Проклиная погоду

Осень выдалась — никому из летчиков не пожелаю. Дожди, туман, слякоть, грязь. Бетонированных аэродро­мов не было, а с грунтовых работай, в таких условиях очень тяжело. И все же мы летали.

После войны в архивах были обнаружены докумен­ты, свидетельствующие о том, что и тут мы взяли верх лад люфтваффе. Немцы жаловались высокому началь­ству, что русские летают в невыносимых метеорологиче­ских условиях, взлетают с совершенно непригодных по­левых аэродромов и потому с ними трудно воевать. Сейчас это читать смешно так же, как смешно слушать до радио некоторых спортивных комментаторов, оправ­дывающих очередной проигрыш наших футболистов за рубежом: «Ребята устали, да и дождь мешал им играть». Будто соперники из железа...

Летая в плохую погоду, мы иногда попадали в неприятные ситуации. В конце ноября я получил задачу — перегнать самолет Як-1 с аэродрома Новочеркасск на кашу гонку — Агайман.

2 декабря, усадив в отсек фюзеляжа Як-9 лет­чика Вениамина Виноградова и техника звена Евгения Серебрякова, я взлетел и взял курс на Новочеркасск. Приземлился нормально, хотя побаивался — не привык возить на одноместном боевом самолете людей.

Як-1 предназначенный для перегонки на наш аэро­дром, оказался совершенно новым, просто один из пол­ков нашего корпуса в спешке бросил его из-за возник­шей неисправности — вылетали по тревоге, некогда бы­ло возиться. Женя Серебряков быстро устранил дефект, доложил, что машина к полету готова.

— Что-то слишком быстро ты сработал,— засомне­вался я,— не пришлось бы Виноградову падать на этом «яке» где-нибудь в степи...

— Гарантия,— спокойно сказал Серебряков.— Мож­но вылетать.

— А чего же самолет бросили, если все так просто? — Сам удивляюсь,— пожал плечами Женя.— Зна­чит, такие мастера...

Я поверил Жене, потому что хорошо знал его. Это был удивительно способный человек, истинный «тех­нарь». В эскадрилье, да и в полку его звали самолетным доктором. Иногда он находил и устранял такие отказы и неисправности, что все только диву давались. Однажды я услышал о нем такую историю. Забарахлил мотор на одной из машин. Работает вроде нормально, нолетчик жалуется, что в воздухе не хватает тяги. Собрались на стоянке техники, механики, инженер полка подошел. Начали ковыряться в двигателе. Судили-ряди­ли, никто не может определить, в чем загвоздка. По­явился Женя Серебряков. Стал в сторонке, послушал, как гудит мотор, попросил механика:

— А ну-ка, запусти еще разок, плавно выведи на полные обороты, а потом резко убери газ.

Механик залез в кабину, крикнул: «От винта!», на­жал кнопку запуска. Женя выставил левое ухо вперед, зажмурился, послушал. Затем показал скрещенные руки — «выключай!» Наступила тишина. Все с легкой иро­нией на лицах ждали, что скажет новоявленный Ай­болит.

— На поршне четвертого цилиндра проверьте коль­ца, кажется, лопнули...

Вскрыли капот, проверили — точно! А Женя, зало­жив руки в карманы комбинезона, засвистел какую-то бравурную песенку и пошел вдоль стоянки, всем своим видом демонстрируя, что для него подобные неисправ­ности — чепуха, раз плюнуть! С тех пор с ним никто не решался спорить на технические темы — опасались опростоволоситься.

Так что в исправности «яка» у меня сомнений не было, спросил больше для порядка:

— Так можно облетывать?

— Да,— коротко подтвердил Евгений,

Я облетал машину, слетал по кругу ……… Виноградов, но начальник комендатуры аэродрома не подписывал заявку на вылет: зачем, мол, рисковать, не на праздник ведь лететь — на фронт. Мы посоветовались и решили лететь без разрешения. Для этого пришлось схитрить. Зашли к начальнику комендатуры и попросили его под­писать полетный лист, а дату, мал, потом поставим, когда появится погода («чтобы время сэкономить...»). Он подписал. Нам только это и нужно было.

12 декабря видимость чуть улучшилась. Пользуясь тем, что начальник комендатуры уехал в город, я забе­жал к диспетчеру, показал подписанный полетный лист (дату, естественно, мы проставили такими же чернила­ми), сообщил, что через 15 минут вылетаю парой на 4-й Украинский фронт, аэродром посадки — Агайман. Говорил я в таком темпе, с таким напором, что диспет­черу некогда было соображать, что-то проверять, уточ­нять, и он дал «добро».

Мы взлетели и взяли курс на Таганрог. Маршрут спланировали так, чтобы все время идти по берегу моря, затем повернуть в Молочный залив — там даже при плохой видимости доберемся до аэродрома. Но не тут-то было: не долетая до Таганрога, попали в сильный снеж­ный заряд. Видимость — ноль, высота полета — 40-50 метров. Обычно для облегчения пилотирования в строю ведомый идет на одной высоте с ведущим или несколько ниже, а тут я побоялся за Виноградова, велел ему идти чуть выше меня, чтобы случайно не задел за землю-матушку. Ему ведь при такой видимости в строю держаться очень трудно, тем более дистанция и интер­вал сокращены до минимума, может увлечься и... Решаю выйти в более светлый район. Держу по кромке заряда. Но при этом курс все больше увеличивается, идем пра­вее намеченного пути. Прикинул: мы — километрах в 30-40 севернее Ростова-на-Дону. Ладно, все же вперед идем. Но, увы, видимость настолько ухудшилась, что лететь стало вовсе невозможно.

