Расстрелянные люди, расстрелянные картины

(«Правда», 21 декабря 1993)

«...В кабинете Югина был батюшка. Он стоял на коленях в простенке между окнами, где был сооружен маленький иконостас, и молился, сам Югин сидел в углу, в комнате еще были люди, все — на полу, среди них и первые раненые. На батюшку кто-то прикрикнул, мол, прекрати, но суровый Югин сказал: «Молись, отец!» Батюшка был весь бледный, он впервые попал в такую переделку, как и все мы. Не поднимаясь с колен и кланяясь, он истово молился. Днем он отпевал убиенных у зала заседаний.

Мы уже ходили, перешагивая через трупы. Баррикады из мебели от пуль, конечно, защитить не могли, но от осколков вполне уберегали, к тому же давали какое-то странное чувство защищенности.

Коридоры все еще не простреливались вдоль, и самое опасное было проходить мимо дверных проемов...

Руцкой приказал ответного огня не открывать, а мне во время этого обстрела вспоминались его слова, сказанные, когда я дарил ему свою картину:

— Нет такой идеи, из-за которой можно стрелять в людей! Ее просто не существует в принципе!

В последовательности ему не откажешь. И в свете последних событий они звучат весьма символично и знаменательно.

Наибольшую опасность представляли даже не танки, которые стреляли по скоплениям людей в «Белом доме», а снайперы. Многие коридоры теперь простреливались ими насквозь. Когда мы пробирались в зал Совета национальностей, мимо пробежал парнишка с автоматом и на бегу сообщил, что засек снайпера. Подбежав к своему командиру, боец попросил разрешения снять этого снайпера. Командир не дал.

Позже я узнал, что в Девятинском переулке был убит мой хороший знакомый Саша Сидельников, режиссер со студии «Леннаучфильм». Друзья, бывшие рядом с ним, позднее настояли на экспертизе, и то, что он был застрелен снайпером, специалисты подтвердили. Вот почему защитники «Белого дома» пытались подавить лишь снайперов. Но любая точка, откуда они стреляли, моментально подавлялась огнем из танков. Несколько раз мы пытались вывести раненых, женщин и детей.

...А в коридорах уже было полно оторванных конечностей, трупов. Их некуда было снести. Подразделение «Альфа» находилось среди нас. Когда нас выводили на пандус перед «Белым домом», я с удивлением узнал в офицере «Альфы» своего соседа по залу Совета национальностей.

По моим, безусловно, субъективным подсчетам выходило, что погибло несколько сотен. Раненых из «Белого дома» не выносили... Это было видно защитникам, отступающим с этажа на этаж. Внутри «Белого дома» они вели активный ответный огонь.»

Свидетельство Н. Мисина, инженера

ПЛЕННЫХ НЕ БРАЛИ

(«Мы и время», N 48(87), 1 ноября)

Когда на Дом Советов пошли танки, нас, больше сотни безоружных, укрыли в подвале. Потом пришли военные, не омоновцы, вывели нас, осмотрели, положили ничком в вестибюле 20-го подъезда. Раненых мы вынесли на носилках. Лежа ничком, я краем глаза видел, как носилки уплывают в комнату дежурных охраны (вход в нее рядом с КПП и входом в вестибюль). Военные бешено палили в потолок. Среди нас были священники. Они встали во весь рост, закрестились, закричали: «Не стреляйте, не стреляйте!» Перестали.

В тишине я услышал голос врача: «Тяжелораненым нужна кровь». И показал рукой на стеклянные двери комнаты дежурных. И тут же выстрелы, частые, глухие, и, как мне показалось, шли они из-за этих дверей. Я пополз к комнате дежурных. Надеялся на Бога и полутьму. На полпути получил удар в лицо сапогом: «Куда, тварь?» — «Да кровь, кровь сдавать.» Уже в двух метрах от дверей, так и не встав на четвереньки — боялся пальбы, — почувствовал, что ствол уперся мне в шею. «В туалет, невмоготу, пустите». — «Ладно, иди». И, отодвинув меня плечом, военный сам туда прошел.

