Витька Скрипка 7 страница

Пусть будут разочарования.

Куда без этого.

* * *

Перед сдачей экзаменов тщательно готовились. Я, чтобы никто не мешал, уходил на берег реки.

Раздевался до плавок.

Загорал, и учил билеты.

В тот год было много воды. Противоположный берег до самого Синицынского бора, сколько охватывал взор, был залит.

Я сидел с учебниками на крутом берегу Ишима, смотрел на простирающуюся передо мной водную гладь. Вдалеке синели сопки, и были чуть видны сосны бора.

Река блестела и текла, текла.

Как же моя жизнь потечёт?

Вода. Вода. Кругом вода.

* * *

Экзамены сдал успешно.

Получил свидетельство о восьмилетнем образовании.

Был небольшой вечер.

Пили болгарское сухое вино. Всё нормально.

Решил учиться дальше. Ничто не предвещало «непогоду».

Всё лето искали себе различные занятия. Ходили разгружать вагоны с посудой и с песком, со щебнем и ещё Бог знает с чем.

С утра поднимались рано. Обзванивали базы и прочие места, куда приходили вагоны. Это были мои первые заработанные деньги. Участие в этом принимали и Сокол, и Тёркин, и Карчена. Часть денег я отдавал в семью, часть оставлял себе. Готовились ехать на третий сезон в пионерский лагерь. Не хотелось выглядеть неимущим самцом, хотелось быть мужчиной. (Это я тот анекдот вспомнил, где кавказец на вопрос маленького мальчика в зоопарке о том, мужчина или женщина обезьяна, ответил, что “...мужчина, это когда дэньги в карманэ есть, а дэнег нет – тогда самец”).

Вода разлива сошла, но все низины, ляги, как мы их называли, оставались полны. В них кишела рыба. И поэтому я не упускал случая сходить с друзьями на рыбалку. Ни Тёркин, ни Сокол, ни Карчена не были рыбаками. Нет. Рыбу то они любили, особенно Сокол, но к процессу рыбной ловли были равнодушны. Даже в лагере, когда я, заранее заготовив рыбацкие причиндалы, вставал рано утром, чтобы половить на Подкове карасей, Сашка Сокол предпочитал рыбалке сон.Эх, бродяги.Сколько вы потеряли.

Видеть восход солнца, всплывающего над спокойной, зеленоватой водой, на которой всплесками играет рыба. Вдыхать утреннюю свежесть наполненного росой воздуха.

Эх, балбесы.

Вожатым в отряде у нас в этот год был Володька Чернышёв. Приходилось звать его Владимир Фёдорович. Знали мы его давно. Жил он в том доме, в котором раньше жил Карчена, в Цекабанке. Был даже как-то у него на дне рождения. После празднования, уходя, спросил у Тольки:

– А что ты мне подаришь?

Карчена смутился и подарил ему двух рыбок-гуппёшек.Теперь он был вожатым нашего первого отряда.

Черныш был старше нас лет на пять. Любил “гнать рекламу”. Играл на публику. Знаком был с блатными. Филат и Слюсарята были его друзьями. Но Черныш пошёл по другой, в отличие от друзей, стезе. Манеры артистичные, несколько даже женственные. Этакий массовик-затейник. Спортивными инструкторами в лагере были одногодки Черныша Лёша Гаврилов и Володька Курочкин. Оба были хорошими спортсменами. Володька Курочкин был футболистом. Лёша Гаврилов – тот вообще спортсмен во многих видах. И футбол, и хоккей. А по шахматам потом стал и чемпионом города. Кандидат в мастера спорта.

Наш отряд, не без знакомства с инструкторами, получил для пользования пневматическую винтовку и пульки. Мы научились так метко стрелять, что попадали в сосновую шишку по указанию желающего. Чаще всего воздушка находилась у Булыги. В этот раз в лагере было много ребят из Тюмени. Были они и в нашем отряде. Некоторые пацаны оказались классными парнями. И девчонки были тоже ништяковские. Но, как говорится, в семье не без урода. Оказался в отряде один стукач. Я до этого сексотов не встречал, да и не думал даже, что такие могут быть. Как-то и не думалось.

