Витька Скрипка 5 страница

Сейчас голос его, конечно, изменился, но что-то внутреннее, криворученковское детско-школьное осталось.

Была ещё одна мечта у Николая, кроме изготовления лодки, сделать самому саблю. А мечта это же такая штука. Жжёт и гло-жет.

Поначалу ознакомился Николай со специальной литературой по холодному оружию. Разработал технологию изготовления.

А затем и приступил. Отковали на заводе заготовку из легированной стали, подобранной для клинка. Потом механическая обработка, шлифовка, изготовление рукоятки и гарды по специально подготовленному самим, (помогала и мать) к этому случаю эскизу. Потом доводка и гравировка клинка. Только одна гравировка заняла полгода. Зато украшает сейчас ковёр в доме, прикреплённый на нём клинок, изготовленный собственноручно.

На другой стене портрет жены, выполненный масляными красками Николаевой матерью, тётей Галей.

Еще до боевых действий на Кавказе, когда заварушки уже случались, ездил Николай в гости к своему дяде и брату в Телави. К тому самому брату Юрке, который учился в нашем классе. Он тоже приезжал к Хрулёвым в Ишим, и я с ним виделся. Настоящий грузин. Высокий, чёрный, с усами. Обнялись мы с ним тогда, немного пообщались, повспоминали. Но мне надо было идти, да и честь надо знать. Не надоедать своим присутствием.

Так вот, Николай ездил тогда к ним не просто в гости. Дядя его считается в Телави едва ли не лучшим специалистом в области подбора краски и самой покраски легковых автомобилей.

Николай уже к этому времени освоил эту специальность, и дядя добавил своих секретов. Поэтому поездка была полезной. Сейчас Колю, нет Николая Николаевича, считают лучшим в городе мастером-профессионалом по отделке и покраске машин, настройке музыкальных инструментов. Когда собираются они компанией на празднование какого-нибудь юбилея, или просто по случаю, то иг-рают на гитарах, а теперь и на синтезаторе, который купил Хрулёв не так давно, и который может воспроизвести мелодию практически любого инструмента, и поют. Играет на гитаре и поёт старшая дочь Каролинка. А младшая, Наташа, почему-то не стала. Хотя голос у неё красивый.

Их дом никогда не пустует, и практически всегда в нём находится кто-нибудь из приезжих клиентов, гостей или друзей. У них всегда интересно.

Как-то приезжал к Николаю с просьбой покрасить машинёшку и бывший наш учитель физики, Александр Андреевич, по школьной кличке Чацкий.

– А как насчет кирпичиков? Вы, помнится, говорили, что обязательно таскать их буду, - напомнил Николай.

– Ну что ты, Николай Николаевич, - засмущался «физик».

– Я всегда знал, что ты себе место в жизни найдёшь, а говорил так, чтобы не закисал.

– Журил.

19.02.2001 г. 1630

Комнаты отдыха вокзала «Тюмень».

Сокол, Тёркин и Карчена

* * *

Вот и добрался я в повествованиях до рассказа об этих трёх своих товарищах, писать о которых, мне кажется, будет так просто, и, вместе с тем, так трудно.

Просто потому, что знаю я о них, по моему мнению, так же хорошо, как самого себя. А сложно потому, что общаемся мы друг с другом и сейчас, и я не могу, несмотря на то, что знаю их отлично, предугадать их реакцию на свои откровения, если они о них узнают. Хотя вру, знаю. И догадываюсь. Потому и трудно. К тому же некоторые факты, о которых я расскажу, рассматриваю со своей точки зрения и своей информированности. Согласитесь, что небольшая, а порой и мельчайшая какая-то подробность может быть истолкована совсем по-другому и привести совсем к иным выводам. Одно время я был связан со всеми тремя очень тесно, иногда – больше с одним или вторым, или третьим, но, тем не менее, все это так взаимосвязано, что рассказать о каждом из них в отдельности было бы очень трудно. Вот поэтому рассказы о «Соколе», «Тёркине» и «Карчене» я объединил в один.

