Часть 3. Пули уже отлиты

Е.В. Гильбо (Собственноручные показания).

Последние дни сентября я работал дома, в Крылатском, заканчивая разработку программных документов. В лишенном света Белом Доме не было даже возможности включить компьютер.

1 октября у меня раздался телефонный звонок. Незнакомый мне голос произнес:

— У меня есть очень ценные сведения для вас. Я предлагаю вам встретиться через три часа там, где вы обычно назначаете встречи людям из министерства экономики.

Приглашение было странным, но, на первый взгляд, ничем не грозило. На второй тоже. Поэтому, приняв должные меры безопасности, я отправился на Театральную, точнее, к маленькому кафе за углом от метро.

Я узнал ждавшего меня человека в штатском. Это был полковник, аналитик из генштаба, периодически бывавший в парламенте в качестве эксперта. Знакомы мы были по мало значащим буфетным разговорам, и как-то получилось, что я даже не знал его по имени, хотя последние месяцы мы узнавали друг друга, как хорошие знакомые.

Я уловил в нем напряжение и некоторую неуверенность. Очевидно, он не знал, как начать разговор. Потом начал с предупреждения, что разговор будет не прост, что он хочет дать мне информацию, предназначенную для Руцкого и что мне придется поверить ему на слово.

Я сказал, что не видел генерала уже несколько дней. «Это неважно, — махнул он рукой, — вы найдете способ передать ему информацию.» Немного походив вокруг да около и высказав совпадающую с моей оценку и анализ событий, он перешел к главному.

Главное оказалось для меня неожиданным. Он заявил мне, что генштаб, осознавая губительность пути, на который встал Ельцин, вынужден воздержаться от вмешательства, даже если Ельцин, проиграв противостояние, пойдет на военный переворот.

То, что готовится силовое разрешение противостояния конституционной власти и сторонников диктатора, у него сомнений не было. Полковник сообщил мне о сосредоточении в здании мэрии тяжелого штурмового вооружения (потом эта информация подтвердилась). Он сообщил, что на воскресенье назначены провокации, милицейские заслоны получили указание только провоцировать демонстрантов на беспорядки, а, затем, отходить. На понедельник был назначен штурм Белого Дома.

Все это для меня не было ново. Я поинтересовался все же причинами бездействия генштаба. Уже для всех были ясны последствия переворота для армии — сокращение финансирования, разгром командных кадров, чистка генштаба...

— Это вас пускай не волнует, — ответил полковник. — Даст бог, отобьемся. Но сейчас руки у нас повязаны.

Далее он рассказал, как несколько человек из ближайшего окружения Ельцина (он назвал имена, о которых мне по понятной причине придется умолчать) явились сегодня утром «к руководству» и сделали заявление о том, что в случае, если армия встанет на сторону «мятежников и фашистов», как они называли избранный народом парламент. Президент (Ельцин) вынужден будет осуществить запуск нескольких ракет по территории США.

В ответ я поинтересовался, не были ли сразу вызваны санитары из сумасшедшего дома. Полковник усмехнулся и разъяснил, что все не так просто.

Дело в том, что снять с боевого дежурства все ракеты за оставшиеся дни было невозможно. А запускались они немедленно по сообщении кодов, которые находились в распоряжении Президента. Дежурившие на командных пунктах операторы должны немедленно вводить в систему все коды, которые получают по соответствующему каналу связи. При этом они, естественно, не знают, что означает тот или иной код. Невыполнение этого правила влечет расстрел.

И канал связи, и список кодов на запуск находились в распоряжении Ельцина. Воспрепятствовать этой акции можно было только приставив к каждому КП по представителю высшего командного состава, которые бы могли оперативно предотвратить запуск. Однако, было невозможно предсказать, какие именно ракеты решит запустить Президент. Централизованно остановить акцию также оказалось невозможным.

На мой недоуменный вопрос, зачем Ельцину обстреливать США и какое они имеют отношение к нашим внутренним делам, полковник разъяснил мне интереснейшее обстоятельство.

Оказывается, система ракетно-ядерной обороны США создана так, что в случае попадания на территорию США не менее трех ракет с ядерными боеголовками, ответный удар осуществляется АВТОМАТИЧЕСКИ всеми ракетно-ядерными силами, без вмешательства воли командования или политического руководства страны. На этом основана концепция «ядерного устрашения» противника, принятая в США. И это не блеф, компьютерная система автоматического запуска реализована.

Таким образом, запустив пять-шесть ракет по территории США, можно получить гарантию ответного удара ВСЕМИ ядерными силами США, что повлечет уничтожение практически всей России, за исключением прикрытой системой ПРО Москвы.

