Родной Крым

Ранним утром 8 апреля 1944 года воздух и земля содрогнулись от грохота орудий и взрывов снарядов и бомб. В небе кружили большие группы бомбардировщи­ков, прикрытые истребителями: над передним краем и дальше, в глубине немецкой обороны висели наши зна­менитые «илы», поливающие огнем траншеи, окопы, опорные пункты противника. Началась артиллерийская и авиационная подготовка фронта. Этот долгожданныймомент вызвал у авиаторов новый прилив сил. Наконец-то наступаем на Крым!

Наш полк выполнял самые разнообразные задачи. Одна из них заключалась в том, чтобы, барражируя двумя-тремя парами над аэродромом противника, все время держать его под прицелом, блокировать. Смена наряда проходила в воздухе — для непрерывности воз­действия на объект. По окончании дежурства, перед уходом домой, летчики штурмовали аэродром. Это была неинтересная работа. Зато, когда намечался удар эска­дрильей или всем полком, авиаторы чувствовали себя в настоящем деле. Один из таких ударов по аэродрому Ички (повторный) 812-й иап нанес 8 апреля. Ударная группа, состоявшая из двенадцати самолетов, сработала хорошо. Было уничтожено четыре Ю-87 и один ФВ-190. Я в тот день в штурмовке не участвовал — прикрывал ударную группу. И тоже повезло: прямо над аэродро­мом свалил Фокке-Вульф-190, так что домой возвра­щался «с уловом».

Наступление фронта развивалось успешно. Назем­ные войска уверенно прогрызали сильно укрепленную в инженерном отношении оборону противника. К утру 11 апреля 51-я армия прорвала немецкие укрепления. В прорыв устремились танкисты 19-го танкового корпу­са и в тот же день освободили Джанкой. Немецко-фа­шистская авиация уходила с передовых аэродромов в глубь Крымского полуострова.

12 апреля наш полк перебазировался на аэродром у Джанкоя, а на следующий день — на Сарабуз (ныне пгт. Гвардейское). А еще через сутки мы приземлили машины на посадочную полосу аэродрома Аджи-Булат (ныне с. Угловое). Это был знакомый мне, выпускнику Качинской летной школы, аэродром, потому что принад­лежал он до войны этому прославленному учебному за­ведению. Тогда он назывался «Четвертый». Необычные чувства испытывал я, качинец, шагая по упругому весеннему полю Аджи-Булата. И радость возвращения, и печаль. Мало нас, выпускников школы, осталось в живых...

В крымском наступлении полк наш значительно по­редел. 9 апреля в воздушном бою геройски погиб Федор Михайлович Тихомиров, добродушный, скромный парень из села Савино Ивановской области. Его облик и пове­дение вполне соответствовали фамилии. Федор выглядел настоящим русским былинным богатырем, словно вы­шел из доброй народной сказки: крупный, улыбчивый, с пышной светлой шевелюрой. Ему бы в ученики к Поддубному! А сколько было в нем доброты, чуткости к лю­дям. После удачного полета он мог схватить механика на руки и танцевать с ним вокруг самолета.

Но когда Тихомиров поднимался в воздух и встре­чался с противником, он преображался. И тогда туго приходилось фашистским летчикам, даже асам из зна­менитой эскадры «Удет». Не случайно с Федей любили летать командиры — он считался одним из самых на­дежных ведомых в дивизии. Чаще всего Тихомирова брал в свою пару помощник командира полка по воз­душно-стрелковой службе капитан П. Т. Тарасов, вели­колепный воздушный боец, ставший 13 апреля 1944 года Героем Советского Союза. Удержаться в бою за Тарасо­вым было непросто — его резкий, непредсказуемый для противника пилотаж ставил иногда в тупик даже силь­ных ведомых. А вот Федор ни разу не потерял в бою ведущего, в любой, даже самой сложной ситуации все­гда оставался рядом с Тарасовым. Как-то Тарасов ска­зал о нем:

— Ей-богу, верю в Федю больше, чем в самого себя!

Лейтенант Тихомиров стал ведущим пары. Воевал здорово. И, что примечательно, любил брать в ведомые новичков, чего о большинстве ведущих — грех против правды идти — не скажешь. Поговорит с новичком с глазу на глаз, походит с ним «пеший по-летному» в па­ре, снова присядут на скамеечку, и Федя рассказывает, рассказывает, манипулирует в воздухе руками... И смот­ришь— в полете новичок действует как заправский лет­чик. Видимо, Тихомиров обладал своеобразным талантом — толково и доходчиво передавать другим то, чему научился сам. Это заметили, и вскоре назначили его командиром звена.

1 марта 1944 года звено Тихомирова встретило груп­пу Ю-87, прикрываемую четырьмя ФВ-190. Федор при­казал паре младшего лейтенанта Стрюка связать боем истребители, а сам атаковал бомбардировщики. С ходу поджег «юнкерс», затем догнал еще одного и тоже сбил. Младший лейтенант Стрюк подбил «фоккер». Звено Ти­хомирова потерь не имело.

