Плацдарм

К 1 марта установилась летная погода, и немецкая авиация сразу же попыталась нанести удар по перепра­ве большой группой Ю-87 под прикрытием истребите­лей. Наши летчики, поднятые в воздух по данным РУС-2, не допустили «юнкерсов» к переправе, однако немцам удалось сбросить бомбы на наш плацдарм, ко­торый буквально кишел войсками, так что ущерб был немалый. Нам с Тищенко поставили задачу — во что бы то ни стало найти аэродром базирования Ю-87. Мы быстро обнаружили его. Он оказался недалеко от Джанкоя.

2 марта по решению командира 3-го авиакорпуса ге­нерала Савицкого в небо поднялась армада «яков» — целых два полка! Ведущим группы был назначен майор Попов. К цели шли на высоте 2500 метров, выше тон­кой разорванной облачности, оставляя Джанкой слева. Затем вышли под облака.

— Цель впереди по курсу, снижение,— услышали мы голос Попова. Я шел недалеко от него и видел, как уверенно вывел майор группу на аэродром против­ника.

— Атакуем! — скомандовал Попов и ввел самолет в пикирование. На аэродроме было много машин. На взлетную полосу как раз выруливал громадный транс­портник, а прямо по курсу взлетели два «мессершмитта». Ведомый даже не успел убрать шасси.

«Вот бы их сейчас!..» — подумал я, и в тот же мо­мент услышал команду Попова:

— «Сотый», атакуйте взлетевшую пару «мессеров»!

Мыслим, можно сказать, синхронно. Даю полный газ. Мой напарник Сухоруков — боец надежный, могу маневрировать, как хочу, поэтому уже через несколько секунд наша пара заходит в хвост «мессершмиттам». В прицеле — ведомый. У него все еще выпущено шасси. Вот застукали — так застукали. Врасплох! Прицели­ваюсь, нажимаю гашетку огня. «Мессер» переворачива­ется на спину и врезается в землю. Тут же сбрасываю обороты, чтобы не проскочить мимо второго Me-109, но запас скорости такой, что приходится отвернуть вправо. И вдруг вижу: «мессер» энергично взял влево вверх — то ли заметил меня, то ли подсказали с земли по радио. Перекладываю машину в левый крен. У меня запас ско­рости достаточный. Есть возможность «снять» и этого. Немец понял, что ему несдобровать, положил самолет в левый вираж.

«Ну-у-у,— отметил я про себя,— эдак у тебя ничего не выйдет! На виражах драться мы научились!» Одна­ко торжествовал я рано. Противник оказался крепким орешком. В хвост-то ему я зашел, однако прицелиться было трудно: он все время менял скорость, радиус ви­ража и высоту. Так мы ходили по кругу с минуту. Я не стрелял, потому что не привык даром тратить снаряды, а он, молниеносно меняя режимы полета, словно вьюн, мельтешил у меня перед глазами. Чувствую, начинаю нервничать. Цель вот она — в прицеле, а не достать. Стал себя успокаивать. Помогло. А тут еще услышал голос Алексея Машенкина, он впервые после возвраще­ния из плена поднялся в воздух. Счастливым себя чув­ствует — по голосу слышно! Однако — передо мной вра­жеский самолет, а я никак не могу его уничтожить. Что же предпринять? Начинаю анализировать ситуа­цию. Уйти ему некуда — пикирование на такой высоте отпадает, «резвиться», как сейчас, он долго не сможет, выдохнется. Выходит, надо просто немного обождать. Он обязательно допустит какую-нибудь ошибку! Решаю, что надо подлавливать его на зигзагах движения и стрелять короткими очередями. Дал очередь, смотрю — запаниковал: ослабил перегрузку, пытается нырнуть вниз, к земле. Этого оказалось достаточно, чтобы на какую-то секунду удержать его в Прицеле. Я ударил по нему из всех бортовых точек. «Мессершмитт» вспыхнул, как спичечная коробка, и, вращаясь, со взрывом упал на землю. Уф-фф! Теперь можно к своим. Оглядываюсь на Сухорукова. На месте. Молодец! Вот уж не думал, что он в такой бешеной круговерти сумеет удержаться в строю. Я и сам, наверное, не удержался бы... Вон сколько виражей мы накрутили! Да каких!

— «Дракон», я — «семьдесят пятый», задание вы­полнил, разрешите следовать на пункт сбора.

Это Попов докладывает Савицкому. Смотрю на аэро­дром. Горит буйным пламенем. Славно поработали! Жаль, что мне не пришлось по земле пострелять — нра­виться стало в последнее время, втянулся в штурмовки. Прислушиваюсь к эфиру, хочется услышать голос Алек­сея. Жив ли? Успокаиваюсь — жив!

И вдруг — тревожно в эфире:

— У «Дракона» продырявлено крыло, отбит элерон...

Кто передал? Где Савицкий? Знаю, что он был с нами, в боевом порядке, и вот такое сообщение... Про­боина в крыле. А ведь внизу противник... Кручусь в ка­бине, вращаю головой, но никаких самолетов не вижу. А передавали вроде совсем рядом. И тут слышу возбуж­денный голос Сухорукова:

— «Сотый», впереди слева ниже—пара «яков», по-моему «Дракон»!

Еще не видя командира корпуса, разворачиваюсь в его направлении. Да, действительно перед нами пара Савицкого. Ошибка здесь исключена — у генерала само­лет выкрашен в цвет какао, в нашей армии больше ни у кого нет такого. Подлетаю ближе. В плоскости само­лета ведущего — большая дыра, по-видимому, выбит бензобак. И отсутствует больше половины элерона.

Спрашиваю:

— «Дракон», я — «Скворец-100», держаться можете?

— Могу, если не вмешаются «мессеры»...— голос Са­вицкого ровный, ни тени волнения, хотя можно понять его состояние — вступать в бой на такой машине совер­шенно невозможно, а в воздухе с ведомым они остались одни — никакого прикрытия. Внимательно осматриваю самолет командира корпуса. Дыры в фюзеляже, плос­костях, но это еще полбеды. Хуже всего то, что пробои­ны зияют и в капоте. Не поврежден ли мотор? Ведь до аэродрома еще далеко...

— «Дракон»,— говорю Савицкому,— летите спокой­но, мы не допустим нападения! Идите ближе к Арабатской стрелке, если мотор остановится, садитесь: вы­везем.

— Хорошо, Федоров, спасибо! — так и назвал — по фамилии.