Возглавлявший «делегацию» друг и советник Ельцина объяснил, что Президент вынужден будет реализовать этот сумасшедший план для того, чтобы «в зародыше уничтожить фашистскую чуму, которая угрожает всему миру.» Он произнес прочувствованную речь о том, что фашистская чума поднимает сегодня голову в России, что, если позволить ей захватить этот плацдарм, она уничтожит всю мировую цивилизацию. Поэтому сегодня необходимо остановить фашизм любой ценой — даже если для этого придется пожертвовать Россией, Одну страну тяжело, но необходимо бывает принести в жертву спасению мировой цивилизации.

После этого великий политолог воззвал к патриотизму генералов и потребовал их участия в «подавлении фашистского мятежа», поскольку это единственный способ остановить угрозу фашизма без уничтожения России.

Рассказав все это, полковник долго молчал. Я нарушил молчание вопросом:

—И вы поверили, что это не блеф?

—А вы можете дать гарантию в 100%, что это НЕ БЛЕФ? — с
ударением произнес полковник. — Гарантии меньше 100% тут неприемлемы.

Взвесив все обстоятельства, и, прежде всего, особенности психики Ельцина, да и говорившего от его имени советника, давно заработавшего репутацию повара, который печет весьма острые блюда, я был вынужден согласиться, что дать гарантии не то чтобы в 100%, а и, вообще, никакой здесь не сможет никто.

—Нам нужен тайм-аут, — задумчиво произнес полковник. — Нам
нужны несколько месяцев, чтобы предотвратить такие ситуации в будущем. А пока следует признать, что они выиграли...

—Но неужели вы не можете связаться как-то с американцами и
предупредить их, что эти несколько ракет — только провокация, что это
не начало ядерной войны?

—Вот этого не вздумайте, — вдруг нервно поднял глаза полковник.
— Поставьте себя на их место. Как бы Вы действовали в такой ситуации?

—Да. Нанес бы превентивный удар, — выдавил я, подумав.

—Вот так. Мы же анализировали обстановку. Выхода нет — они все
рассчитали точно. Так что выход один — вы должны объяснить «папе»,
что игра уже проиграна. Сегодня Борин день.

Потом полковник долго, как принято у нас, аналитиков, расписывал все плюсы проигрыша.

— Представьте, что Вы сегодня придете к власти, — говорил он. —
На вас уже вылито столько дерьма, что эта власть будет совершенно
непопулярной, какой бы законной и конституционной она не была. В то
же время для Ельцина сегодня победить, да еще такой кровью, беззаконием и насилием, как ему придется, — лучший способ показать свое истинное лицо и потерять набранный политический капитал.

Он говорил еще долго в том же духе, а я думал, в какую же дурацкую переделку я попал.

Конечно, если все сказанное — правда, то я просто обязан непременно предупредить Руцкого и людей в Белом Доме. Это, по крайней мере, позволит заранее вывести из-под огня множество людей, которым незачем гибнуть, если поражение предопределено.

С другой стороны — все это может быть обычной разработкой ГРУ, ГБ или просто пропрезидентских кругов.

Ведь понятно, что время работает не на диктатора, и, если Белый Дом после начала штурма продержится два-три дня, на его стороне окажутся не только всеобщие симпатии, но и сам штурм ельциноидов захлебнется, а его самого обвально начнут сдавать его соратники. Если же Руцкой получит информацию такого рода, как я должен ему сообщить — он вынужден будет сдать БД в самом начале штурма — и цель Ельцина будет достигнута.

Итак, я оказался в полном неведении, какую роль я должен буду сыграть — роль провокатора или роль вестника, хотя и грустной, но абсолютно необходимой информации. Получить ответ я не мог. Ответ могло дать только дальнейшее развитие событий, только реальное поведение генштаба после начала штурма — встанет ли он на защиту Конституции или смирится со зверствами диктатора. Но тогда и информация эта уже станет излишней.

Итак, чтобы я далее ни сделал — передал бы эту информацию Руцкому или промолчал, я рисковал допустить непростительную, фундаментальную ошибку. Я почти физически почувствовал на своих плечах тяжесть этого груза.

Павел, 30 лет, рабочий. (Собственноручные показания)

Второго октября пришел на Смоленскую площадь. Там люди в большинстве своем еще не были готовы первыми «напасть» на «силы правопорядка», однако неспровоцированный разгон митинга благополучно перешел в избиение, а оно потихоньку начало переходить в расстрел.

Офицеры-спецназовцы стреляли из пистолетов по демонстрантам. Я находился на другой стороне улицы, прямо напротив них. Зря они это сделали, зря. Потому что баррикада, перекрывшая Садовое, выросла перед строем спецназа почти мгновенно.