Федор Михайлович Тихомиров был награжден орде Красного Знамени и Отечественной войны II сте­пени.

12 апреля —еще две смерти. Юрий Михайлович Куреев, паренек из Ельца, и москвич Петр Георгиевич Пескарев. Первому шел 22-й год, второй был на год старше. Куреев числился новичком в полку и мало чем отличался от других молодых летчиков — так же, как. и они, рвался в бой, так же переживал неудачи, радовал­ся, когда возвращался на аэродром с победой. А вот Пескарев слыл довольно колоритной личностью. В полк он пришел пилотом У-2, и это обстоятельство смущало его, не давало покоя. И хотя он был по натуре весель­чаком, несколько развязным и небрежным, надо было видеть, как туманились его глаза тоской, когда уходила в небо очередная пара «яков». Все же он переучился, наконец, на истребителя. У него обнаружилось своеоб­разное хобби: Петр, оказывается, знал и довольно неплохо исполнял опереточные арии. У него это получа­лось настолько весело, задорно и по-настоящему талант­ливо, что наш замполит майор Пасынок тут же зачис­лил его в свой актив. Девчата из бао робко поглядыва­ли на широкоплечего, вальяжного, неприступного красавца-москвича.

Пескарев стал летать на «яке» еще в Донбассе. В первых же боях он поразил всех инициативностью, бесстрашием и... безответственностью, точнее — безог­лядностью. Он числился в эскадрилье Машенкина. В первый боевой вылет Алексей взял его своим ведо­мым. Прошли линию фронта. Высота — 5500 метров. Машенкин дал команду включить кислород. Посмотрел вправо, где шел в строю Петр. Тот восторженно зака­чал самолет с крыла на крыло — радовался, что идет в боевом строю истребителей.

Впереди справа Машенкин увидел до тридцати Хе-111, дал команду приготовиться к атаке. И снова по­косился в сторону ведомого. И снова Петя радостно качнул крылом. Ему, видно, и в голову не приходило, что впереди — грозная опасность. Он был настроен только на героические подвиги, и все тут!

Машенкин атаковал ведущего «хейнкеля», выпустил по нему длинную очередь. Бомбардировщик загорелся. Алексей хотел было вывести самолет из пикирования, но вовремя посмотрел на ведомого. А тот, оказывается, увлекшись атакой и стрельбой по «хейнкелю», настолько сблизился с Машенкиным, что вот-вот должен был рубануть по его кабине лопастями винта... Машенкин резко отдал ручку управления от себя, так что тулови­ще отделило от сиденья, а голова уперлась в стекло фонаря.

После приземления Машенкин отвел Петра в сто­ронку и сказал пару крепких мужских слов. А потом пожал руку и поздравил с первым сбитым самолетом.

С каждым вылетом росло воинское мастерство Пет­ра Пескарева. Много раз ходил он на прикрытие войск, на разведку, штурмовку, и всегда возвращался домой с победой. В последних боях за переправу через Сиваш Петр на глазах восхищенной пехоты на бреющем поле­те вогнал в волны залива фашистский истребитель. Пе­хотинцы дружно приветствовали воздушного бойца, а он, лихо развернувшись, прошел над их головами, качнул в ответ крылом: «Не боись, матушка-пехота, прикроем!» Храбрый, дерзкий, неутомимый в боях, он стал относи­ться к полетам все серьезнее, изучал опыт лучших, ста­рался им подражать. А на земле, как и прежде, оста­вался балагуром, весельчаком, добрым, хорошим това­рищем.

Восемь сбитых самолетов противника, три боевых ордена — такова краткая боевая характеристика этого одаренного летчика. Петр Георгиевич Пескарев навеки остался гордостью и славой полка. При воспоминании о нем теплеет душа и почему-то хочется вернуться в те далекие молодые годы, когда в натопленной комнате или аэродромной землянке звучал его чистый, бархатный баритон. И не было на протяжении последних соро­ка лет случая, чтобы, посетив театр оперетты, я не вспомнил нашего славного Петю-артиста. Уверен — он мог бы стать профессиональным певцом. Он страстно мечтал об этом.

Получена задача разведать аэродром противника, расположенный на мысе Херсонес. Быстро взлетаю, беру курс на родную Качу. Мой маршрут — через централь­ный городок авиашколы. Каков он сейчас, что от него осталось? И вот подо мной — первый аэродром знаме­нитой школы. От городка остались развалины. Вместо красавца Дома офицеров — груда руин, угрюмо торчат в небо оголенные, почерневшие стены учебно-летного отдела. А где же знаменитые, еще дореволюционные ангары со всеми типами самолетов, на которых, начиная с 1910 года, обучались авиаторы? От них не осталось и следа. Исчезли и бесценные экспонаты — гордость рус­ского воздушного флота. Невольно делаю еще один ви­раж над городком. Сердце сжимается от грусти. Как давно летал я здесь курсантом! Словно вечность про­шла с тех пор. Война с ее ужасами, кровью и смертями растянула время, замедлила его ход, и, кажется, не четыре года назад поднимал я здесь в небо учебный са­молет, а в какой-то другой, совершенно забытой эпохе...

