В небе Украины

Утром 31 августа 1943 года с аэродрома Трубетчино взлетел связной У-2 и взял курс на Липецк. Командир полка и замполит убыли в штаб 265-й истребительной авиационной дивизии, вероятно, за получением боевой задачи.

В этот день полк жил ожиданием. Полеты уже не проводились, и нам разрешили, не удаляясь далеко от стоянок, собирать грибы. А их в том году была про­пасть! Быстро набрали грибов на весь полк. Особенно отличились мы с Машенкиным, знающие в этом деле толк с детства. Все были в приподнятом настроении. Лишь один человек — новый полковой врач капитан Иван Васильевич Гусаченко — ходил хмурый. Он испы­тывал противоречивые чувства: боялся массового отрав­ления и в то же время, имея право отменить столь опас­ную пищу, не решался этого делать — видел наши го­рящие глаза. Правда, все же подошел ко мне, спросили

— А это не опасно? — и указал на кучу грибов.

— Ни в коем случае, Иван Васильевич,— твердо за­явил я,— ведь все детство мое грибное... Ну, хотите, первый сниму пробу? Обождем положенных тридцать минут...

Он обреченно махнул рукой, словно уже готов был идти под трибунал, печально изрек:

— А-а... Трус в карты не играет! — и удалился в свою комнату, насквозь пропахшую лекарствами.

Все обошлось благополучно.

После обеда, который прошел в разговорах на тему «куда нас бросят», весь летный и руководящий состав инженерно-технической службы собрали в штабе.

Командир полка встал, одернул гимнастерку, про­шелся рукой сверху вниз — застегнуты ли пуговицы — и напряженным голосом объявил:

— Товарищи, наше пребывание в резерве закончи­лось. Третий истребительный авиационный корпус пе­редается в оперативное подчинение командующему восьмой воздушной армией Южного фронта.

В ту минуту мы ловили главную для нас информа­цию — географическую. Южный фронт! Мы знали ситуа­цию на фронтах, поэтому поняли — предстоит большая битва за господство в небе Украины. В какой армии воевать — неважно! Никто, в том числе и я, не прида­вал этому никакого значения.

А напрасно. И будущее скоро доказало это. В част­ности, на моей судьбе, которую многие считают драма­тической, хотя сам я, с вершины прожитых десятиле­тий, не вижу в ней драматизма, особенно когда вспоми­наю погибших друзей, товарищей, боевых побратимов, не увидевших Победы, не испытавших ее опьяняющего величия. Я пережил все это! И знаю, что такое настоя­щее счастье воина, прошедшего сквозь опасности, боли, горе, трагедии и увидевшего победный стяг своей стра­ны на поверженном рейхстаге...

Итак, Южный фронт. Он перешел в наступление 18 августа 1943 года, в ожесточенных боях прорвал укреплявшийся в течение трех лет хваленый «Миус-фронт» и, расширяя прорыв в южном направлении, бро­сив 4-й кавалерийский и 4-й механизированный гвар­дейские корпуса в тыл таганрогской группировки фашистов, отрезал пути ее отступления. Гитлеровцы решили спастись морем, подготовили морские транспор­ты, суда. Но массированные удары нашей авиации и ко­раблей Азовской военной флотилии заставили их отка­заться от эвакуации. В это же время советские дивизии, ломая ожесточенное сопротивление противника, овладе­ли Таганрогом, поставив отрезанную вражескую груп­пировку под угрозу прямого уничтожения. У гитлеров­ского командования оставался один выход — помочь попавшим в беду войскам авиацией. Для этой цели при­влекались отборные части бомбардировщиков, истреби­телей, штурмовиков... Нам предстояло воспрепятство­вать действиям фашистской авиации, не позволить ей выполнить поставленные задачи.

— Перелет на Южный фронт,— сказал майор Николаенков, развернув на столе полетную карту,— назна­чен на завтра, первое сентября.— Командир полка из­влек из коробочки кнопки, прикрепил карту к щиту, окинул взглядом зал.— Всем видно? Записывайте: выле­таем поэскадрильно. Взлет первой — в девять ноль-ноль, второй — в десять, третьей — в одиннадцать часов. Маршрут: Трубетчино, Алексеевка, Уразово, Опытное поле, Миллерово, Шахты. Каждую эскадрилью сопро­вождает транспортный самолет с техническим составом. Передовая группа на аэродром Шахты вылетает завтра на рассвете. Транспортные самолеты нам подадут сего­дня к исходу дня.

Отпустив инженерно-технический состав для немед­ленной подготовки к перебазированию, командир по­требовал от летчиков быть собранными, бдительными, особенно на конечном этапе маршрута. Напомнил в этой связи об ошибке командира эскадрильи капитана Егорова из 291-го полка, который в апреле с двумя экипажами сел на аэродром противника. Новички, об этом не слышавшие, зашушукались, встревожились — для них наступали времена серьезные, а им казалось, романтические, обязательно героические... Как много им придется пережить, как много выстрадать. Не все доживут до 9 мая сорок пятого; костьми своими и кровью выложат они трудный маршрут нашего 812-го полка к Победе...

Все оставшееся в этот день время мы готовились к перелету, думали, писали письма родным, любимым. Никто не знал, что ждет его впереди.

...Наша 2-я эскадрилья взлетела в строго назначен­ное время и взяла курс на юг. Перелет проходил орга­низованно: на промежуточных аэродромах нас встреча­ли, быстро обслуживали, и мы летели дальше.

Около пятнадцати часов приземлились на аэродро­ме Опытное поле. Обед нам привезли на старт. Быстро поели и стали ждать разрешения на взлет. Но вылет почему-то задерживался. Непонятно. Вдруг видим — на посадку заходит пара истребителей. Кто? Откуда? Ведь 3-я эскадрилья еще где-то на маршруте... Приземляют­ся плотным строем, заруливают. Вижу, как смело и рискованно, на большой скорости рулят к нам на сто­янку. Видимо, начальство — кто еще позволит себе так лихачить? Так и есть. Из машин вышли командир кор­пуса Е. Я. Савицкий и его ведомый, Герой Советского Союза капитан А. И. Новиков.

Анкудинов доложил комкору, что эскадрилья готова к дальнейшему перелету, замер в ожидании указаний.

— Добро, комэск,— сказал Савицкий.— Не опазды­ваешь?

— Никак нет,— ответил Анкудинов, потом замял­ся: — Малость есть, задержали нас, но мы наверстаем...

— Хорошо,— кивнул комкор.— Оставьте пару Федо­рова и еще одну для выполнения особого задания. Даль­нейший перелет выполните без одного звена,— Савиц­кий повернулся ко мне, неожиданно спросил: — Как по­звоночник? Не беспокоит?

Я никак не думал, что он запомнит мою историю,

ответил смущенно:

— Да я уже и забыл...

— Это хорошо,— посмотрел на меня внимательно генерал,— какую пару рекомендуешь взять? Учти — задание особое.

Я назвал лейтенанта С. П. Калугина и его ведомого младшего лейтенанта Н. А. Подымова.

— Согласен,— утвердил мой выбор комкор,— а вам, комэск,— кивнул он Анкудинову,— разрешаю взлет.