И этот.

Пацан на вид вроде ничего.

И глаза.

Честные, пречестные.

А стукач был – хуже некуда. Закладывал всех. И подряд.

Сначала мы не понимали, почему все наши проделки, хохмы и проказы тут же становились известны воспитателям, старшей пионервожатой и директору лагеря.

А шалили мы “по-чёрному”.

Намазать под носом пастой или сажей спящему было обычным делом. Уже покруче был фокус с привязыванием к члену спящего бечёвкой ботинка. Представляете картину, когда он просыпается и видит, что у него на груди стоит “чей-то обувь”. Хватает, и со злостью бросает его в угол. И сам летит за ним. Я старался в сончас не спать, хотя знал, что немного найдётся друзей, которые могут надо мной подшутить. Разве что Сокол с Булыгой. И всё-таки однажды нечаянно заснул. Сморило. Перед этим был на утренней рыбалке. Ну, уснул и уснул. Просыпаюсь. И понять ничего не могу. Перед носом торчит фига. Хорошая такая фигушка. Большая. И прямо перед носом. Я понять ничего не могу.

Лежу.

Глазами хлопаю.

А кругом пацаны ржут.

Сокол передо мной сидит. Тоже ржёт.

Я проснулся. Рукой пошевелил.

Фига тоже зашевелилась.

Оказывается пацаны из моих пальцев фигу сделали, и мне под нос же и сунули. Я хохотал потом чуть ли не громче всех.

Вечером, уже после отбоя, когда над лагерем вставала большая бледная луна, обмазывали мы морду лица какого- нибудь пацана пудрой, чтобы побелее была. Тени под глазами наводили, оскал зубов. В общем, чтобы пострашнее был. И устраивали похоронную процессию. Вставал этот разукрашенный страхолюдина, голову запрокидывал вверх. Впереди его, чуть наклонясь, вставал другой человек, держа в вытянутых руках башмаки, носками вверх. Их накрывали простынёй таким образом, чтобы второй был не виден, и лишь ботинки выглядывали из под простыни. По бокам вставали мальчишки и, вытянув руки, как бы поддерживали “покойника”. Сзади процессия провожающих выстраивалась. Все в белых простынях. Разрисованные кто как мог. Пострашнее. При свете луны картина, надо сказать, жутковатая. Я специально отходил посмотреть со стороны. Если кто не знает, при встрече хило не покажется.

И вот все эти наши “приколы” становились известны руководству лагеря. Никогда ещё такого не было. И когда мы узнали, сами тюменские нам его “сдали”, решили учить “стукача”. Особенно преуспел в этом Булыга. Он постоянно ходил с воздушкой, а в кармане его всегда позвякивали пульки. Как только “стукач” оказывался от Булыги на расстоянии выстрела, ему тут же доставался заряд в задницу. Можно сказать, что Витька открыл за ним охоту. Стрелял он и из кустов, и из-за строений. Мало того, встав утром раньше всех и прибежав к умывальникам, “сексот” тут же, только нагнется над рукомойником, получал пульку в зад. Я и не помню сейчас, как звали этого несчастного, но помню, что ходил он по лагерю постоянно оглядываясь, озираясь, выискивал Витькину засаду. Вся задница его была в синяках от пулек воздушки. В этом убедились пацаны, когда мылись в душе. Мне даже стало жалко этого пацана. Наверное, не столько жалко, сколько то, что Витька попросту “оборзел”, и я решил, что будет справедливо, если Булыга сам прочувствует, каково это – удар свинцовой пульки от воздушки. Я выбрал момент, а перед тем забрал у Витьки пневматическую винтовку, пульки, и, выходя из молодого сосняка, куда мы с пацанами ходили курить, врезал “снайперу”.

