На польской земле 3 страница

Мы, конечно об этом знали и не стали трогать жандармов, разбежавшихся и схоронившихся в селе, а соблазн был велик. Воодушевленные успехом на шоссе, нам казалось, что сможем сделать все, но гуманные побуждения к мирным жителям села охладили наш пыл. Правда, в село зашли, заверив жителей, что жандармов и полицаев не тронем. Задержавшись там не более часа, поспешили выбраться в лес. Я прекрасно знал, немцы нас безнаказанно не оставят и будут преследовать, стараясь уничтожить нашу группу.

Из леса мы направили Анатолия и Антэка на колонию достать продуктов. Те долго не задержались, скоро принесли хлеб, сыра и сырой картошки. Через некоторое время мы все сидели вокруг костра и с аппетитом кушали печеную картошку с сыром и хлебом.

За ужином вспоминали подробности о недавно проведенной первой боевой операции. Все чувствовали себя героями. В минуты успеха человек становится во сто крат сильнее, и в тот момент кажется ему, что любая задача по плечу. И не удивительно, что мои товарищи начали требовать от меня идти к Бугу и сделать засаду на пограничников. Честно говоря, я тоже был непротив испытать счастья еще, но здравый смысл подсказывал, что этого делать нельзя.

О том, что немецкое командование в Белой Подляске и в Бресте знают о нашей операции можно было не сомневаться, а если знают, значит они организую преследование. Здравый смысл подсказал, что идти к Бугу, где в каждом селе находились пограничники, не следует. При этом логически рассуждая, можно с уверенностью было предположить, что искать немцы нас будут именно перед Бужским районом, так как партизан в этом районе в то время нигде не было слышно, да, как потом стало известно, их и не было. Поэтому немцы с уверенность могли предсказать, что засада была сделана бежавшими из лагерей военнопленными, которые идут к Бугу на свою территорию. Немцы знали, все ушедшие из лагерей и поездов военнопленные мало оседали на польской земле, а шли на восток в свою страну. На границе немцы встречали бежавших военнопленных автоматным и пулеметным огнем.

Но с наших благих намерений ничего не вышло. Не прошло и полчаса, как Анатолий, который наблюдал за шоссе, сообщил: едет фурмянка, наверное, жандармы. Мы быстро подползли к шоссе и залегли, когда оставалось около сотни шагов от нас, мы увидели на подводе или полицаев или жандармов. Не раздумывая о последствиях, мы дали по ним залп. Стреляли с расстояния метров 30-40. Подвода вихрем промчалась дальше и мы разочарованные поднялись. Никто не упал, значит промахнулись. Но Анатолий оказался дальнозорчее нас и со словами "упал", на ходу перезаряжая винтовку, бросился вперед. Действительно в метрах 20 лежал убитый немецкий жандарм. Он был одет сверху почему-то в овчинном тулупе. Сначала, когда я взглянул на убитого, то у меня от страха похолодела спина - убили поляка, но Анатолий держал в руках немецкую фуражку с кокардой и когда перевернули убитого, увидели под тулупом в шинели жандарма. Тут же сразу его раздели, разули, забрали пистолет и хотели уже уходить, стоявший в стороне Максим заметил винтовку. С новыми трофеями мы быстро скрылись в темноте.

Погода была пасмурная, моросил мелкий дождь с сильным ветром. Пока ждали темноты, порядком перемерзли. И теперь, не останавливаясь, ускоренным шагом двигались в городищенский лес. Когда обошли Выщницы, решили немного изменить маршрут, предпологая, что за нами будет погоня, так как родом Вишницы, где стоял большой гарнизон жандармерии и при том могут по следу пустить собак, мы двинулись по берегу небольшого ручья и опять по воде мы шли почти до самого Городища.

Обошли Городище с востока и углубились в лес. Были мы почти "дома". Перед тем как идти к землянкам забрались под большую ель и решили передохнуть, а Илье и Анатолию согреть ноги (один был босой другой в ботинках).

Тут кто-то предложил идти ночевать в свою землянку на скородницу.

Мы почему-то сразу согласились и сразу, забрав свои трофеи, двинулись дальше. Поздней ночью мы были на месте. Анатолий сразу же начал примерять сапоги с убитого жандарма. Илья и тут не упустил случая спросить:

- Толя, как сапоги, не малые, не жмут?

Анатолий промолчал.