За дверью коридор, в нем двери. Нашел туалет. Там аккуратно, штабелем, лежат трупы в «гражданке». Пригляделся: сверху те, кого мы вынесли из подвала. Крови — по щиколотку. Я вышел в коридор. На том его конце, в темноте, стоят какие-то, видны огоньки сигарет. Спасло меня только то, что Бог надоумил встать на четвереньки и ползти по коридору, по липкому. Потому что мне вслед начали стрелять. Я услышал: «Ну что, посмотрел?» Свеча у них потухла, и я, изрезав руки об осколки стеклянных дверей, выполз в вестибюль и лег. Вжался в пол. Военные меня не искали. Через час трупы стали выносить...

Свидетельство Н. Шептулина, работника музея («Мы и время», N 48(87), 1 ноября 1993, спецвыпуск)

Когда «бэтээры» проезжали первую баррикаду, что была еще впереди Горбатого моста, кто-то бросил в них бутылку с зажигательной смесью. Не попал. Следующий «бэтээр» этого человека просто раздавил. В короткие минуты перемирия я из окна третьего этажа Дома Советов хорошо видел погибшего: проткнутая костями зеленая куртка, выдавленный на асфальт из рукавов и штанин кровавый фарш... После этого я уже ничему не удивлялся.

Несколько позже из окна второго этажа, из фойе, я видел пятерых, прижавшихся к забору стадиона «Красная Пресня». Сели наземь, не бегут. Мы с еще одним выскочили на балкон. За нашими спинами пулеметы крошили стены, поднимая облака каменной крошки. Преодолевая глухоту, мы им заорали: «Прячьтесь, ведь убьют!» Пыль осела, и мы увидели: эти пятеро как сидели, так и легли. Среди них была женщина...

А еще через час к нам в фойе второго этажа заскочили четверо совсем молодых. Спрашивают: «Можно мы посмотрим?» Я себя ущипнул за руку, как в бреду: «Да на что смотреть-то? Как вы здесь, откуда?» А девушка отвечает: «Разве вы не слышали: выступал Гайдар, призвал выходить на улицы, защищать демократию. Меня вот мама и отпустила...» Мы стояли за толстым простенком. Они отошли от нас, и тут же «бэтээры» начали стрелять по теням в окнах. Девушку буквально разорвало пополам. Верхняя часть ее туловища откатилась чуть ли не под ноги мне. Оставила на паркете длинный, жирный кровавый развод... Я не запомнил лица девушки. Совсем молодая, коротко стрижена, джинсовая куртка. Пусть ее мама скажет спасибо Гайдару.

Сажи Умалатова «Согласие», N 6, ноябрь 1993)

Когда утром четвертого пришли танки, многие депутаты не верили, что пушки бьют по «Белому дому». «Да нет, они в воздух стреляют!» В коридорах, в кабинетах, в залах Дома Советов по радио, по внутренней трансляции постоянно передавали: «Не стрелять! Не отвечать на стрельбу! Не применять оружие!»

Депутаты вели себя достойно. Никто не впадал в панику. Все оставались на своих местах. Если бы мы там погибли, народ понял бы, что мы погибли за Родину. Сейчас льют на депутатов ушаты грязи: они, мол, защищали свои кресла, зарплаты. Нет, они под дулами танков защищали свою страну. Все, кто цеплялся за оклады и кресла, давно были перекуплены Ельциным. В зале оставались кристальные люди. В этот момент, при свечах, они искупали вину за разрушение СССР, они братались, молились, пели песни. Читали стихи. Это напоминало «Варяг». Утром священники отслужили литургию.

Потом подруга, вернувшаяся из Греции, рассказывала мне, что на улицы Афин вышли сотни тысяч людей, рабочие с заводов, интеллигенция, несли транспаранты: «Спасем Россию!» Все греки проклинали Ельцина. Почему же русские люди не пришли на поддержку «Белого дома»?