Прощаюсь с Качей. В памяти всплывают всемирно известные имена: Арцеулов, Осипенко, Покрышкин... Это они и другие принесли нашей авиашколе бессмертную славу. Не случайно именно сюда отдали учиться своих сыновей Сталин, Фрунзе, Микоян.

Несколько в стороне вижу долину реки Альмы. И снова в груди щемит тоска: здесь мы стояли лагеря­ми, а рядом с нами, авиаторами, располагался лагерь Севастопольского училища зенитной артиллерии. Вон там мы купались, а там сдавали нормы ГТО, состяза­лись в силе, ловкости, выносливости. Золотое было время!

Качнув крылом, ухожу от знакомых мест, от юности, от жгучих воспоминаний. Севастополь обхожу с моря. Решаю, что подобраться к аэродрому Херсонес лучше всего вдоль Камышовой бухты. Там, по данным развед­ки, располагаются стоянки бомбардировщиков. Поче­му бы нам с Сухоруковым не прочесать их пушечным огнем? Ведь все равно немцы поймут, что мы — развед­чики, что они обнаружены. А вот и цель. Самолеты на месте. Хейнкели-111.

— «Сто первый», атакуем стоянку!

Целюсь в ближайший «хейнкель». Так рациональнее. Дело в том, что мы пикируем не поперек, а вдоль стоянки, поэтому при выводе из пикирования можно будет длинной очередью поразить еще какой-нибудь само­лет— снаряды лягут вдоль строя машин. Даю длинную очередь из всех огневых точек. Успеваю заметить дым,— видимо, попал в бензобак. Не отпуская гашетки огня, плавно вывожу «як»» из пикирования. Трассы мелькают перед глазами, но куда ложатся снаряды — уже не вид­но: мы взмываем вверх.

— «Сотый», я — «сто первый»,— приподнято докла­дывает Сухорукое,— один загорелся. Четко видел. Мы всегда практикуем доклады напарников, чтобы лучше знать результаты атак, самому не всегда удается увидеть плоды своей работы, особенно если стреляешь по наземной цели с малой высоты. В таких случаях во избежание столкновения с землей выводишь самолет из пикирования сразу же, немедленно после стрельбы.

— Набираем высоту, пусть зенитчики себя покажут. Продолжаем подъем, чтобы вызвать на себя огонь батарей. Нам надо обязательно засечь их расположение, потому что после нас сюда нагрянет группа наших «бомберов», штурмовиков или истребителей. Зенитные снаряды один за другим начинают рваться вокруг. Рез­ко меняем высоту, скорость, направление полета, кру­тимся на виду у немцев, как нагорячей сковородке. Зато дислокация батареи раскрыта. Отлично видно, кто и откуда ведет огонь.

— Достаточно,— говорю Николаю,— уходим.

Мы разворачиваемся на север, и вскоре Херсонес ис­чезает из поля нашего зрения.

Не успели зарулить на стоянку, как нас тут же за­требовал к себе командир дивизии полковник Карягин. Он прибыл на аэродром с руководством 402-го истреби­тельного полка.

— Докладывайте!

Мы рассказали отом, что видели, я нарисовал рас­положение стоянок, зенитных батарей, предложил свой вариант подхода ударной группы к Херсонесу.

В 16.60 майор Попов уже ставил летчикам задачу:

— Завтра, 15 апреля, наносим удар по аэродрому Херсонес двумя полками. Взлет в 7.00. Очередность взлета — 3, 1, 2-я эскадрильи. Полет к цели — в колонне эскадрилий. На удалении видимости следует 402-й полк во главе с командиром. Общую колонну возглавляет командир дивизии полковник Карягин, следующий в бо­евом порядке 3-й эскадрильи нашего полка. В случае активности зенитных средств их подавляет эскадрилья Федорова, который хорошо знает расположение батарей.

...Полки вышли на цель точно в назначенное время. В строю было много новичков, и это волновало коман­диров — как-то поведут себя в сложной обстановке? Но молодые летчики действовали хорошо, не вызвали ни­каких нареканий. И даже когда между самолетами эскадрильи Тищенко начали рваться зенитные снаряды, боевой порядок группы не нарушился. Правда, зенитчики стреляли недолго. Согласно разработанному плану я дал команду, и 2-я эскадрилья, разбившись на пары, начала утюжить зенитные расчеты. Мы с Николаем Сухоруковым атаковали батарею, расположенную с проти­воположной стороны аэродрома. Ее расчет перенес огонь на нас. Началась дуэль.