Учился я с ними в одном классе. С Толькой Карченцевым (потому «Карчена»), начиная с первого, с того времени, когда перевелся в 31 ж.д. школу, после переезда на новое место жительства.

Ходили мы с ним вместе и в группу продленного дня, так как был он единственным сыном в семье, и оставить его было не на кого. Мать его была заведующей сберкассой, отец работал электромехаником в дистанции сигнализации и связи. Проживала их семья в трехэтажном доме около ж.д. вокзала, называемом «цекабанком». Впоследствии я узнал, в этом здании действительно когда-то было учреждение с таким названием. В этом доме, как и в находившихся недалеко от него деревянных бараках, проживало довольно много «шпанистых» мальчишек, среди которых выделялись «Филат», «Старкиша», недалеко жили и братья «Слюсарята», которые все впоследствии прошли, и по несколько раз, зоны.

Толька был худощавым, ушастым, нескладным мальчишкой с заметным дефектом глаз, отчего носил очки. Очки были круглые, старомодные. Я был несколько раз в гостях у него на квартире. Окна в доме были большие, рамы имели частые перегородки, отчего внутренность квартиры приобретала неуютный, чем-то напоминающий камерный, вид.

Толька сначала показался мне очень вредным и противным. Он часто дразнил меня, а мне не нравилось, когда меня называли «Кисель». Он же старался разозлить меня этой кличкой. Добившись своего, убегал и дразнил издалека. Однажды я поймал его и хорошо «поддал», на что он пообещал рассчитаться. Вскоре «Карчена» выполнил своё обещание. Зайдя за чем-то в железнодорожный универмаг, деревянное одноэтажное здание, стоящее рядом с ж.д. парком, я столкнулся с группой мальчишек, в числе которых находился и Толька.

– Во, «Старкиша» тот «Кисель», о котором я тебе говорил, – показав на меня, злорадно проговорил «Карчена». «Старкиша», старший из группы пацанов, проживавший в одном доме с Толькой, подошел ко мне.

– Пойдем на улицу, поговорим, – угрожающе усмехаясь, за-явил он.

Я, откровенно говоря, не испугался. Кругом в магазине были люди, и пацаны не осмелились бы меня здесь бить или тащить куда-либо. Но мне не хотелось унижать себя, сопротивляясь мальчишкам, если бы они вдруг захотели бы потянуть за собой. Поэтому я спокойно заявил подошедшему ко мне пацану:

– Тебе-то, что надо? «Карчена» виноват был – я ему поддал. Сейчас вас много на меня одного. Ну ладно – побьёте вы меня, а я потом и Тольку побью, и вас поодиночке выловлю. Не впрягайся в это дело.

– Толька мне сказал, что ты побил его ни за что.

– Врёт он, это наши дела, он виноват, – ответил я.

– Пойдём, мы будем драться один на один, – спокойнее, но в чем-то уже сомневаясь, тихо сказал «Старкиша».

Я пошел. Впереди шел мой противник, вызвавший меня, за ним я, следом остальная группа мальчишек – человека четыре. На улице был снег, зима была на исходе.

