Оценка очевидца

«...Толпа достигла Калининского проспекта (Новый Арбат) и повернула налево. Отсюда было уже рукой подать до Белого Дома.

Последнее заграждение было легко преодолено. Лишь незначительная стычка произошла при входе в сквер у Белого Дома. Секунда ожидания — и колючая проволока разрезана и растащена. У некоторых демонстрантов руки в крови. Они кричат: «Осторожнее!». Я перепрыгиваю через проволоку там, где она ниже, и оказываюсь с той стороны.

Прямо передо мной офицер поднимается на подъездной пандус и начинает спорить с демонстрантами. Я не в состоянии расслышать, что он говорит, из-за повторяющихся возгласов человека, стоящего рядом со мной: «Уходите отсюда!» — в ярости повторяет он, как будто речь идет о спасении его собственной жизни. Офицер не двигается. Мой сосед бросает металлический инструмент, который бьет его по руке. Сначала суровое выражение на лице офицера остается неизменным, затем на нем появляется гримаса, и он хватается за ушибленное место. Он одет в тяжелую шерстяную шинель, но, очевидно, что удар был сильным. Он поворачивается и уходит.

Я взбираюсь на изогнутый подъездной пандус, который был покинут офицером. Торжествующие крики и смех эхом отражаются от здания. Это невероятно. Во всех сценариях разрешения кризиса, которые я представлял себе и которые обсуждал, ко мне ни разу не приходила мысль о том, что блокада может быть прорвана гражданскими лицами, собранными и решительными.

Раздались два или три громких звука. Выстрелы? Я слегка пригнулся. Повсюду воцарилась нервная тишина. Затем у меня все обмерло внутри, когда я увидел, как в двадцати метрах выше по пандусу солдат ведет автоматный огонь по толпе внизу. Стрелял ли он по людям или немного выше? Не могу сказать.

То, что случилось позднее, было гораздо хуже, но это были первые выстрелы. Они произвели шокирующий, обжигающий эффект. В насилии последних часов, нередко отвратительном, была какая-то грубая справедливость. Уличные стычки рискованны для каждого, кто в них участвует, в них сохраняется некоторая человечность или, на худой конец, просто звериная жестокость. Но этот обстрел безоружных был механическим, отстраненным и смертоносным.

Я поднырнул под ограждение и укрылся под пандусом. Оттуда я видел, как солдат обстреливал площадь, пока не опустошил магазин, а затем быстро побежал наверх, к небоскребу, из которого он пришел. Это было бывшее здание СЭВ, торговой организации бывшего советского блока — хороший кусочек недвижимости, захваченный после путча в августе 1991 года предыдущим мэром, Гавриилом Поповым. Сейчас он служил командным пунктом блокады. Солдат, казалось, предупреждал: вы можете взять себе парламент, но это — наше.

...Я услышал выстрелы у резиденции мэра. Народ отхлынул назад. Я поднялся по лестнице и позади пустой будки часового увидел, как пять или шесть молодых человек обмениваются с кем-то, кого я не мог видеть, выстрелами из автоматов. Судя по их простой камуфляжной форме, они были из охраны парламента.

Один из них задним ходом, на высокой скорости врезался грузовиком в двойные стеклянные двери на входе. Он сделал это, несмотря на то что ему прострелили топливный бак и колеса. Прямо подо мной раздался мощный грохот. Другой грузовик протаранил вход цокольного этажа. По наивности я подумал, что это бесцельный вандализм, и представил, к чему же это может привести. Действительность была более зловещей. Здание мэрии было захвачено. Гражданская фаза уступала военной фазе. Освобождение превращалось в нападение...

Я последовал за бойцами парламента через взломанные двери. Здание выглядело сданным без борьбы. Толпа демонстрантов и журналистов теснилась на небезопасном пространстве среди битого стекла и бензиновых паров. Был выстроен людской коридор, и семь или восемь пленных вышли через него, с некоторыми из них, похоже, обошлись довольно грубо. Проследовал какой-то человек, гордо неся плоскую коробку. Он погремел большой связкой ключей: «От стола мэра1.» — воскликнул он.

СЛОВО «ОСТАНКИНО» БЫЛО У ВСЕХ НА УСТАХ...»

