Часть 6. 4 октября.

«РЕБЯТА, ДАВАЙТЕ ОБЪЯВИМ МИНУТУ МОЛЧАНИЯ»

(расшифровка радиопереговоров накануне штурма Белого дома. Расшифровал Равиль Зарипов) (Комсомольская правда. 13 октября 1993 г.)

М — милиция, БД — Белый дом. Вместо нецензурных выражений —

Ночь перед штурмом «Белого дома». Время приблизительно 3 часа 30 минут.

«М: Усатый таракан в «Белом доме», ты еще не спрятался в щелку? Учти, через два часа твои яйца будут висеть на флагштоке вместе с ж... Хасбулатова.

БД: Ребята, я первый умру лучше здесь, учтите.

М: Если вы нам спать не дадите, мы перережем всех: начиная от Чечни, закончим Руцким. Понятно? (...)

М: А что ваш усатый таракан молчит? Что он язык в ж... засунул себе? Струсил, что ли, генерал наш? И где ваш лысый Макашов с бронежилетом?

БД: Тараканы тараканами, но можно обойтись и без этого.

М: Он сухари сушит.

М: Мертвецам сухари не нужны. Запомните, никого живым не брать.

М: «Черных» тоже в плен не брать. (...)

М: Вы там спите, а мы обсуждаем, что делать с узурпаторами Руцким и Хасбулатовым.

М: А как в Турции: в дерьмо и ятаганом над головой. (...)

М: Телевизор смотри, как наших били. За это можно не только в дерьмо, а вообще шкуру содрать.

М: Вот и сдерем ее тогда.

М: За кровь, пролитую милицией, заплатят кровью, суки. Там одни урки собрались, там нет людей нормальных.

М: Кто мента ударил, тот ответит перед нами за очень многое.

М: Мы их перевешаем на флагштоках, на каждом столбу.

М: Хорош болтать. Когда штурм будет?

М: Скоро будет, скоро, ребята.

М: Руки чешутся.

М: Не говори, поскорее бы. (...)

— Внимание всем. Работает радиостанция пресс-службы ГУВД. Сегодня пострадало 33 сотрудника милиции, из них — 21 госпитализирован, 8 — с огнестрельными ранениями. Два сотрудника московской милиции погибли. Это лейтенант милиции Бойко Александр Иванович. Ему было 33 года, осталось двое детей и жена. И полковник милиции Шишаев (сотрудник МВД ошибся. Правильная фамилия — Шимаев) Иван Дмитриевич. В органах — с 1966 года, начальник криминальной милиции Северо-Западного округа. Начинал с оперуполномоченного, прошел все ступеньки. Остались двое детей: мальчик и девочка, жена — учительница. Сегодня они оба были без оружия.

М: Они за это ответят, суки.

М: Руцкого вешать.

БД: Все вопросы к Борису Николаевичу.

Радиостанция ГУВД: Всех пленных начальник департамента охраны «Белого Дома» обезоружил и отдал на растерзание свои боевикам.

М: Мужики, это п...

БД: Ребята, не надо врать. Всех отпустили.

М: Молчи, козел. За кровь милиционеров ответишь своей кровью.

БД: Вот так вы все время и говорите.

М: Мы не говорим. Мы вас, скотов, вешать будем.

М: Либо получишь пулю в лоб.

БД: Тот, кто говорит, тот и получит. Не надо, ребята, об этом.

М: Мы тебе, скотина, не ребята. Твои ребята в ж... друг друга трахают со страха. А с тобой разговаривают работники милиции. И лучше тебе бежать. Вообще бежать тебе некуда. Все равно мы тебя поймаем. Ты понял, придурок, б...? И ты меня не оскорбляй.

БД: Ребята, а мы вас не оскорбляем вообще-то.

М: Да потому, что ты — м...!

БД: Так нельзя, ребята. Это жестоко. (...)

БД: Алло, сотрудники милиции. Слушайте. Показали по CNN. После того, как милиционеры дали показания, после этого депутат Ребриков вывел их за пределы «Белого дома» и отпустил домой.

М: Слушай, ты. Мы все видели сами. То, что вы там расстреливали, то, что вы сделали с нашими, также мы поступим с вами, скотина.

М: Ребята, какая скотина из «Белого дома» вещает. Пусть назовется. Мне нужно имя, фамилия. Я хочу с ним встретиться.

М: Мужики, а ведь завтра день МУРа. С праздником. _.М: Ребята, а за них (погибших) можно стопочку поднять?

М: Только не опускай. За наших, которым не повезло сегодня.

М: Пусть это будут последние из наших рядов.

БД: Пусть это вообще в России будут последние.

М: Ребята, давайте объявим минуту молчания. (На часах — 4 часа 10 минут утра) Пауза.

— Работает пресс-служба Петровки, 38. Вы правильно сказали. Завтра исполняется 75 лет уголовному розыску. Полковник Шишаев (правильная фамилия — Шимаев) Иван Дмитриевиче 1966 года отдал всю свою жизнь в борьбе с преступниками. Он задержал десятки бандитов, а сегодня был убит без оружия.

БД: Наших тоже 35 полегло сегодня.

М: Больше ляжет.

БД: Нельзя так жестоко, ребята. Грех.

М: И будет так. Вы пошли с оружием против нас, а мы теперь пойдем с оружием против вас. Понял?

М: Слушай, твои не полегли. Они сдохли, как собаки. Прекрати эту ерунду. Лучше выходи, накрывайся белой простыней и выходи.

БД: Богу будет угодно, надену и выйду.

М: Вас уже предали анафеме, скоты паршивые.

М: Внимание, внимание. Всем сотрудникам милиции. Я, сотрудник милиции, обещаю, что отомщу за наших ребят, погибших сегодня. Всем защитникам «Белого дома». Готовьтесь, гады.

БД: Зря ты так, зря.

М: Обезьяна, рот закрой. Урою, падла. (...)

М: Четыре дня, как придурки толкались на «Баррикадной». Взяли бы да хлопнули их разом. А то воду включать — не включать, давайте подумаем.

БД: Ребята, вы прямо, как фашисты, рассуждаете.

М: Почему как фашисты? Вы дождались того, что вам башку поразбиваем.»