Мы вышли из универмага и встали друг против друга. Далеко не пошли, а остановились прямо напротив крыльца, чуть отойдя от него. Я не заметил, как один из пацанов зашёл сзади и присел на четвереньки, оказавшись у подколенок. «Старкише» осталось только чуть толкнуть меня, и я, потеряв равновесие, полетел через присевшего позади пацана. И тут мальчишки разом набросились все на меня, образовав «кучу малу». Я оказался в самом низу, в неудобном положении, подвернув ногу. Навалившаяся эта куча придавила меня к снегу и, неестественно вывернутая нога моя, хрустнула. Я заорал «благим матом», распугав нападавших, которые моментально исчезли. Оставшись один, самостоятельно подняться я не смог. Чуть попытался это сделать, как меня вновь усадила на место острая боль в колене. Похоже, произошел вывих. Минут пять я беспомощно сидел на снегу, пока кто-то из знакомых старших парней не оказал мне помощь, резко дернув за ногу, придерживая за колено. Я резко ойкнул, но стало немного легче. Кое-как доковылял до дому. Матери ничего не рассказывал. Объяснил, что просто поскользнулся и подвернул ногу. Недели две я хромал. И поначалу довольно сильно. «Карчена» дразнил меня, называя «хромой уточкой», знал, что я его в своем положении не догоню, но когда почувствовал, что хромота уменьшилась, стал меньше дразнить, а потом предложил помириться. Я не помню, как закончился наш конфликт, но драки вроде не было. Вскоре его отцу выделили двухкомнатную квартиру напротив нашего дома, и семья Карченцевых переехала на новое место жительства. Теперь они жили рядом с нашим домом, и я стал чаще бывать у них в гостях. Толька держал аквариумных рыбок, и я невольно заинтересовался. Мне и самому, кстати, было интересно узнавать их название, повадки. Присутствовал я не раз и при смене воды в аквариуме, во время которой рыбки аккуратно отлавливались и перемещались в отдельную ёмкость с заранее приготовленной водой. Чистились стеклянные стенки аквариума, подсаживались новые водоросли, и аккуратно, с направлением на внутренние грани, заливалась вода, специально отстоянная не менее трех дней. Затем, после некоторого времени, вновь запускались рыбки. Ни в коем случае нельзя было брать рыбку, которая нечаянно выпала из сачка, руками. Толька наклонялся над ней и осторожно, я бы сказал, очень нежно, брал её губами и переносил в аквариум. Однажды он очень перепугал родителей, вдруг истошно закричав. Родители, напуганные криком, прибежали и долго смеялисть над сыном. Оказывается, Толька, решив поднять упавшую на пол рыбку, сильно втянул лёгкими воздух и проглотил её живьём. Он очень жалел, что в качестве жертвы оказалась недавно приобретённая им золотая рыбка, пара была разрушена, и пришлось невольному виновнику этого разрушенного брака приобретать новую «пассию» для вдовца. Потом Толька говорил, что ему всё ещё кажется, что рыбка шлёпает хвостом в его желудке.

В классе шестом Анатолий увлёкся гимнастикой и стал посещать гимнастическую секцию спортивной железнодорожной школы. На гимнастическом поприще достиг он второго призового места на первенстве города и первого разряда. Собственно говоря, в этом первенстве участвовали в основном спортсмены одной спортивной школы – железнодорожной. Несколько гимнастов городской спортшколы не могли составить им конкуренцию. Всё- таки профессионализм тренера с высокими и вполне заслуженными званиями «Заслуженный тренер СССР» и «Заслуженный мастер спорта СССР», каким был В.А. Порфирьев, значили много. Я часто, как болельщик, посещал тренировки гимнастов, а уж на соревнованиях присутствовал всегда. На одном из них пришлось мне выручать Тольку. Причина банальная и чисто бытовая – забыл белое трико, в котором гимнаст должен выступать. До начала парада, предшествующего соревнованию оставалось немногим более получаса. Толька был в трансе, пришлось выручать. Я побежал к нему домой, как можно быстрее, обратно – уже на пределе сил, но успел вовремя. На этих соревнованиях Толька «завалил» вольные упражнения, приземлившись после завершающего каскада фигур на «пятую точку», но руки гимнаст, как и полагается при завершении выступления, держал в стороны и вверх, что вызвало бурю смеха у болельщиков и судей. Толька был расстроен, но все же сумел занять хоть и не призовое, но почётное пятое место. На следующий год он взял реванш и занял уже второе место.

Отец Тольки хорошо знал радиотехнику. Поэтому, когда в городе благодаря энтузиасту самоучке Хрулёву Н.П., появилось телевидение, дядя Ваня очень скоро приобрёл телевизор и научился ремонтировать. Теперь я стал ещё чаще «пропадать» у Тольки. Вечерами я с удовольствием смотрел телевизор, засиживаясь у них иногда допоздна.