Я даже не успел туда подойти. Все дальнейшее определялось наличием этой баррикады и стремительным появлением новых, в их строительстве я принимал самое активное участие. Сначала спецназ попробовал броситься на штурм в пешем строю, потом, дважды пробовали пустить водомет, но разогнаться машине было негде. Ствольщика град камней и, пока редкие бутылки с бензином, быстро загоняли обратно в люк, протаранить же баррикаду он уже через несколько минут не смог бы — она стремительно росла, а, вслед за ней, росли другие.

Через некоторое время начались переговоры, хотя у полицаев было желание атаковать (этого они не скрывали от людей, пытавшихся взывать к их совести). Одно их останавливало: были бы большие потери не только с нашей, но и с их стороны, а людей у них к этому времени было недостаточно: Об этом говорила такая деталь, хотя везде было вроде бы много милиции, в общем строю стояли люди в самой разнообразной форме: и омоновцы, и спецназовцы, и «голубые» из дивизии Дзержинского, и городская милиция, и совершенно неизвестно, какие еще подразделения. Причем, вперемешку, по 1 — 2 человека в общем строю, и даже люди в спецсредствах, но в штатской одежде.

Ближе к вечеру руководители митинга договорились с милицией, что к одиннадцати часам вечера люди разойдутся сами. Константинов говорил, что к утру на баррикадах останется человек двести и с ними тогда расправятся. Так что лучше разойтись.

Люди прислушались к разумному совету. Все закончилось на этот раз тихо.

Я лично надеялся на то, что на следующий день хотя бы удастся повторить этот же результат.

Рабочий С.З. (Собственноручные показания)

А кольцо становилось все плотнее. Перед нами строем и поодиночке в разных направлениях днем и ночью бегали солдаты, милиционеры, ОМОН, спецназ и т.д. и т.п. Появились БТРы. В одну из ночей прямо у нас на глазах постовым милиционерам раздали автоматы. Количество блокирующих все росло. Особенно тревожной была одна из ночей (точную дату из-за бессонницы назвать не могу, кажется, с 30 сентября на 1 октября). Несколько сот автомобилей, легковых и грузовых, автобусов, армейского грузового транспорта везли и везли «живую силу» для укрепления кольца осады. Но эта ночь закончилась благополучно. Напасть они не рискнули.

Несмотря ни на что, мы знали: там, в городе, есть наши товарищи. Они делают все возможное для того, чтобы нас освободить. 2 октября днем были видны высокие столбы густого черного дыма, поднимающегося со стороны Смоленской площади. А третьего был знаменитый прорыв. С утра, впервые за много дней, стояла чудесная погода. Выглянуло солнце. Было тепло. Нам, привыкшим сутками стоять в мокрой одежде под снегом и дождем, это казалось очень добрым предзнаменованием. И вот — от набережной в панике бегут наши мучители. Их преследуют демонстранты.

К нам на Горбатый мост со слезами на глазах пробиваются ребята, простоявшие на нем вместе с нами с начала блокады 6 бессонных ночей, но не сумевшие пройти сквозь кольцо в ночь с 27 на 28 сентября. Радости нет предела. Мы обнимаемся, целуемся. Победа! Из всего, что происходило перед моими глазами, запомнилось лишь два эпизода. Высокий статный красавец — поп, подняв над головой крест, преградил путь БТРу, и водитель не посмел его задавить. Прижатые к гостинице «Мир» и зданию мэрии омоновцы в животном страхе открывают огонь по толпе и сдаются, бросая оружие.

Примерно в 18 ч 00 м мне подчинили группу из 18 человек, имеющих 10 милицейских дубинок и 6 щитов. Поставили задачу: перекрыть переулок, идущий вдоль американского посольства к Садовому кольцу, в зоне гостиницы «Мир». У входа в посольство — группа в 30 — 40 человек. Незаметно приближаюсь. Так и есть — лавочники просят политическое убежище. А у трибуны, с которой выступают депутаты, — нескончаемый митинг. Речи, речи, речи...

Уехала колонна на штурм Останкино. Через час сообщение: Останкино взяли! И тишина. Стемнело. Мы стоим на указанной нам позиции около гостиницы «Мир» и пытаемся фильтровать идущих к Дому Советов. Инструкции, полученные нами, настолько расплывчаты, что пропускаем всех, кроме явно пьяных. Таких почти нет.

Е.В. Гильбо (Собственноручные показания).

2 октября 1993 года после бессонной ночи я все же решился встретиться с Руцким и сообщить ему известную мне информацию. Для этого мне надо было прорваться в блокированный Белый Дом. Это было непросто.