Савицкий отвел меня в сторону, посмотрел на часы, окинул взглядом небосвод, сказал:

— Ваша задача, Федоров, дождаться посадки Ли-2, на котором летит представитель Ставки Верховного Главнокомандования, заместитель командующего Военно-Воздушными Силами генерал-полковник Фалалеев, доложить ему, что ваше звено выделено для прикрытия его самолета, и предложить на его утверждение поря­док выполнения вами задания.

Савицкий, видимо, специально назвал все должности и звания Ф. Я. Фалалеева, чтобы я прочувствовал, так сказать, всю меру ответственности, затем предложил конкретный план полета:

— Напрямую, до аэродрома Шахты, у вас не хва­тит горючего, поэтому сделайте так: в Миллерово ваша пара садится, быстро заправляется, а Ли-2 и вторая пара ждут вас в воздухе. Заправившись, взлетаете, под­ходите к самолету генерал-полковника, а вторая пара быстро приземляется и в свою очередь наполняет баки горючим. Заправщики, техсостав будут действовать максимально быстро. Есть вопросы? — генерал уставил на меня взгляд своих спокойных глаз.

— Все вроде ясно...— неопределенно ответил я, ли­хорадочно прикидывая в уме, все ли получится так быстро и слаженно, как на словах.

— Не годится! — отчеканил генерал.— Все должно быть абсолютно ясно.— Он вынул одну за другой две папиросы «Казбек», и я понял, что не так уж и спокоен он, хотя глаза его никак не выдавали волнения — вы­держке у Евгения Яковлевича стоило поучиться!

Генерал еще раз испытующе взглянул на меня, сухо кивнул на прощание и направился к своему самолету. Вскоре пара истребителей, уменьшаясь в размерах, рас­творилась в голубизне летнего неба.

Мы с волнением ждали замкомандующего. Новая задача была необычной. Там, в небе Кубани, мы знали, что делать, как себя вести: дрались, надеясь на товари­щей, прикрывали друг друга... А тут — неуклюжий Ли-2... В одном были уверены твердо: сами сложим го­ловы в схватке с врагом, но не допустим, чтобы пред­ставителя Ставки атаковали вражеские истребители, сколько бы их ни было. Это не укладывалось в нашем сознании.

...На горизонте показался самолет. Все увеличиваясь, он стал походить на каплю, из которой постепенно вы­растали крылья. На посадку зашел с прямой. Сел, раз­вернулся и порулил в нашу сторону. Я заволновался. Не так страшны были «мессеры», как доклад высокому начальству. Ведь в жизни не приходилось видеть столь важный чин. Шутка ли — представитель Ставки! Зна­чит, он часто разговаривает с самим Верховным! Голо­ва шла кругом.

Зарулив на стоянку, летчик Ли-2 выключил моторы. Винты еще вращались, а предупредительный техник уже открыл дверь салона, нацепил лестницу и замер, ожидая важного пассажира. Винты остановились. Я по­строил летчиков в шеренгу, ждал, мысленно повторяя доклад. У входа появился генерал-полковник. Как-то неуклюже сошел по лестнице вниз, выслушал мой до­клад, улыбнулся, словно давно знакомому, протянул руку:

— Ну, здорово, лейтенант,— затем пожал руки всем летчикам.— Заждались, небось? Ничего, заправимся, по­летим дальше.— Спросил Николая Подымова: — В боях был?

— Никак нет,— ответил тот,— вот летим... на фронт...

— Сколько лет? — спросил его Фалалеев. Подымов ответил.

— Да-а,— раздумчиво заметил генерал-полковник,— небось, мама сильно плакала, когда провожала... Ну, ничего. Отвоюемся, вернешься!

Незаметно пролетело время заправки Ли-2. Высо­кий начальник оказался в общении проще иных коман­диров эскадрилий, не говоря уже о полковом и дивизи­онном начальстве. Особенно тепло стало у меня на душе, когда Фалалеев спросил:

— Так это ты тот Федоров, который таранил само­лет над Абинской на Кубани?

— Так точно,— ответил я, удивленный осведомлен­ностью заместителя командующего ВВС. Сколько лет­чиков на фронтах, а он помнит какого-то Федорова?!

Фалалеев, словно угадав мои мысли, произнес:

— Мне Савицкий сказал, что выделяет для прикры­тия командира группы, бой которого я наблюдал над Абинской. В тот день я послал за тобой машину с врачом,— еще больше изумил он меня,— но мы так и не увиделись. Как сейчас здоровье?

— Спасибо, хорошо, товарищ генерал,— ответил я смущенно.

— Ну, а как настроение молодежи? — генерал сно­ва обратился к Подымову.

— Отличное! — ответил Коля.— Вот только долго был в тылу... Быстрее бы в бой.

— Противник еще силен,— нахмурившись, произнес Фалалеев,— хватит и на вас, и на ваших товарищей. В первых боях слишком не увлекайтесь, учитесь у опытных фронтовиков. Много вас уже полегло...— он помолчал, добавил: — Вы Родине нужны живыми, а не мертвыми. А если уж придется погибать, то чтобы не даром, чтобы дорого это обошлось фашистам...

Подошел командир экипажа Ли-2, доложил генера­лу о готовности самолета. Вместе с ним мы уточнили порядок прикрытия Ли-2 на маршруте, генерал согла­сился с предложенным нами вариантом.

В полете, чтобы не обгонять Ли-2 и в то же время постоянно иметь запас скорости, мы маневрировали методом «ножниц» — пары менялись местами, левая переходила вправо, правая — влево. И так — все время.

В Миллерово случилось непредвиденное. К четвер­тому развороту подошли всей группой, ветерок встреч­ный, прекрасно — посадку можно делать с ходу. Я пла­нирую, а «дуглас» и пара Калугина проходят над стар­том, как условились. Сажусь, быстро сруливаю с ВПП. Вижу — техник поднял вверх два флажка: «Рулить ко мне!» Радуясь, что все идет по плану, спокойно добав­ляю газ, как вдруг самолет спотыкается, словно у него подломилась нога, капот резко «клюет», и я, оцепенев от неожиданности и невозможности что-либо предпри­нять, с ужасом слышу, всем своим напряженно сжав­шимся нутром чувствую, как винт бьет лопастями по земле... Черт возьми, какой же это идиот оставил на летном поле незаделанную колдобину?! Увидеть бы его сейчас!..

Словно ошпаренный, выскочил я из кабины, вспо­миная при этом не только господа бога и пресвятую Деву Марию, но и ангелов-хранителей вместе с арханге­лами, всех двенадцать апостолов поименно, князя тьмы Вельзевула и все бесчисленное сонмище подчиненных ему чертей! Так и есть: концы лопастей винта загнулись, лететь дальше нельзя — не положено по инструк­ции... Я готов был взреветь зверем, разорвать на себе гимнастерку, скрежетал зубами, лихорадочно сообра­жал, сколько времени уйдет на замену винта. Да и есть ли на этом аэродроме такие винты?..

Подошел техник, глянул на мое позеленевшее лицо, сказал спокойно (жаль, не помню его фамилию, спаси­бо ему великое и вечное!):

— Не будем паниковать. Сталь хорошая, прове­рено...