В одном доме с Анатолием проживала семья другого моего одноклассника, Василия Скакуна. С ним я познакомился позже Карчены. Но так как игры наши проходили часто и в их дворе, то Васька естественным образом стал одним из моих близких товарищей. Отец его – дядя Коля – был хорошим мастером, как по дереву, так и по другим строительным работам. Его часто приглашали на различные «шабашки», которые не обходились без выпивки. Лицо его было испещрено различной величины оспинами, но игра на гармошке, песни и озорные частушки, исполняемые в компаниях, делали его очень симпатичным мужиком. Мать Василия, тётя Клава, работала на рынке контролёром и достаточно хорошо разбиралась в качестве товаров и продуктов. Можно сказать, что она была профессионалом в своём деле. Для сына и младшей дочери Ольги покупала добротные и красивые вещи. Василий приобрел от родителей эти положительные качества. Он научился играть на гармошке, потом на баяне, хорошо разбирался в качестве вещей, умел помочь отцу в хозяйственных делах. То есть была в нём этакая хозяйская, «кулацкая», в хорошем понимании этого слова, жилка.

Кличку ему дали «Тёркин». В доме у них стояла модная в послевоенное время, разукрашенная статуэтка солдата Васи Тёркина, играющего на гармошке. Кто-то из гостей-мальчишек сравнил его, когда он как раз играл на гармошке, с этим озорным, весёлым балагуром-солдатом. Так и повелось. Пацаны уже и не называли его по фамилии, а «Тёркин», или, пошли к «Тёркину». Он на это не обижался. Мне очень нравилась, да и сейчас не меньше, игра на гармошке. Несколько песен мы с Васьком разучили и исполняли дуэтом. Я очень завидовал его умению играть на гармошке и баяне, но научиться не пытался. Мне почему-то казалось очень сложным перебирать пальцами двух рук одновременно. Однажды в школе состоялся развлекательный вечер, чем-то напоминающий КВН, который в то время был очень популярен на телевидении. Играли две команды школы, мы уже учились в 7 классе. Результатом встречи была ничья, и для выявления победителя решили дать командам 5 минут для подготовки номеров. Наша команда решила «выдать» частушки в исполнении Васька и моём. Аккомпанировал на баяне «Тёркин» – так объявил наш командный «объявляла». Мы спели несколько смешных, на мотив песни «А у нас во дворе», частушек, после которых Василий завершил:

– Я смотрю ей взад – что за агрегат.

– Я смотрю вперед – смех меня берёт.

– Ча-ча-ча.

– Минус три очка, – был приговор жюри.

С Сашкой Соколовым, которого все звали «Сокол» или «Соколёнок» я познакомился примерно в одно время с Васьком, но сблизился гораздо позднее, в классе седьмом, когда мы с ним оказались вместе в одном пионерском лагере. Я знал его хорошо и раньше, он также как и «Карчена» ходил на секцию гимнастики, но заметных результатов в ней не показал, был середнячком. Мать Сашки работала, как и моя мать, уборщицей. Зарабатывала немного. Отца не было. Мать получала небольшое пособие на трёх детей. Все мальчишки. Сашка был средним. Его отличали такие черты как отчаянность, чувство юмора и фантазия в различных мальчишеских «шкодах».

И Карчена, и Тёркин, и Сокол в разное время прошли знакомство с различными компаниями. Василий, например, хорошо знал хулиганистых, блатных мальчишек из бараков возле ж.д. бани, так как раньше, до получения отцом квартиры, жил в этих деревянных длинных строениях. Сокол тоже был близко знаком со многими крутыми парнями благодаря своему старшему брату Володьке, который слыл отчаянным драчуном, всегда был готов постоять как за себя, так и за своих друзей, не говоря уже о младших братьях. Однажды, когда я пришел к Сашке по каким-то делам, то увидел в коридоре рассыпанную картошку и разбросанные вещи. Как пояснил потом Соколёнок, к Володьке пришли на дом с разборками трое парней. Он разобрался с ними один, одного затолкнул и запер в кладовке, второго вырубил в коридоре, а на третьего, пытавшегося убежать по коридорной лестнице, спустил сверху мешок картошки. Володька был, как я уже говорил, резким. Водил дружбу с такими парнями как Головня, Солик, Фантомас, державшими на станции в то время «мазу». Володька рассказывал нам, младшим, как Солик учил драться Головню. Головёшка знал не понаслышке, как отчаянно дерётся его сверстник Солик, и решил попросить научить его этому. Когда Юрка, так звали Головню, пришел домой к Тольке Солику, тот умывался под рукомойником во дворе. Жил Толька в частном доме.

