Й Белорусский 2 страница

— По дороге к вам командир дивизии полковник Карягин рассказал мне, как вы воюете. Так что в небе я побоялся бы встретиться с вами как соперниками...— он улыбнулся.— А вы, оказывается, такие робкие. Ну-ка, давайте по-мужски!

Постепенно мы разговорились. Замполит, как и по­ложено по традиции, спросил Эренбурга, над чем он в данное время работает.

— Над статьей в «Правду»,— сказал писатель.

— Я имел в виду книгу,— уточнил Тимофей Евстафь­евич.

— А что вы читали из моих последних книг? — в свою очередь спросил Илья Григорьевич.

Замполит не ударил лицом в грязь:

— Первую часть романа «Буря». В журнале пока...

— Хорошо,— кивнул Эренбург. Ему по душе пришел­ся ответ фронтового офицера, не бывающего в городах, где имеются библиотеки, читальные залы.— Вы знае­те,— сказал он,— очень трудно писать столь сложный роман в таких вот условиях,— он мельком взглянул на часы, словно давая понять, что «такие» условия — это война, фронтовые поездки, ежедневные ночные бдения над газетными статьями...— Но я обещаю вам скоро за­кончить «Бурю», раз уж вы в таком пекле сумели прочи­тать первую часть. Это меня тронуло, признаюсь!..

Беседа с Эренбургом оборвалась внезапно: его позва­ли к телефону. Он извинился, что больше нет времени, и сел в «газик» командира дивизии. Больше я никогда в жизни не видел его. Зато роман «Буря» читал потом с особым чувством, словно все время видел перед собой автора — так врезался в память этот интересный че­ловек.

28 июля, в день начала Каунасской наступательной операции 3-го Белорусского фронта, мы перелетели на аэродром Кармелава, в 15 километрах северо-восточнее Каунаса. Враг оказывал ожесточенное сопротивление, возросла активность его авиации. Она бомбила и штур­мовала переправы, дороги, аэродромы, препятствовала действиям частей и соединений, рвущихся на запад. Мы действовали по-разному, исходя из обстановки,— и па­трулировали, и штурмовали аэродромы противника, и занимались свободной охотой. Окрепла молодежь. В воздушных боях новички проявляли настоящее ма­стерство, научились не только хорошо пилотировать са­молет, стрелять, но и управлять своими нервами в слож­ных ситуациях. 31 июля отличился младший лейтенант Белкин. Израсходовав все боеприпасы в неравном бою с «мессершмиттами» и «фокке-вульфами» и заметив, что его справа сзади атакуют два ФВ-190, он расчетливо убрал газ, выпустил посадочные щитки, чем резко за­тормозил скорость «яка», и, бросив самолет вправо, на­перерез разогнавшимся «фокке-вульфам», ударил пра­вой плоскостью по вражескому самолету. «Фоккер» за­горелся и упал в районе населенного пункта Орловка. Белкин выбросился из неуправляемого самолета с пара­шютом, приземлился в расположении наших войск. Воз­душный бой и дерзкий таран отчаянного летчика наблюдал личный состав 707-го стрелкового полка, о чем и прислал подтверждение в авиационный штаб.

Несмотря на фанатичное сопротивление противника, наши войска упорно продвигались на запад и 1 августа освободили город Каунас. Красная Армия уверенно при­ближалась к границе Восточной Пруссии. Вся страна ждала этого момента, ибо наступал час неотвратимого возмездия фашистскому зверю в его собственной берло­ге. На наш аэродром прибыли корреспонденты радио с заданием записать на пленку радиообмен между истре­бителями, находящимися над Восточной Пруссией, и аэродромной радиостанцией управления. Для полета выбрали вначале звено, но почему-то передумали и ве­лели лететь нам с Сухоруковым. Мы должны были на малой высоте пройти над Инстербургом (ныне Черняховск), показать немцам краснозвездные истребители. Обо всем, что увидим на земле,— передавать для записи на специально отведенной для этого волне. Чтобы не подвергать себя риску быть обстрелянными зенитчика­ми, мы решили применить внезапность и резкое манев­рирование в районе цели.