И пока механик заправлял самолет, он притащил кувалду, попросил меня придержать винт болванкой с другой стороны, несколькими точными ударами выпра­вил лопасть, затем вторую, третью... Я обнял его, прыг­нул в кабину, запустил мотор. Даю газ — не трясет. Больше — машина задергалась, словно сквозь нее про­пустили электрический ток. Прибрал обороты до сред­них — терпимо. Взлетел. При наборе высоты испугался, думал, тряска разнесет самолет вдребезги, а мотор вот-вот оторвется. Но когда убрал шасси, уменьшил обороты, немного успокоился: можно лететь. Правда, на небольшой скорости, примерно такой, на которой идет Ли-2. Я подстроился к нему и так летел весь оставший­ся участок маршрута. Пара Симы Калугина все время барражировала над нами, носилась на скорости влево-вправо в готовности в любую секунду вступить в бой с вражескими истребителями.

После посадки на аэродроме Шахты я зарулил по­дальше от самолета Фалалеева, хотя техник и показы­вал мне флажками совсем другое место — недалеко от Ли-2. Когда выключил мотор и винт остановился, тех­ник ахнул, даже присел от удивления. Увидел мое рас­строенное лицо, успокоил:

— Командир, не волнуйтесь, к утру винт заменим: запасные есть, все будет в порядке!

Мой механик старшина Костя Мотыгин подтвердил слова техника кивком головы.

Всем звеном мы подошли к генерал-полковнику Фалалееву, и я доложил, что задание выполнено. Он объ­явил нам благодарность и даже подчеркнул, что на по­следнем участке маршрута прикрывали особенно хоро­шо. Я не стал докладывать ему о происшествии на аэродроме Миллерово, но мне показалось, что он смот­рит на меня каким-то хитроватым взглядом... Заметил

что-нибудь? Или нет?.. Я мог бы уточнить это после войны, когда учился в Военно-воздушной академии, где Фалалеев с 1946 по 1950 год был начальником, но как-то не посмел. Хотя слушатели могли говорить с маршалом авиации (он получил это высокое звание в 1944 году) запросто. А сейчас ругаю себя: что стоило спросить? Так это и осталось для меня вечной загадкой, потому что Федор Яковлевич Фалалеев — земля ему пухом —умер 12 августа 1955 года. Но я забежал впе­ред...

На следующее утро после нашего приземления на аэродроме Шахты командир полка майор Николаенков устроил мне разнос и объявил выговор за плохое вы­полнение боевого задания по сопровождению прави­тельственного самолета. Я стоял навытяжку и молчал. Можно было оправдываться, да что толку?

На следующий день наш полк боевых действий не вел, и Тимофей Евстафьевич спланировал посещение летным составом шахт. Нам показали шахту, в которую фашисты сбрасывали живых и расстрелянных людей. Мы молча, без головных уборов стояли над мрачным провалом, уходящим в глубину земли, и думали о том, как это страшно — знать, что через какие-то минуты тебе придется туда падать... И не надо было никаких слов, призывающих к мести, не нужны были плакаты и лозунги... У каждого сжималось сердце, а в мыслях пульсировало только одно: «Скорее бы в небо, в бой! Мстить, мстить и мстить!»

Подошли к работающей шахте, сравнительно неглу­бокой. Нам предложили спуститься в забой. Мы охотно согласились. Озорные девчата-шахтеры решили испы­тать нас на смелость — опустили клеть «с ветерком». Неприятное, должен сказать, чувство, когда клеть ухо­дит из-под ног и ощущаешь настоящую невесомость. Но мы держались молодцами, тем более что внизу нас тоже встретили не крепкие, широкоплечие шахтеры, ахуденькие, с тихими голосами девушки. Они походили на маленьких дьяволят: на черных от угольной пыли лицах только свежо белели зубы да тепло светились глаза. И было жаль их до слез — разве здесь, в уголь­ном забое, быть им, этим нежным созданиям природы! У одной из-под каски выбились роскошные белокурые волосы, усыпанные плотной, чернеющей пылью, и я невольно подумал, какое же это богатство — такие пышные волосы. Танцевать бы сейчас с этой голубогла­зой красавицей, кружиться в вальсе, глядя в ее полу­закрытые от счастья глаза...

Нам рассказали, что творили фашисты на оккупиро­ванной территории, как издевались над советскими людьми, а мы чувствовали себя виноватыми за то, что все это происходило и все еще происходит в тысячах на­ших городов и сел...

Начались полеты. Если не попадались в воздухе са­молеты противника, мы штурмовали отступающие на­земные гитлеровские войска. А бежали они быстро. В эти дни нам то и дело приходилось менять аэродро­мы: 4 сентября перебазировались на полевой аэродром Октябрьский, 7-го — на аэродром Первомайск, 9-го — на Мокрый Еланчик...

Помню, здесь к нашему замполиту, майору Пасынку подошла средних лет женщина и попросила поблагода­рить летчиков, которые спасли ее дом. Она рассказала, что фашисты, уходя, поджигали дома, хаты, все разру­шали— команды специальные у них для этого были созданы. И ее хату хотели поджечь, да тут, к счастью, откуда-то появились два наших самолета и давай по­ливать факельщиков из пулеметов и пушек! Некоторых убили, а оставшиеся вскочили в машину и удрали. Лет­чики летали так низко, что женщина даже номера их увидела. Сразу стало ясно, кто это был: командир 3-й эскадрильи лейтенант Машенкин и его ведомый младший лейтенант Пескарев.

Майор Пасынок довел рассказ женщины до всех летчиков, похвалил инициативных Машенкина и Пескарева и, согласовав вопрос с командиром, отдал распо­ряжение: если в воздухе нет самолетов противника и нужно возвращаться «домой» — оставшийся боекомп­лект расходовать на прицельную штурмовку вражеских наземных сил. Особенно просил замполит охотиться за спецкомандами, которые уничтожают наши города и села, не давать им пощады.

Мы, истребители, научились тогда бить фашистов и на земле, нигде не давали им покоя.

Много лет спустя я открыл 1-й том Советской Воен­ной Энциклопедии и в статье «Битва за Днепр» прочи­тал: «...15 сент. нем.-фаш. командование отдало приказ об общем отводе группы армий «Юг» за линию Мели­тополь, Днепр на «Восточный вал», рассчитывая удержать богатейшие р-ны Правобережной Украины, Крым, порты Черного м. При отходе враг применял тактику выжженной земли: разрушал города и села, уничтожал предприятия, мосты, дороги, сжигал посевы. Сов. вой­ска неотступно преследовали пр-ка. По его колоннам наносила удары авиация...» И сразу вспомнились бое­вые друзья, наш славный замполит Тимофей Евстафьевич Пасынок, женщина, благодарившая летчиков за спасение хаты, невероятно трудные, подчас страшные, но все же прекрасные молодые годы...

14 сентября полк перелетел на площадку у хутора Червоный, а 18-го — на аэродром Гуляйполе. Фашист­ская авиация усилила активность, над нашими войска­ми стали появляться все более крупные группы бом­бардировщиков, прикрываемые большим количеством истребителей. Снова пришлось по нескольку раз на день подниматься в воздух, напряжение боевой работы все возрастало.