Когда депутатов выводил из зала офицер «Альфы», я спросила у него: «Вы понимаете, что вы уничтожаете страну на сто лет вперед?» А он мне ответил: «Но ведь его избрал сам народ!» И еще он сказал: «Штурм планировался на 4 часа утра, когда было темно. Тогда было бы еще больше жертв. Мы настояли на перенесение штурма на 7 часов».

Хасбулатов обратился к депутатам с прощальной речью. Он просил у всех прощения, каялся. Я подошла к Хасбулатову и обняла его. Я ему все простила. Мы вышли из Дома Советов вместе с Хасбулатовым и Руцким. Мы были наивны, думали, нас на автобусах развезут по домам. Я сказала Хасбулатову: «Руслан Имранович, поедем к нам, на Рублевку!» Он усмехнулся: «Похоже, до этого не дойдет». Когда их увезли в тюрьму, я вышла из подъезда и посмотрела на Дом. Это было жуткое зрелище — разбитый фасад, зияющие окна, пожар на верхних этажах. Я подумала: «Народ, допустивший это, ждет кара!» Я испытала страшное разочарование, упала духом.

Ужасно вели себя молодые парни-солдаты: «Мы вас сейчас прикончим!» Они наставляли на нас автоматы, сквернословили. Я сказала им: «Почему вы с нами так обращаетесь? Как вы смеете?» Они как бы притихли после этого, и один сказал: «А я бы их всех отпустил по домам. В чем они виноваты?»

Когда нас сводили по ступеням, я слышала, как солдаты говорили: «Вон Умалатову ведут!» Нас завели в подъезд большого жилого дома. Обыскали, и все время рядом стреляли, свистели пули. Один военный увидел меня, засмеялся: «Явилась! Мужики, Умалатова пришла!» Я думала, они сейчас начнут надо мной издеваться. Но они не трогали меня, а начали страшно избивать депутатов. Сначала один, здоровенный, наносил удар, а потом кидались другие и били прикладами. Я кинулась на него: «Что ты делаешь! Не бей их!» А он мне: «Ты женщина соблазнительная. Не трогай меня. А то меня на подвиги тянет!» Я думала, что они сделают со мной самое страшное.

Меня вытолкали на улицу, я забрела в другой подъезд, где никого не было, села на ступеньки. Думала, здесь нельзя оставаться. Начнут прочесывать подъезд и расстреляют. И на улицу идти нельзя — темно, стреляют. Я стала стучаться в квартиры — никто не пускает. Я взмолилась: «Дайте мне хоть какую-нибудь тряпицу черную, голову прикрыть. А то мои желтые волосы заметны.» Женщина сжалилась, пустила меня ночевать. Я запомнила эту квартиру, я обязательно к ней приду и отблагодарю ее. Она милосердная русская женщина.

Руслан Аушев: «Я пытался спасти безоружных...»

(Записал Владимир Снегирев, <? Труд». 6 октября 1993 года)

«...Руководители, собравшиеся со всей России, пытались разобраться в том, что происходит. Кто-то куда-то звонил, горячо обсуждая ситуацию вокруг Белого дома... В полдень поступила информация, что там много жертв, а в самом здании бывшего парламента остались женщины и даже дети. Конечно, нельзя было оставаться безучастным в этой ситуации. Мы решили попытаться спасти людей — тех, кто безоружен...

Я высказал предложение направиться на Краснопресненскую набережную. Созвонившись с начальником Генерального штаба Колесниковым и главкомом сухопутных войск Семеновым, попросил их временно прекратить огонь. Они согласились. Мы взяли два белых флага и около двух часов дня на автомобиле вместе с Илюмжиновым подъехали вплотную к главному входу в Белый дом. Стрельбы из тяжелого оружия не было, но автоматный огонь продолжался.

Обратившись к полковнику МВД, который укрывался от пуль за пандусом возле 24-го подъезда — это правый фронтон здания — мы еще раз попросили его на время умерить пыл атаки. Но стрельба велась беспорядочно, из разных точек...