Марина Белянчикова, редактор. (Собственноручные показания)

Днем 3 октября путь от Крымского моста до мэрии я прошла, вернее сказать, почти пробежала, в числе первой тысячи демонстрантов. Темп движения был поистине стремительный, диктовавшийся, судя по всему, необходимостью деморализовать правительственные войска, не позволить им создать на нашем пути непреодолимые кордоны.

Впечатляющий заслон — несколько цепей живой силы, автомобили и водометы — был организован лишь у Смоленской площади. Я обогнула его с правого фланга, наиболее легкого (его быстро очистили, так как там не было техники). Единственный «дискомфорт» бегущим по правому флангу причинили газовые шашки — отвратно воняли, обжигая лицо. Но на них никто и не обращал внимания — применение такого «спецсредства» на широком продуваемом пространстве, даже если бы газовая атака носила массированный характер, по большому счету, бессмысленно. В центре же и на левом фланге шла настоящая рубка.

Я видела, как по противоположной стороне Садового кольца панически бежала, по крайней мере, сотня солдат, вероятно, «дзержинцев». У въезда в тоннель и в самом тоннеле под Калининским проспектом стояло несколько военных машин, уже захваченных демонстрантами, которые водружали на них красные флаги и черно-желто-белые имперские триколоры. По всему было видно, что солдатиков только-только подвезли, а выстроить в боевой порядок не успели.

На моих глазах из одной машины вытащили двоих — то ли замешкавшихся, то ли спрятавшихся — и стали избивать. Судя по всему, избивали их провокаторы, внедрившиеся в ряды демонстрантов. Стоило мне и еще нескольким людям подбежать с криком «Не смейте бить солдат!», как избивавшие мигом ретировались.

Одному «дзержинцу», похоже, сломали или вывихнули бедро — он стонал, указывая на правую ногу, когда я пыталась перетащить его к тротуару. Солдатик был не из худосочных и висел на мне, как мешок, пришлось крикнуть: «Да помогите кто-нибудь! Он же тяжелый!» К нам метнулся парень, и мы вдвоем дотащили еринского «гвардейца» до тротуара, пообещав, что его заберет «скорая» (говорили, что на Смоленке они были). «Мой» солдат был в бронежилете и с дубинкой подмышкой. От всего этого снаряжения его аккуратно освободили пробегавшие мимо разгоряченные мужики, сопровождавшие «раздевание» словами:

– Все, браток, твоя «война» кончилась, а нам нужно еще Белый Дом
разблокировать. Прости, браток.

Увлекаемая общим порывом, я выбежала на Калининский и вместе с сотнями демонстрантов устремилась к Белому Дому. Замечу, что на подходе к мэрии пожилой толстяк, обращаясь ко мне, заявил:

– Значит так: разблокируем Белый дом, а затем идем на Останкино.
Я возмутилась самой этой безумной идеей:

– Какое еще Останкино? Что Вы говорите? Проходим к Белому дому
и стоим. Только так.

В ответ неожиданно истеричный взвизг:

– Что Вы провоцируете! Не провоцируйте!

– Это Вы провоцируете! — я отшатнулась от него, хотя и не дано было
мне прозреть тогда весь ужас грядущего в Останкино, где по долгу
службы мне все равно пришлось бы оказаться, если бы не пуля-дура...

Улицу, идущую перпендикулярно проспекту и разделяющую здания Дома Советов и мэрии, перегораживал кордон, составленный из поливальных машин; за ними, в глубине, — оцепление. Возле мэрии как на пандусе, так и под ним — плотные ряды омоновцев и военных в своей обычной экипировке.

Пространство перед «поливалками» быстро заполнялось народом. Многие мужчины перелезали через автомобили, другие искали возможность растащить их или протаранить трофейным грузовиком. Я оглядывалась по сторонам, ища кого-нибудь из знакомых, и вот тут-то раздались автоматные очереди, перемежаемые одиночными выстрелами

Люди стали бросаться на землю. Я оставалась стоять, пытаясь точно определить из какого места оцепления стреляют. Звуки очередей раздавались от мэрии, я даже пробежала глазами по ее окнам, поскольку создавалось впечатление, что ведут огонь с высоты здания. (Кстати сказать, мои знакомые, залегшие в момент обстрела за парапетом подземного перехода напротив мэрии, позже рассказывали, что по пандусу расхаживал милицейский чин, постреливая из пистолета).

