Витька Скрипка 4 страница

Левой рукой, с бидоном, я отстранил руку Фомы с ножом (он немного развернулся по направлению моего движения и оказался ко мне своим левым плечом).

Тут я и врезал ему своей правой, быстро ушёл «нырком» от удара Ефрема (остальные друзья, «задние», так ничего и не поняли) и бросился бежать к железной дороге. Хорошо, что не было на ней в это время движения, и поэтому я быстро оказался на «своей стороне», на которой уже мог не опасаться нападения «чужих».

«Нежно» помахав рукой своим противникам, которые зло «маячили» мне кулаками, я с внешним достоинством удалился, хотя внутри меня всё клокотало.

К моему удивлению ни одно яйцо не было разбито.

Зимой вновь произошла моя встреча с Фомой. С ним был и Ефрем. Это уже произошло на «моей» территории, на катке «Локомотив», который находился недалеко от нашего дома. Каток был полон моих друзей, и при необходимости они всегда могли прийти мне на помощь. Поэтому я попросил отъехать «друзей» в сторонку и предложил:

– Слушай, Фома, – сказал я. – Ты обратил внимание, что, сколько мы с тобой не дерёмся, я предпочитаю делать это по честному, один на один? Ты же встречаешь меня всегда со своими дружками. Сейчас я имею возможность поступить с тобой так же, как ты. Стоит мне сейчас крикнуть, и нас окружат по меньшей мере с десяток моих друзей, некоторые из них страсть как любят бить подобных тебе и твоему другу. Тогда вам придётся «тошненько». Согласен? – спросил я.

– Согласен, – осипшим голосом прошептал мой «вечный» противник.

– Давай так, – предложил я. – У нас с тобой всегда получается так, что я «догоняю» или отвечаю на твои агрессивные выпады. Я пока даже не рассчитался за нашу последнюю встречу, когда ты решил «попугать» меня ножичком. Поэтому я сейчас отойду, предприму некоторые меры предосторожности, чтобы не случилась чего-нибудь неожиданного, а через пять минут мы с тобой встречаемся вон там, – показал я направление, – у восточных ворот. Будем драться один на один. И договоримся так, если кто останется побеждённым, то чтобы на будущее не было у него претензий к победившему. И, наконец, покончим с этим.

– Добро, – согласился Фома.

Я действительно принял меры, предупредил на всякий случай двух своих друзей, чтобы они подстраховали меня на случай, если Фома с Ефремом предпримут какую-нибудь гадость.

– Но если он будет драться один, не лезьте, даже если я буду терпеть поражение.

Я верил в свою победу, но зря наивно надеялся на окончательную «развязку». Мой давний недруг не стал испытывать судьбу и попросту «слинял» вместе с товарищем. Не был я задиристым никогда и драки не любил, считая, что любой конфликт можно решить мирно, без мордобития. Но здесь было дело принципа.

Позднее услышал я, что Фому посадили. Рассказывали знакомые, что снимал он зимой шапки с прохожих, на том и попался. Встретился я с ним вновь уже после его «отсидки».

Фома пришёл со своим товарищем к отцу Гешки Ануфриева по поводу голубей. Голубятня стояла во дворе четырёхэтажного дома, в котором жили родители Гешки. А он сам в это время учился в Тюменском институте. В этом же доме жил другой мой товарищ, к которому мы с друзьями решили зайти послушать новую кассету, посмотреть литературу, а заодно распить бутылочку-другую винца. Увидев давно не встречавшегося мне Фому, я подошёл, чтобы узнать о его делах. Своим друзьям я сказал, чтобы шли пока без меня, что задержусь с давним знакомым.

– Ну что Фома, как дела? – спросил я, подходя к голубятне, около которой они стояли с другом.

– Что же ты в прошлый раз сорвался? Не поверил, что я буду один, без друзей? По себе наверное меришь всех? По своей подленькой натуре? – Как с «долгами» будем решать?

– Давай решать – ответил Фома.

– Скажи другу, чтобы «тормознулся» здесь, и пойдём в подвал. Не на людях же нам «выяснять отношения», – предложил я. - Фома замялся.

– Да не бойся, один я, – «успокоил» его.