Момент для этого выдался – лучше некуда. Мы шли с пацанами из сосняка кучкой, а Булыга оторвался вперёд, о чём-то разглагольствовал, размахивая руками, и когда повернулся к лесу и нам задом, а к лагерю передом, я выстрелил. Вот это было эффектно. Я такого не видел даже в кино, когда в боевиках падают, на уши встают. Витька подпрыгнул высоко, причём не стоя, вертикально, а как бы подлетел горизонтально, будто брал высоту, планку, какое-то время зависнул в воздухе, размахивая руками и ногами и, плюхнулся на землю брюхом. Вся его фигура была изогнута вверх, напоминая пресс-папье. Двумя руками он хватался за задницу и, юлой вертясь на земле, визжал свинячьим визгом. Когда, наконец, Витька пришёл в себя, то кинулся на меня с кулаками.

– Ты что? Охренел? – орал он.

Я спокойно спросил его:

– А что? Больно? А как ты сам открываешь охоту на людей, не больно? Вот прочувствуй.

– Так это же стукач, – кричал Витька.

– Он уже сто раз пожалел о своём языке, – сказал я, – а ты всё долбишь.

После этого случая в отряде стало более или менее спокойнее. Витька перестал отстреливать мальчишку, тот попритих с наушничеством.

Так же, как и на прошлом сезоне, мы были предоставлены сами себе, делая лишь вид, что подчиняемся режиму пионерского лагеря. Убегали пить пиво или купаться на реку Ишим, протекавшую недалеко от Дома отдыха. Гуляли с девушками, пиная, попадавшие на песчаных тропинках, шишки. Я по утрам иногда ходил на рыбалку, ловя на Подкове золотых карасей. Они, правда, были небольшие, но клевали хорошо.

Однажды Соколёнок подначил меня:

– А слабо к девкам в сортир зайти? – что-то о разных хохмах говорили.

– Почему слабо? Запросто.

– Так чтобы там в это время кто-то был, а то ты зайдёшь, когда никого нет.

Ну что ж. Слово вылетело – попробуй, поймай.

Но я нашёлся. Когда в сортир залетела стайка девчонок, не малышня, а из второго отряда, я напялил девчоночий халат, повязал платочек, туфли не подошли, поэтому пришлось идти в тапках. В глубине туалета располагались умывальники, а впереди ряд “очков”, на которых присели девчонки. Не глядя на них, я спокойно прошёл в умывальник, вымыл руки и вышел назад. Парни поджидали неподалеку от палаты и наблюдали, как я заходил и сколько пробыл в сортире. Лучшим доказательством того, что я выполнил обещание, было то, что спустя некоторое время из деревянного строения с визгом и хохотом выскочили девчонки и бросились бежать к своей палате.

– Позднее зажигание, – поняли пацаны.

Кормили в лагере хорошо, но иногда хотелось чего-то особенного, не говоря уже о пиве и сигаретах, а в нашем и соседних отрядах были ребятишки из Детского дома, у которых не было наличных денег, у нас с Сашкой были, не зря подрабатывали на разгрузке вагонов, поэтому беря себе сигареты, пиво или сладости, мы, бывало, не жалели угостить и мальчишек или девчонок из детдома. Один из тех ребятишек, “Боркуль”, стал с нами очень дружен.