Интервью с Войтехом Лавичкой, фотокорреспондентом, гражданином республики Чехия. (Интервьюер — Андрей Колганов, Магнитофонная запись)

«А.К.: Представьтесь, пожалуйста.

В.Л.: Меня зовут Войтех Лавичка, я чешский репортер. В Белый Дом я пришел поздно вечером и ночевал там вместе с другими журналистами в отдельной комнате, в полной темноте. Около 7.30 нас разбудили выстрелы. Я спустился вниз, осторожно вышел на балкон и увидел три бронетранспортера, которые ехали и обстреливали здание Белого Дома.

Мы вернулись обратно в здание. Стрельба продолжалась. Когда около 10.00 мы шли по коридору, который простреливался снайперами, одна из пуль ранила нашу коллегу, журналистку из «Интерфакса». Ее ранило в ногу. Мы ее стащили в медпункт, где ее перевязали. Она провела с нами весь день и вышла потом с нами вместе.

Где-то до двенадцати я с другими журналистами ходил по разным этажам. Затем нас прогнали с пятого этажа, когда мы хотели подняться выше. Нам сказали, что там быть нельзя, поэтому мы спустились ниже. Где-то в это же время радио в здании объявило, что депутаты собираются в зале заседаний, который находится за парадной лестницей. Мы туда тоже спустились. Там было огромное количество народа. Там были депутаты и частично туда же спустился народ, который был в здании и который был не занят обороной здания. Там были уборщицы, обслуживающий персонал, буфетчицы и просто масса народа. На мой взгляд, много сотен человек — семьсот, может быть, тысяча. Это гражданские люди, которые никакого отношения к обороне не имели и стянулись в это помещение, потому что там был народ и можно было получить какую-то информацию.

Я время от времени ходил по зданию, хотя здание простреливалось. Коридоры заканчивались большими окнами, куда постоянно залетали шальные пули и стреляли снайперы. Там было небезопасно. В одной из комнат было устроено что-то вроде храма: там стояла икона, был священник, приходили люди помолиться.

Было несколько медпунктов. На этажах я сам видел три медпункта, сделанных прямо в офисах, на столах их перевязывали, давали капельницы и т.д. Я говорил с одним санитаром, который говорил, что самый большой медпункт (или больница) находится на первом этаже, что там есть несколько десятков мертвых и несколько десятков раненых.

Где-то начиная с часа дня, по зданию ходили депутаты и говорили, что они связывались с правительством, с разными инстанциями и пытались договориться, чтобы выпустили из здания народ. Я лично говорил с Ионой Андроновым, который сказал, что есть договоренность, что остановится стрельба с обоих сторон и выйдут все эти люди. Олег Румянцев тоже говорил, что он связывался с разными чиновниками, это было довольно сложно, но в конце концов он вышел на премьер-министра, который ему тоже обещал, что народ будет выведен. Где-то в два часа в коридоре появился Руслан Хасбулатов, который поговорил с людьми, посидел там некоторое время на подоконнике. У него не было депрессивного состояния, но он был сильно озабочен. Все понимали, что дело серьезное, что дальше уже некуда и что с этим безоружным народом надо что-то делать.

Где-то в два часа объявили, что есть договоренность с группой «Альфа», что они обеспечат прекращение огня на своей стороне и организуют коридор, куда люди могут выйти. Народ начал сосредотачиваться на парадной лестнице со стороны набережной. Там было несколько сот человек — женщины с сумками, дети были, даже очень маленького возраста. Говорили даже, что есть двухлетний ребенок, но его не видел. Видел пятилетних, шестилетних. Говорили, что женщинам, которые там работали, негде было оставить детей, и они привели их туда. Я видел там слепого, который ходил с палочкой. Была огромная масса людей военного возраста, которые были не вооружены.

Там я говорил с ОМОНовцами, которые охраняли мост, когда их разбили третьего октября. Когда толпа двинулась с Октябрьской площади к Министерству иностранных дел, они стояли в заслоне. Ребята рассказывали интересные вещи — что у них отобрали оружие, что они были очень уставшими, потому что несколько дней подряд дежурили. И когда на них двинулась толпа, они получили команду уходить. В момент столкновения они были не готовы, ожидая, что их вот-вот уведут, и были разбиты очень легко. Им не давали никаких распоряжений, потом сказали идти в мэрию. Но, когда мэрия тоже попала под атаку, они оказались вроде бы как в плену. То есть они пришли в Белый Дом по команде своих руководителей. Группа человек пятьдесят — без оружия, без защитного снаряжения. Мы не знаем, что нам тут делать, — говорили они — мы тут сидим, потому что просто «некуда деваться.»

Были там и люди, которые пришли защищать Белый Дом, но у них не было оружия, они там были вроде бы как лишние. Я видел там бывших офицеров, которые говорили, что «Мы пришли сюда воевать, но нам не дали оружия, нам дали один «Калашников» на двенадцать человек. Мы тут лишние, нам тут нечего делать». Из этого я понял, что оружия там было недостаточно, и речь о том, что его там получали все подряд, мне кажется совсем неправдоподобной.

Руслан Хасбулатов затем ушел наверх в свой кабинет. Народ там оставался. Со временем приходили разное люди, парламентарии, которые говорили: «Да, у нас есть договоренность, мы выводим народ». Несколько групп по десять, по двадцать человек выходили. Например, пришел человек, собрал группу из двадцати людей и вывел их через 24 подъезд. С ними вышла одна моя коллега, которая мне рассказывала, что они выходили через обстреливаемое пространство, и даже в момент, когда они выходили, по ним стреляли. ТС есть они шли под обстрелом, бежали, старались где-нибудь укрыться. В принципе, некоторым людям, тем, которые помоложе, выйти было возможно (тем, кто может бегать). Но вывести таким образом женщин пожилого возраста, которые не могут бегать, да еще толпой в шестьсот человек сразу... Ну еще три человека могут пробежать, а вот сто-двести уже не пройдут.

Все ждали, когда придет «Альфа», когда будет сделан коридор и когда можно будет более-менее безопасно выйти. Но, как пойдет небольшая группа, опять поднималась стрельба. То есть народ туда ринется, а начинается стрельба, и опять все бегут обратно. Были такие моменты, что вот мы идем, — нет, не идем, опять идем — опять не идем...