Одним из первых сбил фашистский самолет в небе Украины Алексей Машенкин. Возвращаясь в паре с Пескаревым из разведки, он увидел около семидесяти Ю-87 под прикрытием группы истребителей. Не утерпев (разведчику обычно не разрешается ввязываться в бой, тем более с превосходящими силами противника), Машенкин на большой скорости атаковал «юнкерсы» свер­ху, сбил одного и пошел было с ведомым на боевой разворот, как вдруг увидел, что их атакуют «мессершмитты». Завязался бой. Появились еще четыре Ме-109. Машенкину с Пескаревым пришлось туго, особенно когда пара распалась, потеряв боевой порядок. У Машенкина был удобный момент, чтобы выйти из боя и увести Пескарева, но он заметил, как армаду «юнкерсов» взялись потрошить наши истребители (позже мы узнали, что это были летчики соседнего 402-го авиаци­онного полка). Понимая, что его пара отвлекает на себя почти все прикрытие бомбардировщиков, Машен­кин решил продолжать неравный бой. Это было настоя­щее испытание и для него, опытного бойца, и для но­вичка Пескарева. Но они уцелели. Обеспечив успешную работу братьев-истребителей, которые буквально раз­громили строй «лаптежников», пара благополучно вер­нулась на свой аэродром.

Но не ко всем летчикам судьба была так благо­склонна. 18 сентября в районе Васильевки на четверку наших самолетов неожиданно напали восемь Ме-109. Боевой порядок группы нарушился, каждому пришлось вести бой в одиночку. В этот день с боевого задания не вернулись младшие лейтенанты Анатолий Сергеевич Русаков и Петр Иванович Кондяков... А на следующий день в воздушном бою погиб мой давний друг и боевой напарник еще со времен службы на Дальнем Востоке — заместитель командира 1-й эскадрильи лейтенант Геор­гий Павлович Чураков.

...1-я эскадрилья в составе восьми самолетов при­крывала наши пикирующие бомбардировщики Пе-2. «Пешки» отбомбились удачно и уже возвращались назад, когда за группой увязалось звено Ме-109. «Мес­серы» шли почти на одной высоте с «пешками», правда, со стороны солнца и вели себя нагло, что должно было насторожить наших летчиков: фашисты, как правило, не нападали первыми, будучи в меньшинстве, значит, тут что-то не так...

Чураков передал ведущему группы прикрытия Тищенко, что видит четверку «худых» (так называли Ме-109), и решил их атаковать. Он удачно построил маневр и поджег одного «мессера», но в это время был атакован неизвестно откуда свалившейся новой группой истребителей. Завязалась воздушная схватка. Ведомый лейтенанта Чуракова младший лейтенант Стрюк, увлек­шись боем, потерял ведущего. Он дрался отчаянно, сбил Ме-109, но его командир остался без прикрытия, один против трех самолетов противника. Несмотря на это, Чураков бесстрашно атаковал фашистов и ухитрился зажечь еще один. Немцы пришли в ярость, видимо, ре­шили во что бы то ни стало наказать дерзкого русско­го, который не только не ушел в глухую защиту, но отважно кидался на них — то на одного, то на друго­го. Хорошо зная тактико-технические данные обоих ти­пов самолетов, Чураков перевел бой в горизонтальную плоскость и уже зашел было в хвост еще одному «мес­серу», готовясь сразить и его, как вдруг появились еще два истребителя противника. Они с ходу открыли огонь, подбили «як», и Чуракову ничего не оставалось, как тянуть на покалеченном самолете через линию фронта. Она была уже совсем близко, но высоты не хватило, и истребитель рухнул на землю, чуть-чуть не дотянув до нейтральной полосы. Озлобленные гитлеровские пе­хотинцы, на глазах у которых советский летчик вогнал в землю два «мессершмитта», подбежали к нему, ра­ненному, теряющему уже сознание, и искололи шты­ками.

В тот же день наши воины освободили территорию, где упал самолет, и с воинскими почестями похоронили летчика-героя. Обо всех деталях этого воздушного боя нам рассказал представитель передовой команды ба­тальона аэродромного обслуживания, которая следовала на запад в боевых порядках наземных войск. Прибыв в полк, он передал командиру документы Чуракова и указал место его захоронения.

В полку состоялся митинг. Летчики поклялись ото­мстить за боевого товарища, а на фюзеляже моего са­молета появилась надпись «За Георгия!» Я летал в те дни мрачный и угрюмый, искал в небе и на земле вра­жеские самолеты и, если их не было, пикировал и унич­тожал артиллерийские установки, технику, живую силу противника — все, что попадалось под руку. То же де­лали и мои товарищи.

Майор Пасынок с парторгом полка Лисицыным шли по одной из улиц Гуляйполя. Решили посмотреть, где и как разместили на отдых летный состав. Возле разру­шенного здания увидели нескольких ребят десяти — двенадцати лет, которые копались в развалинах. Раз­говорились. Мальчики рассказали, что в разрушенном доме размещался фашистский штаб. Тимофей Ефстафьевич обратил внимание на молчаливого парнишку с пе­чальными, словно у доживающего в одиночестве жизнь старика, глазами.

— Как тебя зовут? — спросил его замполит.

— Вася Ивушкин,— тихо ответил мальчик.

— А где твои родители?

— Батько погиб на фронте в сорок первом, а маму застрелил немец...

— Как же ты один?..— голос майора осел, словно что-то мешало ему говорить.

— Я не один, я с ребятами,— нагнул голову Вася. — А питаешься чем, где ночуешь?

Вася переступил маленькими босыми ступнями, по­крытыми цыпками.

— Да как придется...— он шмыгнул носом и снова переступил ногами. Поднял на майора чистый, недетски серьезный взгляд и вдруг попросил:

— Возьмите меня с собой на войну. Я отомщу за батьку и маму... Я слышал, что есть маленькие солдаты в армии, хлопцы говорили. Возьмите, дяденька! Я буду всех слушаться...

— Но тебе же надо учиться,— ответил майор.

— Школы все равно пока нет... А немцев побьем — и вернусь и выучусь. И новую школу как раз построят. Я буду хорошо учиться! И обязательно стану летчиком-истребителем. Я видел, как наши два самолета догнали фашистских и как дадут! Один сразу загорелся, а потом еще один. Знаете, как мы кричали «ура»! Аж прыгали. И взрослые видели, один дед сказал: «Вот это истреби­тели!» Возьмите, товарищ командир! — просил Вася.— Или только разрешите, а меня уже берет дядя Тума­нов.— Пацан, оказывается, уже «провел работу», толь­ко требовалось разрешить.— Мы,— пояснил,— с ребята­ми были на аэродроме, помогали механику чистить пузо самолета от масла, и он сказал, что прилетит замполит и разрешит... Вы не знаете, прилетел он или нет? Вот бы найти его!

— Найдем,— проговорил Пасынок и посмотрел на Лисицына. Тот понимающе кивнул.

Так Вася Ивушкин стал членом нашего боевого кол­лектива. Все летчики просили майора зачислить бойца Ивушкина в свой экипаж, но Тимофей Евстафьевич до­верил Васю парторгу 3-й эскадрильи Андрею Кулико­ву. Тем более, что Вася уже провел с Тумановым ди­пломатический раунд...