К Белому Дому мы направились с моим другом — экспертом Верховного Совета по вопросам безопасности.

Выйдя из метро «Баррикадная», мы увидели, что небольшая площадка перед метро была весьма негусто усеяна спокойно «тусующимися» гражданами. Обычной для этого места торговой активности не наблюдалось.

На другой стороне улицы стояли силы ОМОНа — несколько сот солдат в полном вооружении, в бронежилетах и со щитами. Они перегораживали не только все проходы к Белому Дому, но даже проход к жилым домам.

Мы попробовали сначала пройти «в лоб». Я подошел к командиру оцепления и начал одно за другим предъявлять свои удостоверения. Утверждение, что я иду на работу в Белый Дом, так как числюсь в аппарате ВС РФ и мое рабочее место там, его озадачило, но ненадолго. Посоветовавшись с кем-то по радио, офицер заявил, что суббота — выходной день. С удостоверением Высшего Экономического Совета меня вполне резонно отослали на Новый Арбат. Не произвело впечатления и депутатское удостоверение.

Когда я с горя предъявил журналистское удостоверение, вдруг оказалось, что где-то около американского посольства есть КПП, через который иногда пускают журналистов, если у них есть аккредитация МВД.

Аккредитации МВД ни у меня, ни у моего спутника не было, но мы пошли попытать счастья к американскому посольству. Перед оцеплением бурлила разноязыкая журналистская толпа, потрясая камерами, радиотелефонами, диктофонами и прочими атрибутами своей буйной профессии.

Представитель пресс-центра МВД не появлялся. Я попытался покачать права с усталым милицейским подполковником, но это последствий не имело.

Когда я с грустью отошел от оцепления, меня опознали журналисты из испанского телевидения и оттащили в сторону. Мне пришлось дать интервью им, затем, каким-то немцам. Немцев я подвел к оцеплению, где стояли несколько большеухих пацанов лет по семнадцать (наверное, из школы милиции), в куцей синенькой форме и тяжелых старомодных бронежилетах.

Постукивая по бронежилетам, я долго разъяснял, что бронежилеты эти одноразовые, а сами мальчики — детдомовские, что можно определить по их форме. Стоявшая рядом журналистка из какого-то журнала типа «Семья и что-то еще» деланно прослезилась и, вынув из сумки жевательную резинку «Орбит без сахара», протянула им. Парни испуганно оглянулись на начальство, но жвачку взяли.

Увидев происходящее, к нам подошел один из офицеров в форме подполковника и поинтересовался, что происходит. Немецкий телерепортер немедленно переключился на него и поинтересовался, зачем детдомовским подросткам выданы одноразовые бронежилеты. Подполковник на минуту опешил от вопроса, а затем покраснел до корней волос и разразился возмущенным криком, что съемка здесь запрещена. Засняв эту сцену, немец отошел подальше вместе с ассистентом и оператором.

Через некоторое время на нас потянуло запахом дыма со стороны МИДа, и часть журналистов рванула туда. Через час-полтора большинство их вернулось, сообщив, что на Смоленской были какие-то стычки милиции с гражданскими, но гражданских рассеяли, а покрышки горят до сих пор.

Прошло уже два часа, но представитель пресс-центра МВД не появлялся и пропускать нас никто не собирался. Я предложил журналистам объявить голодовку до тех пор, пока нас не пустят к месту репортажа. Подкрепившись пиццей, журналисты немедленно присоединились к голодовке, и над нами поднялись самодельные рукописные плакатики на всех языках, извещавшие об этом. Все с удовольствием позировали перед телекамерами с этими плакатами.

Наша акция вызвала серьезное недовольство со стороны милиции, которая начала требовать «прекратить балаган», а затем «прекратить несанкционированный митинг». Поскольку угрозы «арестовать всех», на бывалых приколистых журналистов не подействовала, некоторое время спустя появился некто в гражданском, представившийся представителем пресс-центра МВД, который переписал всех присутствующих и повел нас к Белому Дому.

За последующие сорок минут мы преодолели несколько цепей кордонов и подошли к линии обороны защитников Конституции. Блокированные хватали нас за рукава, расспрашивая о вестях «с воли». За их спиной я увидел такую знакомую и такую незнакомую Рочдельскую улицу, редкие кучки людей в гражданской одежде, зачем-то занятые строевой подготовкой и инструктажем.

Мы прошли привычной дорогой к двадцатому подъезду и поднялись первым делом на четвертый этаж, где размещался кабинет Председателя Совета Республики Соколова. Соколов оказался на переговорах в патриархии, а мне заявили, что существует приказ Хасбулатова о моем аресте, если я к Соколову сунусь. Меня немедленно повели к «коменданту зоны».