В городищенских землянках нас ждали плохие новости. Заболел Алеша.

Среди нас врача не было, а сами мы не могли определить, чем он болен. Все как могли старались облегчить его страдания, но что мы могли сделать в тех условиях. Почти после месячного перерыва мы решили пойти к Марии Жихалюк. Пошли в гражданской форме. Все обрадовались нашему приходу. Первым долгом хозяйка набросилась на нас с упреками, почему мы так долго не появлялись, думала, что нас уже нет в живых. Сколько новостей, хватило слушать целую неделю. Но основная новость это то, что под Бугом в Бело-Подляском районе "Советами" сброшен десант. Были страшные бои около села Тучно. Десантники доходили даже до Вишниц, вся жандармерия разбежалась, и десантники не стали заходить в местечко, только на шоссе убили несколько жандармов и двинулись на север, наверное, на Варшаву. А возле Тучно столько положили немцев, что земле стало тяжело. Максим не выдержал:

- Бабушка, а много десантников?

- Человеку..., там их видимо, не видимо. Кажуть люди. Сталин, узнав, що багато его людей утекло з неволи, и решил послать повитрем войско, щоб их урятовать.

Не сразу же догадались, что речь идет о нашей стычке с полицией и жандармерией, только все преувеличено до неимоверных размеров.

Илья, как всегда, с ехидцей в голосе засомневался:

- Не верю я, то, наверное, люди так болтают.

- Що ты не веришь, що ты не веришь, - взорвалась бабка.

- Та не верю, что десант Сталин выбросил возле Буга.

- Ты, Илья, все не веришь, а он иды спросы американского работника, вин издыв до Пищаца, та доихав тильки до Гущи, дальше стоять советски кордоны и никого не пускають,- продолжала бабка.

В этом нет ничего неудивительного, население за годы оккупации много пережило, настрадалось от фашистского хозяйничества и рады каждому известию, что немцев бьют, передавая эту новость от села до села. Если в Тучно передали, что было человек 20 и убито 8 человек немцев, то пока дошла эта новость до Руссил, то "Советов " стало 2000,а убитых столько, что и земле важко, и если в Тучно были "Советы" бежавшие с плена, то в Руссилах это уже "Советы" - десантники.

Такие "новости" нам приходилось слушать не один раз и на них мы особого внимания не обращали, но и не разубеждали. Раз так людам хочется, пусть будет так.

Я спросил бабушку:

- А польский "офицер", что вы меня с ним знакомили, у вас больше не появлялся?

- Ни, а що?

- Да ничего, просто спросил.

И когда мы уже было, собрались уходить, бабушка вдруг вспомнила:

- Федор, приходыв Гриц и казав, щоб ты обовьязково до них прийшов.

- Хорошо, бабушка, как-нибудь зайду. А как появится ваш "офицер", то в дом его не пускайте и скажите ему, что найду его и под землей.

- А що таке, Федор?

- Да ничего.

- Вин що погане зробыв?

- Нет, бабушка, все в порядке, а до Гриця я зайду, да вот еще что.

У нас заболел один хороший парень и не можем определить, чем болен.

- Вин що лэжить, не ходе?

- Да, лежит.

- Ну, то я иду з вами, в громодянську я не одного червоноармийця врятувала вид смерти, я иду.

- Куда тебе до холеры понэсэ среди ночи, - отозвался старый Жигалюк.

Но бабушка и думать не хотела, она должна была идти, мне тоже хотелось, чтобы она посмотрела заболевшего. Как ни как пожилой, с большим жизненным опытом человек, притом же из ее рассказов я знал, в гражданскую войну она была санитаркой в каком-то красноармейском отряде. Мы ее отправили с Максимом, а сами пошли в Руссилы, пообещав прийти под утро, когда бабушка вернется из лесу.

Когда мы к часам четырех утра пришли из колонии, бабушка была уже дома. Не успел я зайти в комнату, как она меня ошарашила: - сыпняк.

- Что сыпняк?

- И долго у вашего Алешки тиф сыпной, я него нагляделась в громадянську, так що знаю напевно.

Бабушка не ошиблась, у Алексея был сыпной тиф. Через несколько дней слег Анатолий. И начались для нас страшные дни. Один страшнее другого, страшнее вражеского окружения на фронте, страшнее фашистского плена. С окружения можно выйти, из плена - бежать, а от тифа никуда не убежишь и ни чем не спасешься, одна надежда на собственный организм - выдержит, значит, жив, не выдержит - смерть. Как гласит русская народная пословица - пришла беда, открывай ворота...