Мы довели командира корпуса до аэродрома 402-го полка, он с ходу произвел посадку, а мы, выполнив круг и убедившись, что Евгений Яковлевич зарулил на сто­янку, взяли курс на свою точку.

Налет на вражеский аэродром был эффективным. Уничтожено три самолета на земле и четыре сбито в воздухе. Командир нашего полка снова отличился — с первой же атаки поджег на взлетной полосе большой транспортный самолет и затем уничтожил еще один. По одной вражеской машине добавили к своему боевому счету Анкудинов, Подымов и Тарасов.

Немецкое командование стремилось во что бы то ни стало разрушить переправу на Сиваше и нанести воз­можно больший урон нашим войскам, захватившим плацдарм на южном берегу залива. Туда день и ночь рвались большие группы вражеских самолетов. Прибыв­ший в полк командующий воздушной армией жестко потребовал надежного прикрытия войск на плацдарме и переправе — там имелись наибольшие потери от авиа­ции противника.

— Любой ценой прикрыть войска! — сказал гене­рал.— Повторяю: любой!

Мы, фронтовики, хорошо знали, что означает «любой ценой»...

Когда совещание закончилось, меня подозвал на­чальник штаба полка майор Лепилин, сказал тороп­ливо:

— Федоров, командующий вызывает к машине! Быстро!

Я подошел к машине генерал-лейтенанта. Он стоял у открытой дверцы.

— Ну, здравствуй, Федоров,— сказал протягивая руку.

— Здравия желаю, товарищ командующий.

— Как воюешь?

— Стараюсь,— пожал плечами,— а как получается, командирам виднее.

— Ну, а обиду затаил на меня? Скажи по-честному, обижаешься?

— Нет, товарищ командующий. Обижаюсь на себя да, если честно, на трибунал. Такое не забывается...

Генерал-лейтенант посмотрел на меня как-то искоса, подумал, сказал примирительно:

— Дерешься хорошо. И по докладам командиров знаю, и сам несколько раз наблюдал. «Сотый» — твой индекс?

— Так точно, «Скворец-100».

— Сколько сбитых на счету?

— Двадцать один.

— Когда же успел?

— Летаем много, товарищ командующий, и почти, каждый вылет — бой.

Генерал-лейтенант сказал задумчиво:

— Другие с таким счетом уже Звезду носят...— и до­бавил мягко: — Исправим ошибку. А ты на плацдарме бывал? — спросил неожиданно.

— Никак нет.

— Поедешь сегодня. Прямо сейчас. Бери эскадрилью и езжай. А потом остальные. Пусть летчики почувствуют, что такое налет вражеской авиации,— лучше драть­ся будут.— Он пожал мне руку, сел в машину и укатил с аэродрома.

Я подошел к командиру полка, сообщил ему о рас­поряжении командарма.

— Товарищ Рыжов,— обратился майор Попов к сто­явшему рядом командиру бао,— подготовьте транспорт, через тридцать минут эскадрилья Федорова должна вы­ехать на плацдарм. Я еду тоже.

Он распорядился насчет выезда 1-й и 3-й эскадри­лий, оставил за себя Анкудинова.

— А вы с кем поедете? — спросил у Пасынка.

— С первой,— ответил замполит,— распределим си­лы. А вы будьте там поосторожнее,— попросил он По­пова,— мало чего...

...Наша машина с летным составом 2-й эскадрильи подъехала к переправе через Сиваш. Подошел пехотный офицер, о чем-то переговорил с командиром полка, при­казал поднять шлагбаум. Мы спокойно проехали до­вольно длинный участок пути, а как только миновали переправу, регулировщик указал новое направление движения. Тут и там виднелись танки, машины, повозки, орудия, группы людей. Вся земля была изрыта ворон­ками от снарядов и бомб, солдатскими лопатами. Окопы, траншеи — целые и разрушенные, укрепленные деревом и оголенные, осыпавшиеся... В большой луже — раздув­шаяся лошадь. Глаз у нее нет, зубы ощерены, задняя часть туловища — в воде. Мы давненько не видели та­ких зрелищ, смотрели на все чуть ли не с каким-то испу­гом: наземная военная жизнь нам была мало знакома. Особенно беспокоило, что по дорогам движется нескон­чаемая масса войск, а в небе ни одного нашего истреби­теля. Мы поглядывали вверх и чувствовали себя беспо­мощными: что если сейчас налетят? И, словно по наше­му «заказу», показались «юнкерсы». Они шли на высоте метров 200—300, с юго-западного направления. Мы шугнули в ближайшие ровики, тянувшиеся параллельно дороге, «лаптежники» прошли над нашими головами, но бомбить такую малозначащую цель не сочли нужным (думаю, если бы немецким летчикам стало известно, что в овражке притаилась целая эскадрилья из прослав­ленного истребительного корпуса генерала Савицкого, они бы дали нам жару!). Бомбардировщики обрушили свой груз на танки, укрытые в капонирах, и стоявшие невдалеке машины. Они стали в круг и, словно коршу­ны, один за другим пикировали и пикировали на цель. Бомбы падали с леденящим душу свистом, рвались с противным нарастающим грохотом, почва под нами ка­чалась, вверх взлетали обломки машин, повозок, комья земли. Мы лежали в своем убежище и молили бога, что­бы в небе появились наши истребители, но их все не было. Наконец кто-то услышал гул родных «яков», однако их на подступах к переправе перехватили «мес­серы», и в небе, в стороне от переправы, закрутилась карусель воздушного боя. А «юнкерсы» продолжали свое гнусное дело...

Когда мы подняли головы, вокруг было удивительно пусто. Люди словно вымерли, ушли под землю. Только машины, догоравшие или разбитые, да несколько изуве­ченных повозок, возле которых валялись в крови лоша­ди, обозначали «жизнь» на этом страшном клочке земли.

Но вот тут и там начали подниматься люди, послы­шались выкрики — шла контрольная перекличка, выяв­лялись живые и убитые. А вскоре дорога снова ожила, и на юг потянулись невесть откуда появившиеся взводы, роты, батальоны. Мы проехали дальше, к зарывшимся в землю танкистам и артиллеристам. Они приняли нас с нескрываемой радостью. Никто не упрекал авиаторов за то, что произошло только что, на наших глазах. Люди понимали, что всех с воздуха не прикроешь. Однако мы сами убедились: плацдарм надо охранять более надеж­но. Что может быть важнее этого участка фронта? Плацдарм и переправа — два ключа к успеху в битве за эту дорогую нам землю, жемчужину страны, драгоцен­ный, легендарный, героический Крым!