– Что надо? – серьезно спросил Солик.

– Научи драться, – тоже серьезно попросил Юрка.

– Сейчас, домоюсь, – ответил хозяин.

Домывшись и вытеревшись висевшим на заборе полотенцем, Солик подошел к Головне и произнес:

– Правило первое – бей первым, – с этими словами он сильным ударом отправил Юрку на землю.

– Правило второе – не давай очухаться, – и вновь врезал пытавшемуся подняться Юрке.

– Правило третье – всегда давай сдачи, – продолжил поднявшийся после второго удара Головня, и попытался достать своего учителя.

– Правило четвертое – умей уходить от удара, – заключил Солик.

Эта первая учебная драка сблизила парней. Они поняли свои достоинства и чувство юмора и позднее стали хорошими друзьями, стояли друг за друга горой и заставили себя уважать и бояться. В их компанию вошел и старший Сокол, Володька, который нисколько не уступал им в отчаянности. Они часто вели драки с другими группировками города, которые были известны как «киселёвские», «хуторские», «городские». Наиболее резкие и отчаянные были так называемые «копаевские» - молодые парни, проживающие в кварталах возле городского Дома культуры. С ними часто разбирались «станционские», «серебрянские», дружившие со «станционскими», так как Серебрянка - окраинная улица местности, располагающейся около станции.

Чем занимались мы в это переходное между мальчишеством и юношеством время? Зимой ходили на каток стадиона «Локомотив» или 113 ж.д. школы, где брали напрокат коньки с ботинками, либо приносили с собой свои, у кого они были. Катались с девчонками, озорничали, прыгали с катка в сугробы снега, делая сальто. Набрав как можно большую скорость, мы подбегали к сугробам, образованным снегоуборочными машинами, и в то время, когда носки коньков упирались в сугроб, делали прыжок вверх и вперёд, выполняя сальто. Здесь важно было точно выбрать момент прыжка, если он был выбран точно, то прыжок получался классным. В это время на каток часто приходил со своей компанией и «Голубёнок», который стал одним из станционских «авторитетов». Он за-правлял и на станции, и на стадионе, но нас, подраставших хулиганов, не трогал. Сводили счеты с чужаками и гостями из других районов, зашедшими на стадион.

Запомнился мне один очень ветреный день, в который я пришел на стадион на своих коньках с желанием покататься, но не увидел там ни одного своего знакомого, обещавшего прийти. На катке было лишь четыре девчонки из техникума да два малознакомых парня. С трудом преодолевая сильный ветер, я прорывался на подветренную сторону стадиона, распахивал, как парус, свое пальтишко и несся, подталкиваемый воздушной силой на противоположную сторону катка. Скоро мне это наскучило, так как те усилия, которые я прилагал, чтобы добраться до старта, были очень значительны.

