Й Белорусский 3 страница

— Вроде работает.

— Выходи вперед, бери курс на аэродром, я при­крою.

— А фотографирование?

— Какое еще фотографирование?! — кричу я. Неуж­то не понимает, что, оставь я его на минуту одного, все будет тут же кончено... Их семь штук крутятся вокруг нас, выжидая удобного момента. Сухоруков выходит вперед. Но что я вижу! На его самолете почти не оста­лось обшивки. Как только в воздухе держится?! Решаю не говорить ему об этом — плоскости он и сам видит, а назад, на фюзеляж, может, не станет оглядываться, не то — душа замрет... Нарочито бодро говорю:

— Коля, осматривай переднюю полусферу, а я — заднюю, идем домой. Снижайся. Неман держи по пра­вому борту.

А сам как повернулся лицом назад, так и лечу — жду атаки. И вот они! Заходят сзади сверху. Четыре. Всё! Сопровождение Сухорукова придется прервать, иначе нам обоим крышка. Принимаю бой!

— Коля, снижайся до бреющего, иди на точку. Счастливо тебе, друг... И спасибо за все!

Почему-то вырвались именно эти прощальные сло­ва... До сих пор корю себя за слабость, за потерю веры в благополучный исход поединка. Но что было, то бы­ло — сам не знаю, почему сказал так.

Умышленно задержался с разворотом, чтобы Николай ушел от меня как можно дальше, и резко развернул «як» навстречу врагу. У меня 37-миллиметровая пушка, я могу открыть эффективный огонь раньше, чем «фокке-вульфы», и это обязательно надо использовать, а там по ходу боя будет видно, что делать дальше. Идем в лобовую. Впереди внизу ярко светит заходящее солнце, четыре вражеские машины несутся мне навстречу почти фронтом, но ближайшую все же выделяю. Доворачиваю самолет и, экономя снаряды (бой еще впереди!), даю короткую очередь. Ага! «Фоккеры», не открывая огня, взмывают вверх, разворачиваются для новой атаки. Но мне ни к чему доставлять им удовольствие расправить­ся с советским разведчиком. Пикирую в направлении аэродрома, и в голове созревает дерзкий план — пройти над ним на бреющем, разведать хотя бы визуально. Это было бы здорово — все же обхитрить их и выполнить главную задачу, которая, несмотря ни на что, не выхо­дит из головы. Увы, моим честолюбивым замыслам не суждено было сбыться, хотя я и увидел аэродром и да­же взлетающую с него пару истребителей. В хвосте у меня совершенно неожиданно оказалась еще одна чет­верка «фокке-вульфов». Откуда? Ведь их оставалось семь. Тройка, вижу, пошла на посадку, должно быть, кончилось горючее, четверка, покоторой я стрелял, не могла настигнуть меня: ей надо еще развернуться... Значит, в воздухе третье звено? Ничего себе! И еще па­ра взлетает. Надо уходить. Но как? Их здесь полнеба, а я один. Выждав нужный момент, повторяю против атакующей четверки «кошачий» выпад: резко заворачи­ваюсь в лоб и «ощетиниваюсь» — открываю огонь. Оче­редь выпустил совсем коротенькую, из двух снарядов (экономлю!), однако снова помогло—и эта четверка взмыла вверх: все же боятся они нашей «тридцатьсемерки!» Непрестанно кручу головой, осматриваюсь за­гнанным зверем, готовый броситься на каждого, кто по­смеет приблизиться. Но как долго это может продол­жаться? Со снижением пытаюсь оторваться от пресле­дователей. Впереди — солнце, а мне надо — от него. Ку­да развернуться? Влево? Там, чуть выше,— четверка. Справа — тоже. Похоже, все?.. И что еще придумали — атакуют растянутым по фронту строем: куда ни раз­вернись — нарвешься на огонь. Единственный выход ви­жу в полете на малой высоте. Тут мой «як» превосхо­дит ФВ-190 по всем параметрам. Бросаю самолет вниз, четверка увязывается следом. На пикировании могут догнать... Вывожу, закручиваю крутую спираль, все вре­мя уменьшая радиус,— тут я могу и в хвост кому-ни­будь зайти! Было бы здорово — свалить еще одного, но не дают, атакуют со всех сторон, неуверенно, правда, видно, на малых высотах не привыкли драться, но ле­зут отовсюду. И снарядов не жалеют. Огненные трассы все время мелькают перед глазами. Кручусь, как могу, иногда даже удается пугнуть то одного, то другого ог­нем, но силы слишком неравные — близко не дают по­дойти. Тут уж не до стрельбы с точным прицеливанием, тут другая задача — как бы переместиться поближе к нашей территории, ведь скоро топливные баки опусте­ют, и тогда мой славный пилотажный «як» сразу поте­ряет все свои преимущества...