Надвигались холода, кушать было нечего. Ко всему этому прибавилась еще одна неприятность, которая мучила меня день и ночь. Как я уже ранее упоминал, с нами жили Степа и Франек, пока в основном моем ядре было благополучно, мои вели себя спокойно, но когда ребят одного за другим начал валить тиф, они сразу же отделились, начали жить в другой, в землянке Франека и редко показывались к нам на глаза. Октябрьскими праздниками, когда я сидел один возле землянки, ко мне подошел Степан и затеял странный разговор, сводившиеся приблизительно к следующему: мол погибнут ребята от тифа, да и опасно, могут немцы в любую минуту обнаружить, так как кое-кто пронюхал в Городище, что мы здесь живем, да и пастухи нас видели, могут разболтать.

- А что делать, никуда не денешься, что будет то и будет - отозвался я на его разглагольствование.

- Кончать надо.

- Как кончать? - с недоумением посмотрел на него.

- Ночью гранату в землянку и айда отсюда, не погибать же нам всем разом с ними.

- Да ты что, Степан в своем уме, ведь это же наши люди. Как можно говорить такие вещи. Страшно подумать - своих больных, беспомощных - гранатой. Нет, такие вещи у меня в голове не укладываются. Забудем, Степан этот разговор, ты мне ничего не говорил, я от тебя ничего не слышал.

- Федор, да ведь погибнем же, им так и так хана, ради чего мы должны идти вместе с ними в могилу. Давно хотел с тобой поговорить откровенно. Чего ты с ними нянчишься? Убираешь за ними, кормишь, ходишь по селам, клянчишь им еду. Кто они тебе, родные братья, или какие родственники? Пойми, возле них и ты заразишься, по них вши ползают табунами, заляжешь и тебе конец. Зачем это тебе, сам не хочешь, разреши, мы с Франеком обделаем все, будет в лучшем виде. Потом подберем в лесу хорошее местечко, оборудуем землянку и будем жить припеваючи, немцев не будем трогать, и они к нам не полезут, а что касается продуктов, то с оружием везде можно достать. А война кончится, подадимся домой. Давай, Федор, не раздумывай долго.

- Нет, Степан, на это я не пойду, совести еще не потерял, а ты поступай, как знаешь, я тебе не указ, не хочешь с нами, иди куда надумал и делай, что тебе твоя совесть подскажет, а меня и больных ребят оставь в покое.

- Смотри, Федор, не прогадай, - проговорил Степан и удалился.

Этот разговор не выходил у меня из головы, каждую минуту ждал от них какого-либо коварства. В первый раз в жизни я встретил человека с такой подлой душой, откровенно говоря, боялся его и за себя и за больных своих товарищей. От такого человека можно ожидать всего, ведь он не имел никаких человеческих принципов. Для него ничего не существовало, кроме него самого. В любую минуту он мог исполнить свой замысел: бросить гранату в землянку с больными людьми или выстрелить мне в спину. Мне приходилось быть каждую минуту начеку.

К этому моменту Алексей начал выздоравливать, а был самым беспокойным больным, беспрерывно требовал кушать, а кушать ему было опасно, по правде говоря, и нечего. В этом большую помощь мне оказывала бабушка, собственно говоря, она и инструктировала меня, как и чем нужно кормить больных, а особенно выздоравливающих. Сначала молоком, сыром и другими легкими продуктами. Где она это брала - являлось секретом. Однажды она мне напомнила, что снова приходил Гриць (Григорий Ломак) и повторил свою просьбу, чтобы я обязательно зашел к ним.

Они жили не далеко от Жигалюков и, не откладывая в долгий ящик, решил пойти к Григорию. Когда постучал к ним в окно, мне сразу не открыли, а сначала уточнили, что это действительно я и действительно один, двери открылись, зашел в комнату. В комнате сидели Григорий, теща и жена, больше никого не было. Когда хозяин зашел в дом следом за мной, тихо что-то сказал жене, та поднялась и начала собирать на стол. Григорий, тем временем подсел ко мне, начал расспрашивать, как живем, скоро ли собираемся уходить за Буг, расспросил о своих знакомых об Илье и Аркадии, а потом перешел к основному, ради чего он меня звал.