Пикирую на орудие, ведущее по мне огонь. Необыч­ное ощущение. Так и кажется, что вражеские снаряды всей массой вольются в самолет: ведь во время прице­ливания я лишен возможности маневрировать — снижа­юсь точно на зенитную пушку, так что она может бить по мне в упор. Огненные трассы снарядов несутся ко мне веером, который все сужается, сужается... Мой при­цел, как назло, качается, плавает, никак не могу его установить в неподвижности. Усилием воли заставляю себя сосредоточиться на прицеливании. Все это проис­ходит за какие-то доли секунды. И вот он, наконец, дол­гожданный момент: хорошо вижу, что цель расположи­лась в сетке коллиматора привычно, я уже уверен, что не промахнусь. Дал длинную очередь из 37-миллиметро­вой пушки, а с уменьшением дистанции — изо всех то­чек и сразу же с левым боевым разворотом выхожу из атаки; наблюдаю разрывы снарядов в расположении батареи — это Коля отводит душу.

— Молодец! — говорю ему.— Так их, сволочей!

Смотрю на другой конец аэродрома. Там батареи тоже замолчали. Приятно видеть добрую работу своих орлов. Хотя среди них есть и птенцы. Ничего! Наберут­ся опыта. Лишь бы не выбили их сразу. Сколько раз уже в эскадрилье менялся личный состав...

Домой вернулись все экипажи. Радовался командир дивизии, радовался и комкор. Савицкий в тот же день объявил благодарность всему летному составу, прини­мавшему участие в нанесении удара по вражескому аэродрому.

После этого мы часто штурмовали аэродромы про­тивника большими силами. Но и нас немцы не оставля­ли в покое. Лишь только мы приземляли машины, чтобы подготовить их к повторному вылету, как появлялись истребители ФВ-190, сбрасывали на нас бомбы и ухо­дили в направлении Севастополя. Часть бомб была за­медленного действия, и это доставляло дополнительные хлопоты. Случались и жертвы. Одна из них особенной болью отозвалась в сердцах летчиков и технического персонала: 20 апреля 1944 года перестало биться ма­ленькое, но мужественное сердце сына полка Васи Ивушкина, которому к тому времени исполнилось всего 12 лет... Бомба разорвалась на стоянке, где мальчик помогал механикам заправлять самолеты горючим. Вася получил смертельную рану и тут же умер.

Мы не сговаривались, не просили специально коман­дира полка разрешить нам, летчикам, провести акт воз­мездия за нашего любимца, просто мы четыре дня под­ряд громили аэродромы фашистов с таким ожесточени­ем, что немцы на время перестали тревожить нас бомбовыми налетами.

Крепко поработали мы и 1-го Мая: все эскадрильи по нескольку раз слетали на штурмовку. Своих потерь не было. В конце дня прошло торжественное собрание, выступила художественная самодеятельность. При этом отличились комсомольцы механики Илья Клаванский, Александр Кшива, техники звеньев Евгений Серебряков и Иван Пономаренко. Этот актив нашего замполита майора Пасынка всегда был готов дать для воинов кон­церт — и для своих, и для приезжающих к нам в гости пехотинцев, танкистов, артиллеристов, конников.

После концерта командир полка попросил зайти к нему командиров эскадрилий и руководство части.

— За последнее время, как вы знаете, немецкие ист­ребители Фокке-Вульф-190 приноровились бомбить наши аэродромы,— сказал он.— Мы воздействовали на них активно, однако этого мало. Командарм недоволен дей­ствиями корпуса. И еще. Во время работы штурмовиков Ил-2 над полем боя их нередко сбивают немецкие ист­ребители. И это несмотря на то, что для прикрытия штурмовиков всегда выделяется наряд. Продумайте, какую тактику нам следует противопоставить фашистам. Командир корпуса соберет нас завтра по этому вопросу.

2 мая генерал Савицкий, находясь на передовой, на командном пункте управления авиацией, вызвал к себе Маковского, Егоровича и меня — командиров подразде­лений из разных полков. Мы прибыли на КП в полдень, как было приказано. Сухо поздоровавшись, Савиц­кий сказал:

— Сейчас вы пойдете в траншею и посмотрите, как немецкие летчики сбивают наших штурмовиков. Про­анализируйте, в чем дело, почему наше прикрытие так беспомощно.— Он кивнул бравому артиллерийскому старшине, тот козырнул и пригласил нас следовать за ним. Мы двигались пригнувшись, останавливались в не­решительности, когда над головами свистели пули или.шелестели мины, но, глядя на старшину, смело идущего вперед, преодолевали страх. Наконец вышли к высокому обрыву. Здесь проходила траншея, из которой предстоя­ло вести наблюдение. Только устроились поудобнее, как над головами пролетела мина. Ми прижались ко дну траншеи.

— Интересно все же устроена жизнь,— засмеялся старшина.— Когда мы наблюдаем с земли, как вы дере­тесь в воздухе,— сердце останавливается от страха. А вам кажется, что в траншее опасность больше...

Снова взорвалась мина. Старшина спокойно посмот­рел на нас, сказал:

— Недолет. А вот третья будет наша. Ложиться по моей команде.— И тут же крикнул: — Ложись!