— «Сто пятый»,— окликаю Вениамина,— подойди еще ближе.

Виноградов прижимается ко мне вплотную. Теперь он не видит ни земли, ни приборов в кабине — ничего, потому что все его внимание приковано к расстоянию до моего самолета: подойдешь ближе — столкнешься, отойдешь — потеряешься в облаках. Да, ничего себе полетик... Начинаю искать площадку для посадки. И тут, к радости, вижу внизу капониры. Аэродром!

— «Сто пятый», садимся,— даю команду. Зашли с левым кругом, если можно назвать «кругом» неопреде­ленного радиуса разворот, выполненный с таким расче­том, чтобы не плюхнуться поперек полосы.

— Садимся парой,— говорю Вениамину.

Такая посадка сложнее, но боюсь оставить в воздухе летчика одного — может не зайти на посадку, настолько плохо просматривается земля, к тому же с каждой се­кундой аэродром затягивает мутная пелена облаков.

Слава богу, сели! Снежный заряд усиливается. Проще говоря — вокруг вихрит снег. Капониров не видно. Начинаем осторожно, на ощупь рулить поближе к пред­полагаемому месту их расположения. Наконец впереди появляется темный холм. Мы останавливаемся, но мо­торов не выключаем: нет уверенности, где приземли­лись, и вообще как-то не по себе...

Вылезаю из кабины, открываю гаргрот. Женя Сереб­ряков облегченно подает голос:

— Ну что, командир, прилетели? А почему моторы не выключили?

— Прилетели, Женя, только не знаю, куда,— пы­таюсь шутить.— Может, под Берлином сели.

— Сядем в свое время,— принимает шутку Женя.— Главное — мы на земле, а то, знаете, каково под гаргротом болтаться — как в гробу.

Я подумал немного — не могли мы перелететь ли­нию фронта! — и выключил мотор. Вениамин тоже. Со­шли на землю, осмотрелись. Никого. Закурили.

— Пойду на разведку,— предложил Серебряков.

— Только ненадолго. Максимум — на десять минут.

И только это сказал, как невдалеке появились маль­чишки. Три симпатичные мордашки. На них — любопыт­ство и страх. Я махнул. Мальчуганы несмело подошли.

— Здравствуйте, ребята. Как ваше село называется?

— А вы наши или немцы? — у ребят на лицах не проходит страх.

— Да наши мы, по-русски же говорим...

— Э-э, немцы тоже по-русски говорили...

— Ну вот, смотри,— подвел я к самолету самого рослого (ему было лет двенадцать),— видишь красную звезду? И впереди вот звездочки. Веришь теперь?

— Верю!

— Так как село называется?

— Нет больше нашего села. Мы в землянках живем. А называется — отделение совхоза «Гигант».

— Далеко отсюда?

— Не-а, вот тут внизу,— мальчуган показал рукой, при этом рукав его старенького пальтишка поддернулся до самого локтя. Его приятели были не лучше: один — в большой серой фуфайке, подпоясанной веревочкой, другой — в поношенном пальто явно с чужого плеча.

Мы закрыли кабины самолетов и под надежным со­провождением ребячьей гвардии пошли в отделение сов­хоза. Подошли к единственному, латанному-перелатанному досками и ржавыми кусками жести небольшому дому, рядом с которым темнел угрюмый сарай с высо­кой закопченной трубой.

— Кузня! — гордо сообщил парнишка, вскинув вверх руку. Так, вероятно, делают парижские гиды, показывая туристам-провинциалам Эйфелеву башню.

— А где же землянки?

— А вон дымочки, видите? Землянки глубокие, что­бы тепло не уходило. Топить нечем...

Отделение состояло из одних женщин и детей. Един­ственный мужчина — кузнец — был без ноги, но дер­жался бодро, верил в скорую победу, возрождение хо­зяйства. До сих пор жалею, что не запомнил его фами­лию. От него так и веяло добром, готовностью помочь людям.

Вечером кузнец пригласил нас к себе в гости. При­шли его односельчане. Мы рассказали им о положении на фронте, сообщили, что успешно бьем врага.

— Дядя правду говорит! — вдруг послышалось от­куда-то снизу, то ли из-под полатей, то ли из-за кадуш­ки, что стояла в углу.— Мы видели у него на самолете много-много звездочек: это он столько немецких само­летов сбил!

Оказывается, пацаны уже хорошо знали, что за звез­дочки рисуются на фюзеляжах истребителей.

— Ой, господи,— сказала одна из женщин,— чем же мы дорогих гостей накормим?..

— Спасибо,— ответил я,— о нас не беспокойтесь... На самом же деле у нас не было никаких запасов еды. Сроки командировки давно закончились, мы уже несколько дней почти ничего в рот не брали. Но больше беспокоило другое: у отделения совхоза не было ни­какой связи с внешним миром. Чтобы сообщить в полк или дивизию о нашем местопребывании, требовалось добраться до райцентра, который находился в 15 кило­метрах.