Подняв белые флаги, вошли в подъезд. Внутри, на первом этаже, бегали десантники, стреляя в проемы лестниц. Нас провели на пятый этаж. В тесной комнате я увидел Руцкого и Ачалова — оба были в камуфляже, Руцкой был обут в кроссовки. На полу лежал секретарь Конституционной комиссии Румянцев, который пытался с кем-то связаться по радиотелефону. Потом подошел Хасбулатов. Еще видел Уражцева, он, по-моему, разговаривал по рации. Хасбулатов был бледнее, чем обычно. Руцкой выглядел возбужденным. Откуда-то взялся мальчик лет восьми.

Мы прибыли, чтобы вывести из здания безоружных людей, объяснил я. В ответ услышал: «Мы все готовы сложить оружие. Пусть здание оцепят войсками и гарантируют нам безопасность при выходе наружу...» По их словам, большая группа защитников уже пыталась с белым флагом покинуть здание, но огонь всех их загнал обратно.»

Из рассказа геолога Константина Скрипка и инженера Татьяны Богородской (продолжение) (Магнитофонная запись)

Т: Когда мы, побывав у Моссовета и разведав обстановку, вернулись к Белому дому, к нему уже не пропускали случайных людей. Мы сказали, что две недели тут провели. Костя был приписан к одной дружине (в первый день), и он назвал к какой. Спросили фамилию начальника — Костя назвал, и нас пропустили.

Нам дали чаю, по бутерброду и говорят: «Идите поспите». Мы решили до пяти часов поспать, а в пять снова пойти на разведку. И легли в подвале двухэтажного здания Избиркома. Все люди спали, они же сменялись на баррикадах.

Костя уснул, а я все заснуть не могла. Пыталась как-то отключиться, чтобы восстановить силы. Я вообще сплю, как сурок, мне только до подушки, и я буду спать хоть десять, хоть двенадцать часов, а тут в пять часов, как по будильнику проснулась, говорю: «Надо идти,» а Костя разоспался, никак не могу его разбудить. И все там разоспались. Думаю, ну ладно, теперь уже скоро метро. Мы всегда считали, что нападут только ночью. Сейчас метро откроется, уже люди пойдут, не посмеют они на людях что-то сделать.

Вот уже шесть. Ну, думаю, отсрочили на сутки, пронесло. Но напряжение не спадало, чувствовалось, что «то» должно произойти. И вот вдруг, где-то без двадцати семь, вбегает парень и кричит: «Тревога, тревога!» Но все разоспались, настолько устали за это время. Он подбежал к кому-то, растолкал, кричит: «Вставайте, вставайте!» Никто не поднимается. И вдруг выстрелы раздались: раз, два, три, а потом уже сплошняком. Ну все! Доспались! И все помчались наверх. Выбегаем, а наверху уже сплошная стрельба...

К: Этот двухэтажный домик находится рядом с Рочдельской улицей. Когда мы выскочили, за баррикадой у Рочдельской уже стоял БТР и стрелял из пулемета. Вдоль стены. Говорят, было так: подошли эти бронетранспортеры, сидят в них ребята в гражданском.

Один из парней-баррикадников пошел к ним, чтобы спросить: «Вы, ребята, чьи? Наши или не наши?» Неизвестно, что они ему ответили, но, когда он возвращался к баррикаде, ему выстрелили в спину. И тут же с БТРа ссаживались люди в гражданском, вооруженные винтовками с оптическим прицелом и бежали вверх, туда, где гаражи. На этих бронетранспортерах были доставлены снайперы. Они заняли места в районе гаражей. А БТР начал стрелять вдоль здания.

Т: Ребятишки выбегали и пытались прятаться у стен, в тот момент никто не мог понять, откуда ведется огонь. Вдоль стены мы пробрались к другому выходу из Избиркома, к тому, который со стороны американского посольства. Считали, что там штаб и люди, которые хотя бы знают, что происходит. Но к этому времени уже везде велась стрельба.

К: Пока там еще не стреляли, ко мне подошел парнишечка лет 12, у него был противогаз. Я ему говорю: «Уходи, парень! Только противогаз сними, чтобы не было признаков, что ты от Белого дома.» Открыл ему калиточку в парк Павлика Морозова: «Иди вон в ту сторону, пока нас еще не до конца окружили».