Спустя какое-то время, в лагере произошёл случай, который показал кто что стоит. Начальник лагеря уволил нашего вожатого “Черныша”. Говорили, что на него поступила жалоба от родителей, которые видели его в бору пьяным и матерно ругающимся. Мы решили вступиться за вожатого, не давать его увольнять. Собрались всем отрядом, обсудили как себя вести, и пошли к начальнику лагеря. Мы высказали ей своё мнение и заявили, что если наш вожатый будет уволен, то и мы вынуждены будем оставить лагерь и уехать домой. Этого Валентина Ивановна не ожидала. Мы буквально “подкосили” её своим заявлением. Ну, если бы собрались уезжать один-два человека – это ещё куда ни шло. А здесь – весь отряд. Это было ЧП. И ЧП такого масштаба, что “по шапке” могла получить начальница. Разговор шёл долгий. Нас пробовали пугать, грозили и нагоняли всяческой жути. Потом стали уговаривать, обещая настоящую “демократию” в отряде, приезд артистов и ещё кучу всего. В рядах мальчишек и девчонок наметился раскол, пробежали явные трещины. Под конец собеседования большая часть отряда решила остаться, а самая малая группа из пяти человек, я был тоже среди них, объявила руководству лагеря своё “фэ”. Мы решили не уезжать, это бы выглядело уже не серьёзно, но объявить своеобразный бойкот, игнорировать приказы педагогов. Теперь для нас и подавно не существовало запретов. Ни сончас, ни ограничения во времени отбоя, купания. Мы откровенно “чихали” на все запреты. Конечно, это был махровый ребяческий эгоизм, откровенный эгоистичный максимализм, но мы всерьез считали себя чуть ли не декабристами, стоящими на страже справедливости и свободы самовыражения, прав хоть и “сопливого”, но человека. Тем не менее, Валентина Ивановна постаралась сдержать слово. В лагерь приехал драматический театр из города Серова. Затем, вновь назначенный вожатый организовал военизированную игру в “чекистов” и “анархистов”. Отряд был разделен на две команды. Атаманом (батькой) анархистов был избран Соколёнок, а его заместителем (Лёвой Задовым) Витька Былыга. Я пошёл в команду чекистов намеренно, чтобы противостоять двум своим товарищам. Командиром нашей команды был выбран Серёга Никитин, я стал замом.

С правилами игры условились так. Самое главное – захватить знамя отряда. Хорошо и вожаков. “Анархисты” обещали “пытать” противников всерьёз, ведь они же не должны соблюдать правила, которые, как нас тогда учили, никогда не применяли чекисты. Психологическая подготовка началась задолго до начала игры. Я считался замом чисто номинально. В мою главную задачу входило вычислить возможное местонахождение флага и возможных шпионов-анархистов в нашем отряде. Я правильно просчитал, что знамя, с нарисованным на нём черепом и скрещёнными костями и надписью “Анархия – мать порядка”, Сашка Сокол от себя далеко держать не станет, а может спрятать прямо на своём теле. Просчитаны были и шпионы, начальник нашей разведки Юрка Ваганов и Губа. Я знал их натуру. Поэтому, не говоря нашему командиру ни слова, собрал несколько проверенных девчонок и парней (знал, что они не продадутся) и рассказал им свои мысли. Предположения были и такими, где искать Сокола. Он от воды (а значит от Дитлинки) далеко не отойдёт. Знамя должно быть на нём. Булыга должен быть неподалеку. Необходимо быть как можно осторожнее, потому что у них должна быть «воздушка», а стрелять по людям они привыкли, так что, в крайнем случае, задумываться не будут. Итак, было решено в первую очередь брать “батьку Сокола”, если у него даже и не окажется флага, то всё равно полдела будет сделано. Получилось всё, как и было задумано. “Батьку” повязали девчонки. На нём оказалось знамя. Булыга оказался недалеко и тоже был схвачен. Мы победили. Игра закончилась. Вернули “анархистам” воздушку, из которой, при захвате вожака, одна из девчонок получила пульку в ногу. Её даже пришлось выковыривать, так сказать, произвести небольшую операцию. Ранку замазали йодом, а девчонка мне очень понравилась своей стойкостью. Правда, маленько помычала, но для девчонки это очень даже неплохо – иметь такое терпение. Я тоже получил пулькой по заднице. Постарался в отместку, назло Сашка. Это было уже нечестно. Из нас остался “не стреляным” только он. Я так ему и сказал:

– Сокол. Ты один не стреляный остался. Меня ты поймал подло. Я тебе обещаю, что всё равно тебя тоже выловлю. Поэтому предлагаю сейчас честную игру. Причём, хоть я и имею желание сам в тебя попасть, но предоставлю это стрелку лучшему, чем я. Пусть стреляет Серёга Воробей. А ты беги. Добежишь вон до того леска – твоё счастье.

Саня запетлял по лужайке, на которой состоялся разговор. Серёжка тщательно прицелился и выстрелил. “Мишень” резво подскочил…а, но мы сразу ему не поверили, пока не убедились. Заставили снять штаны и показать. Синяк был виден сразу.

– Вот, нормально.

Теперь были все отмечены. Все были “стреляными воробьями”

Кончилось лето. Отгорел прощальный лагерный костёр, отцветили искрами ракеты и факела. Отплакались и отошли прощальными соплями девчонки.