Когда сухо затрещала вторая волна очередей, мне показалось, что бьют по нам с пандуса, хотя звук и метался между мэрией и жилым домом напротив... Схватив валявшийся под ногами дюралюминиевый щит, я какое-то время инстинктивно пыталась им защититься, хотя было ясно, что в данном случае он не намного более эффективен, чем моя сумка из кожзаменителя. Передо мной, прижавшись спиной к «поливалке», стоял пожилой бородач, неуверенно повторявший:

– Это они холостыми бьют, пугают.

Вопрос — холостыми или на поражение — для меня решился быстро: обжигающий удар в левую голень, какой-то треск. Взглянула вниз — сапог развален. Минутой спустя разобралась: касательное ранение — рикошет. Ощущение тошнотворное — стреляют боевыми по безоружным людям, находящимся фактически на «нейтральной полосе». Нога пухла буквально на глазах, превращаясь в колоду; стало ясно — «отвоевалась». Запомнилось, как навстречу мне от жилого дома бежал высокий статный парень, в его руках красовалась огромная крышка от чана для кипячения белья. Этакий щит Спартака.! Я было попыталась всучить ему «свой» дюралюминиевый, да он не взял и правильно сделал — уже потом мне объяснили, что, мягко говоря, нежелательно брать в руки что-либо, имеющее отношение к экипировке правительственных войск.

Взглянула на часы — 15.20 — и поковыляла вверх по Калининскому, ища какую-нибудь машину «скорой помощи» «Скорую» обнаружила лишь возле... американского посольства, на улице Чайковского. В ней уже находился молодой мужчина. Его куртка была сплошь залита кровью: пуля снесла мягкие подподбородочные ткани, и рана обильно кровоточила. Всю дорогу до больницы он очень беспокоился, все спрашивал:

– Как думаешь, победят наши? Победят? Неужели не победят?
Огонь, открытый по безоружным, свидетельствовал, что режим уже не остановится ни перед чем, но мне не хотелось совсем уж огорчать парня, и я вяло отвечала:

– Пятьдесят на пятьдесят.

Но он все не унимался:

– Почему молчал Белый дом? Нас убивали, а он молчал!

«И слава Богу, что молчал», — подумала я, отворачиваясь к окну, чтобы не видеть его страдальческих глаз.

Андрей Коренев, главный специалист Министерства социальной защиты РФ «Путь» N10-11/30 1993 год

3 октября к полудню я поехал на «Смоленскую», чтобы посмотреть, что там происходит. Баррикады были убраны, повсюду стояли цепи омоновцев, «спецназовцев», которые, как обычно, разгоняли любую сколь-нибудь значительную группу людей. Попытка возвести баррикаду на проезжей части Садового кольца была пресечена.

В 13 часов 30 минут я направился пешком к метро «Октябрьская», где в 14 часов планировалось проведение митинга. Площадь у выхода из метро была оцеплена ОМОНом, пространство вокруг памятника Ленину — тоже. По громкоговорителям периодически призывали всех расходиться, сообщая, что митинга не будет. Однако, прибывающие люди не расходились. Улицы Димитрова и Житная были также перекрыты омоновцами. Примерно в 14 час. 15 мин. со стороны Ленинского проспекта подошла весьма многочисленная колонна демонстрантов. Раздались призывы идти к Верховному Совету. Уверен, что если бы не запретили провести митинг на Октябрьской площади, то большинство собравшихся людей не последовало бы этому призыву. Людей явно дразнили, провоцировали на более бурное выражение протеста.