Майор Попов тут же провел блиц-совещание. — Видите,— подчеркнул он,— «юнкерсы» подкрады­ваются сюда на малой высоте. РУС-2 на большом рас­стоянии их не видит, и истребители перехватывать бом­бардировщики противника просто не успевают. Выход: непосредственное прикрытие плацдарма, то есть посто­янное патрулирование эскадрильями — посменно. Тут работы для нас — дай бог! И второе: на аэродроме по­стоянно держать дежурную эскадрилью в готовности № 1. Чуть что — сразу в воздух! Истребителей против- ника связать боем или усилить патрулирующую эска­дрилью, одним словом, быть наготове, и тогда эффек­тивность наших действий значительно повысится. Как, Иван Васильевич? — Согласен, по-другому тут, пожалуй, не выигра­ешь,— ответил я.— Переправу, считаю, можно прикры­вать, используя данные РУС-2. Там мы успеваем. И еще. Предлагаю чаще бить по аэродромам противника, упре­ждать их действия. А этот треклятый у Джанкоя надо так блокировать, чтобы не пикнул: ведь «юнкерсы» от­туда...— И обратился к танкистам: — Друзья, возможно, у кого-нибудь из вас есть какие-то мысли насчет нашей тактики? Как вас лучше прикрывать?

Танкисты дружно загудели:

— Да что вы!..

— Нам еще ничего: пехота-матушка вот страдает больно.

— А насчет тактики вам лучше видно, наше дело — танки.

Когда мы позже говорили с пехотинцами, те, оказа­лось, тоже думают не о себе:

— Нам проще: зарылся в землю — и ищи-свищи бом­ба. А вот танкистам плохо: машины большие, заметные, не спрячешь. Вот их надо вам больше прикрывать...

Удивительные люди! Как их не полюбить?!

Нас пригласили пообедать. Чтобы не обижать доб­рых, гостеприимных ребят, мы согласились, однако раз­делились по группкам из двух-трех человек и пошли в разные подразделения. Чтобы хозяевам не было на­кладно.

Домой ехали молча, каждый вспоминал увиденное на плацдарме: думали и о солдатах, сержантах, офице­рах, о их тяжелой, опасной работе, о том, что от нас во многом зависит их успех в бою, их благополучие, сама жизнь.

Когда и другие эскадрильи побывали в войсках майор Попов собрал летчиков полка на беседу. Это не было официальным совещанием, да и собрались-то мы в столовой, где только что поужинали. Просто делились впечатлениями; все, кому в голову приходила толко­вая мысль, предлагали свои варианты действий над пе­реправой и плацдармом. Выходили из столовой с твер­дым убеждением — нужно сделать все от нас зависящее, чтобы помочь тем, кто, зацепившись за клочок крым­ской земли, удерживает ее для наращивания следую­щего удара по врагу.

Проблемы, проблемы...

Захандрил Николай Подымов. Обычно веселый и жизнерадостный, он помрачнел, замкнулся в себе, стал часто уединяться. Несколько раз мне казалось, что он хочет о чем-то поговорить со мной, но никак не соберет­ся с духом. В чем дело? Зная, как важно летчику быть в хорошем настроении, особенно в период напряженных воздушных боев (а у нас как раз наступило такое слож­ное время), я попытался узнать через друзей Николая о его домашних делах, поинтересовался, не закрутила ли ему голову какая-нибудь красавица — это тоже могло вывести из привычного равновесия такого чувствитель­ного парня, как Подымов! — и пришел к выводу, что с Николаем происходит что-то более сложное, видимо, связанное с эмоциональным восприятием воздушных боев. Мысль эта пришла в голову, когда я вспомнил, как смотрел Подымов на свой искалеченный самолет после одного из боев, где его машину так чесонули из «эрликона», что на плоскостях образовались огромные дыры. Тогда удивлялись, как он сумел дотянуть на та­ком «решете» до аэродрома. А он стоял, забыв снять парашют, и в глазах его мелькали незнакомые нам, его товарищам, тревожные огоньки.

«Не вселился ли в Николая страх?» — думал я, вспо­миная, как сам переживал после тарана. У меня, прав­да, была другая причина тревоги — неподвижность, но и сам бой оставил неизгладимый след в душе: все же глядел в лицо смерти, а такое не вытравишь из головы, как бы ни хорохорился.

Чтобы понять Николая, я стал садиться с ним за один обеденный стол. И вот однажды заметил, что он нервничает, посматривает на меня так, словно вот-вот признается. в чем-то таком, что давно смущает его. В столовой было тихо, только Саша Разумович негром­ко пел под собственный аккомпанемент на баяне «Тем­ную ночь». Когда он со вздохом произнес: «И поэтому знаю — со мной ничего не случится», Николай Подымов тоже вздохнул и, глядя куда-то вдаль, сказал:

— Хорошо бы...

Я почувствовал, что наступил момент, когда можно вызвать его на откровенность.

— Николай, слушай меня внимательно,— сказал ему,— думаешь, мы не видим, что ты хандришь? Так дальше нельзя. Мы ведь не чурбаки бездушные. Скажи, что тебя угнетает, выкладывай, не бойся — тут все свои, поймем. Поверь — сразу легче станет.

— Стыдно...— неожиданно откровенно признался Подымов.— Себя не узнаю...

— По-моему, я тебя понял. И хорошо, что ты сам начал — ведь ты теперь ведущий, отвечаешь не только за себя, а и за ведомого, а воевать, если что-то мешает... Скажи, Николай, как тебе легче — мне о своих сомне­ниях рассказать или, может, всем? Уверен, никто не осудит: война штука не простая...

Подымов посмотрел на меня с облегчением, обвел взглядом зал, сказал:

— Скажу всей эскадрилье. Зато сразу одним махом...

— Можно объявить?

Николай кивнул. Я поднял руку, посмотрел в сторо­ну Разумовича. Он перестал играть, снял ремень баяна с плеча. В комнате установилась тишина.

— Одну минуту, хлопцы,— объявил я,— лейтенант Подымов желает нам что-то сообщить.

Николай встал. Одернул гимнастерку. Все напряжен­но ждали, что он скажет.