Начались занятия в школе.

Когда пришли мы на линейку в конце августа, то узнали, что класс наш расформировали. В школу пришли бывшие ученики седьмой железнодорожной, которая в то время была восьмилетней. Часть учеников этой школы продолжила учёбу в других учебных заведениях, училищах, техникумах, а другая часть влилась в наш коллектив. На педагогическом совете решили создать образцовый, элитный математический класс. В него попали не только ученики с действительно математическими способностями, но и, так называемые, блатные. Оказался в нём и Толька Карчена. Может это и не хорошо говорить о бывшем товарище, но что есть, то есть. Я знаю, что хлопотали за него родители. По математике у него были оценки как у всех. Нас же “хулиганов” постарались разъединить и растолкали по разным классам, постаравшись, чтобы известные друзья оказались не в одном классе. В 9 “Г” оказалась основная группа учащихся, переведённых из другой школы. Пришлось нам с Сашкой Соколом ходить за Петром Дмитриевичем и упрашивать, чтобы он оставил нас в одном классе, так как мы тоже были разъединены. С большим трудом, но нам удалось уговорить директора, и он оставил нас обоих в 9 “Г”. Там же оказались Вася Скакун, Хруль, Боцман - Осьмак - Мазур, Женька Барашков и ещё ряд учеников бывшего нашего класса.

Мы познакомились с новыми товарищами, а с некоторыми из них быстро нашли общий язык, они потом стали нашими хорошими друзьями.

Среди девчонок выделялась своей красотой Алка Кирпичёва и я невольно «запал» на неё душой, но прежний опыт отношений с девчонками мне служил уроком, поэтому я не спешил форсировать события и выдавать свои чувства. Её подругой ещё с той школы была Римма С. Позднее, в подругах были и Светка Степанова, и Танька Дюкова. Татьяна училась в математическом классе, а все ученики этого класса отличались примерным поведением. Их постоянно ставили нам в пример, и это надоедало. У нас в классе отношения сложились очень демократические, хотя и образовались свои группы. Седьмое ноября мы решили отметить сообща и устроили складчину. У Юрки Валейшо родители уходили в гости и разрешили отмечать праздник у них дома. Девчонки занимались приготовлением закусок, парни бегали по магазинам, закупали спиртное, напитки и прочую магазинную снедь, записанную на бумажке девчонками. Вечер прошёл прекрасно. Мы уже хорошо узнали новичков в колхозе, так как это было обычным делом, когда в сентябре учащихся направляли на помощь в уборке урожая. Ну а здесь, на вечеринке, узнали как кто может веселиться. Меня очень удивило, какими стойкими оказались некоторые девчонки. Некоторые из парней уже “отдыхали” на диване, а девчата вовсю отплясывали и веселились. В какое-то время обратили внимание, что нет Риммы. Решили послать за ней. Потянули жребий кому идти. Выпало мне. Быстро одевшись, пошёл и, немного погодя, звонил в её квартиру. Римма открыла заспанная.

– Слушай, ты почему не идёшь. Тебя все ждут, – спросил я.

– Нечаянно заснула, – зевнула Римма, проходя мимо меня и закрыв за мной входную дверь. На меня пахнуло таким женственным, что закружилась голова. Я не мог допустить, чтобы она прошла в комнату и, обняв, прижал её к себе. Начал её целовать, а она не отстранила меня, а прижавшись горячим телом, ответила на мой поцелуй. Это был первый в жизни такой долгий, страстный поцелуй. До этого были так, поцелуйчики. От девчонки исходил лёгкий запах вина и чего-то неуловимо женского, заставлявшего голову кружиться. Был как в тумане. Мы долго целовались, стоя в коридоре. Наконец Римма оторвалась и сказала, что пора идти. Она быстро оделась, и мы пошли к ждущим нас товарищам. Проходя по молчаливому, заснеженному железнодорожному парку снова остановились у деревянной беседки, я привлёк к себе Римму, и мы снова долго целовались. Губы её были приятно холодны и податливы.