Возникла там, на мой взгляд, довольно опасная ситуация в три часа дня. На некоторое время остановилась перестрелка и внизу в вестибюле появились какие-то странные люди. Действительно, кругом стреляют, и вдруг приходят молодые люди — пиджак, белая рубашка, галстук, с чемоданчиком. Они приходили непонятно откуда — кто их пропустил? Охрана, которая стояла наверху, она уже не занимала первый этаж, кричала на них: «Уходите, что вы здесь делаете!» — «Ну, мы пришли посмотреть».

Странно и то, что, кроме этих мужчин, были там еще и мальчики в спортивных куртках. Они очень напоминали таких ребят, которые обыкновенно охраняют палатки. Молодые люди, накачанные, причем у некоторых подмышками чего-то там вздувалось. Иногда внизу были слышны выстрелы из пистолета. Непонятно — кто стреляет, в кого, почему, куда.

Все это было очень опасно. Это выглядело, как разведка, которая пришла посмотреть, как там настроение, что там делается, а в любой момент может прийти за ними ударный отряд, или они сами могут забросать гранатами, обстрелять внезапно. Это было опасно потому, что здесь толпились безоружные люди, и, если бы поднялась стрельба, они бы побежали, попали бы под шальные пули, и была бы просто бойня.

В это же время в здание прорвались люди снаружи, которым удалось прийти извне. Они говорили, что там ждет толпа «ельцинистов», которые каждого, кто выходит, бьют, обыскивают и т.д. Выходить было как-то не очень безопасно — выйдешь, попадешь в эту толпу, которая непонятно что будет делать.

Кроме того, ходили слухи, что «ельцинисты», собравшиеся по призыву Гайдара, собираются сделать поход невооруженной толпы на Белый Дом, и, если из Белого Дома раздастся хоть один выстрел, это будет достаточно для того, чтобы весь Белый Дом спокойно расстрелять. И это тоже было чревато началом бойни, потому что, если бы кто-то выстрелил, возникла бы такая ситуация, что уже не разберешься.»

Рабочий С.З. (Собственноручные показания)

Где — то в 2 часа ночи на легковом автомобиле к нашей заставе подъехал один из сочувствующих: «Ребята, в Останкино ваших добивают. А в центре города на улице Горького городят баррикады, демократы собираются, получив оружие, утром двинуться сюда. А у вас тут ...» (Что у нас тут, я уже догадался, но не мог, не хотел в это поверить, и не мог, не имел права никому об этом сказать. Скажешь — ты трус и паникер. Не скажешь — и утром на твоих глазах товарищей будут убивать. Что делать?) Хотелось самому убедиться в истинности полученной информации. Хозяин легковушки согласился отвезти меня и к Останкино, и на улицу Горького. Я передал командование группой товарищу, а сам сел в машину, и мы поехали.

То, что я увидел в Останкино, превзошло самые худшие предположения: наших действительно добивали. Вокруг здания телецентра носились БТРы и палили во все стороны без разбора. Один из них только что пронесся в сторону центра города и очередью свалил троих. Над ними хлопочут врачи из «Скорой». (Это левый передний угол пруда, если от него смотреть на телецентр). Делать здесь больше нечего, к утру все будет кончено.

На улицу Горького! Там уже много народу. Демократы, мать их! С моим внешним видом и не выйти из машины. Сразу ведь видно, кто я. Телогрейка в извести, недельная щетина на щеках, красные от бессонницы глаза, запах дыма. Прошу водителя: «Я посижу в машине, а ты походи вокруг, постарайся прикинуть, сколько их и что у них есть.» Уходит. Возвращается через 15 — 20 минут: «Их примерно тысяч 5 — б (Солидно!) Оружие — пистолеты — у многих. И говорят о том, что им утром обязательно выдадут автоматы.» Из мегафонов крики: «Бей красную гадину!» И одобрительные вопли лавочников. Люди к ним подходят и подходят. У каждого телефона — автомата очередь по 5 — 8 человек. Шакалы собираются в стаю. Все ясно.

Возвращаемся на Горбатый мост. Благодарю водителя (жаль, что не запомнил номер его автомобиля) и иду к костру. Картина удручает. Почти все прорвавшиеся к нам днем уже разошлись. На постах небольшими кучками «блокадники» и «старики». Из этих не ушел никто. Что нового? Рассказываю. Хмурятся. Советуют: «Иди в штаб». Иду. И в третий раз натыкаюсь на стену. «Не паникуй. Наше оружие — стойкость». Время 4 ч 00 м. Плюнул и пошел спать в бункер, попросив разбудить меня через два часа.

Будят, как и обещали, в 6 ч 00 м. Быстро выбираюсь из бункера. Успеваю проглотить кусок вареного мяса, сходить в туалет и вернуться на мост. В этот момент (~ 6 ч 45 м) со стороны набережной сильная стрельба. Все как один поворачиваемся туда. Вдоль парапета к зданию ВС мчатся БТРы. Их много. Крики: «Зажигай костры!» Они еле горят, уже утро, а зажечь фитили в бутылках с бензином можно только от костра — у нас и спичек и то уже не осталось.

Пока мечемся, от набережной по направлению к нам идут один легкий танк и 3 БТРа. Водитель танка — в походном положении, голова — над броней. Растерянность: наш — не наш? Перед соседней с нами баррикадой водитель ныряет вниз, закрывает люк и идет на таран. Враг! В него и в следующий за ним БТР метатели успевают бросить по 2 — 3 бутылки. Ни одна не долетает. Следующих, пытающихся встать, уже сбивают пули. И броневики прорываются во двор Дома Советов к трибуне.

Перед баррикадами были заграждения из железобетонных брусьев, но вечером их разобрали, чтобы пропустить автомобили, идущие к Останкино, да так и остался проезд неприкрытым. Теперь все. Оборона рассечена на мелкие изолированные группы, бессильные против бронетехники. Крики рядом: «Командира убили!» Поворачиваю голову: командир первого казачьего батальона Александр Александрович Проказов, висит без сознания на руках у ребят побелевшим лицом вниз. Слышу: «В ногу и в спину». (Потом оказалось: только в ногу, к счастью, даже кость не задело).

А. Лейбов. (Собственноручные показания)

В ночь с 3-го на 4-е октября я находился на передовом посту около гостиницы «МИР», на Девятинском переулке. Нам было приказано не пропускать на площадь у Белого Дома пьяных, людей с оружием и со спиртными напитками. Ночью стало известно о расстреле в Останкино, и напряжение стало нарастать.