И мы пошли в подвал. Фома спускался первым. Физически я был сильнее его, но мой противник прошёл «опыт зоны» и был готов на вероломство (я лишь опасался, чтобы у него не оказалось ножа). Спустившись вниз, Фома резко повернулся и хотел ударить меня неожиданно, но я был готов к этому и успел увернуться, свалив его резким ударом кулака. Противник мой завалился в проём двери, ведущей непосредственно в тёмное помещение подвала, где располагались клетушки чуланов жителей дома. Посчитав, что с него достаточно, я пошёл назад к выходу и в это время увидел, что силуэт его товарища «вырисовался» в светлом проёме выхода. Он спускался вниз, на выручку товарищу. Я оказался между двух недругов, но увидев, что Фома поднялся и, ступив вперёд, оказался как раз в проёме нижней подвальной двери, я с силой закрыл её так, что вернул его на прежнее место, в котором до этого он пребывал в лежачем положении. Подперев ногой дверь, чтобы не дать выйти ему оттуда, по сути дела одной рукой, встретил я спускавшегося товарища Фомы. Драка продолжалась недолго, так как злость во мне бурлила через край, и помогла быстро отправить друга в нокдаун. Но и я понёс некоторые потери. Была порвана рубаха на груди и из носа шла кровь. Но это можно было терпеть. Я поднялся наверх, к своим друзьям, и они очень удивились, что я им ничего не сказал о предстоящей драке.

– Да мы бы их там порвали, – кричал Санька Сокол.

– Вот поэтому я и не сказал, – отвечал я.

Потом были ещё встречи.

Однажды я шёл с друзьями на пляж и, проходя по дощатому настилу моста через реку Ишим, увидел сидящего с удочкой Фому. Я не стал рассматривать были ли с ним его друзья, но за то, что и последняя наша встреча, не уравняла итоги, толчком ноги отправил Фому в реку, сказав при этом в назидание:

– Ну никак тебе неймётся Фома побить меня, и всегда с помощью товарищей. Ступай охолонись.

Теперь я считал, что долги возвратил. Вскоре последовала ещё одна встреча, когда Фома вместе со своим товарищем - Толькой, которого у нас называли Тарасиком, оказались на проводах в армию моего товарища Севы-младшего. Тарасик жил в одном доме с Севкой и пришёл попрощаться перед его призывом в армию. На всякий случай я спрятал в коридоре молоток (положил его под своё пальто, лежащее на стиральной машине), но бывший недруг, выйдя покурить, обратился ко мне с просьбой забыть всё неприятное, что произошло между нами и простить его за, мягко выражаясь, непорядочное поведение.

Что же. Давно бы так.

Последний раз я видел Фому опять же с Тарасиком, когда они зачем-то приходили к нам на завод. Тогда мы вполне мирно беседовали, хотя в большей мере, разговаривая, обращался к Тольке.

Слышал, что Фома снова «мотал срок», но за что, не интересовался.

Однажды, разговаривая со своим давним соседом и товарищем детства, которого давно не видел, помянули мы и Фому. Товарищ мой знал, что нас с ним почему-то мир не брал.

– Ну и где сейчас Фома? – спросил я его.

– Убили его, а за что и где – не знаю, – ответил товарищ.

19.03.2001г.

Хруль

* * *

Если бы сейчас меня спросили: “Какое время наиболее памятно и нравилось при учебе в школе?” – то я не задумываясь, ответил бы: “Время встречи одноклассников после летних каникул”. Этот день приходится не на первое сентября, как почему-то принято считать - время начала занятий.

Во всех школах первый день встречи первоклашек со своими первыми учителями, и более старших учеников происходит 30-го или 31 августа, когда первоклашки идут на первую свою школьную линейку, чтобы услышать свой первый в жизни звонок, с цветами и родителями, держащими их за ручку. Школьники других классов идут кто с цветами, кто без, но уже без сопровождения пап и мам, и этим сразу отличаются от первоклашек. Мне почему-то вспоминается, что на этот день всегда выдавалась солнечная, ясная погода.

Школьники перед линейкой собирались в группки, в основном по признаку одноклассности, во главе которых выделялись классные руководители. Их обычно окружали девчонки, мальчишки собирались чуть поодаль. Настроение у всех было приподнятое, веселое, праздничное, слышались шутки и смех. Друзья делились тем новым, что произошло с ними за время летних каникул. Что видели, где были.

Наверное, для того, чтобы и педагогам узнать об этом, главной темой первого школьного сочинения в начале учебного года была тема: «Как я провел лето».