Летом мы тоже часто пропадали на стадионе, играя в баскетбол на площадке, покрытой асфальтом и имеющей два кольца. На футбольном поле играли в «жопки», своеобразную разновидность футбола. Проигравшие становились потом спиной к противнику в ворота всей командой, нагнувшись вперед и выставив свои задницы, в которые выигравшие поочередно старались попасть мячом с расстояния пенальти или ближе. Набегавшись до пота, мы падали или садились тут же на траву и закуривали. Курить меня научил Санька Безхлебнов, который мог обидно подначить и я, чтобы не выглядеть слабаком, кашляя и пуская сопли, начинал помаленьку затягиваться, а потом и курить как все. Поначалу «тибрил» папиросы у зятя, который был в то время заядлым курильщиком и закупал про запас несколько упаковок папирос «Красная звезда». Я иголкой вытаскивал по одной папиросе из пачки, стараясь не вытащить два раза из одной (это сразу было заметно), но однажды все-таки на этом «пролетел» и получил хороших «пилюль» от зятя. После этого я стал брать всю пачку, резонно рассудив, что так бу-дет незаметнее. Прекращал я это делать только тогда, когда запас сокращался до нескольких пачек, изъятие одной из которых становилось заметным. Раза два мы набирали футбольную команду из дворовых мальчишек и выезжали в Синицинский бор, вызывая на поединок команды пионерского лагеря им. Ленина или «Дружба». В этих поединках, конечно же, было желание победить, но одной из причин поездок, наверное, было желание побывать в сосновом бору с прекрасным чистым воздухом. К тому же приезжие команды после игры кормили в столовой, что тоже было немаловажно. Короче, мы ехали, играли, обедали, а потом загорали и купались, и были предоставлены сами себе. В этих поединках моё место было в основном на воротах, хотя принимал участие и в полузащите. Но стоять в воротах у меня получалось все-таки лучше.

После 7-го и 8-го класса выезжал и я отдохнуть в пионерский лагерь. Старались попасть на третий сезон, когда уже поспевали ягоды. Ездили в лагерь мы с Соколом. Тёркин и Карчена ехать не хотели, а нам с Сашкой нравилось. Мы уже были относительно большенькие, попадали в самый старший, первый отряд и, соответственно, главенствовали в лагере. Ходили в походы на вторую сопку, с палатками, с ночёвкой. Брали с собой рыболовные снасти и, спустившись с сопки, у подножия которой протекал, изгибаясь излучиной, Ишим, ловили крупных чебаков. Эти места редко посещались приезжими рыболовами, добраться на транспорте туда было в то время непросто, поэтому рыба там была непуганая. Клевала даже на очень грубо изготовленные снасти. Под сопкой ходили мы с опаской, так как водились там гадюки. Несколько раз ловили их, забивали, снимали шкуру и заполняли ее песком. Потом этими муляжами змей пугали девчонок. Изготавливали эти чучела мальчишки-специалисты, которые не брезговали снимать шкуры. Днём, во время сончаса, убегали из палаты, подложив под простыни вместо своих тел какое-нибудь тряпьё. Уходили на речку и вдоволь купались. Время купания в лагере было ограничено режимом и температурой воды, не соответствующей медицин-ским показаниям. Поэтому нам приходилось применять различные хитрости. В нашем отряде постоянно, потом он даже стал нашим с Соколом близким приятелем, отдыхал на третьем сезоне сын начальника лагеря Витька Булыга. Мать его, Валентина Ивановна Булыгина, была бессменным начальником лагеря на протяжении нескольких лет, а сын приезжал на отдых, на заключительный сезон. Витьку она очень любила и часто снисходительно смотрела на его, мягко выражаясь, шалости. Однажды в сончас, как всегда, мы пошли купаться на Подкову, так называлась старица. Она действительно напоминала подкову, на наружном изгибе которой и располагался пионерский лагерь. На краю лагеря, ограждённого забором, находился лягушатник – сооружение на бочках-понтонах, в котором полагалось купаться малышне. Мы вы-шли за забор, вдоволь наплавались, нанырялись и вдруг увидели идущую к пляжу Валентину Ивановну. Я и Сокол успели выскочить на берег, а Витька Булыга и Ванька Попец оставались на середине водоема. Соколёнок спрятался за сосну, я за кустарник, и наблюдали следующую картину. Ванькина голова, обращённая затылком к подходящей начальнице лагеря, выглядывала из воды и изрыгала жуткую матерщину. Валентина Ивановна увидела в воде рядом с матерщинником своего сына и закричала ему:

– Витя, кто это так грубо купается?

– Мама – это синичинский, – отвечал горячо любимый сынок.

– Плыви скорей на берег, пойдем в лагерь, – после этих слов Витькина мама поспешно удалилась. Мы с Сашкой давились от смеха.