Постепенно спускаюсь ниже. Где точно нахожусь — не знаю, что подо мной — не ведаю; единственное, что хорошо помню,— я за линией фронта. И лететь мне — от солнца: наши там. На приборы некогда взглянуть. Компас сейчас ничего не покажет: от сильного враще­ния самолета вокруг всех трех осей картушка раскрути­лась, забилась в угол, перекосилась, так что на ее успокоение нужна целая минута времени, а для меня сейчас минута — целая вечность. Внизу — лес, поляны, просеки. Одна вытянулась прямо по курсу. Ныряю в этот узенький желобок и иду ниже верхушек деревьев. Хоть сбоку меня не возьмут. Но тут доходит: могут рас­стрелять сверху — по прямой лететь опасно, им легче целиться. Выскакиваю из своего «укрытия»; мне на­встречу поднимается завеса из трассирующих снарядов и пуль. Бьют зенитчики. Бросаю взгляд на землю — аэродром! Немокшты!!! Вот, оказывается, куда меня за­гнали. У меня совершенно не было возможности вести ориентировку — все время уходил из-под атак, сморг­нуть было некогда...

С аэродрома взлетают два истребителя, вижу два веретена пыли и на остриях этих гигантских веретен — «фоккеры». В добрые времена я не упустил бы такого прекрасного случая — догнать взлетевшие самолеты и легко сбить ведомого, а то и ведущего. Но сейчас не до этого. В последний раз бросаю взгляд на стоянки само­летов — хоть бы что-нибудь запомнить —и, прижав­шись к самой земле, разворачиваюсь на восток. Нужно спешить. Топливо на исходе. Бензиномер показывает нуль. А когда именно стрелка уперлась в черту — не знаю. Чувствую, как спина в который раз покрывается холодной влагой. Еще не хватало упасть тут... Жму над самыми верхушками деревьев в сторону, противополож­ную закату. На такой высоте очень трудно оглядыва­ться назад. Одно неверное движение рулями управле­ния— и конец... А надо, «фокке-вульфы» не отстают. Более того, одна из четверок обошла меня слева и вырвалась вперед, пытаясь отрезать путь к отступле­нию. Делаю несколько обманных «змеек», ухожу чуть вправо, все время пробиваясь на восток. Уже совсем не­далеко от линии фронта снова пришлось развернуться в лоб атакующей паре. Нажал на гашетку огня — стрельбы нет: боезапас израсходован. Расстроенный, крутанул «як» вокруг хвоста и пошел над самой землей, маневрируя в горизонтальной плоскости с предельными перегрузками.

«Милый, выдержи еще немного, еще чуть-чуть...» — умолял я свой «як». И он выдержал. Под крылом пока­зался Неман. Я развернулся над водой, укрылся от пре­следователей приподнятым берегом и пошел так низко, что, казалось, лопасти винта касаются воды. С опаской оглянулся назад—никого. Не верилось, что оторвался, наконец, от бесконечной погони. Под крылом замелька­ли траншеи. Вдогонку полетели беспорядочные трассы пуль. Прекрасно! Значит, прошел передовую. На ско­рости трудно определить, кто под тобой, замечаешь ма­шины, повозки, но все мелькает в глазах, и нет уверен­ности, что ты уже над своей территорией. Надо чуть подняться — страшно устал идти на предельно малой высоте. Взмываю, смотрю на землю. Родные мои! Ясно вижу звезды на танках, хотя уже наступили сумерки.