Именно в такой день перед началом учебы в шестом классе мы познакомились с одним из новичков нашего класса. Колькой Хрулёвым, которого прозвали просто «Хруль», «Хрулёнок».

Некоторые из моих одноклассников его уже хорошо знали, так как проживали с ним по соседству. Это был коренастый, крепко сбитый, русоголовый, с живыми, озорными глазами мальчишка. Жили Хрулёвы на короткой, всего с полкилометра, улице, с одной стороны ограниченной железнодорожной линией и водонапорной башней, чем-то напоминающей одну из башен Кремля, а другим концом выходившей на крутой берег реки Ишим, имевший спуск к деревянному мосту.

Раньше эта улица называлась Банной, так как именно на ней, недалеко от железной дороги, стояла железнодорожная баня, стоки от которой проходили вдоль этой улицы и заканчивались на середине крутого спуска к реке, в нескольких метрах вниз по течению от моста. Вода в этом месте всегда была мутной, насыщенной щелочью, мылом и зимой практически не замерзала.

Сейчас эта улица называется Путиловской, наверно, потому, что на ней, и недалеко от нее находились такие путейские заведения, как кондукторский резерв и другие, а может потому, что с нее провожали в годы войны бронепоезд, созданный на средства рабочих-железнодорожников и при их непосредственном участии. Но, конечно, не потому, что она наиболее близко расположена к Путиловскому заводу.

На этой улице располагались деревянные дома. Одни простенькие, другие побогаче.

Дом Кольки Хрулёва был знаменит тем, что во дворе, вернее в огороде, стояла телевизионная вышка. Была она построена по чертежам Колькиного отца, умельца-самоучки, и была первой в городе. Высота ее составляла около пятидесяти метров, поэтому была видна практически из любой точки города.

Учась вместе с Хрулём в одном классе, я постепенно узнавал и его и его семью, и она поражала меня тем, что была богата на таланты.

Все члены семьи Хрулёвых очень хорошо рисовали. Тетя Галя–мать Кольки, была художником-оформителем. Отец, Николай Петрович, тоже прекрасно владел карандашами и кистями и одно время был художником-оформителем. Его брат, Колькин дядя, тоже был художником, а после того, как уехал в Грузию и создал там семью, стал известнейшим в г. Телави специалистом по подбору состава краски для отремонтированных после аварии автомобилей. Дед Николая был хорошим музыкантом, был первой трубой известного в Москве оркестра. Одна из сестёр, то ли троюродная, то ли двоюродная, имеет звание «Заслуженная артистка России».

Так вот о телевизионной вышке. Отец Хруля, Николай Петрович, как я уже говорил, был самоучкой. Специального образования у него не было, но он отличался исключительной любознательностью, хорошо разбирался в электронике (сам собрал магнитофон, когда их в Ишиме практически еще не было). Долго доказывал Николай Петрович городским властям о возможности приема в Ишиме телевизионных передач из Петропавловска, наконец, была изготовлена телевышка, ретрансляционное устройство, и он начал первым в городе принимать телепередачи. Впоследствии, когда на самой высокой точке первой сопки, которая находится в районе Синицынского бора, была установлена городская телевышка с ретранслятором, Николай Петрович был назначен ее начальником, свою личную телебашню он продал в Сорокин-ский район. Поэтому, я думаю, и это мое личное мнение, началом рождения Ишимского телевидения необходимо считать тот день, в который Николай Петрович Хрулёв начал принимать телевизионные передачи. Вначале это дело выглядело вполне частным, но, в конечном счете, стало глубоко общественным.

Сейчас днём рождения телевидения нашего города является тот, в который образовалась городская телестудия. Да, днём рождения телестудии эту дату можно назвать, но не днём рождения Ишимского телевидения.

Прошу прощения за это эмоциональное отступление, но не высказать своего мнения я не мог.

Итак, началась учёба. А учёба осенью у учеников шестых-десятых классов начинались с помощи колхозникам.

Началась борьба за урожай, в которой принимали участие военнослужащие и студенты, рабочие и учащиеся школ. Не был исключением и наш класс.