К Юркиной квартире подошли мы только через час и товарищи поначалу набросились на нас с упрёками о том, что долго ходили. Но потом Риммины подружки, увидев её глаза, примолкли. Затем поглядели в мои, глупо бездумные, шальные, вероятно всё поняли. Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что за этот час между нами что-то произошло. Снова пили, танцевали, пели песни.

Я часто уединялся с Риммой, (просто утаскивал её, она, чумно улыбаясь, покорно шла за мной), и мы совершенно по юности страстно, взасос, целовались. Я от этого безуменел. Голова шла кругом то ли от вина, то ли от поцелуев. Я, чуменея, убегал, а немного погодя, снова тащил Римму то в коридор, то в соседнюю комнату, то ещё куда. Девчонки, переглядываясь, понимающе улыбались.

Кто-то из парней нечаянно разбил стекло в кухонной двери. Мы собрали осколки и командировали трёх ребят на ближайшую стройку, знали, что там стёкла есть. Они его принесли. Украли? Вам судить. Конечно, украли. Нашли стеклорез, вырезали по размерам стекло. Но кто-то из балбесов наступил на него, и пришлось идти в новую командировку. Снова вырезали и сразу поставили стекло в дверь. В это время появился один из парней и, думая, что стекла в двери нет, ткнул в проём молотком. Его чуть не побили, заставили идти за новым стеклом, вырезать и вставлять. После гульбы квартиру привели в порядок. Посуду помыли, всё прибрали. Были ещё гулянки, у Любы Козловой и Володьки Каранчука, где Василий Скакун познакомился со своей будущей женой Галей. Знал её он раньше. Приметил ещё на танцах, но хорошо знаком не был. Её пригласили специально для знакомства. За ней, не зная истинной причины, начал ухаживать, оказывать знаки внимания Женька Барашков. Его отвели в сторону знающие люди и дали понять, чтобы переменил цель внимания. Это не его. Это для Василия. Вася злился, что друзья пытаются принять активное участие в его знакомстве. Просил не лезть, не мешать.

Эти несколько, отмеченные большой группой одноклассников, праздников, выявили “кто есть ху” среди новеньких, прибывших к нам из “восьмилетки”. Образовались группы людей дружных между собой по определённым симпатиям, интересам.

С нами, Васей, Саней и Толькой, сблизился Валерка Зверев, (Зверик), которого очень увлекали и интересовали подводное плавание и силовая гимнастика (бодибилдинг), который начинал входить в моду. Мы почти все постоянно ходили на танцы, приобретали новых знакомых, друзей. Случались по-мальчишески дурные разборки, отчаянные влюблённости и разочарования. Всё, чем насыщенно это бездумно и безумно сумасшедшее время.

Осенью в школе проводился набор в оркестр народных инструментов. Все знали, что будущие оркестранты сначала будут обучаться игре на этих инструментах, а в дальнейшем на эстрадных. Многие эстрадные музыканты, играющие на танцах в ж.д.клубе им. Ильича, начинали именно так. Руководил ансамблем преподаватель нашей школы Николай Александрович Фомин, которого в своих кругах называли “Шефом”. В школе вёл он предметы черчения и рисования, но был энтузиастом и большим любителем эстрадной музыки. Шеф был самоучкой, но делал очень профессиональные аранжировки, писал партитуры. Этому любимому делу отдавал он всё своё свободное время. Ансамбль в клубе был его детищем. Николай Александрович пользовался огромным авторитетом у всех парней, в том числе и среди “блатной”, хулиганистой её части. Наказания его отличались оригинальностью. Он мог поставить пойманного на озорстве или ином проступке в такое неудобное положение, что тот в дальнейшем предпочитал вести себя тихо и дисциплинированно. Помнится, в седьмом или восьмом классе зашёл он к нам в класс. У нас должен был быть другой урок. Мы тихо болтали, ожидая своего преподавателя, когда случайно, перепутав двери, зашёл Николай Александрович.

– У вас черчение? – недоуменно произнёс Шеф.

Мои одноклассники, улыбаясь, молчали, а я, неожиданно для самого себя, высказался:

– У нас, у нас.