Взлетели, взяли курс на Тильзит (ныне Советск). Поднялись на 5000 метров. Южнее Тильзита разверну­лись влево и, теряя высоту с таким расчетом, чтобы за 10-15 километров до Инстербурга она не превышала 100-150 метров, пошли вдоль железной дороги. Полной внезапности, возможно, мы и не достигли — погода была ясная и наземные наблюдательные посты наверняка ви­дели нас, однако главная цель была достигнута: зенит­чики не успели открыть огонь. Очевидно, никто не пред­полагал, что мы можем так лихо «пробрить» над тыло­вым городом Восточной Пруссии. Обо всем увиденном мы, как было условлено, передавали на свою радиостан­цию. После посадки корреспондент спросил:

— Как выглядит немецкий город с воздуха?

— Мрачно,— почти в один голос ответили мы с Ни­колаем.

И действительно, Инстербург показался нам закоп­ченным, черным, безлюдным. Черепичные крыши, мо­щенные камнем узкие улочки почти без деревьев... Чем-то чужим и незнакомым, враждебным повеяло от этого го­рода. Возможно, впечатление усиливалось чувством глу­бокой ненависти к гитлеровской Германии, к фашистам, к их идеологии, к их образу жизни.

— Мы уже пишем репортаж о вашем полете,— ска­зал корреспондент.— Назвали его так: «Советские ист­ребители над Восточной Пруссией». Подойдет?

— Вам лучше знать,— ответил я,— наше дело — вот,— и показал рукой в небо, где как раз набирала вы­соту четверка истребителей. Это Алексей Машенкин вел звено в район патрулирования.

Не знаю, был ли опубликован или передан по радио репортаж, а вот фотоснимок поместили. Кажется, в «Огоньке».

День, который стал для нас в какой-то мере празд­ничным — все же побывали над логовом зверя! — силь­но омрачился необычным происшествием. Во время облета самолета Як-1, вышедшего из ремонтных мастер­ских, погиб один из лучших летчиков нашего корпуса — Герой Советского Союза майор Тарасов Павел Тимофе­евич. Было очень обидно и грустно. Надо же! Ведь Та­расов начал воевать 22 июня 1941 года. И в первый же день на глазах своих товарищей сбил фашистский само­лет, Таких летчиков вообще единицы. Это было под Ленинградом. Потом он воевал на разных фронтах, попадал в жуткие переплеты, например в «клещи» из шести (!) истребителей противника, Его уже вели на немецкий аэродром, когда Тарасов, вырываясь из смер­тельных тисков, резко бросил свой самолет на ближай­ший Me-109 и с короткой дистанции расстрелял его в упор. Пока фашисты приходили в себя, на землю уже падал второй «мессершмитт», подожженный дерзким русским. На него насели оставшиеся четыре истребите­ля противника. Бой был жестоким. Тарасова тяжело ра­нило в обе ноги и в руку, однако он не дрогнул и про­должал драться. Но вот вышел весь боекомплект. По­гибать? Нет! Тарасов находит в себе силы и бьет крылом своего самолета по вражеской машине. Изра­ненный, обессиленный боем и тяжелым ударом во вре­мя тарана, он все же выпрыгнул с парашютом и благо­получно приземлился на своей территории. Врачи долго бились над ним, чтобы спасти храбрецу жизнь. А он не только выжил, но и вернулся в боевой строй! Хорошо помню, как его впервые представляли личному составу нашего полка (это было за несколько дней до вылета на фронт). Перед строем появились командир полка и не­знакомый нам капитан с орденами Красного Знамени и Красной Звезды на груди. Он прихрамывал. Плотная, коренастая фигура, несколько грузная походка, вялые движения рук чем-то напоминали Чкалова.

— Наш новый помощник командира полка по воз­душно-стрелковой службе капитан Тарасов Павел Тимофеевич,— сказал командир.— Прошу любить и жало­вать.— Подумав немного, добавил: — И учиться у Пав­ла Тимофеевича воевать. У капитана Тарасова — боль­шой опыт воздушных боев. На его счету — 146 боевых вылетов, 10 самолетов противника, сбитых лично, и 1 — в групповом бою.