Вот тогда, во время поездок в колхоз, я узнал еще об одном таланте Хрулёва – исполнение песен под гитару. Играл он на ней сам, сначала на семи-, затем на шестиструнной, научился этому с малолетства и к тому времени, как пришёл в наш класс, уже владел гитарой великолепно. Он знал очень много песен из «воров-ской», «хулиганской» классики, исполнял их с вариациями, пассажами и прочими украшающими атрибутами. Именно от него первого услышал я песни таких авторов как Окуджава, Кукин, Городницкий, Галич, Визбор. Ну, а когда мы с друзьями услышали песни В. Высоцкого, то стали разыскивать его записи. Они доходили до нас очень некачественные, переписанные через десять-двадцать магнитофонов, и поэтому мы, мальчишки, собравшись у кого-нибудь, близко приблизившись к динамику, пытались разобрать хриплые слова песен В. Высоцкого и, споря, заносили их в свои блокноты и тетради.

Песни эти в те годы не то чтобы запрещали, но всячески ругали. Учителя поучали, что в этих песнях самодеятельных авторов нет ни серьезного смысла, ни патриотизма.

– Как вы можете петь это: «И женщины глядят из-под руки, вы знаете, куда они глядят» – это же такая пошлятина, такая похабщина, – говорили они.

И где это они нашли похабщину? Вероятно, наши женщины-учителя смотрели не туда, куда смотрели женщины Б.Окуджавы, Ю. Визбора, В. Высоцкого.

Вообще-то у нас в это время был уже такой возраст. Критический возраст. Мы начинали понимать, что учителя наши не во всем правы, а вернее сказать, во всем не правы. Видели фальшь и несправедливость, а учителя ее поддерживали. Мы прекрасно понимали, что нас надо учить, но учить предметам, наукам, а не учить нас как жить.

Мальчишеский максимализм не мог простить учителям за-претов на музыку, литературу, танцы.

Почему мы должны были танцевать только те танцы, которые разрешены? И где запрещения на такие «буржуазные», «развратные» танцы, как твист, шейк, и почему их нельзя танцевать?

Да. Появлялись фельетоны в центральных газетах о вреде песен Высоцкого, Окуджавы, танцев твист, шейк, а мы уже этому не верили. Это было противодействие словоблудсту и лжи наших учителей, которые вели себя соответственно мнению партии.

Вот почему на вечерах, которые мы стали посещать в это время, танцевали и твист и позднее появившийся шейк.

Вот почему на вечерах мы слушали песни наших любимых бардов в исполнении Кольки Хрулёва.

Я познакомился с ним настолько близко, что вместе с Сашкой Соколёнком и Васькой Тёркиным стали частенько заходить к нему домой. У него всегда было полно гостей, пацанов нашего возраста, которые жили неподалеку от его дома, или как мы, одноклассников. Так проучились мы шестой, седьмой и восьмой классы. Осенью, как и все школьники старших классов, ездили помогать колхозникам убирать картошку, по вечерам слушали, сидя на брёвнах или лавочках на задворках деревенского клуба, куда нас обычно помещали на жильё, гитару и песни Кольки Хрулёва.

Однажды, по-моему, классе в седьмом, приехал пожить на зиму, а значит, и поучиться в русской школе, его двоюродный брат Юрка, дом и семья которого находились в Грузии, в городе Телави. Мы хорошо с ним познакомились, и он частенько стал бывать в нашей компании даже в то время, когда с нами не было Кольки. От него узнали мы несколько грузинских слов и фраз, среди которых были и признание в любви, которое звучало примерно так: «мишель мехорхе», и грузинский матерок. Особенно преуспел в этом Витька Булыгин, мать которого в то время часто назначали в летнее время директором пионерского лагеря в Синицынском бору, там мы проводили много времени. Витька не то чтобы понимал грузин-ские фразы, он хорошо и похоже воспроизводил напевность грузинского языка. Для непосвященных казалось, что он действительно разговаривает на грузинском. А Юрка до слёз смеялся над произносимыми Витькой фразами. Однажды вот так «балакали» они вдвоем, находясь на пляже, где в это время находились пионеры лагеря, находящиеся на вахте, дежурили. Один из дежурных, знакомый мне, подошел и спросил кто это. Витьку он знал как сына директора лагеря. Второй пацан был незнаком. Говорили они на непонятном дежурному языке, поэтому и решил расспросить он у меня.

А я «погнал»:

– Ну «седого» (а Витька был настолько белобрыс, что действительно был похож на седого) ты знаешь – сын директора. А чёрный (Юрка был черноголовым, глаза как сливы, чёрные, круглые и блестящие) сын министра здравоохранения Грузии. Гостит у нас, и решил познакомиться, как отдыхают наши русские ребятишки

– Так что, Витька грузинский понимает? – удивлённо выпучив глаза, удивлялся пацан.