Учитель сразу понял, что ошибся. Ситуация была для него неудобная. А тут ещё я со своими дурацкими подначиваниями. И он решил поставить меня на место.

– Ах, у вас. Значит, на черчение хочешь?

– Что ж, пошли. – И он попросил у преподавателя, который зашёл в класс спустя некоторое время, чтобы он отпустил меня «поприсутствовать» на его уроке. Тот дал разрешение и я, опустив низко голову, поплёлся за Николаем Александровичем. Урок должен был проходить в старшем на год классе. Преподаватель поприветствовал учеников, прошёл к своему столу и предложил мне сесть рядом с ним. Старшие недоумённо смотрели на меня, улыбаясь и хихикая, переглядывались, не понимая для чего я здесь нахожусь. Учитель иронически усмехался, глядя на вопросительно смотревших на него учеников. Он до самого конца урока так им и не объяснил, с какой целью привёл меня на свой урок. После его окончания спросил меня:

– Ну, как? Будешь ещё выступать?

– Нет, – прочувственно вздохнул я.

Думаю, что нет необходимости объяснять моё самочувствие во всей процедуре присутствия в чужом классе. И вот теперь мы пришли к Шефу записываться в музыканты.

Раньше преподаватели различными способами, вплоть до угроз различными наказаниями, пытались затащить нас в школьный хор, а мы, как могли, этому сопротивлялись. Я петь вообще стеснялся, хотя голос был у меня неплохой, в самом детском возрасте пел я дискантом. На одном из уроков пения меня “заложили” преподавателю мои же друзья. Тот вызвал меня к доске и попросил исполнить песню, которую мы тогда разучивали. Или любую другую, на мой выбор. Я отчаянно отказывался, мотивируя тем, что не умею, потом, что стесняюсь петь на людях. Пацаны с места закричали:

– Иван Маркович он хорошо поёт, но действительно жутко стесняется. Иван Маркович был у нас четвёртым по счёту учителем пения, так тогда назывался в школе этот предмет. И был единственным, кто удержался на этом месте. Не знаю почему, но предмет пения в школе не любили все классы. Преподаватели уходили, не выдерживая откровенных издевательств и хулиганства учеников. Один из педагогов, который начинал работать перед Иваном Марковичем, пообещал нас приручить.

– Я их выдрессирую так, что они у меня как щёлковые будут, – открыто похвалялся, но перед учителями нашей школы, когда они предупредили его о том, что ждёт его в дальнейшем. И что школьники уже изжили несколько “пеников”, так называли у нас преподавателей этой дисциплины.

Да. Плохо знал он наших ребятишек, а его неосторожно высказанная при всех опрометчивая похвальба только “подлила масла” в огонь неприязни. Так, как издевались над предшественником Ивана Марковича, не издевались ни над каким преподавателем. На одном из уроков Сева Младший бросил в учителя зажжённый теннисный шарик. Тот попал ему на голову и спалил часть волос. На уроке в другом классе “пеник” неосторожно агрессивно обошёлся с учеником, у которого из тюрьмы недавно пришёл старший брат. Обиженный на подзатыльник ученик пожаловался братишке, и тот не замедлил нанести визит в школу в то время, когда шёл урок пения как раз в классе пострадавшего. Прошло чуть более десяти минут урока, когда приоткрылась классная дверь, и преподавателя вежливо попросили к ней подойти, понадобилось якобы что-то спросить. Не думая о последствиях, педагог подошёл к двери и раскрыв ее, сделал шаг... и тут же упал назад, опрокинутый мощным ударом молодого человека, которого он никогда до этого в глаза не видел. Но мы-то знали его. Это переполнило чашу терпения преподавателя, и он назавтра убежал из “сумасшедшей” школы.