Тарасов дрался самоотверженно, бесстрашно. Его боевой счет увеличился до 22-х самолетов, сбитых лич­но, 3-х — в групповых боях, 7 фашистских самолетов он уничтожил на земле. Всем запомнился случай, необыч­ный для того периода, когда обстановка в воздухе на Кубани оставалась еще крайне напряженной. Капитан Тарасов со своим ведомым старшиной Калугиным «пой­мали» одиночный «мессер» и привели его на наш аэро­дром. А произошло это так. После выполнения задания по прикрытию наземных войск пара возвращалась до­мой. Недалеко от их маршрута группа «яков» дралась с «мессершмиттами». Наши летчики имели явное пре­имущество. Тарасов подумал, что не мешает подлить масла в огонь — «снять» одного, а то и двух «мессеров». И вдруг заметил еще один Ме-109 — ниже и справа от дерущихся. То ли пилот решил удрать, то ли шел на подкрепление своим, только судьба уготовила ему иное — попасться на глаза советскому летчику, которого однажды хотели пленить, зажав в «клещи».

— Калугин,— предложил ведомому Тарасов,— да­вай-ка этого отщепенца прихватим и отведем на аэро­дром.

Калугин не понял.

— Возьмем в «клещи» и не выпустим, пока не ся­дет,— растолковал капитан.— Иди за мной!

Они прибавили газу и пошли в направлении выбран­ной жертвы. Немецкий летчик их пока не видел, нахо­дился в развороте; хорошо было видно тонкое голубова­то-желтое брюхо Ме-109. Тарасов с Калугиным не­ожиданно зашли ему в хвост с двух сторон. Гитлеровец заметался, но и слева, и справа увидел предупреждаю­щие огненные трассы. Несколько раз он пытался пере­вести самолет в пикирование, но на его пути каждый раз вспыхивали угрожающие пунктиры огня. Тарасов, учитывая свой горький опыт, все возможные нюансы каждого маневра, осторожно подошел к фашистскому летчику, чтобы тот увидел его, и показал жестом руки вниз влево, при этом для полной ясности выразительно провел перчаткой по горлу. Очевидно, немец понял, чем грозит неповиновение, и покорился судьбе. Нужное на­правление Тарасов указывал фашисту разворотами своего «яка». Так и посадили «мессершмитт».

Павел Тимофеевич очень дорожил товарищеской поддержкой в бою. «Сам погибай, а товарища выру­чай» — была его любимая поговорка. Более десяти лет­чиков полка считали Тарасова своим спасителем: в кри­тический момент боя, когда, казалось, уже не было вы­хода, когда превосходящий в силах противник брал верх, неизвестно откуда, словно по мановению волшеб­ной палочки, в самую гущу боя вихрем врывался Та­расов, и положение менялось в нашу пользу. Отважно­го летчика благодарили, а он только отмахивался:

— Ну, а как же по-другому? Ты бы сам так по­ступил.

Это был глубоко порядочный, бесстрашный человек, настоящий ас, признанный мастер воздушного боя.

...И вот последний полет Павла Тимофеевича. После ремонта нужно проверить машину на всех режимах, чтобы летчик, идущий в бой, не сомневался в исправнос­ти техники. В наборе высоты, горизонтальном полете все было нормально, но вот Тарасов начал выполнять фигуры сложного пилотажа, и тут случилась беда — при выводе из пикирования отвалилась одна из плос­костей самолета. «Як» вошел в крутой штопор и, вра­щаясь, стал быстро терять высоту. В такой ситуации летчику трудно выбраться из кабины — центробежная сила прижимает его к борту, а перегрузка — к сидению. И все же Тарасов, будучи физически сильным челове­ком, сумел вывалиться за борт. Парашют не успел пол­ностью раскрыться — не хватило высоты...

Похоронили Павла Тимофеевича Тарасова в Кармелаве, в сквере сельскохозяйственного техникума.