— Товарищи. Друзья. Товарищ командир...— каза­лось, у Подымова не хватит духу переступить ту неви­димую черту, за которой — другая жизнь, другие отно­шения, другая слава...— А-а-а, да что я тяну...— махнул рукой.— Одним словом, я стал бояться «мессершмиттов». И ничего не могу с собой поделать. Судите, карай­те...— Николай замолк, опустил голову.

Все замерли от неожиданности. Подымов?! Смелый, бесстрашный летчик? Опытный, умелый, грамотный ист­ребитель, награжденный орденом? Недавно назначен­ный ведущим пары? Не ослышались ли?

Я решил разрядить обстановку, перевести разговор в обыденное русло, как если бы вот только что закончил­ся воздушный бой и мы разбираем незначительные про­махи пилотов.

— Подожди, Николай,— сказал я беспечным голо­сом,— насчет страха ты, конечно, подзагнул. Все знают тебя мастером воздушного боя, многие учатся у тебя стрелять с минимальных дистанций, а это свидетельствует о твоем мужестве: не всяк смело идет на сближе­ние с пушками и пулеметами «юнкерсов» и «хейнкелей». Может, повлиял тот бой, где изрешетили твою машину? Так это ерунда, у многих такое бывало! — ища под­держки у летчиков, я спросил: — Верно я говорю? Послышались подбадривающие голоса:

— Да, конечно…

— Пройдет, Коля...

— Не беспокойся, все это естественно.

Подымов поднял голову, сказал:

— Как же естественно, если при виде «худых» заме­чаю, как начинают дрожать ноги, а сам я становлюсь не таким, каким знал себя раньше. Это все после того, как меня подбили... Из боя я не выхожу, вы знаете, и места своего в строю никогда не брошу, но, что за­метил: раньше я искал в небе фашистов, мечтал о встре­че с ними, сколько бы их ни было, а теперь мне лучше, когда их вовсе нет. Вот что страшно. Выходит, надло­мился... Не новичок ведь, все понимаю, а сделать с.со­бой ничего не могу.

Наступила тишина. Летчики вспоминали свои чув­ства, когда их сбивали или подбивали, сопоставляли, прикидывали. И никто не осуждал товарища, с которым стряслась беда. Такое случалось не только с Подымовым, но у тех, кто испытал подобное, все прошло, пере­мололось, нервы успокоились, вернулась вера в себя, в победу над врагом.

— Надо что-то делать...— сказал Подымов.

Я поднялся, махнул Подымову рукой, чтобы сел.

— Ну, что, товарищи, необычно, правда? Зато чест­но. Уверен, что Подымов поступил правильно, и еще бо­лее уверен, что никто не осудит его за признание. Так я говорю?

— Да!

— Конечно.

— Правильно он сделал...

— Не вешай голову, Коля, это все временно. Чувствуя, что Подымов отходит душой, я еще раз поддержал его:

— Молодец, Николай. Мы тебе верим. А как быть дальше, подумаем. А возможно, уже сейчас у кого-нибудь есть конкретные предложения? Давайте, чего от­кладывать.

— Есть предложение, товарищ командир,— вскочил мой ведомый Коля Сухоруков,— надо с Подымовым сле­тать на свободную охоту. Свалит гада, и все станет на свои места. Ему сейчас победа нужна. У меня был дру­жок-футболист, форвард. Так вот у него однажды на­ступил такой же кризис. Что ни удар по воротам — все мимо! Его начали ругать. Он потерял веру в себя, вооб­ще стал бояться бить по воротам. Тогда тренер сказал ему: «Забей один гол. Всего один. Бей из любого поло­жения, ругать за промахи не буду». И дружок забил. А потом лупил по воротам — дай боже всякому!

— А кому слетать с Подымовым на охоту? — спро­сил я у Сухорукова.

— Вам, товарищ командир!

— А что? Дело! — согласился я.— С утра поговорю с командиром полка.— Николай, не возражаешь?

— Что вы, напротив, спасибо!

У майора Попова я был уже вечером. Рассказал ему о том, что произошло. Он разрешил полет на охоту, но, подумав, предложил лететь четверкой, а не парой.

— Не стоит рисковать,— пояснил свое решение,— Подымову обязательно нужен успех, поэтому пусть все же вашу пару прикрывает еще одна, не то можем вообще потерять прекрасного летчика, если вдруг вас прижмут «мессеры».

На следующий день я с лейтенантом Подымовым вы­летел на свободную охоту в район Перекопа. Нас при­крывала пара, ведомая заместителем командира эска­дрильи Василием Шишкиным. Мы условились: как толь­ко заметим противника, Подымов выходит вперед и атакует в роли ведущего. Я становлюсь ведомым, Шиш­кин обеспечивает нам безопасность работы.

Набрав 5000 метров, вышли в район Перекопа. С та­кой высоты детали на земле не все рассмотришь, но об­щее движение массы войск, колонны танков, машин, орудий можно заметить. Самолетов пока не встретили. Начали небольшое снижение, набрали приличную ско­рость, приготовились к возможной стычке с противни­ком. Я внимательно вслушивался в эфир, ждал, не нач­нется ли где-нибудь воздушная заварушка. Дело в том, что мы уже изучили повадки немецких асов-охотников. Когда в небе сталкивались большие группы самолетов, боевые порядки, как правило, распадались на пары и звенья. А после окончания боя летчики искали друг друга, собирались в группы, чтобы продолжать полет в вос­становленном боевом порядке. Вот именно в момент раздробленности, распыленности строя немцы и подлав­ливали наших пилотов, еще не успевших остыть от боя, порой подбитых или же безоружных, израсходовавших боекомплект.

Слышу — Алексей Машенкин атакует большую груп­пу бомбардировщиков. Наземная радиостанция преду­преждает, что к месту боя подходят «мессеры». Рядом наши соседи, летчики 291-го истребительного полка, атакуют группу «мессершмиттов», выручают Машенкина, занятого «юнкерсами»». Вот она, свалка! Почему-то уверен, что туда потянулись немецкие асы, словно хищ­ники, алчущие крови отставших от стада овечек.

Но где проходит воздушный бой? Нам пока это неиз­вестно, только слышим знакомые и незнакомые голоса, победные крики, ругань, тревогу — самые разные эмоции выплескивает эфир в наушники. Решаю быстро уточнить у Алексея. Коротко запрашиваю, где он.

— Над Сивашом, чуть севернее,— отвечает Машенкин. Его эскадрилья уже выходит из боя, эфир затихает, лишь слышны голоса пилотов, ищущих друг друга. Быстрее к Сивашу! Энергично разворачиваемся, разго­няем скорость.