Когда Булыга с Ванькой выплыли на берег, то Попец кое-как откашлялся от воды. От смеха он чуть не захлебнулся. Оказывается, Витька, когда увидел мать, приказал ему не поворачиваться к ней лицом и погромче материться, что Ванька и выполнил. Потом мы смеялись всем отрядом, удивляясь находчивости Булыги. Его выдумки граничили порой с шизофреническими. Что стоит, например, такая. Позднее, уже в городе, а мы с «Соколом» продолжали поддерживать товарищеские отношения с Булыгой. Я, зная, что Соколёнок собирается к Витьке, тоже пошёл к нему. Частный дом, в котором проживал Витька, находился в районе гостиницы, и мы с друзьями нередко бывали в нем. Я уже почти дошел до Булыгинского жилища, как увидел бегущих навстречу мне Сашку и Витьку. Лицо Булыги было в чем-то красном – похоже, в крови. Сашка Соколёнок бежал, захлебываясь от смеха. Он кое-как просипел мне:

– Бежим быстрее с нами.

За ними гналась Витькина бабка с метлой. Пришлось мне присоединяться. Когда мы завернули за угол, и они отдышались, Сокол рассказал, что произошло. Оказывается перед самым Сашкиным приходом, Булыга решил выпросить у бабушки денег на пиво:

– Бабуль, дай трёшник, – попросил он.

– Обойдешься, – отмахнулась бабулька.

– Баб, дай денег, а не то застрелюсь, – продолжал Витька.

– Я те застрелюсь, стреляка, – заворчала та.

– Ну, смотри. Не дашь? – С этими словами «вымогатель» взял из сеней одностволку-обрез и, не дав бабке опомниться, сделал вид, что поднес ствол к виску, перед этим загнав холостой, заряженный лишь капсюлем патрон. Бабка не успела вымолвить ни слова, как прозвучал выстрел. Витька, схватившись за голову рукой (которую перед тем вымазал красной краской), упал навзничь на землю и, подрыгав для верности ногами, как бы в агонии, затих. В это время и зашел во двор Сокол. Он увидел замершую, с открытым ртом бабушку, лежавшего на земле с окровавленной мордой Витьку, и тоже обомлел. Немая сцена длилась несколько секунд. И Сокол, и бабуля стояли, не зная, что делать. Витька, слыша, а вернее ничего не слыша, ни криков, ни причитаний, решил посмотреть, что же происходит, и приоткрыл один глаз. Соколёнок, видя как «покойник» хлопает выцветшим веком, понял все. У бабульки еще было какое-то замешательство, которое тут же прошло, потому что она схватила первое, что ей подвернулось под руку, – метлу, и кинулась с ней на внука. Пришлось «самострелу» утекать от скорой на руку бабульки, прихватив с собой товарища. Вот такой был Витька Булыга.

Забегая вперёд, можно сказать, что будучи уже взрослым парнем, уехал он на север. По слухам, на чем-то, кажется на драке, погорел. После срока ненадолго появился в Ишиме. Знакомые говорили, что «крыша» у него была «съехавшая». А может, они Булыгу просто плохо понимали? Сейчас я о нём не знаю ничего.

В пионерском лагере я влюбился во второй раз. Вечерами все отряды ходили в кино, после которого младшие отправлялись спать, а старшие продолжали веселиться на танцах. Там же воспитатели пытались проводить такие игры как «ручеёк», «найди пару» и т.д. И тут я почувствовал, что на меня обратили внимание: моя одноклассница Танька Дюкова, к которой я раньше был равнодушен, так как она была какой-то нескладной, с мальчишеской фигурой. Вдруг она стала приглашать меня на «белый» танец, чаще других выбирать в "ручейке". Танцевать я не умел, и Танька взялась за мое обучение.

– И раз, и два, – командовала она, показывая мне, как нужно двигаться в танго.