Комиссия долго разбиралась в причинах разруше­ния самолета, но так ничего толком и не установила. Посчитали, что во время боев где-то был ослаблен стык крыла с центропланом — то ли снаряд зацепил, то ли пуля, а ремонтники не заметили... В ту пору было не до лабораторных исследований причин происшествия.

Полк продолжал вести активные боевые действия, но теперь уже с аэродрома Бобты. Напряжение работы снова возросло. В районе Шяуляй немецко-фашистские войска наносили контрудар по одному из стыков 1-го Белорусского фронта, и для его обеспечения со­средоточили на этом участке большие авиационные си­лы. Нам даже пришлось временно уступить господство в воздухе. Чтобы восстановить его, часть авиации нашего фронта привлекалась в интересах 1-го Белорусского. Шли ожесточенные бои на земле и воздухе. Как всегда в таких случаях, Савицкий решил нанести ряд штурмо­вых ударов по аэродромам противника. Нашему полку была поставлена задача: 17 августа ударить по аэро­дрому Немокшты, на котором (это было установлено разведчиками Тищенко, Мельниковым и Кравченко) ба­зировалось до сорока ФВ-190 и Ме-109. В 10 часов па­ра Мельников — Кравченко произвела дополнительную разведку вражеского аэродрома, и полк пошел на взлет. Ударную группу возглавил капитан Тищенко, а нашей эскадрилье поручили прикрывать ее. Мне сообщили, что в группе прикрытия самостоятельно будет действовать пара генерала Савицкого. После штурмовки мы с Сухоруковым должны были сфотографировать вражеский аэродром, чтобы определить эффективность удара.

К Немокштам дошли благополучно, но беспокоило, что при столь хорошей видимости группу издалека заме­тит противник, да и наземные посты лишат нас возмож­ности нанести удар безнаказанно. Учитывая эти факто­ры, я дал команду звену Белкина выйти вперед и свя­зать боем истребители противника, если они появятся над аэродромом. Достаточно было сказать Белкину «пошел», как он тут же увеличил скорость. Еще на земле мы разыграли самые различные варианты предстоящего боя, поэтому понимали друг друга с полуслова.

Еще раз хочу здесь сказать о важности подготовки вылета на земле. Бой без всякого плана, на авось — это игра со случайностью. И тот, кто думает, что летчи­ки Великой Отечественной — это просто лихие, бесша­башные парни, воевавшие по наитию, — тот глубоко ошибается. Были, конечно, и такие пилоты. Некоторым из них повезло, они даже дошли до Победы; но это исключение! Расспросите любого авиатора, участвовав­шего в боях, и он расскажет, с какой дотошностью, скрупулезностью изучали летчики повадки врага, спо­собы его боевых действий, отдельные командиры даже пофамильно знали тех, кто противостоит им в воздухе, изучали манеру ведения боя известных немецких асов, следили за их перемещением по фронтам. Эта была це­лая наука побеждать.

...Четверка Белкина первой вышла в район аэродро­ма. Зенитная артиллерия открыла по ней бешеный огонь. Ну что ж, надо и это использовать, нанести удар внезапно, пока зенитчики пристреливаются по Белкину. Тищенко удачно завел ударную группу с другого на­правления и с ходу атаковал аэродром. Моя задача— не допустить, чтобы на ударную группу свалились ист­ребители. Немцы в последнее время практиковали та­кую тактику: пока мы блокируем какой-нибудь аэро­дром, не даем истребителям подняться в воздух, их вы­ручают соседи — по вызову.

На аэродроме появились крупные очаги пожаров — Тищенко уверенно делал свое дело. «Яки» пикировали, стреляли, снова пикировали. Зенитчики били непрестанно, вокруг разрывались снаряды, эфир заполнился командами. Иногда слышался голос «Дракона». Он все видит, руководит боем. Появляются все новые и новые немецкие истребители. В воздухе перекрещиваются огненные трассы, густо развешиваются клубы дыма. Кто-то опускается на парашюте... Наш! Но кто? По радио никто ничего не передавал.

— Я — «Дракон»,— слышится ровный голос гене­рала Савицкого,— задача выполнена, уходим домой.