В тот вечер нам рассказали о зверствах фашистов, об ужасах оккупации. Мороз ходил по коже, когда мы слушали многочисленные подробности из жизни «под немцем». За любой пустяк гитлеровцы могли избить прикладом, плетью, сапогами, убить вообще. При от­ступлении уничтожили все, что смогли поджечь, взо­рвать, разрушить, вывезли награбленное, оставив людей без крова и пищи...

Но, несмотря на все это, рабочие совхоза были на­строены оптимистически, радовались победам Красной Армии, готовились к весне, ремонтировали сельскохо­зяйственный инвентарь — плуги, бороны, лопаты, тяп­ки... Чудеса изобретательности проявлял кузнец, изго­товляя необходимые орудия труда буквально из ничего (основным сырьем служила разбитая военная техника, брошенная на полях).

В конце вечера нас угостили «чаем», заваренным на вишневых побегах, и хлебом из отрубей... Ночевать рас­пределили по землянкам.

Утром, оставив Женю Серебрякова у самолетов, мы с Вениамином Виноградовым отправились в райцентр, чтобы сообщить в Новочеркасск о вынужденной посад­ке. До полка дозвониться не чаяли. Зашли в райотдел НКГБ, предъявили документы, попросили оказать по­мощь. Составили телеграмму, передали ее по назначе­нию, а затем вместе с работником госбезопасности от­правились к первому секретарю райкома партии и пред­седателю райисполкома. В беседе с ними узнали, как живут и работают труженики района, какую помощь оказывают им районы, избежавшие оккупации. Внима­тельно слушали, записывали, потому что наверняка зна­ли — как только появимся в полку, неугомонный наш Пасынок попросит выступить перед личным составом полка (так оно и случилось). Перед нашим уходом пер­вый секретарь райкома пообещал раздобыть кое-какие продукты, чтобы мы смогли продержаться до окончания метелей и туманов.

Вечером вернулись в отделение совхоза. А на сле­дующий день работник отдела госбезопасности привез телеграмму из Новочеркасска: «С улучшением погоды ждите У-2».

22 декабря 1943 года, на десятые сутки после выну­жденной посадки, к нам прилетел У-2, на котором до­ставили баллон со сжатым воздухом для запуска «яков». 23 декабря Женя Серебряков проверил самолеты, под­заправил воздушные системы из баллона, долил воду, которую женщины нагрели и доставили в ведрах к са­молетам, прогрел моторы, и мы стали прощаться с на­шими гостеприимными хозяевами. Они пожелали нам быстрее разбить проклятых фашистов и невредимыми вернуться к своим родным.

Мы взлетели и взяли курс на Новочеркасск, так как на свой аэродром лететь еще было невозможно. Только 24 декабря нам дали официальное разрешение на пере­гон самолетов, так что наш «побег» от грозного началь­ника комендатуры фактически не имел смысла.

В общей сложности пробыв в тылу 22 дня, истоско­вавшись по друзьям-однополчанам, боевым делам, мы, наконец, приземлили машины на аэродроме Агайман. Разумеется, над нами долго подшучивали насчет «сов­хозных красавиц, пленивших бравых пилотов», хотя, на­сколько мне известно, мы были в этом отношении без­грешны.

Немецким бомбардировщикам в такую погоду летать было тяжело, они сидели на земле, и мы пере­ключились на штурмовые действия по аэродромам про­тивника. Ведь для того, чтобы взлететь и сесть, истреби­телю достаточно высоты облаков метров двести, а для опытных летчиков и того меньше.

30 декабря командование корпуса решило препод­нести немцам новогодний «подарок» — ударить по аэро­дрому Великая Костромка. Группу «яков» из восьми са­молетов возглавил комэск-1 А. Т. Тищенко. Но выпол­нить задание не удалось — облака прижали группу к земле, вынудили отказаться от замысла, весь боекомп­лект летчики выпустили по запасным целям.

Решили повторить вылет 31 декабря. На сей раз вес­ти группу выпало мне. «Хоть бы погода не подвела!» — молились мы всей эскадрильей.

И вот утро 31 декабря 1943 года. Выглянул из окна — все затянуто облаками, по земле стелется туман, ни зги не видно. Ругнулся, пошел в столовую. Встретил нашего синоптика, интересуюсь, есть ли хоть какая-ни­будь надежда.

— После обеда будет,— отвечает он.

— Ты мне до обеда раздуй облака, ждать долго...

— Раздую, но только для тебя, раз просишь, а груп­па не пойдет: поубиваются — пацаны ведь еще...

Ему, конечно, было известно, что в полк снова при­были молодые летчики, а им еще предстояли настоящие дела.

Синоптик «сдержал обещание»: вскоре облачность начала подниматься, расслаиваться, и мне разрешили взлет на разведку погоды.

- На Великую Костромку не заходи, еще вспугнешь их,— сказал комэск Анкудинов,— пройдись в ту сторону, посмотри, как там, какой группой можно идти.

Я слетал за Днепр, пересек железную дорогу Снигиревка — Апостолово, прошел по междуречью Днепра и Ингульца, вернулся на точку. Там все уже было готово к вылету группы.

Еще с воздуха передал, чтобы подготовили другой самолет — мой долго заправлять. Быстро пересел в не­го, и группа взлетела.

У нас двенадцать самолетов. Вторую шестерку ведет Тищенко. Я рад за него — хоть тут человеку повезло, все же обидно, когда по не зависящей от тебя причине срывается боевое задание. Высота облаков — 200-300 метров. Но это не беда, можно работать и с брею­щего.

