттестате могли быть только по поведению.

Есть такой очень важный “предмет” в школьной программе, который в документе о получении среднего образования записывается: “... и при...... поведении обнаружил следующие знания” и далее проставляются аттестационные оценки. Вместо прочёрка вписывается примерном, отличном. Это если поведение учащегося было действительно безупречным. Ну, может, немного и хулиганил, но так, чуть-чуть. Если же вместо слова отличном стояло - хорошем, это заставляло серьёзно задуматься руководителей тех учебных заведений, куда в дальнейшем поступал получать дальнейшее образование данный “хороший” абитуриент. С хорошим поведением уже не жаловали.

У Сашки могло быть не то что хорошее, а неудовлетворительное поведение. А всё потому, что его, не закончившего школу, судили, и по приговору народного суда имел он срок три года с отсрочкой исполнения, как говорят, условный срок. Получил он их за хулиганство с бочкой пива или кваса, которую они с пацанами отогнали с места стоянки и попытались опустошить. Их быстро “вычислили”, а точнее, один из своих же мальчишек, желая получить снисхождение или благодарность, попросту “сдал”. Ну а человеку, имевшему судимость, в аттестате не могло “светить” отличное поведение.

Я в тот вечер, когда должен был состояться выпускной, должен был выходить на работу в третью смену, поэтому мог на нём присутствовать до двадцати трёх часов. Все выпускники пришли нарядные. Парни - в белых рубашках с галстуками, в отглаженных брюках. Девушки - в светлых красивых, специально сшитых для вечера платьях, с головокружительными, в полном смысле слова, причёсками. Торжественное “чаепитие” должно было состояться на третьем этаже после вручения документов об образовании. Некоторые из выпускников заранее заготовили спиртное, и гораздо покрепче, чем шампанское и сухое вино, которые стояли на столах фойе третьего этажа и были официально разрешены. Мне не хотелось принимать ни того, ни этого, так как работал я на заводе ещё не более месяца, и появляться на производстве, даже в лёгком подпитии, не следовало.

Вручение аттестатов состоялось. Звучали аплодисменты и туш. А Сашке его сыграли даже три раза.

– Это наш любимец оркестра, – улыбаясь в сторону почётных гостей, заметил директор школы Пётр Дмитриевич Белозёров.

Сашка даже и не обиделся что ему не был вручен подарок.

– Значит с материной работы “не расстарались” – вот и всё, – подумал он. – Нет, так нет.

Но потом, после того, как закончилась торжественная часть, и все аттестаты и подарки были вручены, а бывшие ученики, хотя уже имели право делать это открыто, направились к школьному туалету, где они курили всю свою школьную жизнь, задымить перед застольем, Саньку остановила член родительского комитета и, оглядываясь по сторонам чтобы кто не увидел, вручила подарок, механическую бритву. Вот так, торжественно, возле туалета. Она просила извинить её за то, что получилось вот так, что она не виновата, но директор школы поручил ей выполнить сию неприятную миссию, вручение подарка.

– Подарок от профсоюзной организации, где работает мать Сани, и не вручить его они не имеют права, но в торжественной обстановке судимому ученику позволить себе не могут – так, дескать, заявил директор школы.

С этим его действием можно согласиться или не согласиться, но то, что оно было непродуманным, оскорбляющим достоинство и противоречило правилам педагогики - это точно. Санька Сокол подарок такой не принял, а посоветовал «им подавиться», а потом куда-то исчез.

Мы с друзьями, так сказать “досрочными выпускниками”, стояли на площадке лестницы второго этажа, когда услышали дикий крик с третьего этажа:

– Держите его. Он с ножом. – Кричала женщина.

После этого оттуда ветром пронёсся Соколёнок. Невысокий мужичок, находящийся в группе взрослых, чей-то родитель, кинулся вслед за Сашкой. За ним рванул и я. Бежал я спокойно, не напрягаясь, чтобы не обогнать мужичка, но когда завернули за угол школы и скрылись из глаз любопытных, я прибавил скорости и, догнав его, как бы нечаянно толкнул плечом, впечатав в стену. Он там и тормознулся.

Сокол забежал за здание интерната и, слыша за собой преследование, резко остановившись, обернулся. В руке его блеснуло лезвие ножа, но тут же, узнав меня, он спрятал правую руку за спину. Я остановился тоже и держался от Сашки на некотором расстоянии, стараясь его успокоить. Потом подошёл ближе и обнял.

– Ну их на х… Саня, – говорил я.

– Из-за какого-то … ты ещё будешь свою молодость гробить.

Мы стояли, обнявшись, и я чувствовал, что Сокол успокаивается.

– Где нож? Дай его мне, – попросил я.

Сашка показал пустые ладони.

– Нет никакого ножа.

Вскоре подбежал его двоюродный брат, Лёшка Холманский и тоже стал успокаивать Саню. Мы поговорили с Лёшкой один на один, и я попросил приглядеть за братом, так как мне вскоре необходимо было идти на работу.

– И посмотри, пожалуйста, здесь потом. По-моему, Саня нож сбросил.