- Тут, Федор, таке дило, с тобой хочет познакомиться один хороший человек.

Я ему ответил - с хорошим человеком познакомиться рад всегда.

Григорий, не говоря ни слова, поднялся, подошел к дверям другой

комнаты и позвал:

- Выходи, затворник, - свои.

Со второй комнаты вышел русявый лет 30-33 человек невысокого роста и немного продолговатыми, но с правильными чертами лица. Подошел ко мне и на русском языке, почти без акцента произнес:

- Будем знакомы, - Иван.

Я назвал себя и спросил: - Из пленных?

Он промолчал. После ужина позвал меня в другую комнату, и началась наша беседа, которая затянулась нанесколько часов. Так я познакомился с Яном Голодом, будущим комиссаром партизанского отряда, старым членом КПП, организатором, а вернее создателем ППР во Влодавском районе и активным организатором партизанского движения на севере Любельщизны.

При первой нашей встрече, конкретно мы с ним ни о чем не договорились. Назначили новую встречу и расстались. На прощание он мне сказал, что пока займется возобновлением контактов с бывшими членами КПП и КПЗУ6 как он выразился - "прощупать чем они дышат и готовы ли начать борьбу против оккупантов и польских фашистов.

Мои школьные годы: юность, вернее все прожитые годы проходили в период больших преобразований в стране, которые проходили под руководством Коммунистической партии. С годами выработалась вера в партию, вот и сейчас, возвращаясь от Голода,на душе как-то повеселело и появилась какая-то надежда и даже уверенность - все будет в порядке.

Тот день принес мне еще одну "радость". Где-то после обеда. когда я занимался своими делами, вдруг раздался глухой взрыв, схватив винтовку, выскочил из землянки, осмотрелся. Вокруг тихо, когда мой взгляд остановился на землянке наших соседей, заметил, что из дверей поднимается дым или пыль. Подбежал туда, заглянул в середину, из-за пыли ничего нельзя было увидеть, но явно слышался стон. Когда опустился в середину, увидел страшную картину. Франек лежал возле стенки с разорванным животом, а Степа с изуродованным лицом стонал возле нар. Я потрогал Франека - он был мертв. Кинулся к Степану со словами:

- Степа, что случилось?

Он еле слышно произнес:

-Ржавая граната... Франек принес...Разорвалась. Прости, Федор. Больше не произнес ни слова, минут через 40 он тоже скончался.

Как ни странно, но я обрадовался их смерти, облегченно вздохнул, как будто избавился от непосильной ноши. Дней через десять, когда Алексей немного поправился, мы там же в землянке их и похоронили. К тому времени начали выздоравливать Анатолий Степаненко и Аркадий (Максим) Дмитриев.

Должен напомнить - за это время к нам присоединилось еще человек 10 или 12 бежавших военнопленных. Чтобы уберечь от тифа, я их поместил в Руссиловской землянке на острове. Но с моей предосторожностью ничего не вышло - один за другим в тифозной горячке переболели и там. Мне работы добавилось, если о болезни заботился только о тех больных, которые находились в Городищенской землянке, то теперь каждый вечер нужно было ходить и в Руссиловскую землянку.

Когда выздоровел Алексей, я направил его туда, ухаживать за больными, в мою обязанность входило обеспечивать их продуктами.

Городищенский лес нам пришлось оставить неожиданно. Однажды вечером к нам явился Виктор, сын Бородея, и скороговоркой выпалил:

- Отец ездил до Вишниц, тему знакомый жандарм сообщил, рано утром на вас должны напасть жандармы, они знают, где ваша землянка, и знают, что все больные. До утра всех больных перетаскали на остров, где находилась наша вторая группа. Часов в шесть утра услыхали взрывы гранат и автоматическую стрельбу. Жандармерия и полиция громила нашу землянку, где уже никого не было. Так, благодаря местным жителям, мы спаслись от неминуемой гибели.

Если осенью остров был безопасным местом, то зимой, когда болото замерзало, к нам можно было по льду подойти и подъехать с любой стороны. Я понимал всю сложность нашего положения, но податься было некуда, по рукам и ногам нас связывали больные, хотя к тому времени их было 3 или 4 человека.