Умом мы понимали, что возможен штурм, но поверить в это не могли. Надеялись, что войска не примут в этом участия, но опасались «лавочников», собравшихся на Тверской, и вооруженных отрядов криминальных структур. Послали разведку к Моссовету, выставили дозоры на Садовом кольце и во дворах вокруг мэрии и стали ждать.

Разведка, вернувшаяся с Тверской, доложила, что опасаться нападения от собравшейся там толпы не приходится. Люди подкрепляются спиртным из окружающих киосков, строят баррикады, в общем, «народное гулянье» а-ля 91-й год. Через некоторое время вернулись наблюдатели с Садового кольца, сообщив, что на кольце накапливается бронетехника.

Несколько раз проскальзывали слухи, что сейчас нам раздадут оружие, но каждый раз это оказывалось «уткой», так ничего и не дали. Не роздали его и баррикадникам на площади. Впоследствии было немало россказней о тысячах вооруженных боевиков, но все это грубая, заведомая ложь.

К примеру, говорили о 200 ельциноидах, якобы получивших автоматы в Белом Доме и ушедших с ними к Моссовету. Самый короткий путь к Моссовету лежит через Девятинский или Конюшковский переулки. Я могу ручаться, что ни по одному из них ночью не проходила сколько-нибудь заметная вооруженная группа. Никто из моих знакомых не только не получал оружие, но даже не видел его выдачи.

Несмотря на чрезвычайное положение, через наш пост шло довольно много людей. Немало пришло сочувствующих, желающих помочь, были и любопытные, и ельцинисты, пришедшие позлобствовать и предрекавшие нам скорый конец. Любопытных мы старались завернуть обратно, объясняя, что в любой момент может начаться штурм. Также старались завернуть женщин и детей, которых, как ни странно, тоже было достаточно.

Странно вели себя американцы, охранявшие посольство. Двое из них подошли к нашему парню, отошедшему чуть вперед и оказавшемуся у самых ворот посольства, молча сняли с него противогаз и ушли внутрь. Скандал мы, естественно, поднимать не стали, только доложили комбату.

К половине шестого утра люди начали успокаиваться, считая, что ночь кончилась, и днем штурмовать не посмеют. Многие потянулись к метро, чтобы успеть на работу. Количество защитников заметно снизилось.

В 6.15 раздались очереди тяжелых пулеметов. Выглянув из-за парапета гостиницы, мы увидели колонну БТРов, на большой скорости проходящих через пролом в хлипкой баррикаде на набережной. На асфальте горел огонь, вероятно, от брошенных бутылок с бензином, но сами БТРы невредимыми уходили вдоль фасада Белого Дома и вели непрерывный огонь. Подобрав свои вещи, мы начали отходить к баррикадам, но в тот момент, когда мы вышли на площадь, со стороны набережной появилась вторая колонна: впереди шла БМП, за ней БТРы.

Около угла американского посольства была открыта большая вентиляционная решетка, глубина ямы под ней была метра полтора, люди спрыгнули внутрь и спрятались там. В то же время неясно было, что же делать дальше, а БТРы уже поворачивали на баррикаду, стоявшую между Горбатым мостом и Белым Домом.

Я выскочил из своего импровизированного окопа и, подхватив палку, побежал к комбату за приказаниями. Я бежал через площадь, когда колонна таранила баррикаду и сходу открыла огонь из автоматов и башенных пулеметов. Пригибаясь, я добежал до линии баррикад и, перебравшись за нее, бросился на Горбатый мост.

Первое, что я увидел, выскочив на мост, это хвост колонны, уходящей к улице Рочдельской, и старика с орденами, лежащего в луже крови.

Подскочив к нему, задал идиотский вопрос: «Вы ранены?». Ответ был на удивление спокойным. Не повышая голоса, он подтвердил: «Да... В ногу. И в руку тоже. Разрывная, наверно.»

Огляделся по сторонам. Вокруг еще прижимались к земле ополченцы, за парапетом моста укрылось несколько человек. Крикнул им: «Товарищи, здесь раненый!». Оглохнув от выстрелов, они не сразу поняли меня, ответили: «Да, есть раненые, под мост отнесли. Комбата тоже ранило.» Я подхватил подмышки своего старика и потащил его по брусчатке. Еще двое, пригибаясь, перебежали к нам, и втроем мы спустили раненого под мост, где работал наш медик со своими добровольными помощниками.

Неясно было, как поведут себя БТРы, представлялось возможным, что колонна будет кружить вокруг здания, продолжая начатый расстрел, что пойдет еще одна волна атакующих. Еще можно было уйти, Белый Дом не был еще полностью окружен.

В этот момент передо мной встало лицо Наташи Петуховой, убитой накануне в Останкино. Уйти я уже не мог. Подхватив дубинку и три бутылки с бензином, я перелетел через Горбатый мост и залег в ложбине перед проездом, где уже образовалась цепь из десятка ополченцев с бутылками. Ждали мы напрасно, БТРы развернулись в дальнем углу площади, встали на позицию со стороны Рочдельской улицы и снова открыли огонь, поливая площадь и здание неприцельными очередями. Постепенно огонь становился все плотнее. Через несколько минут посыльный передал приказ: «Всем отходить в 20-й подъезд.». Собравшись группой, мы коротким броском перебежали к зданию. В тот момент, когда мы входили внутрь, по громкой трансляции передавался приказ: «Внимание! Должны подойти вертолеты! По вертолетам не стрелять!» После этого я не слышал ничего, свидетельствующего о каком-то общем руководстве.

В холле распоряжались два или три автоматчика. Не было даже разговоров о раздаче оружия, нам посоветовали сесть на пол и не мешать. В медпункт, располагавшийся рядом, пронесли 4 или 5 раненых. Далеко не все смогли попасть в Белый Дом, значительная часть баррикадников была отсечена огнем и так и не смогла добраться до здания.

Настоящий героизм проявил водитель ЗИЛ-131, который под огнем проехал к 20-му подъезду, и поставил свою машину в мертвой зоне. В машину погрузили нескольких раненых, прикрепили к стеклу фанерный щит с намалеванным красным крестом и отослали в госпиталь. Как потом рассказывали, по дороге их обстреляли автоматчики, но все же им удалось доехать без потерь.