— Смотреть в оба! — предупреждаю своих. И, слов­но в награду, тут же слышу голос ведомого пары лейте­нанта Шишкина.

— «Сотый», слева впереди, ниже — пара «худых»!

— Вижу, я— «сотый». «Сто пятый» (это Подымову), видишь «мессершмитты»?

— Вижу! — возбужденно отвечает Николай. Мне не нравится его волнение. Это никуда не годится. Надо как-то изменить его настроение, придать Подымову рус­ской удали, лихости, что ли!

— Коля,— говорю Подымову,— выходи вперед, ата­куй ведомого. Чесани эту гниду, чтобы из нее труха по­сыпалась!

Николай ответил, что понял, как мне показалось, бодрым голосом и устремился в атаку. Я занял место ведомого, решил в действия Подымова не вмешиваться.

Я знал, что он стреляет здорово, если сблизится с противником на любимую дистанцию 50-60 метров — не промажет. Теперь мое дело — прикрыть его, защищать в бою и наращивать удар, если понадобится. Как в бытность мою в роли ведомого, я внимательно осмотрел воздушное пространство, проверил включение вооруже­ния, работу мотора на слух; убедился, что пара Шиш­кина на своем месте, и стал ждать.

Метров за двести немецкие летчики заметили нас и резко забрали вверх влево. Угол набора высоты был очень большой, видимо, они не сообразили, что у нас огромный запас скорости и на вертикалях им не спас­тись. Подымов энергично ввел «як» в боевой разворот, быстро настиг ведомого «мессера», подошел вплотную и длинной злой очередью расстрелял его. Второй фашист понял, что дело плохо и, выполнив переворот, начал уходить от нас крутым пикированием. Подымов нырнул за ним, дал полный газ, однако «мессершмитт», посте­пенно увеличивая отрыв, через какую-то минуту уже был вне досягаемости нашего огня. Пикирование поте­ряло смысл. Подымов пустил вдогонку «мессеру» оче­редь из 37-миллиметровой пушки и перевел самолет в горизонтальный полет. Я взглянул на высотомер — ров­но 1000 метров.

— «Сто пятый»,— дал я Николаю возможность лиш­ний раз потренироваться в вождении группы,— веди нас на точку.

Через двадцать минут мы благополучно приземли­лись па аэродроме Веселое. Только выключил мотор — Костя Мотыгин уже на центроплане:

— Ну как, командир?

— Иди поздравь Подымова с очередной победой. Костя обрадованно спрыгнул на землю, помчался к самолету Подымова. Конечно, он знал о том разговоре в столовой, хотя я не говорил ему ничего — все же эле­менты субординации нужно соблюдать. Видимо, кто-то из летчиков шепнул своему механику, а тот — дружку. Ведь фактически летчики, механики, мотористы были ровесниками, жили дружной боевой семьей, знали друг о друге, казалось, все. Но за Костю я был спокоен — он корректен, понимает людей, так что если даже и узнал о психологическом срыве Николая, то не покажет вида.

Я положил парашют на стабилизатор, отошел от са­молета, закурил. На душе было хорошо, хотелось ве­рить, что Подымов стряхнул с себя робость, неуверен­ность, стал прежним, каким знал его полк. Увидел его, приближающегося, чтобы доложить о выполнении задания, успокоился окончательно. Лицо летчика светилось, он не мог скрыть своего торжества.

— Товарищ командир,— доложил приподнято,— лей­тенант Подымов задание выполнил: в бою с двумя ист­ребителями противника сбил один Me-109. Какие будут замечания?

— Молодец,— сказал я искренне,— серьезных заме­чаний по ведению боя нет. А подробно разберем вылет со всем летным составом.

— Товарищ командир,— огорченно спросил Нико­лай,— а что я должен был сделать, чтобы сбить и веду­щего «мессера»? Не получилось...

— Сконструировать новый самолет, который бы до­гонял «мессершмитт» на пикировании.

Я увидел, что Подымов облегченно улыбнулся, по­просил его передать Шишкину, чтобы тот собрал лет­ный состав. В это время к нам подошел адъютант эска­дрильи лейтенант Глухов и сообщил приятную новость:

— Лейтенанты Василий Шишкин и Николай Поды­мов награждены орденом Красного Знамени!

Лицо Николая вспыхнуло, но он сделал вид, что не расслышал новость, попросил разрешения идти. По­здравлял его и Шишкина я уже в присутствии всего личного состава эскадрильи, так сказать, официально. После этого мы детально разобрали наш боевой вылет. Молодые пилоты прислушивались к нашим словам с большим вниманием. Мы говорили им прямо: большин­ство новичков погибает из-за своих ошибок. Если же в бою строго придерживаться выработанной тактики, то, по крайней мере, напрасных жертв можно всегда из­бежать.

Еще и еще раз напомнили летчикам покрышкинскую формулу боя: высота — скорость — маневр — огонь. Се­годня Подымов подтвердил жизненность этой формулы. Высота дала преимущество в выборе варианта атаки — то ли сверху, то ли снизу, сбоку. Скорость обеспечила догон врага. Умелый маневр позволил сразу же зайти противнику в хвост. Ну а меткий огонь увенчал все предыдущие действия победой.

В заключение я уже конкретнее ответил на вопрос Подымова, что надо было сделать, чтобы сбить и веду­щего:

— Во-первых, желательно, чтобы атака была совер­шенно неожиданной для противника. Если он все же заметит вас — сбить истребитель не так-то просто. А если перед вами ас, то бой может вообще закончиться для вас плачевно. Во-вторых, решающую роль может сы­грать высота, как случилось в нашем бою. Мы дрались где-то на пяти тысячах. А это позволило «мессеру» разо­гнать скорость на пикировании и уйти. Если бы мы схватились с ним ниже трех тысяч, он не сумел бы этого сделать. И последнее. Все же можно было и в нашей ситуации упредить вражеского летчика при вводе в пи­кирование. Учитывая сложившуюся ситуацию, высоту, психологическое состояние вражеского пилота, у кото­рого сбили напарника и который видит, что над ним висят четыре «яка», можно было предвидеть, что он при­бегнет к пикированию как к единственному средству спасения. Вот тут и нужно было чуть-чуть упредить его — в момент ввода в пикирование оказаться как можно ближе к «мессеру», чтобы успеть прицелиться и выстрелить, пока он не разогнал скорость. Но тут я уже обвиняю себя, а не лейтенанта Подымова: все же у него еще маловат опыт ведущего — все придет со временем. А я, честно признаюсь, так залюбовался его атакой и метким огнем по ведомому, что не захотелось ломать боевой порядок, мешать Николаю выполнять роль веду­щего нашей четверки.