Мина разорвалась на бруствере с оглушающим трес­ком. Я испугался — не лопнут ли в ушах перепонки? Еще не хватало, чтобы врачи отстранили от полетов!..

— Плохо дело,— расстроился старшина,— засекли вас, видимо, по курткам, теперь, собаки, не отстанут. Придется перейти в другое место.

Мы снова двинулись за ним и вскоре очутились в траншее на склоне возвышенности, откуда хорошо про­сматривалась Северная бухта, а за ней — Севасто­поль.

Показались «илы». Они летели группами по 6—8 са­молетов, растянувшись в колонну. Над ними шли истре­бители. Мы придирчиво оценили их боевой порядок и расположение относительно штурмовиков, решили, что надежность прикрытия обеспечена. К «ильюшиным», идущим метрах на трехстах, сверху прорваться практи­чески невозможно.

В первом заходе «илы» сбросили бомбы. Затем стали в левый круг. Все правильно, все знакомо: сейчас нач­нут по-соколиному пикировать на цель, прикрывая друг друга сзади, а сверху у них надежный щит — «яки». Действительно надежный» четверка «мессершмиттов», показавшаяся выше нашего прикрытия, так и не смогла прорваться к штурмовикам. Она спикировала на «яков», повертелась у них на глазах и убралась восвояси. Мы, задрав головы, наблюдали эту картину. Вдруг Спартак Маковский воскликнул:

— Смотрите,— и вытянул руку в сторону Северной бухты.

То, что мы увидели, ошеломило: над гладью воды па большой скорости неслись два «фокке-вульфа». Они шли на бреющем и, судя по всему, не думали подни­маться выше. Ведущий пары с ходу атаковал ближай­ший от него «ил», вонзил в него снизу порцию снарядов и, не набирая высоты, резко взял вправо. Сраженный «ильюшин» тяжело рухнул на землю, а второй, подби­тый ведомым «фоккером», беспомощно заковылял в сторону от боевого строя на север (позже мы узнали, что он не дотянул до своего аэродрома, сел в нашем полку).

Атака немецких охотников была столь неожиданна и скоротечна, что истребители прикрытия, отвлеченные четверкой «мессершмиттов», даже не попытались пред­принять что-либо в ответ. Впрочем, если рассуждать трезво, они и не смогли бы ничего сделать, так как их боевой порядок не соответствовал внезапно возникшей задаче.

Мы шумно обсуждали случившееся. Было горько и обидно сознавать, что нас так запросто дурачат. И это при явном нашем превосходстве в воздухе, когда мы бьем фашистов в хвост и в гриву, когда в руках у нас такие великолепные машины? Еще и еще раз мы ругали себя за то, что ослабили тактическое мышление, пере­стали учиться, посчитали, что уже взяли бога за бороду.

Неожиданно в траншее появился генерал Савицкий. Как и когда он сюда проник? С ним был офицер-авиа­тор, представитель от штурмовиков.

— Ну что, видели? — зло проговорил Евгений Яков­левич.— Под самым носом у нас творят безобразие...— Спросил: — Что об этом думаете?

— Возобновить штурмовку Херсонеса,— сказал Ма­ковский.

— И блокировать его способом «свободной охоты»,— добавил Егорович. Комкор взглянул в мою сторону:

— А ты чего молчишь?

— Согласен с Маковским и Егоровичем, тут лучше­го, пожалуй, не придумать,— ответил я и добавил: — Надо занять малые высоты, то есть прикрывать «илы» и снизу, перехватывать истребители противника на бре­ющем. Трудно, но надо и этот вид охоты освоить.

— А что? — задумался Савицкий.— Все предложения толковые. Подумаем. Вот что, возвращайтесь на свои аэродромы, еще пошевелите мозгами, а вечером соберемся в штабе корпуса и примем окончательное решение. Время сбора вам сообщат дополнительно.— Он взглянул на наши расстроенные лица, сказал на прощание:

— К вашим полкам у меня претензий нет — штур­мовиков прикрывали истребители из другого корпуса.

К 18.00 в штабе Савицкого собрались летчики. Он вызвал командиров эскадрилий и их заместителей — Бородина, Маковского, Меркулова, Егоровича, Машенкина, меня — и наших ведомых. Всего — двенадцать че­ловек. На специально приспособленном щите развернули карту района Севастополя масштаба 1:50 000.

Савицкий был, как обычно, спокоен, сдержан. Спро­сил Маковского:

— Ну как, убедились сегодня, что на войне все вре­мя нужно учиться?

— Убедился,— угрюмо буркнул Спартак.— Стыдно было пехотинцам в глаза смотреть... Наших сбивают, а истребители «элеронами хлопают»... прикрывалыцики!