Огонь усилился, вероятно, снаружи подходили новые подразделения и вступали «в дело». Где-то через полчаса безоружным приказали спускаться в подвал. Спустились и растворились в огромных подвалах Белого Дома.

Света почти не было, лишь изредка горели аварийные лампы. Около одной из таких ламп я заметил мужчину, перезаряжающего АК-74. Разговорились. Оказалось, что он из ополченцев, и автомат с патронами он одолжил у солдата из числа атакующих. Он поднырнул ему под ствол в тот самый момент, когда у того кончился магазин.

Обсудив ситуацию с ним и еще одним парнем, мы решили, что подвал очень смахивает на ловушку, а наверху мы может и сможем чем-нибудь помочь. Поднялись по боковой лестнице аж на 6-й этаж (самый верхний этаж пристройки), никого не встретив по дороге. Вот тебе и оборона. Вероятно, вооруженных людей не хватало даже на то, чтобы следить за периметром. Зато на 6-м мы увидели «огромные силы» — 6 или 7 вооруженных людей и десяток безоружных, под присмотром которых находилось чуть ли не пол-этажа. За все те часы, которые я провел рядом с ними, никто из них не то что не выстрелил, даже автомат не поднял. Не стреляли, несмотря на то что в 100 метрах от них, на Рочдельской, стояли БМП и 6 БТРов, а вокруг них, не скрываясь, ходили вооруженные люди.

Почему не стреляли — не знаю, возможно, жалели, а может и просто патроны берегли. Во всяком случае, нападающие не были обременены моралью. Где-то в 11 — 12 часов огонь с их стороны прекратился, и из переулка в нашу сторону вышел парламентер в салатовом камуфляже, в бронежилете и с белым флагом. Он шел медленно, часто останавливался, явно побаивался, крутил над головой белую тряпку. А когда мы всей толпой подошли к окнам посмотреть на «живого парламентера», по этим окнам ударили из башенных пулеметов.

Меня отшвырнуло от разлетевшегося в крошево стекла, трассеры калибра 14.5 мм прошли в 30-ти сантиметрах над головой. Мы прижались к полу, глядя на горящий малиновым пламенем подвесной потолок. Парламентер больше не появлялся, а наше окно взял на прицел снайпер.

Наконец, появились долгожданные вертушки с боевыми подвесками, и огонь со стороны противника сразу же почти прекратился. Офицер отвел всех в коридор, мы встали в дверных проемах и стали ждать залпа НУРСами. Вертолеты полетали вокруг и ушли в сторону. Вероятно, пилоты не решились стрелять в центре города или сочли невозможным подавить то количество войск, которое находилось вокруг Дома Советов.

Так повторилось несколько раз, подходили разные группы вертолетов и, покружившись в воздухе, уходили в сторону. Становилось ясно, что нас бросили одних. Уже слышалась стрельба внутри здания, сообщили, что штурмовые группы проникли в 20-й подъезд. Рассказывали, что наиболее тяжелое положение со стороны мэрии: там этажи выметались пулеметным огнем буквально подчистую. Журналисты из находившегося рядом корпункта сообщали по радиотелефону об услышанных подробностях в свои редакции.

Около полудня офицер, командовавший вооруженным отрядом, приказал всем безоружным уходить подальше от штурмующих — в верхние этажи «стакана». Вероятно, он даже подумать не мог, что именно эти этажи будут расстреливать из танковых пушек. Мы поднялись на 12-й этаж и попали в какую-то столовую. По дороге к нам присоединилось еще довольно много людей, и зал столовой оказался заполнен примерно наполовину, многие сидели за столами, другие укрылись на кухне и в подсобных помещениях.

Видимо, там было порядка двухсот человек. Пробыв в столовой около получаса, я спустился вниз, инстинктивно не желая оставаться в закрытой коробке, и, надеясь, что смогу там чем-нибудь помочь. Через некоторое время начался танковый обстрел. Я не знаю, что случилось с людьми, находившимися в той столовой, но все этажи выше 13-го выгорели дотла.

Спускаясь вниз, я дошел до 3-го этажа и попал прямо к залу Совета Национальностей, где продолжался Съезд Народных Депутатов. В холле и на балконе фойе было очень много безоружных людей, женщин, стариков. В сторонке сидели несколько десятков солдат ОМСДОНа, перешедших на нашу сторону 3-го октября. Двое из них были ранены и лежали на носилках.

На лестничных площадках, на балконе, за парапетом, в коридорах залегли готовые к бою солдаты в камуфляже и бронежилетах. Видно было, что это профессиональные военные, готовые стоять насмерть, несмотря на видимую безвыходность ситуации.

Между вторым и третьим этажом, на лестничном пролете, находился Макашов. Было заметно, что солдаты относятся к нему с большим уважением, называют Альберт Михайлович. Его твердость и спокойное самоотречение солдат цементировало всех людей вокруг. Спокойствие не нарушалось даже тогда, когда здание буквально подпрыгивало от взрывов танковых снарядов, когда с лестниц доносился сплошной рев автоматов. Дважды организовывали группы безоружных для вывода их из здания через дальние подъезды пристройки, организованно ушли безоружные солдаты — дзержинцы, но очень многие уходить отказались, решив остаться до конца.

Стоя в фойе, я услышал разговор двух автоматчиков: один из них жаловался, что у него всего два рожка, а остальные патроны россыпью. Предложил ему свои услуги, сел в двух метрах позади него с коробкой патронов и приготовился набивать пустые рожки.

Команда о сдаче застала нас всех врасплох, сдаваться никто не собирался и даже не думал об этом. Макашов грозно спросил у посыльного, чей это приказ. «Ачалова,» — ответил посыльный. «Пусть Ачалов сам выйдет и повторит свой приказ.»

Еще 5 — 10 минут после этого вокруг царило какое-то замешательство. Никто не знал, что делать, выходить или продолжать отбиваться. Наконец, начальство до чего-то договорилось, появился сотрудник «Альфы», в черном чешуйчатом бронежилете и в каске с забралом. Очень доброжелательно он объявил: «Ребята, вы ни в чем не виноваты. Политики заварили эту кашу, пусть они ее и расхлебывают. А вы кладите автоматы, у кого есть, вот в эту комнату и выходите по одному на улицу. Мы осмотрим вас на предмет наличия оружия, отвезем к метро и отпустим.»