Начинаю оживать, приходить в себя. Даже радио­голоса стал различать. Там, над Немокштами, в этой небесной клетке с хищными зверями, я полностью от­ключился от мира — ничего не слышал, ничего не ви­дел, кроме атакующих самолетов, а тут вдруг различаю в эфире мой позывной. Разыскивают... Меня разыски­вают. Наши! Вздохнул на полные легкие. Ф-у-у!

— Я — «Скворец-100»,— говорю совершенно чужим, неузнаваемым голосом.— Я — «сотый», подхожу к вам...

Услышали меня или нет? Надо повторить. Все же беспокоятся люди.

— Я — «сотый», подхожу к вам. На сердце — радость, в душе — песня. Вот только — что с Сухоруковым? Не вытерпел, запросил:

— Как «сто первый»? Сел?

— Все нормально...

Это когда я уже приземлился, узнал, что не все нор­мально. Но вначале мне этого не сказали, зачем беспо­коить? А с Николаем произошло вот что. Когда он по­дошел к аэродрому и доложил, что сорвало обшивку, его попросили пройти над стартом, показать. Увидели его «машину», похожую на первые допотопные самоле­ты из одних расчалок и растяжек, посоветовали отойти от аэродрома и прыгнуть с парашютом. Но он отказал­ся. Зашел на посадку на увеличенной скорости, чтобы машина не свалилась преждевременно, подвел «як» к земле, выдержал его на высоте 20—25 сантиметров и убрал газ. Самолет плюхнулся на грунт и весь разру­шился. Николай легко отделался — рассек губу, да нос его курносый еще больше задрался в буквальном смыс­ле слова, отчего ему пришлось долго отбиваться от без­злобных шуток по этому поводу. Сухорукое рассказал майору Попову, как его атаковали, причем брал всю вину на себя, мол, обязан был прикрыть командира, от­бить атаку четверки вражеских истребителей... Его успокаивали, но он переживал, что из-за его нерасто­ропности погиб комэск...

Когда я зарулил на стоянку, его не было, увезли в санчасть. Ко мне кинулся Костя Мотыгин. Лицо его сияло. Он снимал с меня парашют, бегал вокруг, ра­достно тараторил что-то, а я думал, как же прекрасно, когда тебя ждут на аэродроме вот такие хорошие, доб­рые люди, настоящие друзья!

Подъехал командир полка, я доложил ему о том, что произошло. Думал, получу нахлобучку: ведь фото­графий не привез, только мельком видел стоянки, даже точное количество самолетов не смог определить...

— Да брось ты в самом деле,— махнул рукой Иван Феоктистович,— как же ты мог их сосчитать, если они все дрались с тобой над аэродромом. Я очень рад, что ты живым вернулся! — Он посмотрел вдруг на крыло моего «яка», поднял брови: — А это что?

В левой плоскости мы увидели несколько вмятин, даже пробоин, в которых торчали березовые ветки. Я С удивлением рассматривал свои «трофеи» (где, когда их подцепил, хоть убей, не мог вспомнить), и снова в глазах вставала картина боя. «Да-а-а,— подумал,— Костя недаром перед полетом в минор ударился, почувство­вал, что не сладко нам придется»...

— Товарищ командир,— подошел легкий на помин Костя,— жаль, что вы перед полетом не взвесились, вот у нас тут весы трофейные... Интересно, сколько сбро­сили?

— Действительно, жаль,— согласился я.

У нас практиковали такой эксперимент, и бывало, что после получасового полета и схватки с истребителя­ми противника летчики теряли до двух-трех килограм­мов. «Вот бы спортсменам для сбрасывания веса взять такой метод на вооружение!» — смеялись.

Из оперативной сводки 812-го иап:

«...в 20.10 пара — ведущий старший лейтенант Федо­ров — вылетела на разведку аэродрома Немокшты. Аэро­дром прикрывался самолетами ФВ-190. Над аэродромом пара старшего лейтенанта Федорова была связана боем 8 ФВ-190, в это время с аэродрома взлетело еще 6 ФВ-190. В начале боя был значительно поврежден са­молет ведомого, младшего лейтенанта Сухорукова. При посадке на аэродроме на фюзеляж самолет разбит и ремонту не подлежит. Старший лейтенант Федоров 20-25 минут на высоте 10-50 метров отбивал атаки истре­бителей противника, сбив при этом один ФВ-190».