— Вот-вот,— сказал комкор,— именно так, почти до­словно, ругал меня сейчас командарм. И ничего не ска­жешь— упрек справедливый. А теперь к делу. Маков­ский, Егорович и Федоров сегодня видели, как действу­ют немецкие летчики, и выводы сделали правильные. Поддерживаю их варианты борьбы с охотниками. Пер­вое— удары по аэродромам противника. Второе — ак­тивная блокировка Херсонеса непрерывным патрулиро­ванием групп истребителей. И третье — свободная охо­та, в том числе на малых высотах. Практически послед­нее будет выглядеть так: вы, шесть пар, поступаете в мое личное распоряжение. Начальник штаба отрабаты­вает график ваших полетов и доводит до командиров соединений и частей. Сегодня же, товарищ Варанов,— генерал повернулся к начальнику штаба корпуса,— гра­фик вылета истребителей-охотников должен быть дове­ден до всех командиров полков.

— С кого начинать? — уточнил полковник Баранов.

— Все одинаковы,— не стал щекотать наше летное честолюбие Евгений Яковлевич,— так что не имеет зна­чения...— Он посмотрел на нас, словно убеждаясь, что никого не обидел, продолжил: — Особое внимание — тем одиночным парам противника, которые взлетают в момент работы над передним краем наших штурмовиков и бомбардировщиков. Ваша задача — любой ценой вос­претить им выход в район действия наших самолетов. Имейте в виду, что некоторые пары высоту не набира­ют, идут на бреющем, на 50-70 метрах, атакуя как бы из-за угла, скрытно, внезапно, и только раз. И сразу уходят. Продумайте, как их лучше перехватывать, по­советуйтесь, головы у вас работают, сегодня еще раз убедился.

Командир корпуса простился с нами и ушел в дру­гую комнату, а мы беседовали еще минут двадцать, пока начальник штаба набрасывал график вылетов, ко­торый тут же нам сообщил. Нам с Колей Сухоруковым выпало лететь первыми.

3-го мая мы дважды поднимались в воздух, однако безрезультатно: немцы словно пронюхали о наших пла­нах — ни один истребитель не взлетел с аэродрома, у которого мы рыскали. Зато на следующий день работа была.. Наш корректировщик Ил-2 так насолил немцам, что они дважды поднимали пары перехватчиков. Но оба раза мы их прогоняли. Сбить не удалось ни одного, по всей вероятности, им помогала наземная станция. Как мы ни маскировались, чтобы внезапно атаковать их, ничего не получалось: они просто убегали от нас, не подпуская даже на тройную дистанцию открытия огня. Было приятно сознавать, что мы успешно выполняем за­дачу прикрытия корректировщика, однако удручало, что никак не можем вогнать хотя бы одного мерзавца в землю.

5-го мая мы с Сухоруковым на высоте 5000 метров атаковали четверку ФВ-190. Увы, и тут неудача: немец­кие летчики просто уклонились от боя, ушли от нас пикированием. Я был расстроен, Николай тоже. Нас увидел с земли командир корпуса, спросил, как дела.

— Уклоняются, никак не можем вызвать на бой,— доложил я,— тоже... рыцари! — Хотел было вставить словечко покруче, но не посмел: с Савицким мы никогда не фамильярничали.

— Прекрасно,— успокоил меня комкор,— значит, бо­ятся!

Через несколько секунд с КП поступила команда:

— «Скворец-100», осмотрите Северную бухту. Из нее выходят торпедные катера, ставят дымовую завесу. Что они прикрывают?

Мы снизились го тысячи метров, прошлись вокруг бухты. От Графской пристани отходил большой транспортный корабль. Я доложил Савицкому об увиденном, передал, что намерен атаковать ведущий торпедный ка­тер. «Дракон» подтвердил принятие доклада радиоквитанцней.

На пикировании нас встретил сильный огонь «эрликонов». Длинной очередью бью в центр катера, вижу, как рвутся снаряды. Открываю огонь из всех точек. Сухоруков добавляет свинца и стали. Конечно, катер так просто не потопить, для этого нужны бомбы, но дымо­вая завеса обрывается, катер меняет курс, замедляет ход... Дальнейшего мы уже не видим — выводим само­леты из пикирования, ложимся на знакомый курс — до­мой. Слышу, как Маковский запрашивает у «Дракона» подход в наш район. График штаба работает четко.

Запомнился и вылет шестого мая. В тот день КП очень удачно навел нас с Сухоруковым на пару «мессе­ров», но во время атаки случилось непредвиденное: я уже уверенно держал ведомого в прицеле, как вдруг — такого еще не случалось — переднее бронестекло фона­ря сплошь залило маслом. Цель почти исчезла из пере­крестия прицела — хоть выходи из атаки, чтобы случай­но не столкнуться с самолетом противника. Но ведь «мессер» так близко! Сколько дней гоняемся за добы­чей: охотники ведь, да еще специально отобранные ко­мандиром корпуса!.. Все это в доли секунды промельк­нуло в сознании, и я не стал отворачивать от цели, хотя слабо видел «мессершмитт». Нажал на гашетки огня и тут же, во избежание столкновения (расстояние до цели было метров двадцать) резко отвалил влево. «Мессер» загорелся, а через несколько секунд взорвался и, раз­валиваясь, полетел вниз. Обломки его упали недалеко от центрального городка Качинской авиационной шко­лы. Сказали бы мне нечто подобное четыре года назад, когда я был курсантом этой школы, разве поверил бы?