Далее — поворот вправо и полет вдоль железной дороги. Все видно, все ясно, несмотря на то что погода начинает заметно ухудшаться. Ничего, аэродром про­тивника уже близко.

Вот и озеро, справа на траверзе. Разворачиваемся, и перед нами — длинные ряды «хейнкелей». С Новым годом, сволочи! Гутен таг!

— «Скворцы», я — «сотый», атакуем в правом пе­ленге! Стоянка — впереди по курсу. Пошли-и-и!..

В прицеле — Хе-111. На моторах — чехлы. «Поддер­живают в боевой готовности»,— мелькает мысль. Ниче­го, мы их разочаруем. Поснимаем чехольчики!

Фюзеляж «хейнкеля» увеличивается в размерах, его пятнисто-бурая окраска все резче и резче лезет в глаза. Еле заметным движением ручки управления и педалей уточняю наводку, сетка прицела плывет по фюзеляжу бомбардировщика, доходит до центроплана. Огонь! Ви­жу, как трассирующие снаряды и пули впиваются в цель. Летчики-истребители знают, что на малой высоте после стрельбы надо немедленно выводить самолет из пикирования — земля близко, да еще машина дает про­садку... Но так хочется увидеть результаты своей рабо­ты, так неудержимо тянет посмотреть! Грешу правилами, чуть задерживаю вывод из пикирования, но зато ка­кая награда — вижу, как «хейнкель» горит! Пылает черным пламенем!

Энергично тяну ручку управления на себя, с неболь­шим набором высоты (облака не позволяют) выполняю что-то вроде боевого разворота. Бросаю взгляд напра­во — нет ведомого, лейтенанта Шишкина. Но спраши­вать, где он, некогда: за мной идет группа, она ждет команд.

— «Скворцы», повторный заход! Со стороны озера.

Теперь можно запросить Васю Шишкина. Не отве­чает. Куда же он девался? Запрашиваю ведущего вто­рой шестерки Тищенко:

— Саша, как дела?

— «Сотый», я — «восемь ноль один», атака хорошая, но группа распалась — плохая видимость.

Молодец, Тищенко! Всегда оценивает обстановку объективно, самокритично, с ним можно делать боль­шие дела.

— «Скворцы»,— тут же вношу поправку в прежнюю команду,— всем докладывать выход на озеро, курс и высоту, атаковать парами. Отход от цели — самостоя­тельно. Сбор — в назначенной точке.

Слышу доклады летчиков. Голоса бодрые, все вооду­шевлены успехом: на аэродроме — настоящий пожар! Озеро видно хорошо, никто и не думает о потере ориен­тировки, а вот Шишкин молчит.

Второй заход дался труднее — заработали «эрликоны», зенитные пулеметы; но потерь с нашей стороны нет. Берем курс домой.

Немного улучшилась видимость. Уже просматрива­ется Днепр. За ним — свои. Настроение приподнятое, вот только потеря Васи Шишкина не дает покоя. Вроде никто не падал, не горел... Где же он может быть?

Слева внизу проплывает Горностаевка — большое приднепровское село. Выходим на свою территорию. Здесь уже можно не опасаться огня снизу. Вниматель­но осматриваем воздушное пространство, хотя немец­кие асы в такую погоду предпочитают пить кофе или писать письма своим фрау.

Недалеко от поселка Серогозы заметил на пустын­ном полевом аэродроме самолет. Снизился, прошел над ним. На капоте — эмблема нашего корпуса. Чей же это «як»? Не Вася ли тут приземлился? Решил сесть. Под­рулил к самолету. Не выключая мотора, спрыгнул на землю, подбежал к «яку». По окраске кока винта опре­делил: машина принадлежит соседней дивизии. А лет­чика в кабине нет. Все закрыто, все в порядке. Странно видеть в глухом поле одинокий исправный самолет — ведь каждый «як» на вес золота... Может, горючее кон­чилось? Но почему нет охраны?

Замечаю, что наступают сумерки. Быстро взлетаю, передаю на командную радиостанцию корпуса:

— Нужно выставить охрану у самолета, летчика не нашел...

«Рубин» меня понял, сообщил, что о самолете зна­ют, меры принимаются. Учитывая, что уже темно, мне предложили сесть на ближайший аэродром, но я не мог представить, как это Новый год буду праздновать без Вали, без боевых друзей.

— Спасибо, «Рубин», иду на свою точку. Все в по­рядке.

— Добро,— ответили с КП командира корпуса,— а вас — с удачей и с Новым годом. Все экипажи груп­пы уже на точке. Благодарим за чистую работу!

Было приятно слышать похвальный отзыв, но боль­ше всего радовало то, что все, а значит и Вася, верну­лись домой.

Подошел к аэродрому — посадочных знаков нет.