Чего больше всего опасался, то случилось: в один ясный погожий день, где-то около 5 часов вечера со стороны Городища и Руссил к нашей землянке ехало 5 или 6 саней с жандармами. В нашем таборе поднялся переполох, а вернее паника. Пригрозив расстрелом тому, кто струсит, удалось навести относительный порядок и принять меры к обороне. Каждому из нас было ясно, жандармы постараются окружить остров и никого живым не выпустить. Поэтому я решил оставить с собой человек 5-6 более боеспособных, а всех остальных - выздоравливающих и больных - через кустарники отправить за дорогу, соединяющая села Падедвужье и Яблонь (в обоих этих селах были жандармы и полиция).

Все было сделано за считанные минуты. Оставшиеся со мной заняли оборону, а все остальные с больными на руках ушли через кустарники на запад от острова. Группу возглавлял Голод, предварительно договорившись со мной о месте встречи, если останемся живы.

Я и мои товарищи понимали, что идем на явную смерть, но надежду остаться живыми не теряли и прощание, которое задумали мои товарищи, запретил. Как на избавление, надеялся на ночь. Дело было под вечер, до ночи, думал, продержимся, а ночью постараемся уйти, да, к тому же был уверен - немцы ночью на болоте не останутся. Но получилось не так, как мы предполагали. Когда немцы приблизились к острову на 200 - 250 метров, остановились и дали по острову понесколько очередей из автоматов и пулеметов, мы молчали, через 5-8 минут они повторили, мы снова молчим, тогда жандармы открыли бешеный огонь из пулеметов и автоматов, ведя беспрерывную приблизительно 10-12 минутную стрельбу. Когда огонь прекратился, мы и на этот раз молчали. Дав несколько очередей из автоматов, немцы посадились на сани и уехали в сторону Вишниц. Все это длилось не более часа, но нам показалось - целая вечность, не верилось, что мы все живы и невредимы. Много дней спустя, ребята, которые были со мной, все добивались, почему не разрешил стрелять тогда по немцам. Я ответил: - На войне не всякая смерть героическая, есть бессмысленная и глупая.

Ночью мы ушли из острова и больше никогда туда не возвращались.

Январь был на исходе, днем пригревало, погода была теплая. Чувствовалось приближение весны. Больных определили по стодолам у знакомых и сочувствующих нам людей. Сами находились в Грабовском лесу.

С наступлением весны, а в 1942 году она была ранняя, зашевелились бывшие военнопленные, бежавшие из концлагерей, которые зимой укрылись в польских селах и колониях. По селам начались грабежи, насилия и убийства. Кто этим занимался, наши военнопленные или местные бандиты, мы точно не знаем, но жители все эти безобразия относили на наш счет - на военнопленных. Все чаще слышим от своих знакомых поляков - в таком-то селе ограбили, другом - изнасиловали девушку, в третьем забрали последнего поросенка или разорили пчелиные семьи.

Меня эти слухи сильно беспокоили. Представить себе не мог, если это все разрастется до массовых масштабов, население, которое нас с такой любовью принимало, одевало, кормило, прятало от оккупантов, отвернется от нас, и своими бандитскими действиями оттолкнем от себя народ, который содержал нас, прятал от врага, начнет выдавать нас жандармам и полиции. Бандитизм, грабеж - первый помощник для оккупантов в борьбе с нами, а наш враг №1.

Нужно было принимать срочные меры, решительно повести борьбу с бандитизмом. Но как, с чего начать, толком я и сам не знал. Хотя в нашем отряде ничего подобного не наблюдалось, все же решил решительно поговорить со своими людьми. Хотел добиться каждого из наших людей, значения каждого из наших поступка, положительного или отрицательного здесь на польской земле, народ которой уже несколько лет стонет от фашистского порабощения. Где бы мы не были, мы советские люди, наше поведение, наши поступки должны быть достойны советского человека. Старался довести до сознания каждого - бандит и грабитель наш злейший враг и найценнейший помощник врагу. Эти люди своими поступками враждебно настраивают польское население против всех военнопленных. Не прошло много времени и то, что опасался, частично свершилось. Если оккупационные объявления и приказы, призывающие доносить жандармерии о местных дислокациях "большевистских банд" и "жидовских", а за укрытие и помощь расстрел, нас не удивляли, об этом они трубили все время. Но призыв польских организаций лондонского ориентации, которые обращались к населению с призывом помогать немцам в вскрытии мест дислокации "банд", нас сильно огорчило. В то время в Польше был целый район, где большинство населения ориентировалось на лондонское эмиграционное правительство. Нужно было принимать действенные контрмеры и доказать населению, что советские военнопленные не бандиты, а сознательные люди, поставившие перед собой ясную цель - активная борьба с оккупантами, а бандиты это отдельные выродки, которые есть в каждом народе, и мы с ними поведем борьбу беспощадную, непримиримую.