Несколько дней Вася Ивушкин важно расхаживал по стоянке, демонстрируя новый скрипучий ремень с блестящей звездой и краснозвездную пилотку. Потом, убедившись, что должное впечатление уже произведено, включился в работу. Он оказался очень добросовестным и работящим: все у него горело в руках — тележки с воздушными баллонами подвозил, топливный шланг, при заправке самолета уверенно держал, тряпкой ору­довал так, что на самолете ни капельки масла, ни пят­нышка копоти от выхлопных газов не оставалось. Но особенно любил он протирать фонарь кабины на само­лете лейтенанта Туманова.

— Молодец! — хвалил его лейтенант, и глаза Васи сияли от счастья.

Если Туманов возвращался из боя с победой, ма­ленький солдатик радостно убегал в каптерку и возвращался на стоянку с краской и трафаретом в руках — нарисовать еще одну звездочку на фюзеляже самолета-победителя. Причем делал это умело, трафарет распо­лагал точно там, где надо, так что никто не мог разли­чить, где звездочки, которые нанес техник, а где — Васины.

Освободив Донбасс, войска Южного фронта к 21 сен­тября 1943 года вышли к заранее подготовленному обо­ронительному рубежу немецко-фашистских войск на реке Молочная.

21 сентября — день моего рождения, и очень хоте­лось отметить его удачным воздушным боем, тем более что после гибели Чуракова я не сбил еще ни одного самолета, и это не давало покоя.

И вот в 12.30 2-я эскадрилья в составе десяти Як-9Т взлетела и взяла курс на Большой Токмак. Задача — прикрыть наземные войска от ударов фашистской авиа­ции, которая стала действовать очень большими груп­пами, накатываясь волнами, одна за другой. Ударную группу вел комэск капитан Анкудинов, я возглавлял группу прикрытия из четырех Як-9Т.

Не успели мы подойти к заданному району, как станция наведения передала:

— «Скворцы», в районе Васильевка две группы «хейнкелей». Истребители прикрытия связаны боем, ата­куйте бомбардировщиков!

Что ж, прекрасно! Немцы хотели обвести нас вокруг пальца, отвлекши наших истребителей от «хейнкелей», но получилось, что сами оставили их без прикрытия...

— «Сотый»,— услышал я голос Анкудинова,— ата­куем всей группой одновременно. Я — по ведущей де­вятке, вы — по второй.

Комэск принял правильное решение — пока истреби­телей врага нет, можно нанести удар всей группой, всей мощью оружия. Ведь у нас —37-миллиметровые пушки!

Ударная группа пошла в атаку, мы — за ней. И вдруг впереди, там, где шла первая девятка «хейнке­лей», вспыхнуло огромное оранжевое облако. Не вижу ни одного самолета — сплошной огненный шар необъят­ных размеров! Будь это сейчас, в наш ядерный век, я бы подумал, что взорвалась атомная бомба... Остальные Хе-111, увидев это огненное пекло, поспешно освободились от бомб и, растеряв боевой порядок, разлетелись кто куда.

Наша четверка атаковала вторую девятку. Перед этим я сообщил ведущему второй пары, что выбрал себе левое звено, ему предоставляю правое и что выхо­дить из атаки будем вверх влево. Услышав его «понял», все внимание сосредоточил на одном из «хейнкелей». Вот он — перед глазами. Все ближе, ближе... Ясно раз­личаю кресты, свастику на киле, переплеты рамы но­совой кабины... Целюсь прямо в центр самолета, где фюзеляж пересекается с центропланом. Вокруг мелька­ют светлячки тысяч трассирующих пуль, по нас бьют из всех огневых точек, но уже не замечаю ничего, кроме хищного тела «хейнкеля», который крупной грязно-зе­леной рыбой наплывает в сетку прицела. Вот он, мо­мент, к которому летчик-истребитель готовится всю жизнь, ибо его предназначение — сбивать вражеские самолеты...

В какое-то мгновение где-то в подсознании мелькает имя «Георгий», нанесенное в тот траурный день на фю­зеляж моего «яка»... Нажимаю гашетку и всем нутром ощущаю, как тяжелая трасса снарядов впивается в среднюю часть «хейнкеля». Словно наткнувшись на не­видимую преграду, он резко замедляет скорость, беспо­мощно зависает, дым и пламя вырываются из его про­битого туловища, и тут же, резко опустив тупой нос, самолет идет к земле. Вижу, как отваливается у него крыло, какие-то куски металла... «Хейнкель» разруша­ется на глазах.

Вздыхаю свободно, раскованно — долго не дышал во время прицеливания,— быстро осматриваюсь: нет ли поблизости чужих истребителей? Слева, на одной высо­те,— белый купол парашюта. По форме вижу — наш. И тут же замечаю пару «худых», разворачивающихся на парашютиста. Слышу голос Анкудинова:

— «Сотый», атакую вторую девятку, прикрой!

Эх, не вовремя! Жалко парня — расстреляют, как Свеженцева, как пытались меня... Быстро передаю Анкудинову, что его прикроет моя вторая пара, а сам иду на выручку парашютисту. Комэск ответил: «Хорошо, «Со­тый», действуй, как задумал»,— и мы с Максимовым (он сегодня со мной в паре) со стороны солнца разворачи­ваемся для атаки. Максимов — хороший летчик, надеж­ный ведомый, но еще не сбил ни одного самолета, а этозначит, что он пока не чувствует себя настоящим бой­цом, по себе знаю.

— «Сто первый!» — блеснула неожиданная мысль.— Выходи вперед, я прикрою. Атакуем слева.

Всем летчикам-фронтовикам известно, что некото­рые командиры предпочитали сбивать самолеты про­тивника лично, не давая этого делать ведомым. Причин тут несколько: во-первых, так надежнее, во-вторых, трудно ломать привычки — ведь надо менять строй, кто знает, как оно получится при перестроении, да и хва­тит ли на это времени?.. И, в-третьих,— сейчас об этом нужно говорить прямо — некоторые честолюбцы просто не мыслили «отдать добычу» другим. Они ревниво под­считывали сбитые самолеты, думая о наградах. Но при этом и воевали здорово — тут упрекнуть их не в чем...

Так вот, когда я велел Максимову выйти вперед, он вначале вроде не поверял, пришлось продублировать команду. Максимов радостно воскликнул: «Понял — выйти вперед!» и кинулся наперерез «мессершмиттам». Те уже были в опасной близости от парашютиста, и Максимов, несмотря на неопытность и огромное же­лание сбить самолет врага, все же догадался дать пред­упредительную очередь из пушки, чтобы отпугнуть фа­шистов от терпящего беду летчика... «Мессершмитты» тут же оставили свою жертву и взмыли вверх — они явно побаивались «яков», тем более, что уже наверняка знали о новой мощной пушке.

— Иван,— подбодрил я Максимова, видя, что у нас запас скорости больше, чем у противника,— продолжа­ем сближение. Лупани заднего!

Максимов устремился за «мессершмиттом», а я при­крывал его и, зная, что ему сейчас не до осмотритель­ности, напряженно всматривался в режущее глаза бе­лесое южное небо.

Максимов догнал ведомого, подошел к нему метров на пятьдесят и меткой очередью повергнул «мессер» на землю. Напарник сбитого фашиста в панике заюлил хвостом, затем перевернулся через крыло и на полном ходу, пикируя, покинул зону боя.

— «Сто первый»,— прокричал я в эфир,— молодец! Выхожу вперед, проводим парашютиста.