«Вот черти,— подумал,— видно, услышали, что я сяду в Серогозах, и ушли с летного поля». А земля еле-еле просматривается. Обидно будет, если после такой удачной работы поломаюсь во время приземления! На малой высоте прошел над стартом, «пристрелялся» гла­зами к ориентирам, стал разворачиваться на посадку, и вдруг мотор зачихал, затрясся, а затем и вовсе оста­новился. Пришлось отдавать ручку от себя и планиро­вать на поле. Зная, что и там можно сажать машину на колеса, выпустил их и приземлился. Вот только на пробеге чуть было не наломал дров. Правое колесо угодило в колдобину, машину резко развернуло почти на 180 градусов. Но стойки выдержали. Надо сказать, на «яках» стойки шасси были довольно прочные, пожа­луй, прочнее, чем у других истребителей. Открыл каби­ну, отстегнул привязные ремни, приподнялся на сиденье, осмотрелся вокруг. Уже наступила полная темнота. Я оставил парашют в кабине, закрыл фонарь, спрыгнул на землю. Не пойму, куда идти — ни одного огонька! Вдруг вижу — прямо на меня едет машина. Свет фар замаскирован, еле заметен. Я заволновался: столкнется с самолетом, поломает! Быстро вскочил на центроплан, открыл фонарь, включил бортовые аэронавигационные огни, помигал ими. Машина подъехала, остановилась рядом с самолетом, и кто-то из нее вышел. Присмот­релся — генерал. Я доложил о том, что случилось. Ге­нерал засмеялся:

— Надо же, хотел ехать другой дорогой, а вот сюда завернуло. Скажи спасибо, а то куковать бы тебе тут до утра — самолет-то не бросил бы в поле...

Оказалось, это начальник тыла воздушной армии. Едет в 812-й полк по заданию командарма вручать на­шей группе ценные подарки за удачную штурмовку вражеского аэродрома.

— Садись,— сказал генерал,— поехали. Охрану при­шлем.

Новый год мы встречали весело. Как записано в оперативной сводке 265-й авиадивизии от 31 декабря 1943 года, штурмовыми действиями по аэродрому Ве­ликая Костромка уничтожено 5 самолетов противника, повреждено — 5, уничтожено 5 орудий малокалиберной зенитной артиллерии. И еще там написано, что лейте­нант Шишкин не вернулся со штурмовки на свой аэродром. Все правильно — на свой не вернулся, а сел на аэродром 278-й дивизии нашего корпуса. После первой атаки на его самолете что-то отказало: то ли механик на земле недосмотрел, то ли осколок или пуля попа­ла — сейчас уже не помню. Новогодний подарок выде­лили и на него. Посылочку получил и другой Вася, наш бравый солдатик Василий Ивушкин, сын полка, равно­правный член нашего замечательного боевого коллек­тива.

Наступил 1944 год, год решающих побед на фрон­тах Великой Отечественной войны, год полного осво­бождения советской территории. В первые дни января погода окончательно испортилась. На боевые задания ходить почти не было возможности. Мы налегли на обучение молодых летчиков, только что прибывших в полк. В районе аэродрома ловили каждую прогалину между облаками, чтобы хоть одна пара могла потрени­роваться в боевой слетанности. Строем эскадрильи по­летать редко удавалось.

4 января в воздухе создалась аварийная обстановка на самолете младшего лейтенанта Обухова Юрия Алек­сандровича. Летчик вынужден был покинуть машину, надеясь на парашют, но действовал неточно: оттолкнул­ся от борта кабины не в том направлении и его ударило о стабилизатор хвоста. В результате тяжелая травма — порыв кишечника. Врачи оказались бессильны. 9 янва­ря 1944 года на двадцать первом году жизни Юрий Александрович Обухов скончался. Тяжело переносить утрату боевых товарищей в бою, но еще тяжелее, когда молодой, здоровый, боеспособный летчик погибает из-за чьей-то халатности в подготовке техники к полету. Мы похоронили Юрия, а после этого в полку состоялся крупный разговор летного и технического состава. Вспомнили и другие случаи, которые могли привести к очень печальным последствиям, выработали профилак­тические меры в связи с переходом на зимнюю эксплуа­тацию авиационной и наземной техники. Это повысило ответственность всех специалистов, помогло нам избе­жать возможных поломок, аварий, а то и катастроф.

В середине января 3-й и 4-й Украинский фронты на­чали наступление с целью разгрома никопольско-криворожской группировки противника и ликвидации его никопольского плацдарма. Получив с утра задачу на разведку, я взлетел и взял курс на немецкий аэродром Апостолово. Погода благоприятствовала разведке: сред­няя облачность с большими разрывами при хорошей горизонтальной и вертикальной видимости. Маскируясь облачностью, я без особых приключений вышел в район Апостолово и, не заходя на аэродром, как бы украдкой, со стороны, принялся разглядывать посадочную полосу, стоянки... Но что за чертовщина? Никаких «мессеров», «хейнкелей», «фоккеров»... Перелетели? Но еще час назад мы были уверены, что аэродром работает. Не сквозь землю же они провалились? Решил для полной убежденности пройтись над летным полем, рассмотреть с бреющего, что там осталось.

Только развернулся и уже взял на себя сектор газа, чтобы прибрать обороты мотора, как вдруг увидел, что на взлетную полосу выруливает из-за укрытия транс­портник Ю-52. Ничего себе добыча! Прямо-таки лако­мый кусочек. Первая мысль — уничтожить его еще до взлета, но тут словно с неба снизошло прозрение: ведь он пойдет на новый аэродром! Видимо, подзадержался с каким-то оборудованием, вылетает последним... Во мне взыграло самолюбие разведчика: уж тут я его не упущу, «доведу» до самого приземления!