Я увидел, что Подымов стал задумчив, сказал в за­ключение разбора:

— Итак, воздушный бой лейтенант Подымов провел безукоризненно. За вождение группы замечаний нет. Объявляю ему благодарность!

Николай вскочил, смущенный:

— Служу Советскому Союзу!

После разбора он подошел ко мне:

— Можно вопрос?

— Давай.

— Как получу орден Красного Знамени и освободим Крым, отпустите меня на денек к маме в Мерефу? Тут недалеко. Пусть полюбуется сыном, а то она все меня считает маленьким...

— Какой же ты маленький — от твоих снарядов «мессеры» в щепки разлетаются!

— Но она же не видела. Пусть хоть орден покажет ей, что я уже взрослый.

Я, конечно же, твердо пообещал Николаю ходатай­ствовать перед командованием полка о краткосрочном отпуске — это мы практиковали. И был уверен, чтоПопов поддержит.

Но не успел Николай Автономович Подымов прико­лоть к гимнастерке ордена Отечественной войны II сте­пени и Красного Знамени. И так и не обнял любимую маму... Через несколько дней он героически погиб над Сивашом, защищая боевого товарища.

11 марта 1944 года Николай в составе группы взле­тел навстречу бомбардировщикам противника, которые шли к переправе под прикрытием истребителей ФВ-190 и Me-109. «Юнкерсов» было около трех десятков, они представляли для скопившихся на переправе советских войск большую угрозу. Ударная группа наших истреби­телей набросилась на «юнкерсы», а Подымов с ведомым Виноградовым завязали неравный воздушный бой с ис­требителями врага. Благодаря дерзости наших летчиков, умелому маневрированию и меткому огню с коротких дистанций им удалось сбить по «фокке-вульфу». Но вот Виноградова атаковал «мессершмитт». Не раздумывая, Николай бросился товарищу на выручку. Он не видел, что ему тут же в хвост пристроились «мессеры». О себе он уже не думал, у него была единственная цель — от­вести угрозу от ведомого. И он сбил насевшего на Вино­градова фашиста: Ме-109 загорелся и, разваливаясь на куски, посыпался вниз. Но вместе с ним падал и само­лет ведомого, по которому фашист успел выпустить оче­редь. А через секунду-другую снаряды прошили и само­лет Подымова. «Як» вошел в отвесное пикирование и, не выходя из него, упал в мутные воды Сиваша.

Одиннадцать фашистских самолетов, большое коли­чество живой силы и техники противника — таков бое­вой счет отважного советского летчика Николая Автономовича Подымова. Три вражеских самолета вогнал в землю Вениамин Степанович Виноградов.

Они погибли в неравном жестоком бою, не дрогнули перед превосходящими силами противника, дрались храбро, умело и до конца выполнили свой воинский долг перед Родиной. Мы, оставшиеся в живых ветераны 812-го истребительного авиационного полка, никогда не забудем славных боевых товарищей, оставшихся в на­шей памяти, в истории полка вечно молодыми.

В тот трагический день летчики полка отомстили за гибель боевых друзей: пять фашистских самолетов было уничтожено в небе Перекопа. И что отрадно, отличились молодые — Н. Сухоруков, И. Стрюк, И. Сидоренко, Ю. Куреев, Ф. Тихомиров. На смену погибшим пришли надежные бойцы.

...Немецкая авиация свирепствовала на переправе. Командование противника прекрасно понимало, какое значение имела для нас эта оперативно-тактическая ар­терия, по которой в Крым непрерывно поступали све­жие силы. 3-му авиационному корпусу приходилось туго. Напряжение в работе, казалось, достигло предела. При встречах с Евгением Яковлевичем Савицким мы не узнавали его: похудел, осунулся, стал задумчив, особен­но когда в корпусе стало погибать много летчиков. Он часто летал на боевые задания сам, хотя, мы слышали, командующий фронтом просил его не рисковать лишний раз. Комкор отвечал, что летает не из-за честолюбия и не ради увеличения боевого счета, а в целях постоянно­го анализа тактических действий противника и своих летчиков. И еще. О каком авторитете командира может идти речь, если он сидит на КП, а в конкретных делах не смыслит, сам в шкуре летчика-истребителя не по­бывал?

Хорошо помню прилет Савицкого в полк 17 марта, в тяжелый для нас день. Он приземлился в 12 часов. Иван Феоктистович Попов доложил комкору, чем зани­мается полк, какие потери понесли сегодня и как сел на вынужденную корректировщик Ил-2.

— Кто сопровождал корректировщик? — спросил Са­вицкий.

— Штурман полка капитан Анкудинов — четверкой. Савицкий спросил, кто летал конкретно. Попов на­звал.

— Да, обидно,— огорченно сказал генерал,— ведь опытные истребители... Что же все-таки произошло, Попов?

— «Ил» сбит зенитным огнем противника,— уверен­но доложил командир полка,— летчики не виноваты.

Савицкий поднял капитана Анкудинова:

— Доложите подробно, как все случилось.

Егор Ефремович подошел к развернутой карте, ле­жавшей на столе, и начал докладывать обстоятельства потери Ил-2. Самолет-корректировщик (корректировоч­ная эскадрилья базировалась на одном с нами аэродро­ме) после выполнения задания взял курс на свою точку. Но вдруг почему-то начал терять высоту. Анкудинов запросил летчика, в чем дело. «Все в порядке»,— был от­вет. При подходе к Сивашу по «илу» и сопровождавшим его «якам» открыла огонь малокалиберная зенитная ар­тиллерия противника — ведь шли на небольшой высоте. И тут «ил» стал резко снижаться, затем на глазах обес­кураженных истребителей сел на фюзеляж, чуть-чуть не дотянув до линии фронта. На тревожные запросы Анку­динова летчик-корректировщик не отвечал. «Яки» по­кружились над приземлившимся штурмовиком, убеди­лись, что летчик и летчик-штурман (он сидел в кабине воздушного стрелка) живы и, не имея возможности дол­го находиться в воздухе — горючее было на исходе, взяли курс на Веселое. В последний момент они увидели, как экипаж Ил-2 направился в сторону нашей передо­вой,— их вроде никто не преследовал.