В этот момент, взламывая баррикады, со стороны Горбатого мостика, от мэрии, стал входить еще один БТР. Сначала он вел огонь по тем, кто находился на Горбатом мостике, а потом стал двигаться к Белому дому на большой скорости, непрерывно стреляя из пулемета. К нам, к кресту. (У Белого дома был установлен деревянный крест, в него был вмонтирован крест бронзовый, лежали иконы, и священники все эти дни беспрестанно молились, сменяя друг друга). За крестом, возле костра, сидел парень в малиновой куртке и синих штанах. И как сидел, так и откинулся на спину. Я к нему подбегаю, надо мной, ударяясь в решетку, щелкают пули, наклоняюсь к нему, а он уже не дышит. Двое от палатки бежали к кресту и тоже упали прямо у креста и не шевелились. Потом про того парня мне сказали, что зовут его Георгий и что он всю эту ночь говорил о своем предчувствии, что его сегодня убьют.

Т: Люди, стоявшие на вахте у входа в Избирком, сказали, чтобы мы шли внутрь и не мешали, потому что защитники выбегали оттуда, выходили женщины, создавалась сутолока. Никто ни войти, ни выйти не может.

... А потом началась такая стрельба, что женщины и не высовывались. Ясно стало, что идет расстрел.

К: В этом здании большие окна, высокие, с очень низкими подоконниками. И сидеть можно было либо в узких промежутках между ними, либо лежать под подоконниками.

Т: Из комнат люди вышли в коридор, там окон нет, и все сбились на этом небольшом пространстве. Деваться некуда, окна все разбиты, пули летят...

К: Вдоль дальней ограды парка Павлика Морозова стояло по крайней мере семь БТРов, они развернули свои пулеметы и били беспрерывно в сторону здания Избиркома и по Белому дому.

Т: Интенсивный обстрел шел. Всех, кто был на улице, уже убили. Защищаться нечем, оружия ведь не было никакого. Баркашовцы вбежали к нам и велели быстро, не теряя времени, перебираться подземным ходом. А чтобы попасть в подвал, нужно было проползти коридором, у которого стена... полметра высотой, а выше сплошное окно. Скомандовали: «Всем на пол! Ползите вперед.» Надо проползти метров 20, пол весь усыпан стеклом.

К: А пули летят, ударяются в стену, рикошетят.

Т: Женщины ползти не умеют. Я-то еще кое-как. На карачках ползут, а спина наверху.

К: Пожилых, полных женщин клали на спину и за руки по стеклу волокли.

Т: Казалось, я ползла вечность, а, когда уже укрытие стало близко, баркашовец взял меня за руки, втянул туда рывком, потому что сплошной огонь начался: пули рядом прошли.

Потом мы попали в подвал. Там тихо, пули не гуляют, и хоть немножко можно отдохнуть от этого ада.

К: Но в этих подвалах вентиляция не работала, ибо не было света, было темно и очень душно. Народа собралось очень много, воздуха не хватало, на стенах даже стала конденсироваться и течь вода.

Т: Зажигали свечи и шли по коридору очень медленно, ведь ничего не видно, передние предупреждали: «Ступенька! Ступенька!» Мы еще не знали, куда нас ведут; думала: нас наружу куда-нибудь выведут. Когда шли, иногда мимо проносили раненых, говорили: «Посторонитесь, раненые.»

Потом впереди раздались крики: «Ключей нет, не можем выйти! Передайте по цепочке!» Потом, не знаю как, нашли ключи или сбили замок, в общем, открыли. Как потом выяснилось, идущую сзади нас толпу отрезали — уже ворвались в подвал эти... штурмовики. А мы — уже вышли. Еще не зная, куда. Оказалось, мы прошли в Белый дом.

А там опять сплошное стекло, мы около лифтов у толстых стен пристроились, легли на пол и там лежали вместе с защитниками. Тут лупили уже вовсю. Все разбито и пули гуляют по мраморной лестнице.