На вопрос, кто гарантирует, что нас отпустят, он сказал, что переговоры вел Баранников и согласовал все эти вопросы. Сам представиться отказался, заявив, что не имеет права называть свою фамилию, так как работает в органах. Медленно, нехотя солдаты клали оружие на пол и спускались по лестнице к выходу. Пролезая через разбитые стекла парадных дверей, мы вышли из Белого Дома и между двух шеренг «альфистов» и десантников длинной цепочкой спустились по лестнице к уже ожидавшим нас автобусам.

Выступление Кирсана Илюмжинова в Калмыкии («Советская Калмыкия», 9 октября 1993)

Приехали мы в Кремль. В 15.00 началось совещание субъектов Федерации. И мы прямо из «Белого дома» с Русланом Аушевым, какие были — грязные, так как пришлось по земле там кататься, по коридорам этим, — пришли на это совещание. По телевизору вы видели: в президиуме сидел Черномырдин, вокруг него — министры и субъекты Российской Федерации. Совещание только началось, а в это время прямой наводкой били по «Белому дому». Встал Руслан Аушев, спрашивает у меня: «Будешь ты говорить?» Я ответил, что нет, что-то в горле пересохло. Я впервые увидел такую ужасную картину. А Руслан ведь уже был в Афганистане. И он начал говорить, обращаясь к Черномырдину: «Виктор Степанович, там на глазах хорошие депутаты, плохие депутаты, хороший или плохой Верховный Совет, но мы там видели детей, женщин. Там где-то пятьсот или шестьсот трупов. Остановите эту бойню». На что руководители России сказали, что их вообще нужно уничтожить, стереть с лица земли. Потом вскочил Борис Немцов, губернатор Нижнего Новгорода: «Давите, давите, Виктор Степанович, времени нет. Уничтожайте их!» И другие губернаторы регионов начали говорить: надо их уничтожить, всех расстрелять.

Павел, 30 лет, рабочий. (Собственноручные показания)

К утру мы уже ждали расстрела. Кроме дубинок и бутылок с бензином у нас ничего не было. Началось это без чего-то семь. Со стороны набережной показались БТРы с десантом на броне, и тут же началась стрельба. БТРы заехали в тупик с противоположной стороны здания, образованный тремя баррикадами, и встали.

Было пока тихо — в ответ ни выстрела. Со стороны набережной на грузовике подвезли к медпункту наших раненых. Я побежал к спортзалу, ведь нас проинструктировали, что там-де будут выдавать оружие. Ничего там никто не знал.

Прибегаю обратно, в ковше бассейна КсанКсаныч ест макароны. «Когда оружие будут выдавать?» — спрашиваю, а он посмотрел на меня как-то виновато и ничего не сказал. Через две минуты командир наш вышел на мост на самое простреливаемое со всех сторон место ждать смерти, и она не заставила себя ждать.

Стрелки в застрявших бронетранспортерах явно не умели стрелять. С
того момента, когда машины остановились, прошло минуты три, прежде чем раздались первые выстрелы, пули полетели куда-то вверх.

Вторая очередь разбила плафоны на фонарных столбах. Все, кто был на площади, тут же залегли, только командир наш стоит. Со стороны «Мира» через соседнюю баррикаду въехала БМП, в нее полетели бутылки с бензином. Две из них попали в нее, разбились, но не загорелись. В этот момент поднялась стрельба, и стрелок с бронетранспортера, наконец, попал в самую простую цель. Командир наш, врач и еще кто-то упали раненые.

Их утащили с моста, перевязали, потом потащили командира к заграждениям. А он без сознания, тело перегибается пополам...

У самого заграждения его положили на траву, тут люди, уже перебравшиеся через завал, передали четверым тащившим командира мужикам щит и помогли им перетащить его через завал. Дальше его уже понесли человек шесть.

С баррикад люди побежали, кто в двадцатый подъезд, кто на выход, многие растерялись и лежали или сидели на траве, не зная, что делать.

Я понял, что здесь уже ничего сделать нельзя. Мы безоружны, из здания на огонь тоже не отвечают, значит, и у них там оружия почти нет. А раз так — придется уходить.

Состояние было какое-то странное. Вроде бы и страшно, но действовал я спокойно, без спешки. Выбрался за ограждение, задержался, когда перетаскивали командира через баррикаду. Но там я был не нужен, на щите его несли шестеро.

Когда шел у стены стадиона, за спиной поднялась стрельба, завыли подходившие со стороны «Мира» бронетранспортеры. Мы побежали.

У угла забора американского посольства собралось человек тридцать с баррикад, следом за нами подошли люди, несшие командира.

Прибежал еще один из наших, Коля, спрашивает: «Кто это лежит?» «Я ему говорю: «Командир наш». Он прислонился к стене и говорит: «Все, никуда отсюда не пойду.». Его пришлось уговаривать, пока не успокоился.

Снова поднялась стрельба, и люди побежали к лестнице. На площадке у высотного здания тоже долго не простояли, и там щелкали пули, сыпалась штукатурка. Вдвоем с Колей дошли до «Пушкинской» и поехали домой.

Следующий раз к Дому Советов я пришел только через сорок дней.

Рабочий С.З. (Собственноручные показания)

Еще накануне неоднократно составлялись списки людей, желающих взять в руки оружие для защиты депутатов и Дома Советов. Обещали выдать его сразу в случае вооруженного нападения. За кормой последнего БТРа бегу к подъезду N 20. Там мне по расписанию и положено быть.

Вбегаю в подъезд одним из последних. Никакого оружия нет. Есть несколько сот безоружных людей. Команда: «Кто без оружия — вниз, в бункер». Я туда не полезу: оттуда очень скоро придется выходить с поднятыми и заложенными за голову руками. Пригнувшись, бегу по лестнице на второй этаж. По окнам в эти минуты еще не стреляли.

Ложусь у стены. К окнам подтащены из кабинетов высокие насыпные сейфы. И вот только сейчас по ним зацокали пули. Но пробить их не могут. Бьют снайперы со зданий, господствующих над местностью: с гостиницы «Мир», мэрии и даже с американского посольства.