Противник предпринял контрудар на шяуляйском направлении. По немецким танковым колоннам непре­рывно наносили удары наши штурмовики и пикирующие бомбардировщики. Истребители прикрывали их, сами штурмовали аэродромы, живую силу и технику врага, вели воздушные бои.

19 августа 1944 года наш полк перебазировался на аэродром Средники. Нам поставили задачу — прикры­вать действия 307-й и 308-й штурмовых авиационных дивизий, действовавших западнее Шяуляя, где два дня назад немецко-фашистские войска, прорвав нашу обо­рону, устремились к городу.

В этих кровопролитных оборонительных боях плечом к плечу с другими соединениями стояла насмерть и 16-я Литовская стрелковая дивизия под командованием генерал-майора В. А. Карвялиса. Воины дивизии про­явили массовый героизм, отразили многочисленные ата­ки врага, с честью выполнили приказ командования фронтом — не допустить фашистов в город. Исключи­тельно смело и мужественно вела себя в этих боях слав­ная дочь литовского народа пулеметчица Дануте Стане-лене, ставшая впоследствии полным кавалером ордена Славы.

В районе действий наших штурмовиков и бомбар­дировщиков истребительная авиация противника прояв­ляла большую активность. «Мессершмитты» и «фокке-вульфы» не давали «илам», «петляковым», «туполевым» возможности работать, стаями набрасывались на них, атаковали, сбивали, делали все для того, чтобы поддер­жать свои войска. На этот участок фронта, где немецкое командование добилось определенного успеха, были пе­реброшены авиационные части и подразделения из дру­гих мест.

Мы знали о сложившейся обстановке из докладов командира полка, начальника штаба, замполита. Но когда поднялись в воздух, ощутили все это на себе. Ни один вылет на сопровождение не проходил без схваток с истребителями противника. Причем дрались не только над полем боя, но порой и сразу же после взлета.

Вечером 20 августа 1944 года, после ужина, коман­дир собрал руководящий состав эскадрилий.

— Ваши впечатления от воздушных боев?

Мы вначале не поняли, чего от нас хочет комполка.

— Какие особенности вы заметили по сравнению с прошлыми боями? — уточнил он. Вот теперь все стало ясно, и мы наперебой начали высказывать свои «впечат­ления»: немцы обнаглели, их несметно много, дерутся отчаянно. Храбрее, что ли, стали?

— Не храбрее,— разъяснил командир,— деваться им некуда. За спиной — Германия. Отчаянность естествен­на — пан или пропал. Много — потому что советско-гер­манский фронт сократился. А дальше их будет еще больше по той причине, что оборонять им придется все­го один пятачок — Берлин.— Майор, довольный тем, что сумел так просто и доходчиво расставить все на свои места, заключил: — На сопровождение групп штурмови­ков будем ходить целыми эскадрильями; боевой поря­док — этажерка, двойное прикрытие. Кроме того, ве­дущие групп, да и все летчики должны лично познакомиться с командирами штурмовых эскадрилий, такая взаимосвязь необходима. Вот увидите, еще лучше буде­те драться.

И действительно, когда прикрываешь группу штурмо­виков, ведомую знакомым тебе человеком, готов на все, на любой риск, лишь бы не подпустить истребителей про­тивника к «илам». График сопровождения составлялся так, чтобы каждый комэск прикрывал «свою» группу. Подлетая к штурмовикам в назначенном районе, мы приветствовали их качанием крыльев, они узнавали нас по номерам на фюзеляжах, по многочисленным «побед­ным» звездам, а их на самолетах командиров эскадри­лий и заместителей было уже немало. «Илы» шли на цель, мы занимали место в боевом порядке сопровожде­ния, и начиналась работа...