Комендантом зоны оказался мой старый знакомый, один из сотрудников аппарата. Он строго посмотрел на меня и стал с Пристрастием расспрашивать о том, с какими вестями я явился и как проник через оцепление.

Я ответил, что информация, с которой я пришел, предназначена для Президента и Председателя палаты, но никак не для его ушей. Чиновник немедленно обиделся и заявил, что я его недооценивав (как потом выяснилось, он оказался премьером одного из 18 теневых кабинетов, созданных за это время в Белом Доме).

Выскочив в коридор как ошпаренный, он призвал около взвода молодых людей и потребовал немедленно вывести меня за ограждение. Дальнейшие полчаса я переходил из рук в руки. Сначала меня освободил из плена встретившийся по дороге Председатель Высшего экономического Совета Российской Федерации Исправников, затем велел снова арестовать притащенный незадачливым премьером секретарь президиума ВС Сыроватко. В конце концов я был уже на третьем этаже отбит охраной Руцкого.

Незадачливый премьер требовал пропустить его к начальнику секретариата Руцкого Краснову, чтобы разъяснить мою «предательскую сущность». Спустившийся из своего кабинета Исправников Пытался его урезонить и как-то прекратить истерику. Понимая, что после ДВУХ недель сидения взаперти нервы могут сдать у кого угодно, я также пытался как мог успокоить беднягу. В конце концов пунцовый премьер был отведен к себе в кабинет, а я смог пройти в кабинет исполняющего обязанности Президента.

Руцкой выглядел очень усталым и измотанным, но сохранял уверенную решимость. Во взгляде его проскальзывала иногда какая-то обреченность, но не было ни капли малодушия. Я понял, что он будет до конца стоять на защите Конституции и государственности России, чего бы это ни стоило ему лично.

Встретившись с ним, я понял, что не имею права выдать непроверенную информацию, которая может ранить его, поколебать его решимость. Я не мог объявить о решимости генштаба сдать его и о причинах этой решимости. После этого ему не оставалось ничего, кроме капитуляции. И если бы это оказалось неправдой — я бы оказался преступником. А если это правда — что же, найдут и другие каналы для ее сообщения, помимо меня.

Я рассказал Руцкому о том, что знал — о давно назначенном именно на четвертое число штурме, о намеченных на второе-третье число провокациях. Затем я предложил передать всем Советам всех уровней права Верховного на своей территории с целью подавления путча (это позволяла 89 статья Конституции) и назначить председателей Советов представителями Президента, делегировав им все права президента — это дало бы им возможность освобождать от должности и назначать глав администраций, руководителей силовых и финансовых структур. Получение местными руководителями такого объема полномочий могло бы им дать возможность обеспечить на своей территории конституционный порядок и локализовать зону власти диктатора пределами Садового Кольца.

Руцкой поинтересовался подробностями событий на Смоленской площади. Это побудило меня вновь вернуться к теме о готовящихся диктатором провокациях. Я рассказал о полученном милицейскими оцеплениями приказе провоцировать демонстрантов на насилие и отходить, провоцировать беспорядки в городе. Затем сказал, что в случае, если кто-то прорвется к Белому Дому, здесь и надо остановить народ — и ни в коем случае не идти на штурм Кремля, где сосредоточены боевики ряда московских «коммерческих» структур (короче, рэкетирские бандформирования) и верные диктатору части.

Руцкой рассеянно согласился с этим и в его слипающихся глазах я увидел бездну усталости — цену этих бессонных ночей и страшных дней, давящую тяжесть ответственности, лежащей у него на плечах.

Встретиться снова нам пришлось уже после его выхода из застенков.

ЧАСТЬ 4. СЛОВО НАРОДА РОССИИ

Свидетельствует B.C. Савельев:

(Магнитофонная запись показаний сделана Андреем Колгановым)

«3 октября я вместе с медицинской дружиной имени Волошина (там были ребята левых убеждений и из «Мемориала») были на Октябрьской площади, наблюдая ту знаменитую демонстрацию. Площадь была оцеплена отрядами милиции, правда, в основном со щитами и дубинками, огнестрельного оружия фактически не было. Они стояли настолько плотно, что пройти через них демонстрантам, которых было тысяч пятнадцать, было невозможно. Единственное место свободное, куда могла пройти демонстрация с Калужской площади, — это проход в сторону Крымского моста.