— «Скворцы», «скворцы»,— послышался голос командной радиостанции.— Задачу выполнили, разре­шаю идти на посадку. Дрались достойно, молодцы!

— «Сотый», помощь нужна? — это уже беспокоится Анкудинов, группу которого сменили в воздухе летчики 402-го полка.

— Нет, спасибо!

— На аэродром возвращайтесь самостоятельно.

— Вас понял, самостоятельно.

Подошли к снижающемуся парашютисту на высоте восемьсот метров, стали в пологую спираль и сопрово­дили его до самой земли. Убедившись, что летчик при­землился в расположении наших войск, прошлись над ним бреющим, покачали крыльями и взяли курс на аэродром. На душе было радостно. Оттого, что сбили пару самолетов, а еще больше — оттого, что помогли летчику, попавшему в беду,— кто-кто, а я прекрасно понимал, что это значит.

На аэродроме мы узнали, что прикрывали летчика 43-го полка нашего 3-го истребительного авиакорпуса.

Зарулив на стоянку, я увидел встревоженного меха­ника Костю Мотыгина.

— Ты чего такой взъерошенный? — спрашиваю, рас­стегивая карабины подвесной системы парашюта.

— Волновался,— сказал Костя. Помогая мне снять парашют, пояснил: — Все сели, а вас с Максимовым все нет и нет. Передрожал я за вас...

— Дрожи не дрожи — этим не поможешь.

— Знаю... Но вот тут,— Костя скребанул растопы­ренной пятерней по груди,— вот тут жмет, давит...— И уже озабоченно спросил: — Как работала матчасть?,

— Нормально, как всегда,— ответил я,— рисуй пер­вую звездочку, заработанную на Южном фронте.

— Поздравляю, командир! — воскликнул Костя.

— Спасибо. Поздравь и Максимова. Он сегодня «распечатался».

— Чуть не забыл!—спохватился вдруг Мотыгин,— Всех летчиков вызывают на КП командира полка.

— Всем быть готовым к перебазированию на новый аэродром, ближе к Мелитополю,— сказал майор Николаенков, когда мы расселись в комнате и приготовили планшеты и карандаши.— Перебазирование будет осу­ществляться после выполнения боевой задачи по при­крытию войск. Задача летного состава после посадки — совместно с передовой командой техсостава подготовить самолеты к повторному вылету и ждать команды. Организовать боевое дежурство в готовности номер один звену от эскадрильи.

Далее командир полка проанализировал воздушный бой 2-й эскадрильи.

— Действовали смело, решительно,— сказал он,— но все же считаю, что атаковать противника всей груп­пой без прикрытия рискованно. Нужно прикрываться. Хотя бы парой. Учтите, фашисты стали выделять допол­нительные силы, резерв, чтобы прикрывать замыкающие группы в боевом порядке. И еще. Нам надо быть более активными, не обороняться, а самим атаковать.— Николаенков посмотрел на часы: — У меня все. Третья эскадрилья продолжает нести дежурство, остальным обедать.

За столом я спросил у комэска:

— Егор Ефремович, что случилось во время атаки вашей группы? Что за взрыв?

— Сам удивляюсь,— ответил Анкудинов,— но ду­маю, что мы с Разумовичем, открыв огонь в одно и то же время, поразили сразу два самолета и они взо­рвались вместе с бомбовой нагрузкой. Очень жаль. Остальным летчикам группы пришлось отказаться от атаки: сплошной огонь и дым, не разберешь — кого ата­ковать, как?

Анкудинов переживал, что его группа сбила в той атаке всего два самолета. Я, как мог, успокоил его.

К исходу 24 сентября полк перебазировался на по­левой аэродром северо-восточнее Мелитополя. Перед­ний край проходил так близко, что мы могли наблю­дать, как наша авиация штурмует вражеские окопы и траншеи. Активизировалась и фашистская авиация. Целые тучи Хе-111 и Ю-88 под прикрытием истребителей от восхода солнца до заката висели в небе.

Близость к передовой давала нам возможность ра­ботать «по-зрячему». Дежурили, сидя в самолетах. Уви­дели врага — сразу на взлет. Приведу краткие записи из журнала боевых действий полка за 25 сентября 1943 года. Для нас, ветеранов 812-го иап, эти записи очень дороги, хотя и являются лишь скупой хроникой событий.

«...Вылет «по-зрячему». Ведущий лейтенант Федоров. В районе Б. Токмак атаковали 18—20 Ю-87. Младший лейтенант Максимов сбил Ю-87, лейтенант Шишкин, находясь в группе прикрытия, отбивая атаку фашист­ских истребителей, сбил Me-109.

...Группа, ведущий Мартыненко, в районе Б. Токмак сбил 1 Me-109, а младший лейтенант Дергунов бомбар­дировщик Ю-88.

...Вылет «по-зрячему», ведущий лейтенант Федоров. Над Б. Токмаком заметили группу бомбардировщиков на Н-4000 метров. Группа уходила, сбросив бомбы. В бою Федоров и Калугин сбили по одному Ю-88.

...Группа, ведущий капитан Попов И. Ф., атаковала Ю-87, штурмующих наш передний край, находясь в боевом порядке круг. Во время боя лейтенант Дергу­нов сбил Ю-87».

С 25 сентября боевой порядок при вылете составом эскадрильи мы изменили. Ведущим ударной группы (а значит, и всей эскадрильи) стал вылетать я, а капи­тан Анкудинов возглавлял группу прикрытия. В строю эскадрильи летал и только что назначенный штурма­ном полка капитан Попов Иван Феоктистович. Он не имел боевого опыта, но обладал отличной техникой пи­лотирования, был смелым и решительным — и на зем­ле, и в воздухе. По возрасту был старше нас, но не стеснялся учиться тактике боя, стремился участвовать в каждом вылете, чтобы как можно быстрее постичь опыт лучших воздушных бойцов. Он летал в ударной группе — возглавлял второе звено.

Уже 25 сентября мы проверили на практике новую расстановку сил. После взлета эскадрильи радиостан­ция командарма предупредила, что нам навстречу дви­жутся большие группы самолетов (тогда уже внедря­лись радиолокационные средства воздушной разведки и наведения). Мы вышли в район Большого Токмака, но самолетов противника не встретили. Патрулируем, ждем... До конца полета оставалось всего несколько минут, я уже начал поглядывать, не идет ли нам на смену эскадрилья старшего лейтенанта Манукяна из 402-го полка, как вдруг на горизонте появилась туча Хе-111: шесть девяток, пятьдесят четыре бомбардиров­щика! А где же прикрытие? Ага, вот оно, чуть выше, впереди. Тактика врага была известна — истребители связывают нас боем, а «хейнкели» наносят массирован­ный бомбовый удар.

По радио слышу: взлетела эскадрилья Манукяна. Эх-х, поздновато! У нас бензобаки уже почти опусте­ли... Ситуация! Нужно атаковать бомбардировщики. Больше некому. В случае чего приземлим машины в поле на фюзеляжи, но не допускать же безнаказанной бомбардировки своих войск!

В это время станция наведения тревожно зашумела:

— «Скворцы», «скворцы» — атакуйте противника!