Первым в полку на сопровождение штурмовиков под Шяуляем взлетел капитан Тищенко со своей эскадри­льей. «Илы» наносили удар по колонне вражеских тан­ков юго-западнее Шяуляя. Боевой порядок группы включал 10 Як-1 и состоял из двух звеньев (ведущие старшие лейтенанты Мартыненко, Кузнецов) и пары ка­питана Тищенко, которая шла выше и прикрывала зве­нья от неожиданных атак истребителей противника» осо­бенно «охотников», активно действовавших на нашем участке фронта.

При подходе к намеченной цели на звено Мартынен­ко напали четыре ФВ-190. Летчики своевременно обна­ружили «фоккеров», отразили атаку и завязали бой. Ти­щенко своей парой перешел на место звена прикрытия, штурмовики спокойно продолжали работу. Танковая колонна фашистов несла большие потери, на дороге появились многочисленные очаги пожаров. Все шло сво­им чередом. Но вот Тищенко услышал по радио, что на помощь «фокке-вульфам», которые ведут бой со зве­ном, подошли два «мессершмитта».

— Как там у тебя? — спросил он Мартыненко.

— Держусь нормально,— ответил тот.

— Сейчас «горбатые» закончат утюжить, помогу,— пообещал Тищенко, но выполнить обещание не смог: только штурмовики закончили работу и перешли линию фронта, на его пару навалилась четверка ФВ-190. Ти­щенко сумел уйти от прицельной очереди, ведомый его тоже не пострадал, но они оказались разъединенными. А «фоккеры», имея преимущество в скорости и высоте, развернулись для новой атаки. Тищенко увидел своего ведомого, быстро подошел к нему, вышел вперед, вос­становил боевую пару. Используя преимущества «яка» на малых высотах, он постепенно выравнял тактическое положение и уже готов был сразить ФВ-190, но внезап­но на него напала еще одна пара истребителей. Это бы­ли Ме-109. Кинжальная очередь прошила самолет Тищенко. «Як» перестал слушаться рулей — педали дви­гались свободно, без привычной нагрузки, руль поворо­та не действовал. Видно, перебило трос.

— Ч-черт! — выругался Александр. Осмотрелся — ведомого нет. Шесть истребителей на одного подбитого! Маневрируя одними элеронами влево-вправо, Тищенко тщетно пытался уклониться от пуль. Они горохом моло­тили по фюзеляжу, плоскостям...

Как долго удалось бы Александру продержаться в воздухе, никто не знает. Может быть, минуту, две? А возможно, всего несколько секунд? Но — бывает в жизни такое! — на пересекающихся с ним курсах воз­вращались с боевого задания штурмовики, которых прикрывала наша вторая эскадрилья. Группу из восьми Як-1 вел командир полка И. Ф. Попов. Мы с Колей Сухоруковым шли выше, оберегая весь боевой порядок от внезапных атак вражеских истребителей.

В нашем полку, как и повсюду в авиации, действовал неписаный закон: внимательно вслушиваться в эфир, следить за воздушной обстановкой не только визуально, а и на слух. Так вот в тот момент сквозь какие-то ра­диоразговоры я отчетливо услышал обрывок фразы: «...дбит, иду без напарника». Знакомый голос резанул слух. Саша Тищенко! Я быстро передал об услышанном командиру полка. Он, оказывается, тоже обратил вни­мание на зов о помощи, запретил все разговоры на на­шей волне, спросил у Тищенко:

— Где ты, что с самолетом?

Тищенко ответил, и по его тону мы поняли — туго. Стали осматривать воздушное пространство, но одиноч­ного «яка» нигде не было. Первому повезло мне. Я уви­дел пару «мессершмиттов», заходящую на беспомощно­го Александра в очередную атаку.

— 80-й, сзади два «худых»! Берегись! — крикнул боевому товарищу; затем доложил командиру полка, что вижу подбитый «як», и попросил разрешения оставить строй, помочь Тищенко. Попов, конечно же, раз­решил.

— «Сотый»,— добавил он,— проводишь его до по­садки.

Выполнив левый разворот с небольшим набором вы­соты, чтобы не потерять из поля зрения «мессершмитты» и «як», я дал полный газ и, убедившись, что Коля Сухоруков идет за мной, с небольшим «прижимом», раз­гоняя скорость, пошел на выручку к Александру.

— Саша,— предупредил его,— я — «сотый», атакую худых сзади сверху, держись...