Где он находился все это время — трудно сказать. Но комкор всегда выбирает удобное для наблюдения место, в случае чего сам может броситься на истреби­тели противника. И вообще, когда командир корпуса с нами, мы становимся опытнее, смелее, неуязвимее. Один его голос, абсолютно не знающий эмоций, успо­каивает разгоряченных пилотов, заставляет действовать более продуманно, разумно, как учили на земле.

Я прошу Анкудинова прикрыть отход ударной груп­пы. А мы с Сухоруковым должны сфотографировать аэродром с высоты 3000 метров. Но работать сейчас не­возможно — несколько пар «мессеров» и «фокке-вульфов» крутятся над аэродромом, ищут отставшие от строя или подбитые советские самолеты, чтобы хоть как-то реабилитировать себя после неудачного воздуш­ного боя. Разворачиваемся в сторону Тильзита, с набо­ром высоты уходим на запад. Решаем зайти на фотогра­фирование со стороны, откуда нас не ждут. Высота 5000 метров. Разворачиваемся на 180 градусов и со сни­жением идем прямо на Немокшты. Разгоняем скорость до 650 километров в час. Если на нас и нападут, то мы сможем драться до полного израсходования горючего. Ну, а там... Об этом не хочется думать. Все внимание — на фотографирование. В чем сложность выполнения та­кого задания? Нужно пройти над объектом на одной высоте, без крена, не меняя курса и желательно скорос­ти. Тогда снимки получатся качественные: будет вы­держан масштаб изображения, заснятые объекты ориен­тированы относительно сторон света — ведь курс про­хода нам известен. Все это очень важно. Если же во время съемки маневрировать, менять режим полета, такие снимки, кроме огорчения и возмущения, у штаби­стов ничего не вызовут. Но идти с одним курсом опасно: зенитчики быстро по тебе пристреляются. Даже неопыт­ный новичок может попасть в такую мишень.

Впереди — Немокшты. Высота — 2500 метров. При подходе к аэродрому включаю фотоаппарат. Иду строго по прямой. Надо выдержать всего тридцать секунд. Но что это за секунды! Любая может оказаться роковой. Жду разрывов. Вот и они. Высоту зенитчики угадали сразу. Опасно. Упреждения, правда, не определили. Скорость у нас очень большая, разрывы пока отстают. Но постепенно догоняют. Вот уже и впереди запрыгали огненные шары... Чувствую, как деревенеет все тело в ожидании самого страшного. Впереди все гуще и гуще рвутся снаряды, некоторые уже подкрадываются сбоку. Слышу, словно горохом, ударило по фюзеляжу. Оскол­ки дистанционного снаряда. С напряжением смотрю на секундомер. Еще восемь секунд! Никогда еще время не тянулось так медленно... Каким-то образом успеваю оглянуться назад — где Николай? Не сбили его, как под Мелитополем Максимова? Но Сухоруков на месте, идет чуть выше меня сзади, с глубоким креном. Значит, сби­вает немцев с толку, маневрирует, насколько позволяет наш боевой порядок. Оставить строй он не может, ри­скует собой наравне с ведущим. Секундомер показыва­ет, что осталось четыре секунды. И вдруг мой самолет вздрагивает так, что я ударяюсь о стекло фонаря вы­пуклым наушником шлемофона. Кажется, что движение прекратилось вообще. С тревогой двигаю ручкой управ­ления, педалями — самолет управляем. В последний раз бросаю взгляд на часы. Все! Можно маневрировать. Можно-то можно, но как поведет себя машина? Куда попал снаряд? Быстро осматриваю плоскости. Так и есть. Левая плоскость почти вся оголилась, обшивки — как не бывало! Вижу лонжероны, нервюры, стрингеры... Одним словом, скелет крыла. Через него просматрива­ется земля. Элерон поврежден незначительно. Пробую рули. Слушаются. Летим! Правда, тянет в одну сторону, накреняет, но это пустяки. Главное — дотянуть домой. Очень боялся пролетать линию фронта. Высоту набрать уже нельзя, маневр ограничен. Собьют еще у самого порога! Обидно будет. Но обошлось.

— Как с горючим? — спрашиваю Сухорукова.