К: В Белом Доме встретил парня из Молдавии, из Кишинева, и он, сказав, что находится здесь уже в течение нескольких часов и уже все изучил, предложил показать мне здание, повел на верхние этажи. Нужно было, прижимаясь к перилам лестницы, перебегать вверх, на каждом марше дожидаться, когда стрельба станет потише, и опять рывком проскакивать марш до стенки.

Вышли на 19 этаж, в коридор, и обнаружили едкий дым. Мне пришло в голову, что где-то начался пожар и горит пластик. Надо разыскать очаг этого пожара, погасить. Когда вскрыли дверь, откуда шел дым, мы поняли, что это химические снаряды. Т.е. в тот момент по 17 — 19 этажам стреляли химическими снарядами, вероятно, затем, чтобы народ оттуда выкурить.

Открыв эту дверь, мы выпустили в коридор слезоточивый газ, после чего стали подходить к каждой двери, заходить в комнату и открывать фрамугу. Но, как только мы открыли первую фрамугу, в это окно влетели четыре снайперских пули. Я был в очках, глаза не повредило, но мелкие осколки стекла тут же воткнулись в лицо.

После этого мы в комнаты только вползали по полу, подползали к веревке, дергали фрамугу, и каждый раз в окно летели снайперские пули. Так мы повторили свои действия и на 18 этаже. Я помню — открыт был кабинет покинувшего Белый дом «правозащитника» Ковалева Сергея Адамовича (у него угловой кабинет с окнами, обращенными на мост, на гостиницу «Украина» и на здания на набережной).

Откуда именно стреляли трудно сказать, ибо со всех этих зданий было удобно вести огонь. Прошли еще через несколько кабинетов. Только вышли из одной комнаты, как в нее влетел снаряд. Окно полностью выворотило, сорвало дверь. Мы вовремя оттуда ушли. Поняв, что дело разворачивается не на шутку, покинули верхние этажи.

Ниже мы встретили двух ребят, одного с Урала, а другого из Калуги. Они находились на 15 этаже, когда по нему ударили из орудий, что привело к пожару в верхних этажах здания. У них сгорели все вещи. И пожар начался как с той стороны, с которой стреляли, так и с противоположной: снаряды здание как бы прошили.

Никакого ответного огня не было. Там не из чего было стрелять.

Т: На лестнице были люди... с пистолетами.

К: Ну, пистолет я видел один, а были маленькие автоматы у охраны Белого дома. И у некоторых офицеров срочной службы были маленькие автоматы. Периодически они могли стрелять из окон, но это было бессмысленно, поскольку нападающие в пешем строю не шли, все сидели за броней БТР.

Т: А у баркашовцев совсем не было оружия. У нас среди них знакомый и вот, когда накануне их строили, он сказал мне: «Посмотри, Таня, у нас даже оружия нет». У командиров были только пистолеты. Но что там пистолет... Против танка. Когда мы там у лестницы были, вокруг нас баркашовцы лежали — безоружные. Потом кто-то сказал, чтобы женщины прошли в зал депутатов, потому что по нашему коридору тоже пули гуляли.

Непонятно было, что происходит на I этаже. Некоторые ребята спускались вниз по мраморной лестнице, но назад они не возвращались. Как сейчас мне стало известно от сотрудника, с которым я работаю, а он там был, первый этаж взяли уже в половине двенадцатого. Тех, кто там находился, положили лицом на пол, руки за голову и стали сортировать. На беретке захватчиков было написано: «Витязь».

Всех, кто был в защитной форме, и казаков уводили в подвал. Оттуда слышались выстрелы. Гражданских они положили отдельно. Тех, кто был похож на военных, опять — таки уводили в подвал.

Так вот, нам сказали пройти в зал заседаний. К депутатам. Там хоть окон нет, не так страшно...

С 6.45 до половины пятого шел почти беспрерывный обстрел здания. Люди не евши, не пивши... Когда защитникам принесли батоны и колбасу, то эти ребята стали с нами делиться. Я запомнила, как мальчик мне сует эту колбасу: «Тетенька, поешьте». Я говорю: «Да что ты, милый, какая колбаса! — мы ничего видеть не могли, не до того, какая там еда! — Нет, это вам нужно, вы мужчины, защитники!» — «Да возьмите, тетя, поешьте!» И он запихнул в мою сумку эту колбасу.