— Слышу, понял! — обрадованно ответил Тищен­ко.— Самолет плохо управляется. Прикроешь до по­садки?

— А то как жа! — нарочито весело ответил я.— Сделам!

Немецкие истребители шли вытянутым в длину пе­ленгом, чтобы можно было вести огонь поочередно. Так они, да порой и мы тоже, поступали, когда надо было потренировать новичка-ведомого в боевой стрельбе по реальной цели. Может быть, и на этот раз они «учи­лись». А почему бы и нет? Подбитый самолет — это ведь настоящая мишень: спокойно подходи, целься и бей. Мне кажется, так оно и было, иначе невозможно объ­яснить столь удивительное везение Тищенко: так дол­го продержаться?..

Я пустил в ведомого короткую очередь. «Мессер» вздрогнул, качнулся и, накренившись, пошел влево со снижением. Видимо, нужно было прицелиться получше и очередь дать посолиднее, чтобы сбить его наверняка, но не до этого было: ведущий уже выходил на дистан­цию открытия огня. Я вынес прицел с некоторым упре­ждением и нажал на гашетку. Жало трассирующих пуль и снарядов протянулось между самолетами. Не­мецкий летчик резко вывел машину из атаки влево вверх. Так хотелось пойти за ним — запас скорости по­зволял,— но я сдержался: впереди «ковылял» самолет моего друга, и в ту минуту никакая, самая соблазни­тельная, цель не могла отвлечь меня от его сопровож­дения.

Подошли к аэродрому Шяуляй. Тищенко решил са­диться на него, так как до нашего могло не хватить горючего — бензиномер давно показывал нуль. Мы с Сухоруковым стали в круг, осмотрелись. Тищенко зашел на полосу, но почему-то не выпустил шасси. Коля Сухоруков первый заметил, закричал:

— 80-й, шасси!

— Не выходит,— передал Тищенко,— буду садиться на грунт.

Мы кружились над аэродромом, пока «як» не при­землился. Убедившись, что Тищенко жив-здоров (он вылез из кабины, помахал нам шлемофоном), мы сделали над ним прощальный круг и взяли курс домой.

— С того света...— не выдержав, передал мне Коля.

— Да-а,— согласился я,— но не будем отвлекаться, смотри за воздухом!

А у самого тоже не выходило из головы — как же это страшно, когда ты подбит, безоружен, а их не­сколько... Смерть! О том, что немецкие летчики могли зажать в «клещи» и привести Тищенко на свой аэро­дром, я ни разу даже не подумал, потому что такого просто не могло быть. Уверен — любой летчик нашего полка, дивизии, корпуса, оказавшись в таком положе­нии, скорее погиб бы, пошел на таран, спикировал до самой земли, что угодно, но только не плен! И вообще, оглядываясь на четыре года войны, я не припоминаю такого случая, чтобы кто-то из наших летчиков добро­вольно перелетел «туда». Возможно, я не располагаю всей информацией, но никто из авиаторов, которых я знаю, такого не помнит. А это о многом говорит!

В тот напряженный боевой день не все летчики пол­ка возвратились домой. Не дождались мы пилота нашей эскадрильи младшего лейтенанта Алексея Андреевича Андрианова, прекрасного человека, настоящего истре­бителя, надежного боевого товарища. Он был москвич. Высокий, стройный, спокойный, добрый. Грустно было думать, что мы никогда больше не увидим его по-детски чистой улыбки, не услышим мягкого голоса. Бывало, скажет кто-нибудь просто так, для розыгрыша: «Леша, как тебе не стыдно!» — и он тут же зальется краской, смутится, посмотрит на всех виновато-вопросительно: «Что я натворил?», и только когда увидит добрые улыб­ки на лицах товарищей, сам улыбнется: «А ну вас!»

...Погиб он геройски. Группа истребителей прикры­вала 17 «илов», которые штурмовали танки и автома­шины противника в районе Чирвины, Мякштайцы. При отходе от цели «илы» несколько раз подвергались на­падению истребителей, но наше прикрытие каждый раз связывало их боем и дало возможность штурмовикам благополучно вернуться домой. Андрианов дрался само­отверженно, но попал под сильный огонь «фокке-вульфа» и был сбит. Он упал вместе с самолетом в озеро Ракиево, южнее Шяуляя...