Отвернул от аэродрома, прибрал обороты, прикрыл­ся от «юнкерса» клочками облачности и украдкой, «на цыпочках» пошел за ним на юго-запад по железной дороге Апостолово — Снигиревка. Иногда приходилось делать зигзаги, чтобы не обгонять транспортника, или прятаться, когда выскакивал на безоблачное место. Между тем взглянул на стрелку бензиномера и встре­вожился: маловато! Сколько еще лететь? Вот когда по­жалел, что лечу не на Як-9Д. Решил: пройду еще немно­го за «юнкерсом», а потом подойду вплотную и пущу в расход — хоть не с пустыми руками вернусь домой.

Пролетели реку Ингулец. По расчету, скоро желез­нодорожный узел Снигиревка. Дальше лететь не могу. Настроение — хоть локти кусай. Одно немного успокаи­вало — все же направление на новый аэродром он мне показал. Да и сам Ю-52 — цель весьма стоящая, тем более, что загружен солидно, было видно, как долго он бежал по аэродрому до отрыва, значит, либо груз цен­ный везет, либо личный состав, завершивший работу на аэродроме, перебрасывает...

Принял окончательное решение: над Снигиревкой атакую его, сбиваю и ухожу домой. Пусть хоть снигиревцы порадуются, видя падающий фашистский само­лет! И вдруг — не верю своим глазам: не долетая 5— 6 километров до станции, «юнкерс» начал правый раз­ворот, затем выпустил шасси. Наконец-то! Ю-52 пере­шел на планирование, а я, быстро потеряв высоту, по­дошел к нему сзади снизу. Добавил обороты, зашел точно в хвост. Хорошенько прицелился и ударил его длинной очередью в упор. Транспортник клюнул носом, задымил и упал на границе аэродрома, который высве­тился прямо передо мной — хоть планируй и садись. Не набирая высоты, дав полный газ, я на бреющем прошел над взлетно-посадочной полосой, обозначенной одино­ким полотнищем. Со всех сторон ко мне потянулись трассы «эрликонов». Но я уже проскочил зону зенитно­го огня. Выполнил левый боевой разворот. Не отрывая глаз от стоянок, попытался определить, сколько там машин. Сосчитать с ходу не удалось — часть самолетов была замаскирована. Пришлось сделать растянутый ви­раж, еще раз пройтись по кругу, хотя зенитные пушки продолжали вести бешеную стрельбу. Зато картина в голове сложилась полная: аэродром противника распо­ложен у населенного пункта Ворошиловка, замаскиро­ван, плохо обнаруживается. На стоянках до полусотни самолетов разных типов, включая истребители. Верхняя окраска — камуфляжная, под грунт.

Убедившись, что это не галлюцинации, я нырнул в облака. Теперь ни в коем случае нельзя рисковать, вступать с кем-то в драку: ценные сведения я обязан во что бы то ни стало доставить домой. Стрелка бензино­мера залезла опасно далеко вправо. Не заело ли при­бор? Постучал пальцем по стеклышку, стрелка качну­лась и подвинулась вправо еще дальше. Паршивка, на нервах играет... Прибрал обороты, поставил створки во­дяного и масляного радиаторов по воздушному потоку, чтобы самолет летел с минимальным аэродинамичес­ким сопротивлением, установил экономичную скорость полета. Всю дорогу ругал себя, что не пересел на Як-9Д,— ведь предлагал Анкудинов, а я не захотел обождать каких-то пяти-восьми минут. Правда, вылети чуть позже, мог бы и не застать Ю-52 в Апостолово, так что все к лучшему...

Домой дотянул благополучно. А уже через несколь­ко минут генерал Савицкий знал о результатах развед­ки. Было решено нанести по аэродрому Ворошиловка удар всеми полками нашей дивизии. Но в тот день взлететь не пришлось — погода настолько ухудшилась, что даже одиночному самолету подниматься было опас­но... Все переживали. И начальники, и мы, летчики. Единственное, что успокаивало, это то, что немецкий аэродром тоже выключен из полетов; обождем, никуда они не денутся.

Пользуясь выдавшейся паузой, командир дивизии полковник Карягин построил наш полк, подал команду «смирно» и зачитал приказ о новых назначениях. Коман­диром полка с этого дня становился майор Попов Иван Феоктистович, штурманом на его место назначили ка­питана Анкудинова Егора Ефремовича, а я, его замести­тель, стал командиром 2-й эскадрильи.

Еще не закончилось построение, как над головами появился связной самолет У-2. Летчик убрал обороты, громко крикнул с высоты:

— Федорова срочно к самолету!

Связист сел, быстро подрулил к нам, не выключая мотора, выскочил из кабины.

— Товарищ командир,— обратился он к Попову,— генерал Савицкий срочно вызывает Федорова на аэро­дром Верхние Серогозы, в штаб 274-го полка.

— Что случилось?

— Не знаю, товарищ майор,— развел руками пи­лот,— срочно!

Попов махнул мне — в самолет! Шлемофон был у меня с собой, я вскочил на плоскость У-2, залез в заднюю кабину. Летчик отрулил немного от строя и по­шел на взлет. А через каких-то полчаса «кукурузник» уже подруливал к землянке, где находился КП 274-го полка соседней дивизии.

Подхожу к командному пункту, у входа встречает офицер штаба. Поздоровавшись, проводит меня в каби­нет командира полка майора Волчкова. В кабинете, кроме командира полка,— генерал Савицкий, полков­ник Орлов, мой знакомый — старший лейтенант Бо­родин.

— Товарищ генерал, командир второй эскадрильи восемьсот двенадцатого иап старший лейтенант Федо­ров по вашему приказанию прибыл! — отрапортовал я.