Вернувшись обратно в школу, я увидел как Валерка Зверик, наш бывший одноклассник, тоже “досрочный выпускник”, прижав директора к стенке коридора, зло его “терзал”:

– Ты за что Шурика Сокола обидел?

Пётр Дмитриевич был растерян таким “дерзким” приступом бывшего ученика и что-то мычал в оправдание, что он тут не причем, так постановил родительский комитет.

Вскоре я был вынужден уйти с выпускного, надо было собираться на работу. Всю смену переживал за Сашку, а утром, после смены, зашёл к нему домой. Его мать, тётя Маша, ничего не ведая о том, как прошёл выпускной, сообщила мне, что пришёл Саня совсем недавно и сразу залёг спать.

– Ну и ладно. И хорошо, – думал я.

Потом уже Лёшка Холманский мне рассказал, что нашёл тот злополучный нож выброшенным в траву.

– Он сначала так зловеще сверкнул, – говорил Сашкин брат.

– А на самом деле оказался тупющим, столовым ножом, закруглённым на конце.

– Таким даже хоть как будешь хотеть зарезать – всё равно не зарежешь. Слишком долго до крови пилить надо, – усмехаясь, сказал Лёха.

26.06.2001 г. 00ч.25 мин.

Гроздося

* * *

Я был знаком с этим парнем со школы. Мы не были одноклассниками. Он учился в параллельном. Общались с ним на том же уровне, что и с другими соучениками параллельных классов. В школе почти всем ещё с младших классов давали клички. Иногда по фамилии, иногда по какому-либо случаю. Меня поначалу стали звать Кисель. Мне не нравилась эта кличка, и я всячески противодействовал, чтобы меня так называли. Когда делал вид, что не понимаю, не слышу, когда бил. По-разному. Потом меня стали звать Киселёнок или Киса, чаще просто Толик, Толян.

Витьку Гроздовского прозвали Гроздося, нормальная мальчишеская кличка, по фамилии, и он к ней относился равнодушно. Откликался. Не обижался.

Это был парень выше среднего роста, тёмно-русый. Ничто не отличало его от всех парней своего возраста, пока он не начинал говорить.

Витька заикался. Заикание было не сильным, но заметным и своеобразным. Разговаривал Гроздося примерно так:

– А...пойдём, а...покурим. А... у меня а... “Беломор” а... есть.

Но он не комплексовал из-за этого, и когда его добродушно передразнивали, смеялся сам. Я ни разу не бывал в его доме и не знал его родителей. Знаю, что жил он в районе Серебрянки и у него было много двоюродных братьев. Все они, впрочем и Витька тоже, отличались весьма “озорным” характером. Гроздося хорошо играл на гармошке, а вот пел ли, не помню.

В нашей школе преподавали физкультуру Николай Павлович Литвиненко и Николай Гаврилович Осокин, которые, кроме своей основной работы, вели секцию волейбола, были прекрасными тренерами по этому виду спорта. Именно потому спортсмены, прошедшие школу этих тренеров, заметно выделялись своей отличной игрой. И сейчас ещё в городе знают хороших волейболистов, бывших учеников Николая Павловича и Николая Гавриловича. Витька Гроздовский тоже учился играть в волейбол у этих тренеров и был волейболистом прекрасным. И разыгрывающим, и нападающим, с хорошим ударом.

Было время, когда ходили мы с ним и в школьный ансамбль народных инструментов. Гроздося играл в нём на баяне. Как он закончил школу, я не знаю. Насколько помню, его не было среди выпускников средней школы 1968 года, нашего года выпуска. Встретился с ним после школы я уже на заводе. Трудились с Витькой мы в одном цехе, механическом. Я – зуборезчиком, он – токарем на револьверном станке. Недалеко от входа в термическое отделение стоял ряд токарно-револьверных станков, на которых обрабатывались ступицы и тяговые шестерни. Производство их было массовым, поэтому работали здесь операционники, выполняющие небольшое количество одних и тех же операций. Работа считалась однообразной, поэтому когда токари-операционники отвлекались, мастера за это их не очень-то ругали. Напротив Витькиного станка, в том же пролёте, но в другом ряду, был установлен горизонтально-расточной станок. Рабочее место Гроздоси было спланировано так, что Витька стоял к нему задом. В то время, когда произошёл случай, о котором я хочу рассказать, расточной станок находился в ремонте. Его должны были переустановить на другое место, и заодно отремонтировать. В данное время производилась разборка. Неудобство состояло в том, что противовес станка, литой груз массой в тонну-две, находился вне зоны досягаемости кран-балки. То есть его можно было зацепить за трос, но он располагался не перпендикулярно, а под наклоном. Согласно правилам техники безопасности, это считалось недопустимым. Необходимо было подстраховать крепление кран-балкой соседнего пролёта и работу производить в присутствии лица, ответственного за безопасное производство работ, то есть мастера ремонтного цеха. Демонтаж производил Соколёнок, работавший в то время слесарем-ремонтником.

Дата добавления: 2015-08-05