– Как видишь, – продолжал «гнать» я.

Дежурный зашептался со своими друзьями, которые с большим интересом стали смотреть в сторону беседующих на грузинском Витьку и Юрку. Проучился Юрка год или два и уехал домой.

У Кольки Хруля учеба шла не очень. Да и когда ему было готовить уроки, если постоянно находилась у него дома компания мальчишек. Однажды, когда я зашел к нему в гости, увидел в комнате часть стены с отвалившейся штукатуркой. Видна была оголившаяся дранка. На мое удивлённое замечание, что за Мамай побывал в их доме, Колька со смехом заметил, что пробовал бегать по стенам как один из каратистов в фильме «Гений дзюдо».

Мы были все помешаны на этом фильме. Впервые тогда увидели и узнали о каратэ. Колька однажды в мальчишеской драке даже «вырубил» одного в прыжке, как это было показано в фильме.

Впрочем, спортсменом он был хорошим, и, несмотря на свой невысокий рост, показывал отличные результаты в лёгкой атлетике, беге, прыжках, метании гранаты и толкании ядра. По другим предметам его успехи далеко не блистали, если не сказать хуже. На уроках он не хулиганил, сидел тихо и спокойно до самого звонка. Повыступай – вызовут к доске, а этого очень бы не хотелось.

В восьмом классе физику у нас преподавал Александр Андреевич Сеногноев. Прозвали его Чацкий. Свой предмет он знал отлично, но у нас, нескольких мальчишек, в том числе и Хруля, были пропуски уроков, а значит, отставание. Самостоятельно осваивать пропущенный материал было лень, а то, что читали вновь, было непонятно.

Тем не менее, мы, каким-то способом выкручивались.

Как правило, начинался урок физики с вызова ученика к доске. Так сказать, с закрепления пройденного материала. Спрашивал он одного-двух человек, а потом рассказывал новый. Однажды, из опасения быть вызванным в начале урока, мы, несколько человек, среди которых был и Колька, решили опоздать. Выдержав несколько минут, ввалились в класс. Оказывается, «Чацкий» нас ждал. Он так и предупредил присутствующих

– Сейчас опоздавшие явятся. Пусть почитают мои письма.

Заранее были заготовлены на отдельных листочках задания по физике для каждого опоздавшего. Кому выпало решать задачи, кому соединить электрическую цепь. Всем хватило. И двоек хватило на всех.

Предлагая присесть на свои места только что получившим двойки, Александр Андреевич сказал, обращаясь к Хрулю:

– Если так учиться Хрулёв, то будешь в жизни кирпичики таскать.

– Не буду! – ответил Колька.

Учёба продолжалась. Однажды, после родительского собрания, на которое ходил Колькин отец, он пришел домой очень рассерженным. Высказал сыну все, что думает о его учёбе, и под конец разбил о косяк двери гитару, которой, как он заслужено, считал, его сын уделяет больше внимания, чем учёбе. Колька, конечно, переживал, но не долго, так как на третий день после этого приехал его дед и привез в подарок внуку… конечно, гитару. Была она по тем временам дорогой, струны из жил животных, то ли бычьих, то ли еще каких.

– Что ты батя его повожаешь! – укоризненно спрашивал отец Хруля. – Эту гитару уж и не хрястнешь об косяк.

Ну, а Колька счастливо улыбался.

В то время, когда я сам ходил в изокружок, сманил в него и Кольку Хрулёва. Григорий Иванович, преподаватель, встретил его хорошо, он был наслышан об их семье, и о том, что они способные в изобразительном искусстве. Но Николай кружок посещать не стал. Что-то ему не понравилось. Зато когда стало известно о том, что производится набор в школьный музыкальный ансамбль, Колька был одним из первых, кто в него записался.

А прием в него был не простым.

Не всем желающим повезло быть зачисленным в оркестр.

Набор производил преподаватель черчения и рисования Николай Александрович Фомин, светлая ему память, который любил музыку, был талантливым педагогом.

Он набрал группу способных к музыке учеников, для чего тестировал их на чувство ритма, музыкального слуха, голоса и пр.

Большое значение имело и знание музыкальной грамоты. Но принимал он мальчишек и не знающих её, так как сначала обучались они игре на народных инструментах, среди которых преобладали струнные: балалайка, домра, гитара.