Мы наблюдали демонстрацию со стороны, метров со 100, и видели, как демонстрация вынуждена была повернуть на Крымский мост. Затем мы' прошли дворами и сбоку от моста наблюдали, как на середине Крымского моста поставили небольшую жиденькую цепочку из омоновцев. ОМОН попытался дубинками остановить колонну демонстрантов. В ответ демонстранты взялись за камни. Мы видели, как с моста в Москва-реку полетели щиты и каски, отнятые у ОМОНа, а после этого по боковым ступенькам сбежали омоновцы. В них бросали камни, народ уже был «заведен». Мы оказали помощь нескольким омоновцам и нескольким демонстрантам. Среди демонстрантов было много пожилых людей. Я запомнил пожилую женщину, у которой были разбиты руки.

После этого демонстрация превратилась в толпу и стала неуправляемой. Когда мы шли по следам демонстрации, то видели пожарников с пожарными машинами, которые, видимо, должны были участвовать в разгоне демонстрации. У одного из них была разбита голова. Мы видели также автобусы, набитые омоновцами, стоящие в сторонке, а молодые ребята из демонстрантов, человек 30 — 40, стояли взявшись за руки и давали возможность омоновцам выходить. Те убегали в подворотню, а напротив них стояла «толпа» из двадцати стариков, которые им что-то гневно кричали.

Были захвачены машины, которые были брошены с ключами зажигания; потом в них садились демонстранты; машины сразу заводились и ехали на прорыв к Белому дому. Осада была снята, несколько тысяч людей, может быть, тысяч 15 — 20, стояли вокруг Белого дома. После этого мы услышали, что дана команда взять мэрию.»

Павел, 30 лет, рабочий. (Собственноручные показания)

Третьего день начался очень, очень тихо. На Смоленке 200 омоновцев утром разгоняли пикет демонстрантов, человек 150. На Октябрьской площади народу не давали собираться довольно мощные заслоны милиции, тоже сборные.

В двенадцать часов (примерно) у памятника Ленину «белые каски» начали избивать людей, загнали их во двор библиотеки, но совсем разогнать не смогли, хотя били сильно.

Я видел «скорую» на противоположной стороне улицы и рядом с ней лежавшего неподвижно на носилках уже немолодого мужчину. Не знаю, был ли он жив, но люди, толпой стоявшие рядом с ним, на него не смотрели. Не смотрел на него и человек в белом халате, стоял рядом и не смотрел, старался не смотреть.

В 14 — 20 появились у входа в метро сначала Константинов, потом Уражцев и повели людей по тротуару вдоль Ленинского проспекта. Дальше произошли события, сильно меня удивившие. Почти мгновенно поперек Ленинского начала образовываться огромная колонна. Тут же устье проспекта перекрыла тройная цепь омоновцев, но люди стали заходить им в тыл, а колонна (я не знаю подал кто-либо команду или это получилось само собой) развернулась, как по команде «кругом», и цепь омоновцев оказалась окруженной.

В считанные минуты площадь была затоплена народом, но, мало того, — выяснилось, что омоновцев к устью Ленинского перебросили не из какого-либо резерва, а сняли с прохода на Садовое кольцо. Люди хлынули в образовавшуюся брешь.

Когда я туда подошел, то увидел, как голова огромной колонны медленно движется по Крымскому валу, а на Крымском мосту стоит «черепаха», и чуть сзади нее быстро выстраивается вторая. В каждой по три — четыре ряда омоновцев вперемешку с милиционерами в спецсредствах.

Я уже был метрах в 50 — 60 от головы колонны, когда услышал грохот щитов, крики. Но тут я — человек, трусливый и осторожный, — ломанулся вместе со всеми вперед.

Дальше все было довольно сумбурно. Но я помню. Помню, как стреляли милиционеры по людям на мосту, как плыли по реке каски, как оттеснили ментов, как вели с моста разбежавшихся, бледных как смерть омоновцев.

Последний раз оглянулся назад, а там — там человеческая река разливается по Крымскому валу, поднимается на мост. Октябрьская площадь заполнена народом и похожа на кратер извергающегося вулкана, из которого течет лава.

Через несколько секунд, может, чуть больше, с полминуты, я с середины моста увидел голову колонны, она была уже за путепроводом, где-то у станции «Парк культуры». Люди бежали довольно плотно, по дороге снимая спецсредства с задержавшихся омоновцев и милиционеров из второй «черепахи»: щиты, бронежилеты, дубинки. Люди, почти безропотно претерпевшие многодневные избиения, на бегу вооружались.

У Зубовского голова колонны столкнулась нос к носу со взводом спецназа. Подъехали три «Паза» и «УАЗ», из них высыпали около 70 спецов, в серо-пятнистом камуфляже, с дубинами и щитами, в шлемах с забралами. Они построились в «черепаху», но их мало, они не могут перекрыть даже половину Садового и строятся напротив ямы (там ремонтируют какие-то подземные коммуникации), чтобы хоть как-то прикрыть фланг.