Ливневая стрельба. И разрывными пулями тоже. Защитники отвечают редкими одиночными выстрелами. Берегут патроны. Часам к 11 — команда:

– Уходите наверх, кто без оружия. Сейчас они ворвутся. Первый этаж
приходится оставить.

Поднимаемся по внутренним лестницам наверх. Оружия и патронов нет и уже не будет. Но периодически, как последняя надежда, проносятся слухи о якобы идущей помощи извне. Над домом появляются вертолеты. Крики:

– Не стреляйте в них. Это наши.

Но это чужие. Да и из чего стрелять-то? Это, как в Афганистане, где у душманов было любое оружие, а около каждого нашего стреляющего сидит запасной и ждет, пока того убьют, чтобы самому получить «ствол».

В кабинете, ранее принадлежавшем Глебу Якунину, я находился с еще несколькими мужчинами и женщинами, такими же безоружными, как и я, в течение примерно часов полутора. Потом около часа был в столовой на 6-ом этаже. Дом содрогался от ударов тяжелых снарядов.

Подошли поесть несколько вооруженных офицеров и среди них один штатский в каске и с автоматом. Вместе с ним я взялся разносить на посты из буфета минеральную воду в бутылках и хлеб. В коридорах темно, а в помещениях, имеющих окна, страшные следы разгрома: выщербленные стены, пробитые потолки, вздыбленный паркет.

Пока была вода, пожары тушили, но сейчас здание горит во многих местах. Последние защитники еще остаются на местах. Жуткая картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Пятый этаж. Лестница уходит вниз. Невидимые мне люди на 4-ом этаже судорожно сооружают на лестнице завал из мягкой мебели — кресел и стульев. Мысль — если его зажгут, все же здесь задохнутся. Но сказать нельзя, да и ничего это уже не изменит.

А на лестничной площадке за углом стоят рядом двое в морской форме — капитан II ранга и лейтенант. У капитана — автомат с коротким стволом и, как он мне сказал, 41 патрон к нему. А у лейтенанта — милицейский синий бронежилет и... длинный широкий кухонный нож, которым для нас в столовой шинковали капусту. Вот они — до зубов вооруженные! И оба... улыбаются! Капитан — как-то горько и разочарованно. А лейтенант по-детски светло.

Кто они друг другу? Встретились здесь случайно и теперь держатся вместе, как и подобает морякам? Сослуживцы? А может быть отец и сын? Спросить неудобно. Если так — сын, гордись таким отцом. Отец! Гордись таким сыном! Но сейчас ясно одно. Они решили остаться в доме до конца и погибнуть. И у меня не хватило мужества стать в эту очередь третьим. Уговорил себя, что мне все равно не достанется патронов. Прошу тебя, лейтенант, перестань мне сниться. Иначе я сойду с ума. Я помню о тебе, пока жив. И сделаю все для того, чтобы искупить свою вину перед тобой.

По коридору от человека к человеку: «Кто без оружия — уходите!» Еще раз оглядываюсь. Моряки о чем-то тихо беседуют. И опять улыбается лейтенант. Я не верю в Бога. Но, Господи, упокой их светлые души!

Бреду на выход. Некоторое время нахожусь в зале Совета Национальностей. Здесь при свете свечей Хасбулатов, Константинов, Бабурин, Умалатова... В четвертом часу дня строимся в цепочку по одному. Медленно идем на выход.

На лестнице — основные силы обороны. Несколько десятков еще целых мужчин в камуфляжных костюмах, два ручных пулемета, автоматы. Стерегут вход. Здесь же люди в форме «Альфы». Небольшая (25 — 30 штук) кучка брошенных на пол автоматов. Почти все без рожков. Пустые...

Мимо нее — на первый этаж, на улицу, на лестницу, к набережной Москвы-реки. Часы на фасаде стоят. Показывают, как я помню, 10 ч 03 м — последнюю минуту Советской власти. Нас на лестнице все больше и больше. Поворачиваюсь лицом к дому и становлюсь на колени: прости меня, подлеца и труса, лейтенант, прости, если сможешь.

Львов Евгений Александрович, рабочий, 26 лет.

(Собственноручные показания)

Это для меня был АД!

Я не знаю, как я не поседел весь, но белые волосы были. В тот момент, да и сейчас, до сих пор, стоит в памяти выдержка из газеты ПРАВДА за 2 октября, слова ельцинского прислужника Полторанина, сказанные редакторам демократических изданий: «Надо спокойно отнестись к тому, что произойдет 4 октября».

Эти слова не мог бы сказать и Иуда! Я не знаю, как так надо ненавидеть свою Родину, свой народ, который и выбрал тебя, чтобы потом его расстреливать только за то, что он против растаптывания конституции, отмены законов и установления фашистской диктатуры!

Итак, день штурма. Рано утром, примерно в 7 утра, нас по тревоге подняли. Мы поднялись и вышли из бункера, что под спорткомплексом Дома Советов. Уже велась стрельба по баррикадам и подходящим к ним людям. Стреляли и по выбегающим из бункера. Пули свистели на уровне головы и пояса.

Как-то добежали до своей баррикады на Горбатом мосту. Все, кто был на баррикадах, были без оружия! Это были мирные люди. Тут огонь уплотнился, и мы вынуждены прятаться под мост. И в этот момент через разобранную соседнюю баррикаду врывается на полном ходу БТР и открывает огонь в тыл пикетчикам.

Таким образом, нас отрезали от Белого дома. Сразу появились раненые. Наш командир СанСаныч был ранен в ногу из башенного крупнокалиберного пулемета этого БТРа. То, что я увидел — это ЖУТКО!

Когда его стащили под мост, он был без сознания. Со стороны, куда попала пуля, отверстие небольшое, а с тыльной стороны — вывороченное наизнанку, порвав штанину, мясо.

Я подошел поближе помочь тем, кто перебинтовывал его. На лицах ужас, пахло мясом и кровью. Кровь была алой и густой, как фруктовый сок с мякотью, видно пуля перебила артерию. Это первый раз я вижу в своей жизни то, как убивают людей. Страшно, появилось чувство обреченности!

Затем еще раненых приносят. Мужчина, лет 60, кажется, раненный в ноги и руку, еще мужчина лет 35, ранен в обе ноги. Были и еще, но их уносят сразу, какое-то оцепенение.