Савицкий поздоровался за руку, поздравил меня с новым назначением, а затем холодно и даже сурово сказал:

— Сейчас на разведку аэродрома, который вы, яко­бы, обнаружили в районе Ворошиловка, летал старший лейтенант Бородин. Но, оказывается, никакого аэродро­ма там нет! Как все это понимать?

Я попытался спокойно сориентироваться в обстанов­ке. Бородин не увидел аэродром. Это может для него плохо кончиться: ведь координаты были даны точные, я не мог ошибиться.

— Товарищ генерал,— начал осторожно,— дело в том, что аэродром отлично замаскирован, я ведь докла­дывал. Взлетно-посадочная полоса вовсе не просматри­вается — фактически они ее еще не эксплуатировали. А самолеты расположены на противоположной стороне от населенного пункта, закамуфлированы и сливаются с местностью.

Мне было жаль Бородина. Хороший парень, знаем друг друга еще с Дальнего Востока, и вот такая непри­ятность. Понимал, что в военное время за такую «раз­ведку» можно тяжело поплатиться.

— Мне вчера пришлось выполнить лишний круг под зенитным обстрелом, чтобы присмотреться. Если бы не «Юнкерс-52», сам бы мог аэродром прозевать... Снег-то растаял, все пятнистое, серо-бурое...— пытался я что-то объяснить...

Савицкий хмуро взглянул на меня, буркнул:

— Серо-буро-малиновое... Не видно... Дружка за­щищаешь?

Я молчал. Генерал спросил:

— Полк вывести на аэродром без дополнительной разведки сможешь?

— Смогу, товарищ генерал.

— Я серьезно спрашиваю. Полк ведь! А ты не ду­мал...

— Еще в У-2 об этом думал,— ответил я спокой­но,— чувствовал, зачем вызвали.

— Ладно. Так вот, товарищ Федоров,— перешел на «вы» комкор,— на самолете командира 274-го полка по­летите вместо него ведущим всей группы. Ваш полк прикроют истребители 43-го иап, ведущий группы при­крытия — капитан Лебедев. В полете подчинен вам. Летный состав собран, давайте последние указания и через сорок минут — взлет. Погоду обещают.

Все вышли из кабинета и направились к летчикам, выстроившимся невдалеке. Я попросил майора Волчко­ва напомнить им задачу и порядок ее выполнения, а за­тем уточнил некоторые детали, касающиеся расположе­ния аэродрома и стоянок самолетов.

В строго назначенное время истребители двух пол­ков поднялись в небо. Такой громады самолетов мне водить еще не приходилось, поэтому волновался за боевой порядок: не зная степени слетанности летчиков, эволюции выполнял плавно, предупреждал о них ведо­мых по радио, чтобы не оскандалиться досрочно, еще не дойдя до цели. Маскируясь облачностью, мы благопо­лучно вышли в район действий. В 15.30 я увидел в раз­рывах облаков Снигиревку. Убедившись, что не оши­баюсь, передал:

— Внимание, я — «сотый», правый разворот, сниже­ние, выходим под облака.

Момент был не менее ответственный, чем сама ата­ка. Ведь такую махину завести на цель, используя раз­рывы между облаками, сложно, но все летчики оказа­лись молодцами, держались в строю отлично. Наконец вышли на прямую. Увидев перед собой аэродром, я облегченно вздохнул — завел неплохо. И вдруг воз­душная обстановка резко изменилась: прямо по курсу нашдуть справа налево пересекли две группы бомбар­дировщиков Хе-111и Ю-88. Чуть выше их шли шесть истребителей. Откуда? Может, это самолеты с аэродро­ма, который мы идем штурмовать? Что же тогда глав­ное, какая цель? Что если аэродром пуст и мы ударим по нему напрасно, позволив тем самым «хейнкелям» и «юнкерсам» бомбить наши войска? Принимаю решение, быстро передаю в эфир:

— Я — «сотый», выше нас впереди — противник. Группе прикрытия атаковать бомбардировщики, группе Бородина не штурмовать, связать боем истребителей. Ударная, за мной, атакуем цель!