У меня бензиномер уже 15 минут как стоит на ну­ле. Но его специально так настроили, чтобы был запас топлива минут на 15—20, если даже показания прибо­ра — нуль. Летчики говорят, так спокойнее — все еще есть надежда. И действительно, на приборе — нуль, а я лечу себе, хоть бы хны. «На честном слове и на од­ном крыле», как пели в войну английские летчики. Вот уж точно!

Сухоруков отвечает, что все нормально. Пытаюсь не­сколько увеличить высоту. Не получается. Ладно, дотя­нем и так. И вот перед нами — аэродром. Даже не ве­рится. Садимся, естественно, с прямой, не до «коробоч­ки». Николай прикрывает мою посадку, затем призем­ляется сам. Я еще не вылез из кабины, а к самолету уже подбежал начальник разведки полка. Быстро выну­ли из фотоаппарата кассету с пленкой, и он помчался в штаб. Правда, оглянулся на оголенное крыло «яка», по­качал головой.

Из оперативной сводки 812-го иап за 17.08.44 г.:

«17.08.44 г. в 12.35—13.10 после доразведки полк 22 экипажами при контроле генерала Савицкого произ­вел штурмовой налет на аэродром Немокшты. На аэро­дроме находилось до 30 самолетов ФВ-190. Бомбарди­ровкой и штурмовкой уничтожено 6 ФВ-190 и 8 ФВ-190 повреждено... Над аэродромом сбито 5 самолетов ФВ-190 и Me-109».

...К моему самолету сбежались техники, механики. Смотрели на крыло, на иссеченную осколками бортовую обшивку, залезали под фюзеляж, ощупывали машину снизу, удивлялись.

— На чем только дотянул?..

— Надо же, бак уцелел — чудеса!

— А смотрите, сколько вмятин! Общий вывод был единодушен:

— Сильна все же машина!

— «Як» — это «як»!

Подошел Костя Мотыгин:

— А мы тут передрожали с Димкой (Дмитрий Фо­миных был механиком самолета Сухорукова), все при­летели, а вашей пары нет... Да еще Кравченко...

— Что Кравченко?

— До сих пор нет. Говорят, сбили.

Вон кто, оказывается, прыгнул с парашютом — Александр Кравченко. Хорошо еще, что опускался на лес, может, спасется как-нибудь. Хотя... Немцы налов­чились ловить наших парашютистов: не мешкая оцепляют район приземления, и уйти от облавы бывает не­возможно.

О судьбе Александра Ивановича Кравченко я узнал позже. В тот драматический для него день — 17 августа 1944 года — он совершил подвиг. Перед налетом полка на аэродром Немокшты Кравченко с заместителем командира эскадрильи старшим лейтенантом Мельни­ковым произвели доразведку цели, затем в составе ударной группы участвовали в штурмовке. После пер­вого захода на аэродроме образовалось много очагов пожара. Группа разворачивалась для нового удара, но тут на нее навалились «мессершмитты» и «фокке-вульфы». Завязался воздушный бой. Полк дрался на всех эшелонах. Кравченко сбил один ФВ-190 и погнался за вторым — ведущим. Сумел зайти ему в хвост, однако кончились боеприпасы. И тогда летчик пошел на таран. Он догнал «фоккера» на выходе из пикирования и уда­рил его своим самолетом. Обе машины начали беспоря­дочно падать. Кравченко сумел выбраться из неуправ­ляемого «яка» и открыл парашют. Увидел под собой лес, обрадовался. Но судьба зло посмеялась над героем. Как ни пытался он скольжением уйти от большой поля­ны, через которую проходила дорога, не хватило вы­соты. Он приземлился совсем недалеко от деревьев и кустарника, где, увы, его уже поджидали немецкие сол­даты. Совершая марш, они как раз остановились здесь в самый разгар воздушного боя. Нежданно-негаданно им повезло — такая крупная добыча: советский летчик-истребитель!