Вспоминать об этом невозможно... И потом без воды же люди. Воды же не было. И вот принесли из буфета женщины буфетчицы бутылки. Сначала депутатам — по глотку хотя бы сделать, у всех пересохло во рту без воды.

Когда пошли на переговоры, обсуждали: выходить — не выходить, эти женщины оголтелые из «Трудовой Москвы» возопили: «Нельзя выходить! Это предательство! Мы должны здесь все умереть!» И вдруг Горячева закричала: «Что вы здесь обсуждаете? Какие могут быть сомнения? Конечно, надо выводить людей. Прежде всего женщин и детей, выводить немедленно. Что вы хотите, чтобы здесь осталось кровавое месиво, а мир никогда бы не узнал, что здесь происходило? Ведь они же не скажут правды, они будут врать. Беспрерывно, как они врали до сих пор.

Конечно, надо выходить, жизнь на этом не кончается, мы будем бороться!»

К: То есть, мы должны выйти для того, чтобы донести правду.

Т: Да. И вот возвращаются от Руцкого с переговоров. Пушки опять начали долбить. И представители «Альфы» говорят: «Что вы тянете? Мы пока этот выход контролируем. Но вы же видите, что творится! Мы здесь не одни... Там разные собрались. Из разных городов, из разных отделений... Мы друг друга не знаем. Мы пока этот выход контролируем, и можем сейчас вывести, но спустя какое-то время прийдут другие, и мы не знаем, что с вами будет. Вас приказано всех уничтожить, не тяните время.»

Тут выступил какой-то депутат и сказал: «Нечего тут обсуждать, немедленно надо выходить! Женщины, стройтесь и выходите! Мы выходим не как побежденные, мы идем с гордо поднятой головой. Мы сделали все, что могли. Дальше бессмысленная гибель. На нас нет крови, поймите! Нам нечего стыдиться! Мы стояли до конца!» И когда он так сказал, стали выходить.

В коридорах света нет, не видно, кто там впереди; я вышла, смотрю: сзади уже никого не осталось. Костя пошел переговорить со священниками: они выйдут, куда поедут? Многие же иногородние. И он решил подойти поговорить, чтобы кого-то взять к себе. Он ушел, и мы оказались разделенными.

Идем, и каждую минуту нас обыскивают: «Руки за спину! За голову!» Женщины все: «Нечего нас обыскивать, у нас ничего нет!» Через каждые десять метров обыскивают. Коридоры темные, обыскивали в полутьме. И не видишь, кто там перед тобой. Когда мы вышли, впереди стояла жалкая кучка «демократов». Они кричали: «Фашисты! Фашисты идут! Плюнуть им в лицо!» Говорят, первых били, я же последней в нашей группе выходила.

Потом пошли цепи ОМОНа, пришла домой, позвонила Косте. Я думала, раз он шел впереди, то уже дома. Позвонила — его нет. Включила телевизор; показали кадры, как выводят депутатов. Среди них Бабурин, женщины были... И в конце вижу, Костю выводят. Позвонила родным его, говорю, сейчас он будет дома. Нет — нет, нет — нет...

И вот на другой день я побежала в отделение милиции, потому что объявили; у кого нет удостоверения, по всей Москве могут развести. Обошла окрестные отделения — нет. Сказали идти в центральное. Пошла: «У вас должны быть списки, кого вывели.» — «Нет у нас таких списков.» Там уже омоновец был, я говорю: «Может быть, вы их расстреляли.» Он отвечает: «Может быть.» Потом мне говорят, мол, некогда нам с вами разбираться, там горы трупов неразобранные.

Себастьян Джоуб (Австралия)

ПОБЕДА И ПОРАЖЕНИЕ РОССИЙСКОГО БЕЛОГО ДОМА:

Дата добавления: 2015-07-15