В один из вечеров с небольшой группой своих товарищей пошел в село Грабувку, которое находилось в нескольких километрах от леса. Население этого села, в основном русские и украинцы, наших людей принимали хорошо и в чем могли, старались помочь.

Мы с Голодом зашли к одному из его товарищей по довоенной работе в партии, где нас ждали несколько человек, собравшихся из других соседних сел, остальные наши партизаны остались на улице для охраны. Не прошло много времени, как услышали крик женщины. Мы все вышли во двор узнать, в чем дело. Стоявшие на посту товарищи доложили, что кричала женщина с другого конца села. Узнать, что произошло, послал Голода и еще двух или трех партизан. Через минут десять возвратился один из посланных, который доложил:

- Федор, там двое бандитов хотели изнасиловать девушку, кода ее мать начала кричать, они избили ее и та лежит без памяти. Голод просил тебя прийти к нему.

Я и все, кто был со мной, пошли на место событий. Когда зашли во двор, увидели двух молодых парней, со связанными руками в окружении моих товарищей.

- Как чувствует себя хозяйка, - спросил у Голода.

- Пришла в себя, лежит на нарах.

- Сильно побита?

- Жалуется на сильную боль в животе, один из этих подонков ударил ее сапогом в живот.

- Как дочь?

- Отделалась испугом, вовремя помешали этим мерзавцам совершить свое черное дело, вот этого типа стянули с девушки (указав на одного из связаны), сама сидит и плачет в комнате.

- Какое оружие у этих "героев"? - спросил, обращаясь ко всем.

Илья показал старенький польский карабин и плоский штык.

Одного из своих партизан послал за солтысом (старостой села),

отозвал в сторону Яна Голода и Колубелова посоветоваться, как быть с задержанными. Как и ожидал, ничего они мне толкового не подсказали. - Ты командир, тебе решать.

С одной стороны, ясно было - без наказания оставить их нельзя, и в тоже время юридического права никто мне не давал распоряжаться судьбой этих людей.

- Судить их, негодяев нужно всем народом, нечего тут долго думать, - отозвался кто-то из присутствующих.

Сказанные слова натолкнули меня на мысль создать суд из нескольких

человек, пусть они и вынесут свое решение, которое потом утвердить

всем отрядом. Яна попросил выбрать из его товарищей в состав суда. Он

назвал Телеменюка Адама. Четыре человека выделил и я из своих товарищей. В состав суда вошли: Голод Ян, Колубелов Илья, Степаненко Анатолий, Голоборотько Петр и Телеменюк Адам>

К этому моменту подошел, вызванный мной, солтыс села. Его попросил указать помещение, где бы суд мог заняться своим делом. Задержанных увели в дом, указанный солтысом, под охраной нескольких партизан. Из оставшихся, двоих послал в лес за отрядом, остальным приказал вместе с солтысом обойти все дома и объявить жителям о суде над бандитами. Но люди и так без приглашения сходились в соседние дворы.

Через некоторое время зашел в дом, где вершился суд. За председателя у них был Голод, он и вел допрос. Подсудимые, поняв свое положение, начали проситься, каяться в своем проступке. Особенно один из них, фамилию по некоторым соображениям называть не буду, назвал себя Иваном Бр..., Так этот Иван не так оправдывался перед судом, как нападал на своего напарника:

- Говорил тебе, Николай (фамилия второго была Плужняк Николай, конечно, он мог назвать любую фамилию и любое имя, документов при нем не было) не надо всего этого, вот и доигрались, дальше некуда. Как хотите, так и судите, а скажу вам честно, ничего плохого я не сделал, все он, Николай.

С его путаного объяснения выходило: из лагеря военнопленных Бялой Подляски они убежали вместе с Николаем при погрузке в эшелон еще в ноябре месяце 1941 года. До этого они друг друга не знали. Всю зиму находились они в селе Вяла Веренщинская. В плен попал под городом Белая Церковь, рядовой.