22 апреля 1945 года Александр Кравченко был осво­божден из фашистского концлагеря нашими наступаю­щими войсками. Разыскал свой родной полк и вместе с боевыми друзьями отпраздновал Победу в Берлине. Че­рез некоторое время, несмотря на просьбу Кравченко — оставить в Вооруженных Силах, его уволили в запас. Мне приходилось встречаться с ним спустя десятилетия. Трудится, бодр, здоров, ни на что не жалуется, разве что на глубокую тоску по небу, когда видит над головой пролетающие самолеты..,

Наступило 18 августа. День авиации — наш тради­ционный праздник. Повара готовили праздничный ужин, самодеятельность репетировала новую программу кон­церта. Майор Пасынок «мобилизовал» Мирослава Марьянского, Ивана Пономаренко, Илью Клаванского, Александра Кшиву — наших «артистов»,— уединился с ними в отдельном помещении. На видном месте красовалась ярко разрисованная стенгазета, посвященная от­личившимся в последние дни летчикам, техникам, меха­никам. В газете были помещены дружеские шаржи, а также карикатуры на двух мотористов, которые в спешке перепутали свои самолеты, когда ранним утром по тревоге прибежали на стоянку. Сатира была без­обидной — праздник все же. Да и грешок-то у мотори­стов небольшой.

Мы с Сухоруковым подходили к КП полка, где со­бирался летный состав, как вдруг от группы летчиков отделился командир полка майор Попов и быстро по­шел нам навстречу. Сухоруков шепнул:

— Сейчас получим боевую задачу, видно, штабы что-то новое придумали.

— Как настроение, Иван? — еще издали спросил командир полка.

— Праздничное, Иван Феоктистович! Как же иначе. Да и вылет сегодня был вроде ничего.

— Самолеты к полету готовы?

— Да, кроме моего ободранного. А что, есть работа?

— Есть...— Попов посмотрел на нас, словно сожа­лея, что приходится в такой день еще раз посылать на рискованное дело, сказал уже твердо: — Получено бое­вое распоряжение на разведку результатов действий на­ших штурмовиков по аэродрому Немокшты. Только что сработали. Сейчас звонил командир дивизии, предупре­дил, что над аэродромом непрерывно дежурят несколь­ко групп истребителей, просил, чтобы были осторож­ны.— Подумал, добавил: — Решайте сами, не хочу в праздник приказывать... Если согласны, берите любое прикрытие, хоть эскадрилью.

— Спасибо, Иван Феоктистович, но там прикрытие не поможет, вдвоем будет лучше. Как, Николай?

Сухоруков развел руками:

— Начальству виднее...

— Договорились,— сказал Попов.— Если заснять не удастся, проведите разведку визуально. А концерт на­чнем после вашего возвращения, так что не переживай­те. Ну, с богом!

Мы развернулись и пошли на стоянку. На ходу со­ставляли план разведки. На высоте 6000 метров прибудем в район, от которого на Немокшты можно выйти на большой скорости с курсом около 140 градусов. Высота фотографирования — 4000 метров. Это позволит умень­шить время нахождения на боевом курсе, так как фо­тоаппарат захватит большую площадь, чем с малой вы­соты. Если истребители не помешают, после фотогра­фирования выполняем левый разворот со снижением и проходим над восточной стоянкой аэродрома на малой высоте. Доходим до Немана и, развернувшись влево, идем на свою точку. Что дает такое построение марш­рута? Если в районе фотографирования истребители противника окажутся ниже нас, мы за счет снижения разгоняем скорость до 700-720 километров в час и про­ходим над аэродромом. Атаковать им будет трудно — от нас отстанут. Если же они барражируют выше и ата­куют, придется принимать бой, а это для разведчиков нежелательно. Таков общий замысел. Детали? Вариан­тов может возникнуть множество. Мы с Николаем до­говорились, как поступать в различных ситуациях, про­работали все, что можно было предвидеть в таком дина­мичном деле, как полет пары на разведку.

Подошли к самолетам. Солнце, опустившееся почти к самому горизонту, ярко освещало машины. Плекси­глас фонарей прозрачно синел на фоне чистого, безоб­лачного неба.