Это не помогло: голова колонны превратилась в клещи. С ними даже не стали драться. Омоновцы бегут наперегонки со своими автобусами. В них и в автобусы летят камни.

Огромного роста верзила в пятнистой форме бежит, втянув голову в плечи. Его настигают демонстранты (рядом с ним такие маленькие, щуплые), но один из них делает гиганту подножку, и тот, упав, даже не пытается сопротивляться.

Бежим. Садовое кольцо от Зубовского почти до самого МИДа разделено бетонными блоками. Посередине кое-где стоят грузовики, фронтальные погрузчики — здесь идут какие-то ремонтно-строительные работы. Люди кидаются почему-то к грузовикам, не обращая внимания на погрузчики. Дверцы взламываются, одни машины заводят ключами, другие — без ключей.

ТОТ САМЫЙ «КАМАЗ» С БУДКОЙ, КОТОРЫМ ПОТОМ БЫЛИ ПРОТАРАНЕНЫ «черепахи» на Смоленской, захватывали у меня на глазах. Я сам бросился к нему, хотел, кажется, выбить стекло у дверцы, (не могу точно вспомнить). Но тут ко мне подбежали двое или трое взмыленных мужиков, что-то сказали, кажется, что один из них водитель, и то ли открыли дверь ключом, то ли какой-то проволочкой. Один из них принялся заводить машину (он был, как и все остальные, очень возбужден) мокрый, расстегнутый, машину он завел не сразу.

Я не стал ждать, когда он ее заведет, и побежал вперед. Только через некоторое время «КАМАЗ» нас обогнал, почти возле самого МИДа.

Здесь нас уже пытались остановить всерьез, но ситуация развивалась стремительно. Очень мощный, но тоже сборный заслон милиции, ОМОНа мы застали в момент построения и развертывания. «Черепахи» уже почти построились, за ними стояли два водомета, и подходили еще машины с людьми. Нас стали обстреливать из гладкоствольных ружей резиновыми пулями и газовыми гранатами, заработали водометы, но мы не дали им времени.

Колонна подалась назад. В милицию полетели камни, а посреди площади разворачивался «КАМАЗ». Быстро развернувшись хвостом вперед, он начал сдавать задом максимально быстро, как мог, на «черепаху».

«Черепаха» рассыпалась, строй смешался, и люди все разом рванулись вперед, а «КАМАЗ» уже таранил водомет. В панике омоновцы бросили оба водомета, а демонстранты обложили машины впритык, прутьями выбили стекла, засыпали кабины мелкими камнями.

Водомет, сигналя, развернулся и помчался прочь, а колонна захватывала подходившие ментовские машины. Большинство машин было брошено водителями сразу же, как только их окружили люди. Машины бросались вместе со всем, что там находилось, включая, естественно, и ключи от машин.

Голова колонны свернула к Дому Советов и СЭВу, мы были там уже через несколько минут после прорыва на Смоленской. К СЭВу я подбежал уже со щитом, надетым, правда, не на ту руку.

Под эстакадой, встав на одно колено, стояли омоновцы, закрываясь от людей щитами. Подбегаю к ним, кричу: «Сдавайтесь!». Они мне в ответ: «Да-да, щас-щас,» — а в глазах ужас. Люди уже рвут заграждение, кое-кто уже прорвался внутрь.

За поливалки я пролез одним из первых. Передо мной десятка полтора омоновцев с дубинами и щитами бегут, как на видеомагнитофоне — спинами вперед. Я кричу им: «Ребята, сдавайтесь! Я вас выведу отсюда!»

Тут началась стрельба, они куда-то исчезли, а я залег рядом в кустах. Вижу, как несколько десятков солдат и офицеров в полевой форме стреляют из автоматов, вроде бы вверх, но рядом ползет человек по асфальту и волочит простреленную ногу.

Потом из Дома Советов пришел один автоматчик, и этого оказалось достаточно: их как ветром сдуло. Дальше был полный хаос, и я уже помню только обрывки. Бронетранспортер метался между «Миром» и Горбатым мостом. Потом прибежал к своим на Горбатый. Дальше я был только там. Помню, как пронесся горящий БТР, как пришли брататься солдаты в пятнистой форме — сцена душераздирающая, такую не срежиссируешь, многие плакали. От захваченной мэрии ребята пригнали на баррикаду «ГАЗ-66». В кузове — батареи водочных бутылок, коробки с галетами, упаковки с импортными сигаретами, но самое интересное было в кабине. Там лежали шлем, щит, дубинка, шинель с погонами подполковника милиции и китель с теми же погонами, а в нем служебное удостоверение подполковника милиции Шахтмана. В чем же он, болезный, из мэрии удрал? Галифе, сапог и подштанников — не было.