Потихоньку стали отходить к стадиону «Асмарал» через дырку в сетке ограждения. Некоторые стали относить раненых, другие остались смотреть, как наемники штурмовали Белый дом и убивали людей.

Я не знаю, зачем нужна служба по контракту, но испокон веков наемникам не было доверия, их пускали, как цепных псов, на самые грязные дела.

Только антинародному, вражьему режиму требуются наемники для удержания власти. В государстве, которое имеет свое истинное народное, правительство, там сыновья — отеческая любовь, долг и вера! На этом всегда стояла Россия. А сейчас, армия не народная, прямо гадюшник из наймитов. Не Россия, а США, где прежде всего деньги — короче, дерьмократия!!!

Когда перебрались на территорию стадиона, вижу солдат человек 10, кто с автоматом, кто с винтовкой снайперской рассредоточивались вдоль этого заграждения, что напротив Белого дома.

Позже я видел всего человек 5 из них. Еще офицеров. Они звали по рации подкрепление и помощь вынести раненых. Спрашиваю солдат: «Зачем в своих, в русских, стреляете?» Отвечали, мол дембель раньше, офицеры велели, просто приказ.

Далее вижу мужчину, пришедшего с солдатам чтобы выносить раненых. Он вытряхивает мозги из кепки, говорит, что снял ее с убитого лейтенанта, мол на память оставлю. Позже вижу: выносят нашего доктора, что вместе с нами стоял на баррикаде. У него, как мне сказал один несший его, пуля перебила кость в районе щиколотки, и ступня просто болталась.

По Белому дому стреляют БМП из «Шилок». Стоит оглушающий грохот. Завязался разговор между нами и солдатами, но, когда я в разговоре показал рукой солдатам на мэрию, — мол вот, куда надо стрелять-то, просвистела пуля, которая угодила в правое колено одного из защитников баррикад. Офицер крикнул: «Снайпер,» — все разбежались по укрытиям, после чего оказали помощь раненому.

Через некоторое время солдаты с офицерами засуетились, послышалась стрельба на самом стадионе, то есть в тылу у штурмовавших Белый дом. Солдаты решили выводить всех гражданских и послали нас выходить между трибунами и забором.

Тут началась стрельба уже по нам. Мы попытались спрятаться, кто за плиты, кто за машины. Я спрятался за «Волгой», но тут пуля пролетела сквозь машину и вошла в землю передо мной. Прятаться практически не за что — хоть тай, как снег, и просачивайся, как вода в землю. После некоторого замешательства, с жутким матом солдаты стали выводить нас через дырку в заборе и сказали: «Бегите вдоль забора в сторону метро «Баррикадная».»

В это время на самом стадионе появился БТР (впоследствии его назовут «БЕШЕНЫЙ БТР»), который стрелял и по своим и по чужим! Когда его подбили, то экипажа, им управляющего, в нем не нашли. Мы, а это примерно человек 15, продолжали бежать вдоль забора, прячась в кустах. Где-то в метрах 50 до конца кустарник кончался.

Я чисто машинально останавливаюсь. У меня вдруг возникло ощущение, что я на прицеле у снайпера, и стоит выйти на открытое место из этих кустов, как пуля будет моя. Я повернулся назад посмотреть, кто еще сзади, и краем глаза увидел беловатый болид типа кометы. Далее — странный звук, треск, и звук, словно капля падает в лужу, но более низкий. Я вижу, что падает тот, кто стоял чуть впереди меня и где какие-то доли секунды была моя голова.

Пуля, как будто засосанная головой моего товарища по баррикаде, попала в район затылка, где-то ближе к правому уху. Я вижу, как с треском от лобовой височной части отлетает кость, из уха течет кровь. Я крикнул: «Снайпер! Всем лечь!»

Это было страшно. Холодно. Это ужас. Анатолий Морозов, еще не поняв, что с ним, падает позже всех. Вернее, сначала садится на корточки, а потом растягивается на земле. Содержимое его головы от удара об землю выплескивается мне на руки и брюки.

Я в ужасе.

Я понимаю, что это конец, нет ни ямки, ни уголка, куда можно спрятать голову, как страусу, — ибо, спрятав, есть шанс остаться живым. По траектории пуля летела сверху вниз, со стороны американского посольства: с той стороны только это здание достаточно высокое.

Далее подошел спецназ, и под прикрытием брони и людей мы быстро побежали к метро «Баррикадная». Когда добежали, думали — все, конец кошмарам, но тут со стороны противоположного здания два молодых выродка в крутых кожаных куртках стали кричать: «Эй, коммунисты, и т.п., иди, мол, сюда, сейчас всех положим».

Далее началось непонятно что, выбежали несколько милиционеров с автоматами, наставили их на нас и скомандовали: «Стоять!». Выбегает другая группа ментов с автоматами и кричит: «Бегом сюда!» Ситуация критическая. Мы остановились и стали ждать, когда менты разберутся и будут кричать одинаково. Потом нас положили лицом в землю и обыскали, во время обыска сильно избивали пенсионеров с орденами, наградами.

Мужчина, которого ранили в колено, попытался «словом» остановить избиение, спросив: «За что стариков-то?» — принялись и за него. Далее всех подняли и с криками «Бегом! Живей! Бегом!» погнали к машинам и «воронкам».

Посыпались удары. Нога в пах, кулак в лицо, приклад в плечо, нога в живот, приклад по шее, удар резиновой дубинкой по затылку. Звенит голова, ничего не понятно, перестал чувствовать удары, как под «заморозкой».

Какой-то мент подскочил, засунул руку ко мне в карман, схватил пачку сигарет, но карман узок. Жадность обезьянья не позволяет руку разжать и вытащить из кармана, пришлось его тащить за собой до самой машины, останавливаться нельзя — добьют!

Далее «Матросская тишина», допрос, в тюрьме грозили избить, но меня не били, хотя других избитых я видел. Когда выпускали, все вещи не возвратили. Вот и все. Три дня тюрьмы, и до последнего времени кошмары во сне. По ночам часто нахожусь под обстрелом, просыпаюсь в поту.

Мне 26 лет. Прости меня, Господи!

Но с трудом прощаю своим обидчикам. Не могу себя часто сдержать. Прости, Господи.

Юрий Шихов

Дата добавления: 2015-07-15