«Хотя бы какие-нибудь облачка,— подумалось с не­ясным беспокойством,— за десять километров увидят...» Снова вспомнилось предупреждение командира диви­зии — нас ежеминутно подкарауливают.

Возле машин стояли механики, оружейники, пар­торг эскадрильи Бланин. У всех было приподнятое, праздничное настроение: сегодняшний день прошел без потерь. Лишь Костя Мотыгин хмурился. Он понял, что мы снова вылетаем на задание. Да еще новый, незнако­мый самолет дали...

— Открывай кабину, доставай парашют,— велел я ему. Костя молча полез на плоскость, неторопливо вы­тащил парашют, соскочил на землю, помог мне застег­нуть лямки.

— Что, опять эти проклятые Немокшты? — спросил.

— Да, надо разведать.

— Но вы же только что вернулись из разведки, раз­ве других летчиков в полку нет?!

— Костя,— попытался отшутиться я,— нужно гор­диться, что доверяют такие задания...

Механик безнадежно махнул рукой, и мне его стало жалко.

— Ладно, Костя, постараюсь вернуться без царапин­ки. Чтобы вечер ни тебе, ни другим не портить. Да и врачам меньше работы будет.

...Мы взлетели, набрали 4000 метров. И тут слева впереди увидели четыре «фокке-вульфа», которые шли параллельно нашему курсу. Нам сейчас не до них, по­этому уходим вверх и в сторону, чтобы не обнаружили и не передали по радио на землю. Удалось. До района разведки добрались благополучно. Теперь нужно из­учить воздушную обстановку над Немокштами и при­нять грамотное решение на фотографирование. Идем в горизонтальном полете, осматриваемся. Аэродром вижу хорошо... А вот и они! Четыре «фоккера» пересекают наш курс справа налево. Решение приходит сразу (та­кой вариант на земле прорабатывали): атаковать их, заставить уйти вверх (не станут же они на виду у сво­его аэродрома удирать от пары советских истребителей вниз!), а затем, нырнув под неприятельский строй, с большой скоростью спикировать на аэродром, пройти над ним и заснять.

— «Сто первый»,— говорю Сухорукову,— ниже спра­ва— «фоккеры». Атакуем!

Разгоняем скорость. Вражеская четверка идет в пра­вом пеленге, по всему видно, нас пока не заметила. Сближаемся быстро, даже появляется шанс сбить одного-двух! Ну что ж, это основному заданию не помеша­ет— напротив. Немецкие летчики замечают, наконец, что у них в хвосте «яки», панически взмывают влево вверх. Но уже поздно — с дистанции 70-100 метров открываю огонь, и «фокке-вульф», объятый пламенем, неуклюже вращаясь в перевернутом штопоре, падает вниз. Чуть отворачиваю вправо и, продолжая пикиро­вать, иду на аэродром. Только бы не помешали истребители! Только бы... И вдруг слышу тревожный возглас Сухорукова:

— «Сотый», справа атакуют «фоккеры»!

Прекращаю снижение, резко бросаю самолет впра­во. Понимаю: если уж Коля Сухоруков взволнован, де­ло плохо. Так и есть. На него сверху сзади насели четы­ре «фоккера», и дистанция сокращается с каждой секундой. Сейчас случится самое страшное, непоправи­мое... Вижу — самолет Николая вспухает, окутывается то ли дымом, то ли пылью, такое впечатление, словно его надули и он, не выдержав, лопнул. Какие-то куски материи, фанеры полетели вниз. Четыре «фокке-вульфа», сверкнув лакированными боками, выходят из атаки левым боевым разворотом. Все ясно — сквозь самолет Сухорукова прошла плотная очередь «эрликона».

— Коля, как ты?!

— Подбит,— вздыхает Николай, понимая, что этим дело не кончится, что нас будут атаковать снова и сно­ва и не оставят в покое до тех пор, пока не уничтожат. Ведь атаковала четверка, значит над аэродромом было восемь самолетов. А могут поднять еще...

— Держаться можешь? Проверь управление. Вижу, как Сухорукое осторожно качает «як» с кры­ла на крыло, затем шевелит рулями высоты и поворота.

Дата добавления: 2015-07-08