...7 мая после полуторачасовой артиллерийской и авиационной подготовки началось наступление наших войск в целях окончательного разгрома противника, на­ходящеюся в Крыму. Вражеская оборона была взлома­на. Советские войска устремились в прорыв. 9 мая после ожесточенного штурма они овладели Севастополем. Остатки немецко-фашистских войск отходили на мыс Херсонес. Для их преследования в сражение был введен 19-й танковый корпус, который, преодолевая рубежи обороны противника, упорно шел вперед.

12 мая Крым был полностью освобожден.

11 мая, не помню, каким путем, до нас дошли слухи, что на утро следующего дня намечен последний штурм немецких укреплений в районе Херсонеса. Мы были уве­рены в победе наших войск и попросили командира пол­ка разрешить нам после боя совершить «экскурсию» на бывший вражеский аэродром, с которым мы имели «личные контакты», а также в Севастополь, к судьбе которого все были неравнодушны. Иван Феоктистович разрешил. Утром 12 мая небольшой группой на откры­той автомашине мы выехали в район Херсонеса. По пути встретилась колонна военнопленных. Их было так много, что мы не могли увидеть конца этой огромной серо-зеленой змеи. Позже узнали: около двадцати одной тысячи человек. Дорога на Херсонес была очищена от убитых, которые почти сплошными бордюрами лежали по обеим сторонам проезжей части.

Мы въехали на аэродром. На стоянках догорали или стояли, накренившись набок, «хейнкели», «юнкерсы», «мессершмитты», «фокке-вульфы», несколько транс­портных Ю-52. И вдруг из ближней к нам землянки вы­шел немецкий солдат. Мы схватились за пистолеты, но он быстро поднял руки. Появились еще солдаты, офи­церы... Странно было видеть живых, вооруженных фа­шистов совсем рядом. Но они никуда не бежали, не ока­зывали никакого сопротивления. Бросив на землю ору­жие, тут же поднимали руки, понимая, что для них война закончилась. Откуда-то появились наши солдаты, быстренько собрали пленных в колонну, повели в сторо­ну дороги на Севастополь. И еще удивили десятки само­дельных плотов, до отказа нагруженных гитлеровцами. Один за другим они приставали к берегу. Фашисты, не дожидаясь причаливания, прыгали в воду, подняв руки, выбирались на сушу. Значит, поняли, что на таких посу­динах через море не уйдешь...

Мы пошли осматривать самолеты, оставленные на стоянках. Интересовало, почему они не взлетели. Когда увидели, что большинство машин имеет пробоины свер­ху, поняли — это работа наших летчиков.

Проходя мимо жилой землянки, наткнулись на выхо­дящего из нее немецкого капитана-авиатора. Руки его были подняты, в глазах — страх. Мы с Александром Тищенко остановились. Немец подошел к нам, стал что-то объяснять. Тищенко опустил его руки, но гауптман понял это по-своему: торопливо снял наручные часы, протянул их Александру, потом мне. Мы засмеялись, сказали «найн!». Но он снова не понял нас, видимо, ре­шил, что слишком мал откуп, стал лихорадочно рыться в карманах, вытащил зажигалку, нервно крутанул ко­лесико— показал, что исправна. В глазах его, словно у затравленного щенка, бился испуг. Он что-то пытался объяснить, мы поняли, что он авиационный инженер, что просит не расстреливать его, так как он никого не уби­вал, а виноват во всем Гитлер.

— Вас махен? — спросил он, ожидая решения своей судьбы.

Мы показали ему на колонну пленных, махнули — догоняй! Офицер обрадовался — дарят жизнь! — четко повернулся кругом и побежал на дорогу.

— Ишь, какими смирными стали, когда по морде получили,— сказал с презрением Александр.

— Ты обратил внимание, как они запуганы пропа­гандой,— заметил я.— Думают, что всех пленных пуска­ем в расход. Одурманил им головы Геббельс!

— А ведь интеллигент, инженер все-таки, должен хоть капельку своего ума иметь...— как-то даже удив­ленно произнес Тищенко.

Осмотрев «достопримечательности» аэродрома, мы собрались у автомашины для отъезда в Севастополь. И вдруг Алексей Машенкин закричал:

— Смотрите, «фоккер» заходит на посадку? Действительно, ФВ-190, выполнив над аэродромом небольшой круг, строил маневр для захода на полосу. Мы заволновались, как бы наши бравые зенитчики не сбили его. Ведь целехонький «фоккер» — соблазнитель­нейшая добыча! И главное — сам в руки плывет... Даже мелькнула мысль: перегнать бы его на свой аэродром. Вот бы эффект был! Для разнообразия жизни!..