— Самолет лежит вот в этой точке,— ткнул каран­даш в карту Анкудинов.

— Федоров,— обратился ко мне командир корпу­са,— ваш самолет и самолет напарника подготовлены к полету?

— Так точно, товарищ генерал, а сам Сухоруков в лазарете.

— Через 15 минут вылетаем в район посадки Ил-2. Капитан Анкудинов парой прикроет нас. К нашему воз­вращению прошу собрать весь летный и политический состав.

Командир полка сказал «есть!», и мы покинули штаб.

Точно в назначенное время взлетели, а уже через десять минут были над целью.

— «Сотый», я — «Дракон», атакуем! — Я — «сотый», понял!

И тут, словно по сигналу, началась работа зенитчи­ков. Вокруг засверкали трассы, тут и там пучками го­рящей ваты вспыхивали взрывы снарядов. Не обращая внимания на зенитный заслон, генерал с полупереворота ввел самолет в крутое пикирование. Мне хорошо было видно, как от его истребителя потянулись к земле длин­ные жала огня. «Ил» мгновенно вспыхнул свечкой, оку­тался густым клубчатым дымом. Я открыл огонь по убе­гающим от самолета фашистам. А-а-а, сволочи, обрадо­вались добыче? Рановато! Вышли из пикирования почти одновременно, сделали над пылающим «илом» круг, убедились, что немцам от него ничего не достанется, и взяли курс на аэродром. После посадки я, как и поло­жено, подошел к генералу получить замечания за полет.

— У вас, Федоров, самолет не из лучших. Тяжелый в управлении, и мотор слабоват.

— Люблю самолеты с тяжелым управлением,— ска­зал я,— мне кажется, что лучше их чувствую. А мотор? Так ведь второй ресурс дорабатывает. А в целом, това­рищ генерал, я бы этот самолет и весь коллектив Ново­сибирского авиазавода наградил орденом Красного Зна­мени— не меньше! На этом самом Як-9 номер 31 я сбил пятнадцать вражеских машин, причем большинство — истребители. Сильный аэроплан! Ни разу не подвел в бою.

— Хорошо, Федоров, убедили. Ваш самолет заслу­живает отправки на завод. Пусть ставят на постамент как памятник своим золотым рукам и вашим с механи­ком тоже. Мне конструктор Яковлев прислал новенький «як», так вот свой я дарю вам. Сегодня же его перего­нят на вашу стоянку, а ваш заберут.

Я растрогался, не знал, как и благодарить. Вот это честь! Даже неудобно стало перед товарищами: за что это, дескать, комкор так Ивана обласкал? А я и сам не знал, за что. Хорошо хоть в эту минуту подошел коман­дир полка, доложил, что летчики и политработники собраны.

...Савицкий охарактеризовал общую обстановку на южном крыле фронта, подвел итоги мартовских боев. Обратил наше внимание на особенность текущего перио­да — за полмесяца корпусом проведено воздушных боев и сбито самолетов противника больше, чем за два пре­дыдущих месяца. Но и мы понесли большие потери... Тут Евгений Яковлевич надолго умолк. Мы смотрели на егоусталое, посеревшее лицо и тоже молчали, знали, что и наш полк есть за что упрекнуть в этом отношении.

— Расскажите, как и почему погибли Карасев, Да­выдов и Разумович,— наконец заговорил комкор: — Что вы об этом думаете? — в его голосе не слышалось упре­ка. Евгений Яковлевич был встревожен большими поте­рями, хотел точно знать, отчего они происходят.

— Думаю, причины следующие,— стал размышлять вслух майор Попов.— Во-первых, опытные ведущие групп, комэски летают на прикрытие переправы в ноч­ное время. Днем во главе групп мы вынуждены ставить малоопытных командиров звеньев, пар. И, во-вторых, почти каждый бой приходится вести с далеко превосхо­дящими силами. Соотношение часто бывает не в нашу пользу. Летчиков полка упрекнуть не имею права.— Майор вздохнул, перешел к самой тяжелой части бесе­ды:— Младший лейтенант Карасев Михаил Михайло­вич погиб 14 марта, отражая налет бомбардировщиков. Он дрался храбро, умело, во многом содействовал на­шей ударной группе, которая помешала «юнкерсам» прицельно бомбить войска. Но силы были неравны. Его сбил Me-109, появившийся в хвосте совершенно не­ожиданно, мы считаем, это был охотник, видно по по­черку. Карасева винить не в чем — погиб героической смертью.

Сегодня в 7.55 на высоте 4000 метров лейтенант Ти­хомиров заметил со стороны солнца двух Me-109, ата­кующих его пару. Он энергично выполнил боевой разво­рот, но было поздно: ведомый младший лейтенант Да­выдов Юрий Васильевич вошел в пикирование, затем в штопор и упал в трехстах метрах северо-западнее пере­правы. Самолет Як-1 номер 39132. Тихомиров продол­жал вести бой с двумя «мессершмиттами», его увидел лейтенант Шишкин. «Идем на помощь!» — крикнул он своему ведомому младшему лейтенанту Разумовичу Александру Васильевичу; но в это время — и опять же со стороны солнца — их атаковала пара Ме-109 с осо­быми знаками на фюзеляжах, видимо, асы. Самолет Разумовича Як-1 номер 34146 стал спиралью терять высоту. Шишкин продолжал вести бой с двумя истре­бителями, поэтому точного места падения Разумовича не видел...— командир полка закончил доклад, доба­вил: — В последних случаях, вероятно, можно было бы избежать потерь, но, скажу честно, не уверен: за моло­дыми пилотами охотились асы. Тут для победы одной храбрости мало...

Савицкий барабанил пальцами по краешку стола. Было видно, что не все его устраивает в рассказе коман­дира полка. Наконец, он поднял голову, спросил:

— Кто еще видел особые опознавательные знаки на немецких истребителях?

Я поднялся и рассказал свою историю. Произошло это 15 марта в 16.04 в районе Тархана. Мы шли, как всегда, в паре с Сухоруковым. Встретили двух «мессе­ров», навязали им бой. Немцы побоялись драться на вертикалях, стали в вираж. Я сбил ведомого (это в 16.07подтвердила станция наведения), но тут нашу пару вне­запно атаковал одиночный Ме-109 с разрисованным яр­кими змеями фюзеляжем. Он сумел произвести по Сухорукову прицельную очередь, подбил его самолет, Я бросился на выручку ведомого, в свою очередь под­бил «мессера», и он со снижением ушел в район Тюй-Тюбе. Жаль, что нельзя было добить его,— мой ведомый быстро терял высоту, и я стал над ним в спираль, что­бы сопроводить до приземления. Сухорукое сел в рай­оне Петровки, недалеко от переднего края. Фашисты увидели приземлившуюся машину и открыли по ней прицельный артиллерийский огонь. «Як» был разбит, Сухорукое получил осколочное ранение в руку. Через некоторое время он вернулся в полк.