После того, как школьники знакомились с инструментами, нотами, учились играть по ним, он отбирал лучших и учил играть их уже на других инструментах. Так были созданы им вокально-инструментальные ансамбли, которые играли в железнодорожном клубе на танцах.

Среди них были на самом деле талантливые парни. Они были старше нас.

А я тоже был принят в инструментальный оркестр. И учился играть на балалайке. Учёба давалась мне легко. Кроме того, что быстро освоил и запомнил ноты и основы музыкальной грамоты, у меня неплохой музыкальный слух. Колька Хрулёв играл на гитаре, но уже на шестиструнной и по нотам. До этого игра его была основана на знании определённой группы аккордов и техники аккомпаниации.

Теперь он познал технику игры по нотам. Это как-то сдерживало его темперамент.

Струнный оркестр состоял из баяна, нескольких кларнетов, подразумевалось, что играющие на них в дальнейшем будут играть на саксофоне, несколько гитар, мандолин, домр и балалаек.

Мы разучили несколько вещей, одной из серьёзных среди них считался вальс Андреева.

Репетиции проходили очень интересно. Сначала каждый по отдельности разучивал свою партию. «Шеф», так между собой и среди близко знающих его людей называли Николая Александровича, писал заранее партитуры. Затем он рассаживал всех по местам, и начиналась репетиция оркестра.

Выступали мы и с концертами. На одном из них были перепутаны партии, и мы с трудом, по ходу игры, вышли из положения благодаря игре баяниста и кларнетистов. Было неудобно, но дальше все прошло нормально.

Мы хорошо познакомились со своими старшими товарищами, играющими в ВИА на танцах в клубе, часто присутствовали на их репетициях, помогали в транспортировке и установке инструментов и аппаратуры.

На танцы пропускали нас бесплатно. Мы уже были своими. Ездили со старшими в Синицынский бор, куда их приглашали играть на танцах для отдыхающих в Доме отдыха. Классно было слушать мелодичную игру аккордеона, хрипловатые звуки сакса, гитарные аккорды, ритмичный бой ударника в ночном бору на танцевальной площадке, расцвеченной разноцветными лампочками. А кругом молчаливо темнели высокие, пахнущие хвоей, сосны.

Были потом праздничные совместные гулянки одноклассников, на которых Хруль исполнял и старые, и новые, только что услышанные и разученные песни. В то время как многие мальчишки уже обзавелись подружками, Кольку, похоже, женский пол мало интересовал.

Мы почти закончили девять классов средней школы, когда многие мальчишки стали сами покидать школу.

Некоторые делали это, чувствуя, что девятый класс им не закончить, некоторым намекали преподаватели, других просто отчислили, выгнали. Как бы то ни было, но из пятнадцати мальчишек девятого класса в десятый перешли только пять.

Не оказалось среди этих пяти человек ни Кольки, ни меня. Хруль покинул школу сам, меня выгнали за то, что я обругал, не обругал, а обматерил самыми смачными, самыми достойными того человека матерками.

Какое-то время встречались с Николаем мы редко. Он отслужил армию. Женился. Жену выбрал красивую. Она раньше училась в нашей же школе, в классе младше нашего. Родились две дочки. Красивые брюнетки. Николай работал художником, но если руки растут откуда надо, то умеют они не только рисовать. В свободное от работы время изготовил своими руками моторную лодку. Корпус склеил из стекловолокна по чертежам журнала «Моделист-конструктор». «Присобачил» мощный мотор и помчалась по глади реки Ишим быстроходная моторка. Корпус её напоминал форму скутера, управление было дистанционным.

До этой лодки у Хрулёвых уже была моторка, когда мы еще учились в школе. На наружной носовой части ее была изображена масляными красками плывущая русалка. На скорости, когда лодка мчалась по воде, казалось, что выкинутая вперед рука водной обитательницы рассекает ладонью волну, идущую от носа лодки. Дом Хрулёвых находился недалеко от реки, поэтому поставить лодку на место не представляло труда, и выезжали они на ней регулярно.

Однажды, когда старший брат Николая, Володя, рассекал на моторке речную поверхность, а мы с Соколом и Витькой Булыгиным находясь в это время в гостях у Хруля, решили залезть на вершину телевизионной вышки, стоящей в огороде. Залезать на неё заспрещалось, но, воспользовавшись тем, что старших дома не было, мы втроём полезли наверх. Внутри телевизионной конструкции находилась лестница, по которой мы постепенно поднимались к находящейся на вершине вышки площадке.