Мы не боялись, что, приземлившись и заметив нас, вражеский летчик взлетит снова. Куда? Ведь это по­следний немецкий аэродром в Крыму. Да и потом, мож­но спрятаться, пока летчик не зарулит на стоянку и не вылезет из машины...

Вот он выполнил четвертый разворот, вот выпустил шасси... Мы замерли на своих местах, смотрели на планирующий самолет, как завороженные. Ведь такое раз в жизни увидишь!

И вдруг со стороны Камышовой бухты ударила ба­тарея 45-миллиметровых зенитных пушек. И как на­зло— точно. Самолет вздрогнул и с правым креном по­шел вниз, упал в бухту. Разочарованию нашему не было предела. Тут мы, конечно, высказались по поводу стрельбы зенитчиков недвусмысленно: когда не надо — бьют без промаха, а вот в других ситуациях...

По дороге на Севастополь заехали посмотреть Са­пун-гору. Здесь все говорило о недавней жестокой схватке. С вершины горы открывалась удручающая панора­ма. Некогда белокаменный и солнечный Севастополь горел. Рассмотреть из-за густого черного дыма что-либо было трудно. Мы поехали в город, которого фактически не было. Ни одного уцелевшего здания. Лишь жуткие развалины да пустые коробки бывших многоэтажных домов. А как панорама Рубо? Подъехали ближе, и серд­це похолодело — от бывшего строения остался один кар­кас. Неужели не сумели спасти знаменитое живописное полотно? Ведь оно уникально! И его не восстановишь... Последний раз я смотрел панораму «Оборона Севасто­поля» в марте 1941 года, когда закончил Качинскую авиашколу. Неужели видел ее в последний раз?

В тот день мы не могли еще знать, что полотно все же сохранилось.

Остановились у Графской пристани. В бухте, у па­мятника затопленным кораблям, догорала баржа, пра­вее, осев на дно, торчали два небольших катера. Унылый пейзаж дополняли битый кирпич, усеявший причал, раз­рушенная набережная, превратившаяся в хаотическую груду каменного лома. Словно несколько минут назад здесь произошло страшное землетрясение.

Удрученные увиденным, мы сфотографировались на пристани и убыли на свой аэродром.

Здесь меня ожидал сюрприз. Возвратилась из крат­косрочного отпуска на родину Валентина. Мы вместе по­обедали, и до поздней ночи она рассказывала о поездке к матери в Ворошиловградскую область. Было грустно слушать, что живут люди бедно, трудятся в очень тяже­лых условиях. Мужчины в селах, да и в городах практи­чески отсутствуют. Одни женщины, старики и дети. Полуголодные, полураздетые. И все же радовало, что на­строение у всех боевое, никто не ноет, все трудятся, что выработали рекомендации для летного, технического со­става, для обслуживающих подразделений. Впереди нас ожидали новые задания, новые схватки с воздушным противником, поэтому почивать на лаврах никто не со­бирался, хотя и воевали в последнее время неплохо. Один только наш 812-й иап в период с 1 сентября 1943 по 10 мая 1944 года при освобождении юга Украины и Крыма произвел 2860 боевых вылетов. В воздухе и на аэродромах противника мы сбили и уничтожили 194 са­молета.

Но победы не приходили сами по себе. Гибли люди, терялись самолеты. Когда конференция закончилась и мы вернулись на свой аэродром, Иван Феоктистович пригласил летчиков в штаб. Мы расселись, кто где мог, сняли фуражки.

— Дорогие друзья,— несколько необычно обратился к подчиненным командир полка,— вот и закончился наш боевой путь в Крыму. Мы выводимся в резерв Верхов­ного Главнокомандования.— Он грустным взглядом об­вел наши поредевшие ряды, подсчитал вслух: — Из три­дцати двух летчиков полка за восемь месяцев с неболь­шим мы потеряли двадцать четыре человека — почти весь штатный состав.

...Когда хоронишь боевых друзей, всегда испытыва­ешь грусть и скорбь, безмерное уважение к ним, к их по­двигу, совершенному во имя святого дела. И долго еще потом вспоминаешь их живыми, берешь от них все хоро­шее, что несли в себе эти люди, стараешься быть достой­ным их. И все же похороны одного человека на войне не приводят к обобщению явлений. Но когда говорят, что из тридцати двух не вернулись с боевого задания два­дцать четыре,— невольно становишься философом, пото­му что перед тобой во всей зловещей сути встает крова­вый лик войны. И ты словно видишь громадные весы, на чашах которых — жизнь и смерть. И смерть иногда пе­ревешивает!..

Мы снова выходим в резерв. Снова к нам придут новички. И снова затем от полка останется... Беспощад­ны жернова войны, беспощадна смерть, ее верная спут­ница. Но мы должны победить и войну, и эту чудовищ­ную, всепожирающую смерть. И мы верим, что победим. Верим, что будет и на нашей улице праздник. Потому что наше дело — правое!

Дата добавления: 2015-07-08