Командир корпуса внимательно выслушал мое сооб­щение, сказал:

— Обращаю ваше внимание на две проблемы. Пер­вое — детально продумайте меры борьбы с немецкими охотниками, доложите ваши предложения к концу дня по телефону. Прямо мне. Думаю, пора уже разрешить вашим ветеранам — Анкудинову, Тищенко, Федорову — охотиться за асами в одиночку. Попробуем. Я все пере­страховываюсь, а они давно просятся — парой одиноч­ного охотника сбить труднее, разве что внезапной атакой, но асам помогают наблюдатели с земли, преду­преждают в случае опасности. Кстати, нам это тоже следует четко отработать. И второе,— лучше готовьте к боям новичков. Берегите их, не бросайте неподготов­ленных в огонь. Напрасные жертвы нам не к лицу!

На следующий день мне пригнали самолет генерала Савицкого, а мой забрали. Помню, с.какой грустью про­щался с моим верным другом. Пришли на память слова из знаменитого пушкинского стихотворения: «Прощай, мой товарищ, мой верный слуга, расстаться настало нам время...» «Як» стоял чистенький, бензобаки были полны горючего, оружие готово к бою. Я обошел само­лет, осмотрел залатанные специалистами раны, долго стоял над кабиной, наконец сел в нее, потрогал ручку управления, педали, гашетку огня. Хотелось говорить с машиной как с живым существом. Я знал этот самолет как свои пять пальцев, чувствовал его в воздухе не хуже своего тела, не боялся тянуть ручку управления на виражах и вертикалях до крайнего предела, за которым — срыв в штопор и смерть, если такую ошибку допустишь

в схватке с опытным противником. Посидев с минуту, вылез на крыло, осторожно закрыл кабину фонарем, как закрывают уходящему из жизни другу глаза, и задумал­ся. На этом самолете одержано много побед. За пятна­дцать сбитых вражеских машин в то время присваивали звание Героя Советского Союза. На борту моего три­дцать первого было более двадцати звездочек, аккурат­но нарисованных Костей. Последние — совсем свежень­кие. Впервые подумалось: «А ведь воюю неплохо — не хуже Героев». Эта мысль вызвала двоякое чувство — и удовлетворение, и горечь: вспомнился тот пресловутый «показательный» воздушный бой над Большим Токмаком, трибунал...

Оглянувшись вокруг и убедившись, что меня никто не видит, я подошел к лопасти винта и поцеловал хо­лодную черную сталь. Прощай, друг! Ты не раз спасал меня от смерти, спасибо тебе. Ты сохранил для моих родных сына и брата, живого и невредимого...

Больше я никогда не видел своего самолета, и судь­ба его мне не известна. Весь остаток дня ходил невесе­лый, тем более что в жестоком бою был тяжело ранен мой боевой заместитель — веселый и неунывающий Вася Шишкин, талантливый, храбрый летчик, надежный в верный товарищ. Забегая вперед, скажу, что он долго лечился и был списан не только с летной работы, но распрощался с армией навсегда: стал инвалидом Вели­кой Отечественной войны.

А полк жил своей боевой жизнью, не прерывающейся ни на минуту. То и дело в воздух поднимались самоле­ты, пары, звенья, эскадрильи. Иногда мы взлетали сра­зу всем полком, и горе тогда было нашим врагам! Мы беспощадно мстили им за кровь и гибель товарищей, за муки советских людей, попавших в оккупацию, за пору­ганные города и села любимой Отчизны. 7 апреля 1944 года, накануне наступления 4-го Украинского фрон­та на Крым, 265-я Мелитопольская истребительная ави­ационная дивизия тремя полками — последовательно — нанесла штурмовой удар по аэродрому Ички (ныне — пос. Советский). В налете впервые участвовали недавно прибывшие в полк молодые летчики. Удар был настоль­ко внезапным и сильным, что при первой атаке зенит­ная артиллерия противника не успела открыть огонь, а во время последующих заходов по нас практически уже некому было стрелять — мы стерли с лица земли все живое, что пыталось сопротивляться штурмующим полкам. Внезапность была достигнута полетом над мо­рем на предельно малой высоте. Группы шли на цель вдоль Арабатской стрелки на удалении ее видимости по маршруту, уже давно изученному воздушными развед­чиками 3-го истребительного авиационного корпуса. Наш полк возвратился с задания без потерь. Мы смот­рели на молодых летчиков, у которых от возбуждения горели глаза, и радовались пришедшему к нам пополне­нию. В тот же день позвонил Савицкий. Майор Попов доложил, что молодежь вела себя достойно, и в голосе командира корпуса послышались радостные потки.

В эти дни снова отличились наши техники и механи­ки Д.П. Фоминых, К.Г. Мотыгин, А.В. Никонов, А.А. Кирсанов, С.А. Ахундзянов, Г.Ф. Кличко, И.П. Васильев, П.В. Корнеев, Д.М. Чирков, М.Е. Марьянский, М.Д. Седов, М.В. Павленко, Г.И. Бехтерев, И.Л. Дерюгин, В.3. Емец, И.С. Ишин, А.Я. Кшива, К.П. Алешин, В.И. Смирнов, И.Б. Клаванский, A.С. Гончаров, В.Е. Брюсов, М.С. Давыдов, Ф.Ф. Куренков, Б.П. Комков, Н.П. Попов, И.Л. Шмаев, B.К. Погодин, а также девушки-оружейницы. Они так добросовестно готовили технику и вооружение к боям, что в полку не было ни единого отказа материальной части по их вине. А во фронтовых условиях этого до­биться очень непросто — ведь под рукой ни ангаров, ни специальных помещений, ни мастерских, ни лаборато­рий... Вспоминаю этих верных тружеников аэродрома, вечно усталых, недоспавших, всегда озабоченных, копо­шащихся у машин, и хочется низко поклониться им — людям непрерывного фронтового подвига.

Дата добавления: 2015-07-08