Мы продолжали боевую работу. Видели, как «ильюшины» и «петляковы» штурмуют колонны противника, иногда сами подключались к ним, но наша тридцати­семимиллиметровая пушка все же оставалась авиацион­ной, а не противотанковой, хотя с крутого пикирова­ния и мы могли уничтожать бронированные машины. Вот если бы нам сорокапятки! И тут помог случай.

20 августа в 274-м истребительном авиационном пол­ку братской дивизии нашего корпуса произошел казус. Самолеты Як-9К, вооруженные 45-миллиметровой пуш­кой, проходили фронтовые испытания и не были приня­ты на вооружение из-за конструктивных неполадок в новой пушке. Когда нам зачитали шифрограмму, мы задумались. А не попросить ли командование корпуса, чтобы нам, в порядке эксперимента, передали четыре Як-9К? Командир полка поддержал идею, обещал «вы­бить» четыре новых самолета для 2-й эскадрильи. У нас в полку были прекрасные специалисты по вооружению, и мы надеялись, что сами разберемся в этих конструк­тивных неполадках. А завод пусть дорабатывает. Это его дело...

На следующий день я узнал, что комдив разрешил мне лично обратиться к командиру корпуса. Иван Феоктистович попросил меня хорошенько обосновать столь необычную просьбу, прежде чем предстать перед Савиц­ким, который любил трезвый расчет и не терпел про­жектерства и хвастовства. Командир корпуса был бо­лен, но принял меня и внимательно выслушал. Я изло­жил Евгению Яковлевичу свои замыслы, упирал на то, что из такой пушки мы научимся всерьез бить брониро­ванные наземные цели, а это в ближайшем будущем, а именно при штурме Берлина, может здорово приго­диться. При этих словах Савицкий улыбнулся, покачал головой:

— Ну и хитер же ты, Федоров. Даже «высокую по­литику» используешь, чтобы уговорить меня. А уговари­вать-то как раз и не надо: помнишь, как я учил вас уничтожать танки с отвесного пикирования? Я давно мечтаю о мощной пушке! Так что бери, пробуй, но не только но танкам. Ты — истребитель, и надо в первую очередь проверить пушку по воздушным целям. От одно­го попадания таким снарядом самолет развалится на части. Только вот как с маневренностью? Проверьте, испытайте — пушка тяжелая, учитывайте это в бою с маневренным противником, не допустите ненужных по­терь, чтобы эксперимент не вышел нам боком.

Так и сказал — «нам», и я почувствовал, как высо­ка моя ответственность за начатое дело. Поблагодарил генерала, пожелал ему быстрейшего выздоровления и полетел в полк. А 22 августа четыре Як-9К мягко при­землились на нашем аэродроме.

23 августа мне снова пришлось лететь на аэродром Каунас, где размещался штаб корпуса. Командующий воздушной армией генерал Т.Т. Хрюкин проводил сове­щание по итогам боевых действий авиации в Белорус­ской стратегической операции. Здесь я впервые встре­тился с летчиками знаменитого полка «Нормандия — Неман». Французы понравились. Веселые, остроумные, темпераментные и, конечно же, галантные кавалеры. На изящные комплименты, которыми они награждали хорошеньких официанток в столовой, никак нельзя было обижаться. Я, помнится, даже позавидовал им: мы не всегда бываем такими рыцарями по отношению к на­шим славным девчатам. Встречались и обидчики — чего тут скрывать...

На совещании, которое было очень представитель­ным (присутствовал весь командный состав армии — от командира эскадрильи и выше), речь шла о дальней­шем совершенствовании управления боем по радио с земли и воздуха. После обеда все разлетелись на своих машинах по полкам и эскадрильям, а нам с Николаем Сухоруковым приказали лететь не домой, а на аэро­дром Буды, где размещался штаб нашей 265-й истреби­тельной авиационной дивизии. Какое нам предстояло выполнять задание — никто не сказал, и это интриго­вало.