Иван Маркович, наслышанный об отношении учеников школы к его предмету, поступил хитрее. Познакомившись с учащимися на первом уроке, он не стал сразу переходить к предмету, а немного рассказал о своей жизни, о своём детстве и интересах ребятишек того времени. Своими рассказами он заинтересовал нас, а потом начал рассказывать о фильме своего детства, о “Тарзане”. Мы не заметили, как прозвенел звонок. Несколько уроков мы слушали о приключениях Тарзана, а Иван Маркович не забыл ещё и покричать по-тарзаньи. Однако надо и честь знать, поэтому Иван Маркович обратился к ученикам:

– Ребята. Тарзан – Тарзаном, но и петь надо. Так что давайте не забывать школьные предметы. – Мы “милостиво разрешили”, как он сам нам потом шутливо вспоминал, занять нас тем, чем и должны были заниматься на самом деле во время этой дисциплины.

Так вот, этот “хохлацкий хитрован” подошёл к моему отказу о пении по - своему. Он тихо поговорил со мной в таком плане, чтобы я попробовал отвернуться к доске и представить, что в классе никого нет, а когда хорошо это представлю, то попробовать спеть. Моих одноклассников попросил вести себя тихо и не мешать мне сосредоточиться. Я отвернулся, закрыл глаза и постарался настроиться на то, что в классе действительно никого нет. Это удалось настолько, что я действительно запел и исполнил целый куплет и припев, после чего всё-таки замолчал, посчитав, что достаточно. Иван Маркович похвалил меня за пение, отметив, что у меня есть и слух, и голос, но поняв, что я действительно серьёзно комплексую по поводу исполнения вслух песен, а от этого и моё стеснение, больше к доске не вызывал, ставя систематически в журнал четвёрки и пятёрки.

И вот теперь парни из нашего и соседнего классов, которых было трудно заставить заниматься на уроках пения, сами пришли записываться в оркестр. Некоторые из них умели играть на музыкальных инструментах, но как самоучки, овладев этими навыками самостоятельно, с товарищами. Хруль хорошо играл на гитаре, Вася Скакун и Витька Гроздовский на гармошке и баяне. Николай Александрович побеседовал по отдельности со всеми. Он проверил каждого на чувство ритма, музыкальный слух, расспросил, не было ли у кого грыжи, на каком инструменте играет или хотел бы научиться играть, знает ли нотную грамоту. После этого собеседования некоторые из парней получили дипломатический совет “Шефа” заняться каким-нибудь другим делом, но не музыкой. Я оказался в группе “счастливчиков”, принятых в состав нового, свеженабранного состава оркестра народных музыкальных инструментов. Он состоял из двух баянов, трёх гитар, трёх мандолин, четырёх балалаек и домр и трёх кларнетов. Мне досталась балалайка, Васе – кларнет, Соколу – гитара. Начались репетиции, на которые мы шли с большим удовольствием и увлечённо занимались нотной грамотой. Дома я нарисовал лады на линейке и старался запомнить ноты, держа её, как гриф балалайки, в левой руке. Через месяц занятий “Шеф” разрешил брать инструмент домой. Обучение давалось мне относительно легко, если не считать того, что вскоре кожа на пальцах слезла, они кровоточили, но потом народилась новая, которая стала менее восприимчивой к истиранию и боли. Пальцы привыкли и стали более “износостойкими”. Каждый из музыкантов разучивал свою партию, затем Николай Александрович собрал всех оркестрантов вместе, рассказал, как надо начинать игру, как должны держать инструмент в то время, когда объявляют номер, потом, по взмаху рук руководителя вверх, принять позу для игры, и по взмаху дирижёрской палочки начинать. Начали игру. Для первого раза сыграли не так уж плохо, так что блин оказался “не комом”. Учтя замечания Фомина, попробовали сыграть ещё несколько раз, с каждым разом всё лучше. Нам всем очень понравился этот процесс, когда из первоначальной какофонии звуков вырисовывается гармония. К концерту самодеятельных школьных коллективов наш оркестр приготовил, и вполне прилично исполнял несколько вещей: “Во поле берёзонька”, “Авиационный марш” и даже “Вальс Андреева”. Правда, на этом концерте мы, переволновавшись, чуть не “обложались”, так как часть оркестра заиграла “Берёзоньку”, а другая “Вальс Андреева”, но баянисты с кларнетами быстро выправили положение, и дальше всё пошло нормально.

Дата добавления: 2015-08-05