Пока давал команду, аэродром приблизился на­столько, что уже надо было входить в пикирование. Теперь главное — не отвлекаться. Все знают, что де­лать, как действовать, по каким стоянкам стрелять. Просто нужно сосредоточиться на выборе цели и при­целивании, удачно произвести первую атаку. Сначала бросаю взгляд на взлетную полосу — в первую очередь надо снимать самолеты, которые поднимаются в воздух; они опасны, могут вступить в бой. Таких не вижу. И тогда переключаюсь на «Хеншель-129», распластав­шийся на земле в конце глиссады пикирования. Где-то в подсознании честолюбивое: не опозориться бы перед летчиками соседних полков! «Хеншель» быстро вырас­тает в сетке прицела, вписывается в заданные «тысяч­ные», мелкими черточками размеченные на светящейся крестовине прицельного приспособления. Пора! Бью по вражескому самолету спокойно, уверенно: ведь он на земле, никуда не уйдет, за мной множество самолетов, значит, меня никто в это время не может атаковать. Как же хорошо бить врага сообща! «Хеншель» вспыхи­вает ярким пламенем. Успеваю заметить, что ударил его по бензобаку, расположенному в левом крыле, и мотору. Видимо, при стрельбе чуть-чуть сдвинул руч­ку управления влево и на себя. А может, педалями не­чаянно шевельнул. Вывел самолет из пикирования, посмотрел вперед и обрадовался — на первом разворо­те, еще не набрав скорости после взлета, зависли два «мессершмитта». А у меня вывод из пикирования, ско­рость приличная! Сам бог велел попутно «пристегнуть одного из них к земной поверхности», как говаривал мой незабвенный комэск Новиков. Выполняю левый раз­ворот, захожу в хвост ведомому пары. Должно быть, он заметил смертельную угрозу, заюлил хвостом, за­нервничал. Но у него безвыходное положение: пикиро­вать некуда, скорости нет, развернуться не успеет... Я ударил по нему из пушки короткой очередью. А за­чем тратить лишние снаряды? Он у меня словно на ла­дони,— настоящая учебная мишень. «Мессершитт» уве­личил крен, завалил нос и рухнул на землю, взорвался недалеко от границы аэродрома. Ведущий успел сори­ентироваться, шугнул в облака. Я посмотрел на аэро­дром. Черный дым поднимался из разных его точек, в дальнем углу бушевало пламя. Прислушался к эфиру: Семен Лебедев успешно расправлялся с бомбардиров­щиками, в его командах слышалось торжество победи­теля, и тут я был спокоен. А вот старший лейтенант Бородин почему-то молчал. Наконец и его голос про­звучал в эфире:

— Молодец, добей его!

Я понял, что истребителям противника не до нашей ударной группы, передал по радио:

— Я — «сотый», разворот влево, повторная атака! — подумал какую-то секунду, добавил: — Первоочередные цели — взлетающие истребители!

Опыт подсказывал — аэродром блокирован прочно. Лишь бы ни один истребитель не сумел взлететь. Но беспокойство мое было напрасным: во время повторно­го захода по нам открыли огонь все зенитные средства, а в таких условиях взлетать опасно.

В результате штурмовки было уничтожено на земле и сбито в воздухе девять фашистских самолетов. Наша группа потерь не имела.

После войны в Военно-воздушной академии мы мно­го спорили в связи с этим вылетом. Правильно ли я распорядился: Лебедеву атаковать бомбардировщиков, а Бородину — истребителей? Может быть, лучше было бы не ослаблять ударную трупу и большими си­лами обрушиться на аэродром? Допускаю мысль, что урон противнику мог быть нанесен еще больший. Но неизвестно, какой урон нанесли бы нашим войскам бом­бардировщики, если бы путь им не преградила группа капитана Лебедева. И какие бы мы имели потери от истребителей врага, не свяжи их боем старший лейте­нант Бородин? Значит, мой вариант оказался самым оптимальным? Трудно судить. Но уже одно то, что враг был переигран в тактическом отношении и раздавлен психологически — ведь фашисты не увидели ни одного горящего или падающего советского самолета! — броса­ет чашу весов в нашу пользу. Я считаю действия лет­чиков 274-го и 43-го истребительных авиационных пол­ков правильными. Они действовали четко, слаженно, смело, продуманно и тактически грамотно. И заслуга ведущего в данном случае небольшая. Я, собственно, только вел группу на цель, следил за обстановкой, пере­нацелил Лебедева и Бородина. Ну, и сам, конечно, не подкачал — уничтожил два самолета. Но во время ата­ки я был в выгодных условиях, не боялся за тылы, меня сзади прикрывала могучая сила — целый полк истребителей, поэтому в таком положении любой хоро­ший воздушный стрелок сделал бы то же, что и я.

Генерал Савицкий растроганно поблагодарил меня после приземления. Видимо, вначале у него все же были сомнения насчет существования аэродрома Ворошиловка...

— Федоров,— сказал он, выслушав мой доклад чем тебя наградить?

Я хотел пошутить и попросить, чтобы рядом со мной возник хрустальный дворец и из окошка чтоб махала мне Валя в голубой косынке, но передо мной стоял не сказочный старик с золотой рыбкой, а командир истре­бительного авиационного корпуса генерал Савицкий Евгений Яковлевич, своими погонами, партийным би­летом и головой отвечавший за чистоту неба на вверен­ном ему участке фронта, поэтому я ответил:

— Разрешите отправиться в свой полк?

Комкор поднял брови, словно удивившись такой не­значительной просьбе, затем улыбнулся, кивком головы подозвал какого-то офицера, приказал:

— У-2 сюда. Немедленно. Передай, пусть перебро­сит Федорова в 812-й полк.

Пожал мне руку, сказал:

— Жди тут, он подрулит,— и зашагал в сторону штабной землянки.

На следующий день и на нашем аэродроме был праздник — погода позволила поднять в воздух боль­шую группу самолетов. Дважды взмывали летчики пол­ка в небо и дважды удачно штурмовали аэродром Ворошиловка. И оба раза в бой водил их наш новый ко­мандир майор Попов Иван Феоктистович. Все радовались, что у нас такой командир, потому что Попов прошел большую школу воздушных боев, дрался в воз­духе смело, грамотно, все видел, всех замечал, никого не давал в обиду вражеским истребителям, при необхо­димости сам бросался на выручку. По аэродрому Ворошиловка были нанесены мощные удары, после чего он фактически перестал существовать. Говорю об этом с большой долей уверенности, потому что этот аэродром был все время в поле нашего зрения вплоть до осво­бождения местности войсками фронта.

Дата добавления: 2015-07-08