Плужняк за себя ничего не стал рассказывать, возмутился по поводу его задержания, мол, мы не имеем права его судить, на вопрос, кто дал ему право безобразничать в чужой стране, он ничего не ответил. Иван Б... рассказал о нем все, что ему было известно. Оказывается, в армии он не служил, перед войной сидел в тюрьме за ограбление инкассатора, с тюрьмы бежал при приближении немцев, в плен попал случайно.

После допроса обоих увели. Суд вынес приговор Николая Плужняка расстрелять, его напарника предупредить, если попадется другой раз, тоже будет расстрелян, отобрать оружие (карабин был его)...

Когда приговор зачитали перед строем (фактически не зачитали, рассказали) и поставили на голосование, все проголосовали единогласно:

Плужняка расстрелять, что касается его напарника, почти все были несогласны с решением суда, требовали ему расстрела. Мнение разделилось, и решать судьбу второго поручили мне.

Выступил Ян Голод перед жителями, которые собрались вокруг нас и с затаенным дыханием следили за всем вершившимся на их глазах. Ян Голод умел говорить, со всей страстностью он клеймил выродков рода человеческого, рассказал о задачах партизан, о выступлении Сталина от 3 июля 1941 года.

- Мы взяли оружие для того, чтобы бить врага, не давать ему ни минуты покоя, где бы не находился советский человек, в каких бы условиях он не был, будет бороться с оккупантами до полного изгнания с наших земель. Тех, кто позорит честь и достоинство советского человека, людей подобных Плужняку будем карать беспощадно. Я приветствую единогласно решение суда и всех партизан: бандитам среди нас места нет.

Выступил Анатолий Степаненко, он с негодованием заклеймил бандитский поступок Плужняка и ему подобных, и, обращаясь ко мне, попросил поручить ему, привести приговор в исполнение.

Очень ответственное дело решать судьбу человека. Когда услышал единодушное несогласие своих товарищей с приговором суда к одному из осужденных, я оказался в большом затруднении - какое принять решение? Когда немного улеглись страсти партизан, а жители села молчали, повсей видимости ожидали моего окончательного решения, случилось неожиданное - на помощь осужденным пришли сами пострадавшие, которые к тому времени успокоились от пережитого и узнали, что решается судьба их обидчиков. Пришли обе: мать и дочь к месту событий. Стояла мертвая тишина, все ждали моего решения. Вдруг в этой тишине раздается женский выкрик:

- Людоньки добри, чому ж вы мовчите, их же стратють. Тутонька

(дочка) мыла, иды просы командыра нех их простыть, - и с этими словами поспешно подходит ко мне, ведя за руку свою дочку. - Пане командыру просты их неборак воны ще таки молоди. Не привыды, боже, щоб за нас их стратылы, що мовчышь - (обращаясь к дочке, говорит мать) просы командира, не беры страшный грих на душу.

Дочь подняла свои перепуганные глаза и чуть слышно проговорила: - Простить их, пану начальнику.

Меня в это время охватила такая волна благодарности к этим простым двум польским женщинам, которым не более двух часов назад тому был нанесен такое страшное моральное и физическое оскорбление, а не будь нас в селе неизвестно вообще чем бы это могло для них кончиться, я просто онемел, не знал как поступить. В эти минуты готов был своими руками не расстрелять, а разорвать этих бандюг на кусочки за то, за то что посмели поднять свои бандитские грязные руки на эти благородные души, с великими всепрощающими человеческими сердцами. Но командир, есть командир и ему не пристало поддаваться душевному порыву, и вопреки своему личному желанию утвердил приговор суда. Мое решение вызвало некоторое недовольство среди товарищей. Но потом все утихло. Выделили трех человек во главе с Толей Степаненко, и приговор на Плужняком был приведен в исполнение тут же, перед всеми собравшимися.

Ваня Голод еще раз обратился к своим землякам и заверил:

- Запомните, дорогие земляки, мы советские и польские партизаны взяли в руки оружие для борьбы с фашистскими поработителями и заверяю вас - враг не будет знать покоя ни днем, ни ночью, скоро они ощутят на себе нашу страшную ненависть и нашу решимость бороться до полного их изгнания с нашей многострадальной земли. А бандиты пусть помнят, им не уйти от нашей кары. Помогайте нам в этом, чем можете. Поддерживайте нас, - сказал он в заключение.

Дата добавления: 2015-07-08