...Командир дивизии развернул полетную карту и указал на район, расположенный на правом берегу Не­мана.

— Вот здесь,— он взял в руку синий карандаш, по­смотрел на него, положил на стол, взял черный, каким обозначается на картах артиллерия (я обратил внимание: полковник Карягин даже в беседе не мог показы­вать на карте наши войска синим карандашом — так въелась в него привычка обозначать синим противни­ка),— вот в этом районе сосредоточена наша тяжелая артиллерия резерва Верховного Главнокомандования. Хорошо замаскированная, даже прикрывающим ее зе­нитчикам стрелять по самолетам пока запрещено, чтобы не обнаружить себя. Но немцы что-то пронюхали. Еже­дневно по два-три раза над районом появляются Фокке-Вульфы-190 явно с разведывательной Целью. К нам приезжали артиллеристы, просили отучить фашистов безнаказанно летать над расположением дивизионов и полков. Задача непростая. Дело в том, что самолеты противника находятся над объектами разведки очень мало, как правило, делают всего один заход и быстро скрываются. Думаю, надо устроить засаду. И вылетать на перехват разведчиков по-зрячему. Площадку артил­леристы указали. Осмотрите ее, убедитесь в пригоднос­ти и действуйте.

Утром 24 августа, тщательно изучив по карте район предполагаемых действий, мы с Сухоруковым взлетели и взяли курс вдоль Немана на запад. Шли немного в стороне от реки, чтобы не вызвать у немцев подозрения. У самого обреза воды обнаружили две совершенно оди­наковые площадки. Одна на нашей территории, кило­метрах в пяти от линии фронта, другая — на террито­рии, занятой гитлеровцами. На обеих площадках — приблизительно посредине, на высоком берегу,— распо­лагались хутора: два подворья с несколькими хозяйст­венными постройками. Место удобное, от артиллеристов недалеко. Только, вот нельзя с воздуха определить ка­чество грунта. Поэтому, докладывая командиру полка о выполнении полета, я сразу же предложил:

— Думаю, что надо срочно, сейчас же, послать туда небольшую комендатуру. С ней поедет командир звена Белкин, осмотрит площадку и завтра примет мою пару.

Майор Попов согласился. А уже на следующий день перед обедом мы с Сухоруковым взлетели и, не набирая высоты, прошли до площадки над самой водой, так что берега реки порой оказывались выше нас; с ходу при­землились и тут же замаскировали «яки» в кустарнике, у самого начала будущей взлетной полосы. Белкин от­правился на аэродром, а к вечеру и его пара уже сиде­ла в засаде.

Решили дежурить парами. Летчики и механики у самолетов. И вот 26 августа, около 15 часов, над артиллеристами появились два ФВ-190. Дежурная пара Белкина быстро взлетела, однако догнать противника не смогла. Стали анализировать, где потеряны минуты. Решили, что дежурить надо в готовности № 1 — сидеть в самолетах, а маскировочные ветки с плоскостей и хвостового оперения самолетов поручить снимать не механикам, а солдатам комендатуры.

27 августа в 15.00 пара «фокке-вульфов» прошла вдоль линии фронта с юга на север на высоте 150-200 метров, не приближаясь к району расположения артиллеристов. Мы были готовы взлететь буквально через какие-то секунды, но решили не спешить, чтобы не демаскировать себя, тем более что перехватить «фоккеров» наверняка не удалось бы — стоило им чуть от­вернуть влево, как они оказались бы за линией фронта. Мы чертыхались, ругали немецких летчиков за трусость. Наконец они «услышали» нас: ровно в 18.00 (немецкая точность!) два «фокке-вульфа» появились над районом дислокации артиллерии. Мы с Сухоруковым дежурили в самолетах. Быстро запустили моторы, но взлетать решили чуть позже — вызревала выгодная для нас так­тическая ситуация: мы взлетим тогда, когда противник будет почти на траверзе с нами. Так и сделали. Взлете­ли и на малой высоте начали разворачиваться вправо, на курс перехвата. Немецкие летчики нас не видели, напротив, помогли нам — подвернули в нашу сторону, ускорили сближение. Повезло!

Дата добавления: 2015-07-08