Я наступал ей на ноги, но девчонка оказалась упорной, и постепенно я постигал танцевальное искусство. Теперь я уже выискивал её глазами среди группы девчонок, и сам приглашал на танец. Теперь она не казалась мне такой нескладной, да Таня и на самом деле уже становилась девушкой. Я вдруг обратил внимание, что у неё есть и талия, и грудь, и бёдра. Просто я раньше этого не замечал. Пахло от неё чем-то женским, дурманящим сознание. Я стал думать о ней всё чаще и чаще, и понял, что влюбляюсь. Теперь, прогуливаясь с девчонками по лагерю или по бору, я старался быть ближе к Тане, привлечь её внимание. Однажды мы всем отрядом (мальчишки и девчонки) убежали после отбоя из лагеря и гуляли по ночному сосновому бору. Только что прошла гроза – воздух был наполнен свежестью и сосновым дыханием. Мальчишки разобрались с девчонками по парам и брели, стараясь меньше разговаривать, чтобы не нарушить ночной тишины. Я шел рядом с Таней, вдыхая её аромат, перемешанный с сосновым лесным воздухом. Вокруг было тихо и спокойно. Спали птицы и сосны, лишь светились звезды на небе и в моей влюблённой душе.

Вскоре после приезда из лагеря пошли в школу – в восьмой класс, завершающий восьмилетнее обучение. После сдачи экзаменов должны были получить свидетельство о восьмилетнем образовании, и учителя всячески настраивали нас на серьезное отношение к учебе с самого начала. К нам в класс пришла новая классная руководительница – Нина Николаевна – преподаватель математики. Свой предмет она знала хорошо, но объясняла непонятно. Сама чувствовала это, злилась на себя и на нас, но лучше преподавать не могла. До этого – в пятом и шестом классах - у нас была классная руководительница, преподаватель немецкого языка – немка Эмма Христиановна Эльзессер. Строгая, но очень добрая, женщина. Говорила она с немецким акцентом, предмет свой знала и преподавала его хорошо. Если кто и плохо знал немецкий – то только из-за своей лени, плохого изучения словаря. У меня этот предмет шел неплохо, однако в то время я был шалопай, хоть и не без способностей. Однажды за какую-то провинность Эмма Христиановна забрала у меня портфель и заявила, что пока я не приведу в школу мать, портфель не получу. Матери я рассказать не мог, так как она в это время была больна. Находилась она дома, на амбулаторном режиме, и расстраивать ее не хотелось. Я догадывался, что если не приведу мать в школу, то классный руководитель сама придёт к нам домой. Поэтому я устроил засаду. Спрятавшись в кустах около тротуара, ведущего из школы, ждал Эмму Христиановну. Она была уже пожилая, через год собиралась на пенсию, и было жалко пугать её, но не мог я допустить Эмму до матери. И вот учительница появилась. Она, не спеша, шла, держа в одной руке свою сумку, а в другой - мой портфель. Ясно было, что направлялась Эмма ко мне домой. Когда она поравнялась с местом моей засады, я выскочил из кустов и молча схватил свой портфель. Не ожидавшая такого внезапного нападения, учительница обомлела, но ручку портфеля не выпустила. Продолжалась молчаливая борьба – я рвал из её рук портфель – учительница сопротивлялась – не давала. Наконец, из послед-них сил рванул его, ручка осталась у Эммы в руках, а я со своей добычей упал на асфальт, но быстро вскочил и кинулся наутёк. Хотя нападал я на учительницу с низко наклонённой головой, но прекрасно понимал, что она меня узнала. Кто еще мог отбирать у неё портфель? Только его хозяин. Запыхавшись, прибежал домой, запер дверь на ключ, вытащил его из скважины и прильнул к окну, спрятавшись за штору. Я наблюдал, как классная руководительница направилась по тропинке, ведущей к нашему дому. Шла, наклонив голову, о чем-то думая. Не дойдя до нашего двора, посмотрела на окна второго этажа, вздохнула, улыбнулась и повернула назад. В то время я не задумывался, почему классная не пошла к нам домой. На следующий день Эмма Христиановна пригласила меня на откровенную, доверительную беседу. Разговор вышел душевный, я почувствовал, что учительница догадалась, что неспроста ученик подкарауливал ее и совершил столь отчаянный проступок. На это его могло толкнуть не хулиганство, а что-то другое.

Дата добавления: 2015-08-05