Наконец, мы, открыв люк, выбрались на неё. Вершина телевизионной вышки слегка покачивалась, но было не страшно. Нас за-хватила панорама, открывшаяся перед нами. С вышки был виден весь город, река и окрестности за ней. Мы не успели полностью насладиться красотами, открывшимися с высоты, как увидели, что по реке, по направлению к мосту, мчится Хрулёвская моторная лодка, а Колькин старший брат стоит в ней и машет нам кулаком. Мы ринулись вниз. Когда были уже на половине пути, то увидели, что моторка пристала к берегу, Владимир выскочил из неё и побежал в сторону своего дома, желая захватить нас ещё на вышке.

Мы прибавили скорость. Сокол и я выбрались из внутренностей вышки, оставив в покое лестницу, и стали быстро спускаться с наружной стороны, перехватываясь, а иногда и просто скользя по ребрам и переплетениям металлических профилей. Когда Владимир вбегал в калитку двора, мы с Сашкой уже благополучно спрыгнули на землю и вовремя убежали, хотя кого-то он все-таки палкой зацепил. Но вот Витька спуститься не успел. Он был на высоте середины ствола яблони, которая располагалась настолько близко от вышки, что Булыге, для того, чтобы избежать разборок со старшим братом Кольки, пришлось перелезть с вышки на толстый сук дерева, руками он держался за другой сук, находящийся выше того, на котором он стоял ногами. Володька попытался тоже выбраться на ту же ветвь, на которой находился Виктор, но Булыга начал её раскачивать, и старший Хруль спустился вниз, чтобы взять палку, которую он бросил перед тем, как лезть. Пока он проделывал эту процедуру, Витька Булыгин смог улизнуть.

Не знаю, куда делась та лодка, была продана или со временем пришла в негодность, но новая, изготовленная Колькиными руками, превосходила прежнюю и в скорости и в маневренности. В этом я смог убедиться сам.

Мы с дочкой, а было ей в ту пору лет пять-шесть, пошли прогуляться на берег реки. Я решил показать ей прибрежные камни, которые находились на территории запретной зоны, около водокачки. Взял с собой спиннинг, чтобы несколько раз забросить, вдруг щучка возьмёт. И вот, когда я сматывал на катушку леску после очередного заброса, вдруг меня дёрнула за брючину дочка, показывая рукой на мчащуюся прямо на нас моторку. В то время, когда я думал, что она вот-вот врежется в большие камни, вершины которых показывались над водой, лодка резко отвернула от берега, развернулась и, чуть отъехав, закружилась, наклонясь на левый бок.

В лодке сидел смеющийся Колька Хрулёв. Он сделал несколько кругов, сбавил скорость и пристал к берегу.

– Забирайтесь, прокачу, – весело позвал он.

Мы переглянулись с дочкой, и я спросил ее:

– Не боишься?

– Нет, – выдохнула она.

Мы быстро забрались в моторку, Коля дал газу, и лодка помчалась, рассекая воду вздыбленным носом. Что только не вытворял он на ней. Закладывал такие виражи и зигзаги, что дух захватывало, а под конец вывернул Хруль руль вправо, дал полный газ, и лодка завертелась почти на одном месте. Алёнка чуть опустила руку, коснулась ею глади воды и так и держала, лаская её нежность.

Николай провез нас вдоль русла туда и обратно, коротко рассказав историю изготовления лодки, а потом высадил на берег.

Дочь была под впечатлением водной прогулки и радостно за-хлёбываясь, рассказывала маме, как катал её дядя Коля Хрулёв.

Потом Николай устроился работать настройщиком музыкальных инструментов, благо слух имел отменный.

Когда я однажды пригласил его к себе домой для настройки пианино, на котором училась играть дочь, он уже играл не только на гитаре, но и на этом инструменте.

Действительно хорошая настройка инструмента зависит от того, насколько хорошо знает его настройщик, сколько вложил при этом своей души. Продолжал играть Николай и на гитаре, пел песни. Некоторые из них записаны на магнитофонные ленты. Так – для себя и друзей. Некоторые записаны способом наложения голосов, что очень интересно и не просто. Есть песни, исполненные на два голоса с Юрием Криворученко, который в наши юношеские годы был хорошо известен своим красивым голосом, много солировал на концертах.

Дата добавления: 2015-08-05