В связь вошла и радиостанция командующего воз­душной армией (мы знали, что на КП находятся и командарм, и командир корпуса). Я доложил: «Время патрулирования истекло, смена не подошла, атакую противника» и начал строить маневр для атаки ведущей девятки Хе-111. Сзади нас надежно прикрывало звено Анкудинова, и я чувствовал себя уверенно и спокойно. Подумалось, что правильно мы сделали, отдав группу прикрытия командиру. Меня и раньше ведомые прикры­вали надежно, за исключением некоторых новичков, но все время приходилось оглядываться, чтобы лишний раз убедиться, на месте ли прикрытие. Тут же другое дело! За свои тылы — никакой тревоги.

Ударная группа из восьми Як-9Т зашла в хвост ве­дущей девятке. Еще на аэродроме договорились, что будем атаковать одновременно: моя пара — ведущее звено, вторая — правое, а одна из пар Попова — левое. Другая его пара — прикрытие. Внутри пар тоже была договоренность, кто какой самолет атакует.

Слышу — Анкундинов сразился с истребителями. Хо­рошо! И правильно, что атакуем только шестью само­летами, а два прикрывают на всякий случай: мало ли откуда могут свалиться «мессеры» — вон их сколько, тьма!

Памятуя, что в группе есть молодые, передаю, чтобы огонь открывали только по моей команде, а то вспугнет кто-либо «хейнкелей» очередью метров за двести — триста, строй закачается, собьет нам прицеливание...

В наушниках — характерный голос Манукяна. Сооб­щает, что подходит. Отлично! У нас бензин уже, почи­тай, на нуле, а это значит, что, возможно, наша атака станет первой и последней.

Сближаемся. Вижу, как светящимися жалами потя­нулись к нам с бомбардировщиков трассы. Чем ближе, тем кучнее, точнее бьют фашистские стрелки. Мы, прав­да, уже научились уходить из-под прицельного огня — небольшими движениями ног двигаю самолет влево-вправо, как боксер, который, видя перед собой кулак соперника, ухитряется уйти из-под удара. Дистанция все меньше и меньше. Уже держу самолет в прицеле, уверен, что и другие летчики сделали то же самое. Двести, сто пятьдесят, сто метров...

— Я — «сотый». Огонь!!!

Очень жаль, что не могу увидеть нашу атаку со сто­роны. (Те, кто наблюдали бой с земли, рассказывали потом, что это было захватывающее зрелище: в одно мгновение, словно от яркой, смертоносной молнии, рух­нули наземь три «хейнкеля» — по одному из каждого звена). Выходим из атаки, смотрю — три самолета, дымя и кувыркаясь, падают, четвертый отстал, ковыля­ет... Подбит!

Эскадрилья Манукяна уже тут. Она атакует вторую девятку. «Хейнкели» сбрасывают бомбы, разворачива­ются на запад. Слышу доклад Попова:

— «Сотый», я — «восемьдесят пятый». У меня и ве­домого бензин — по нулям...

— Топайте на аэродром,— отвечаю,— садитесь с ходу!

Спрашиваю своего ведомого, как у него с горючим. Максимов докладывает, что еще терпимо. А стрелка моего топливомера уже почти на нуле. Но добить «хейн­келя» еще можно, тем более что он рядом.

— «Сто первый», прикрой,— передаю Максимову,— добью гада!

Захожу справа снизу. Стрелки лупят по нас вовсю, не жалея патронов, чувствуют, что экономить их уже нет смысла... Бью в упор снарядами. Часть правой плоскости «хейнкеля» отваливается, бомбардировщик переворачивается через огрызок крыла, ложится на «спину», затем, неуклюже опуская нос, начинает разва­ливаться. Вниз летят отдельные части фюзеляжа, кры­ла... Хочется стать в спираль и сопроводить мертвый самолет до самой земли, но это уже не обязательно. Если экипаж выпрыгнет — попадет в надежные руки. Внизу — наши, не дадут уйти.

— «Рубин», я — «сотый», задание выполнил, воз­вращаюсь на точку,— облегченно доложил я на КП. В ответ услышал похвалу.

— И объявите мою благодарность всей группе,— прозвучало уже вдогонку.

Из оперативной сводки 812-го иап за 25.09.43 г.:

«...В конце боя лейтенант Федоров атаковал подби­тый Хе-111, который со снижением уходил на запад. В результате атаки у Хе-111 отвалилась часть плоскос­ти. Самолет упал в районе западнее Б. Токмак».

Садимся парой. Заруливаем на стоянку. Вижу — все собрались у самолета Анкудинова. Подхожу к комэску, докладываю о выполнении боевого задания. Он дово­лен: несмотря на то, что в баках оставалось очень мало бензина, эскадрилья уничтожила четыре «хейнкеля» и один «мессершмитт». Своих потерь нет. Правда, неко­торые машины повреждены, но повреждения эти уже «залатываются», и эскадрилья скоро снова будет готова к взлету в полном составе. Главное, что мы выполнили боевую задачу — не позволили бомбардировщикам от­бомбиться по нашим войскам.

Подъехала машина. Из нее вышли командир полка и замполит. Анкудинов доложил о результатах боя. Николаенков поблагодарил летчиков, затем, помолчав немного и глядя куда-то на далекий горизонт, сказал:

— Не вернулся Машенкин.

Мы не поверили своим ушам. Не может быть! Все знали, как летал и дрался в небе Алексей Машенкин, и казалось, что произошло всего лишь какое-то досад­ное недоразумение.

Но Николаенков развеял все наши надежды и со­мнения:

— Сейчас группа из четыреста второго полка сооб­щила по радио, что Машенкин выпрыгнул из горящего самолета с парашютом, но его снесло ветром за линию фронта. Он сбил «хейнкель», заходил в атаку еще раз, и тут его подкараулили...

Очень тяжело было сознавать, что мой ближайший друг и земляк — в руках кровавых палачей. На разборе я обвинил ведомого, который не выполнил до конца своей задачи. Ведь сколько раз втолковывали — не па­никуй, не дергайся, когда тебе заходят в хвост, манев­рируй так, чтобы не потерять с ведущим огневой связи. А иной так шарахнется в сторону, что потом вообще ве­дущего не находит. А фашисты только этого и ждут: догоняют беззащитного теперь ведущего, который ниче­го не подозревает, и...

Так случилось и с командиром 3-й эскадрильи Машенкиным. Теперь гадай: где он, что с ним? Может, уже замучили до смерти на допросах? Или добили, как добили в кабине раненного, обессилевшего Георгия Чуракова? И все же хотелось верить, что Машенкин вернется. Очень хотелось!

На этом, памятном разборе произошел крупный раз­говор о действиях ведомого в бою. Лучшие летчики пол­ка рассказали, как они выполняют противоприцельный маневр, когда прикрывают ведущего, что для этого де­лают, как взаимодействуют с другими летчиками груп­пы. Вновь и вновь повторялось: боевая пара — нераз­рывна!

...В тот же день в полк прилетел Савицкий. С ним — командир 278-й Сибирско-Сталинской истребительной авиационной дивизии полковник Орлов. Савицкий при­нял рапорт, поздоровался с нашим полковым начальст­вом, а затем по очереди и с нами, теми, кого знал еще по Дальнему Востоку. Нервно закурил, посмотрел на майора Пасынка, ядовито изрек:

— Ну что, комиссар, и дальше будете так воевать? Почему потеряли Машенкина?!