Свидетельствует Владимир Савельев (продолжение): (Показания записал Андрей Колганов)

«ОМОН и милиция отошли на разные улицы, прилегающие к Белому дому и к мэрии, не оказывая никакого сопротивления. Часть омоновцев забаррикадировалась под въездным мостиком мэрии. Когда я к ним подходил, спрашивал, есть ли пострадавшие, они отвечали, что пострадавших у них нет. После этого была дана команда взять мэрию. При ее взятии мы услышали стрельбу, и народ отошел от мэрии. Минут через 5-10 внизу у мэрии изнутри стали выбиваться витрины, и оттуда вышел отряд ОМОНа численностью примерно 50 — 100 человек. Они построились строем и бегом побежали от мэрии.».

Свидетельство Е.К., преподавателя, 40 лет и К.А., учащегося 11 класса, 17 лет. («Оппозиция», N 4)

Все это случилось 3 октября сего года. На митинг на Октябрьской площади мы с сыном опоздали: колонна, как нам сказали, ушла к Белому дому. На метро добрались до «Баррикадной», но подойти к зданию не смогли, там еще было оцепление. Обойдя высотное здание, мы вышли на Садовое кольцо.

Движение было перекрыто. Огромная колонна солдат, в бронежилетах, со щитами, спешно грузилась в военные машины, а со стороны Белого дома двигалась цепь омоновцев в черных масках, с автоматами. Провели под охраной группу тоже, думаю, омоновцев, с непокрытыми головами, их вели под автоматами, как арестованных.

Спустившись к Белому дому, узнали, что блокада прорвана, взята мэрия. Оттуда мы с сыном отправились к телецентру на метро.

А. Лейбов. (Собственноручные показания)

Еще с утра поведение осаждающих казалось странным, часть войск неожиданно была снята с блокады, и куда-то уехала на нескольких десятках машин. Где-то около 3-х часов дня, со стороны противника началось необычайное оживление, куда-то бежали солдаты, двигались машины, водометы. Со стороны Калининского проспекта показались красные флаги. ОМОНовцы пытались выстроить перед демонстрантами последний кордон, но действовали как-то растерянно, и без обычной наглой самоуверенности. Демонстранты перелезали через заграждение из поливальных машин, растаскивали их грузовиками, ранее брошенными ОМОНом, рвали колючую проволоку. Внезапно раздалась частая стрельба, это с подъездного пандуса мэрии автоматчики открыли огонь по безоружной толпе. Огонь вскоре стих, и масса демонстрантов, проходя вдоль стены Белого Дома, хлынула на площадь Свободной России. Мимо нас пронесли нескольких раненых. Митинг начался немедленно. Вся площадь была уже до краев затоплена народом, а люди все шли и шли, все таким же бесконечным казалось море красных флагов вдали на Калининском. Прозвучал призыв Руцкого взять мэрию, со стороны которой стреляли в безоружных людей, а потом идти на Останкино. Не все однозначно отнеслись к этим словам, но в этот момент Руцкой был Президентом для всех, присутствовавших на площади. Его приказы должны выполняться.

Стоя на своих постах на Горбатом мосту мы наблюдали за штурмом мэрии. Охрана почти не сопротивлялась, ОМОН, как потом заметил «Московский Комсомолец», вставлял ноги по Девятинскому переулку, «как мустанги по дикой прерии». БТРы на предельной скорости уходили по Конюшковской в сторону Зоопарка. Комплекс мэрии и гостиницы «Мир» взяли за несколько минут. Впоследствии в прессе много раз муссировались слухи, что мэрия подверглась тотальному разграблению. Это абсолютная ложь. Через полчаса после штурма, я, из чистого любопытства, отпросившись у комбата подошел к мэрии и попытался войти внутрь. Меня попросту не пустили, у всех входов стояла охрана.

Когда я вернулся на позицию, с площади уже отправлялась колонна в Останкино. Часть людей поехала на грузовиках, часть на общественном транспорте, остальные пошли пешком. К последним, как потом рассказывали, присоединилась вторая колонна демонстрантов, вышедшая с Октябрьской площади на полчаса позже первой волны. Вооруженных людей среди отъезжающих, я не заметил вовсе.

Себастьян Джоуб

ПОБЕДА И ПОРАЖЕНИЕ РОССИЙСКОГО БЕЛОГО ДОМА:

Дата добавления: 2015-07-15