— Вернется он, товарищ генерал! — вырвалось у меня.

Евгений Яковлевич посмотрел на меня с укоризной:

— А Чураков тоже вернется?..

Что тут ответишь? Мы опустили головы... Конеч­но же, недоработали с молодежью. Не так-то просто внушить человеку, чтобы не боялся зашедших ему в хвост истребителей противника, тут нужна целая пси­хологическая наука. Ведомому всегда страшнее, чем ведущему, так говорят новички.

Словно угадав наши мысли, Савицкий сказал (боль­ше для молодых):

— У нас есть летчики, которые очень долго летали ведомыми и до сих пор отлично воюют. Возьмите ваше­го Туманова. Сколько раз он прикрывал над Кубанью Машенкина! И как прикрывал — ни разу не потерял, не. дал в обиду. Они больше всех провели тогда воз­душных боев.

Генерал посоветовал детально разобраться в случив­шемся, поделиться опытом. Николаенков не стал докладывать, что мы уже по душам поговорили с ведомыми на разборе, только кивнул молча.

— Кого планируете вместо Машенкина? — спросил командир корпуса.

Николаенков покосился в мою сторону, сказал:

— Предлагали Федорову, но он попросил не торо­питься, верит, что Машенкин вернется. Временно возла­гаем обязанности командира третьей на заместителя Машенкина, лейтенанта Туманова.

Теперь генерал покосился в мою сторону:

— А откуда у тебя такая уверенность?

— Чувствую, товарищ генерал,— ответил я,— не мо­жет такой человек... да он, если даже в плен возьмут, сбежит. Как же он без нас... А мы — без него?..

Меня поддержал майор Пасынок.

— Хорошо,— согласился Савицкий,— если командир полка не возражает, так тому и быть.— Взглянул на часы, сказал: — Все свободны. Федоров с напарником, останьтесь.

«Что он мне снова поручит?» — вспомнил я сопро­вождение генерал-полковника Фалалеева.

— Так вот, Федоров,— начал Евгений Яковлевич,— у нас с командиром дивизии к тебе просьба...— Он кив­нул полковнику Орлову,, тот достал карту, разложил ее на крыле Ут-2, на котором они прилетели.— Нужно раз­ведать, точнее, опробовать одну площадку — почти под носом у немцев. Хотим посадить туда эскадрилью Ма­ковского, знаешь такого?

— Как же не знать! — воскликнул я.— Ведь он мне жизнь спас, когда меня «мессеры» после тарана рас­стреливали!

— Ну вот, видишь, как хорошо,— сказал Савиц­кий.— Имеешь возможность на деле отблагодарить свое­го спасителя. Итак, сядешь вот на эту маленькую пло­щадку,— он обвел тупым концом карандаша будущий «аэродром»,— ведомый пусть остается в воздухе, при­кроет тебя на всякий случай. Идите туда скрытно, на малой высоте, немцы не должны засечь эту точку: Ма­ковскому впоследствии предстоит действовать оттуда из засады. Ты все понял?

— Так точно, только направление ветра уточню...

Вместе определили, откуда заходить на посадку, Са­вицкий посоветовал обрулить площадку, проверить, нет ли там ям, выбоин, воронок, велел засечь ориентиры при заходе на посадку и взлете, одним словом, обследовать площадку, определить, пригодна ли она к использованию.

— Ни пуха! — напутствовал нас генерал по-свой­ски.— Мы ждем вас здесь, возвращайтесь с удачей.

Мы с Максимовым взлетели, без набора высоты по­шли к линии фронта. Площадка находилась восточнее Запорожья. На этом участке фашисты затормозили про­движение наших войск, заставили окопаться, временно перейти к обороне.

Подошли к указанному генералом месту, стали в ви­раж. Осмотрелись. Истребителей противника нет, на всякий случай запросили станцию наведения, она под­твердила наши наблюдения. Я вышел к четвертому раз­вороту, уже на планировании выпустил шасси.

— Куда садитесь?! — вдруг закричали со станции наведения.— Там нет подготовленной площадки!

— «Омега», я — «скворец-сто», не отвлекайте, вы­полняю задание «Дракона» (это был позывной коман­дира корпуса), внимательно следите за воздухом.

— Работайте спокойно, пока опасности нет,— отве­тила станция.

Посадка прошла благополучно. Разворачиваюсь на сто восемьдесят, рулю змейкой, внимательно осматри­ваю почву. И вдруг вижу — ко мне бегут солдаты. Спе­шат, волнуются. Даже тронуло меня: матушка-пехота Увидела, что приземлился самолет, спешит на помощь. Ведь каждому понятно — раз сел не на аэродром, зна­чит, беда какая-то: то ли машина подбита, то ли сам ранен... Я остановил самолет. «Еще под винт попадет Кто-нибудь». Вылез из кабины, помахал им, крикнул, что все в порядке. Они подошли поближе, что-то кри­чали доброе, дружеское, я кивал, отвечал им тем же. Очевидно, им было интересно видеть рядом, а не в да­леком небе боевой истребитель, живого летчика. Я ис­пытывал то же самое — передо мной стояли героичес­кие люди, которые не раз шли грудью на вражеские пулеметы, дрались с врагом врукопашную, месяцами жили в окопах... Я заметил, как офицер начал считать звездочки на борту «яка», и стало как-то не по себе: не так уж и много... Где-то в глубине души поднима­лось недовольство собой. Лицо офицера не выразило осуждения, но и восторга — тоже. «Середнячок я, зна­чит, в его понимании»... У него-то вся грудь была в

орденах и медалях, а с правой стороны виднелись еще гвардейский знак и три полоски за ранения: одна крас­ная — за легкое, две желтые — за тяжелые...

Обрулив всю площадку, я взлетел, и вскоре мы благополучно приземлились на своем аэродроме. Савицкий поблагодарил нас с Максимовым, а затем, обращаясь к командиру полка, сказал:

— Николаенков, завтра у вас в полку будет коман­дующий воздушной армией, приготовьтесь. Ему понра­вился воздушный бой, проведенный второй эскадрильей, хочет, чтобы вы провели подобный, но теперь уже пока­зательный. Кто вел группу?

— Лейтенант Федоров,— ответил Николаенков.

— Ну что ж, Федоров,— повернулся Савицкий ко мне,— готовьтесь.

— Мы готовы, товарищ генерал,— вытянулся я я снова почему-то подумал: «Попал на глаза, теперь дер­жись, как бы чего не случилось...»

Генерал Савицкий и полковник Орлов улетели, а мы остались в каком-то смятении: показательный бой с ре­альным противником? Сложное дело... Это в мирное время мы устраивали показательные бои — договарива­лись, кто кого будет атаковать, как уходить из-под ата­ки, какие фигуры будем «крутить», чтобы наблюдаю­щим было на что посмотреть. А тут заранее не догово­ришься. Решили так: воевать как обычно, только еще внимательнее, четче, чтобы вообще не допустить оши­бок в бою. Главное — сбить как можно больше вражес­ких самолетов, а своих не потерять. Вот и вся тактика. Не станем же мы для показательного боя выдумывать какую-то новую! У нас она выработана, именно ее и надо «демонстрировать».

Дата добавления: 2015-07-08