Когда колонна демонстрантов растянулась по Крымскому мосту, стало видно что в ней тысяч двести человек (большее количество мне доводилось видеть только в день Победы в этом году). На мосту демонстранты прорвали две цепи ОМОНа, не пожелавшие расступиться. Понимаю и отчасти разделяю озлобленность многих людей, в течение недели «угощаемых» дубинками в своем городе ни за что ни про что. После прорыва двух цепей в колонне появились «трофейные» щиты и дубинки. Стрельба пластиковыми пулями, «черемуха» не остановили людей, а только спровоцировали их на более резкие, решительные действия (слава Богу, «черемуха» на воздухе оказалась малоэффективной, люди, в том числе я и два моих товарища, с которыми я повстречался там, закрывались носовыми платками и прочими подручными средствами). Каждый последующий заслон колонна демонстрантов проходила легче, поскольку у здания МИДа омоновцы побросали грузовые автомашины, которыми воспользовались демонстранты (на одном «Урале» или «ЗИЛе» с номером 11-40 омоновцы на полном ходу прорвались сквозь колонну; возможно, что кого-то при этом задавили). Досталось и некоторым омоновцам.

Считаю, однако, что разбитые машины и побитые омоновцы на совести тех кто направил их против мирных граждан. Появилось немало раненых и среди демонстрантов. Честно признаюсь, было страшновато, но присутствие в колонне многих женщин и даже детей, мужество тех, кто находился в первых шеренгах, вызывали стыд за свой страх.

Если не изменяет память, то в общей сложности колонной демонстрантов на пути к Дому Советов было прорвано шесть омоновских кордонов. После того, как разорвали колючую кровопускающую проволоку и растащили поливальные машины, часть демонстрантов направилась к так называемой мэрии – зданию бывшего СЭВа. Оттуда началась стрельба боевыми патронами, и люди ретировались. Немного позднее мы видели следы крови на газоне у здания мэрии со стороны Дома Советов.

Когда мы уже находились на площади перед трибуной-балконом, увидели, как в направлении гостиницы «Мир», где находился штаб наемников, действовавших против мирных граждан, проследовала группа вооруженных автоматами Калашникова людей (как выяснилось, «баркашовцы») Они с боем взяли этот штаб и мэрию, при этом и над нашими головами просвистело несколько пуль, выпущенных, по всей видимости, из здания мэрии. Затем мы увидели, как из здания мэрии выходят колонны в военной форме, в бронежилетах, но без оружия (как нам объяснили -те кто сдался, не пожелав оказывать вооруженного сопротивления народу) Узнали мы и о том, что в здании мэрии были найдены огнеметы — варварское оружие, которое намеревались применять против граждан поборники ельцинской «демократии». Захват мэрии был осуществлен примерно с 16 часов 5 минут до 16 часов 20 минут.

После этого прошел короткий митинг. Над зданием Верховного Совета пролетела пара вертолетов (один с подвесками для ракет). Стемнело. Люди в тревоге ждали сообщений из Останкино, где шел бой. Внезапно вновь погас свет в здании Дома Советов. Я и мои товарищи поехали домой, чтобы поесть и переодеться. Там я услышал, как по телевизору и радио бессовестно лгут о всем происходящем. Остался дома, но заснуть не мог. Пришел на работу. У входа милиционер с автоматом. Со стороны Дома Советов слышна стрельба. Радио включать не стал — не мог больше слушать лжи...

N.N., боец боевой дружины

ДВЕНАДЦАТЬ ДНЕЙ КРИЗИСА (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

(«Солидарность», N 23, 1993)

«Гул голосов, беготня. Все бросаются к окнам. По Арбату идет толпа, красные флаги. Это НАШИ! ЭТО ПРОРЫВ!... С Арбата слышны крики, хлопки газовых гранат. Каскоголовые строят две линии со щитами наискось от мэрии к нам... На Арбате (нам не видно из-за сквера) явно идет страшная драка. В воздухе тянет «черемухой». Хлопают выстрелы

— одиночные, очередь. Газовые патроны? Холостые? И вдруг ряды
ОМОНа смешались, толпа рвется вдоль мэрии, а по пандусу ДС хлынуло
разноцветье флагов, плакатов, счастливых возбужденных лиц.

Комбат кричит сзади: «Стоять на месте! За баррикады не выходить! Камней не бросать!» Проклятая дисциплина! А перед нами, у гостиницы «Мир», кипит схватка.

Строй каскоголовых лопнул, часть отступает по пандусу мэрии, остальные отбиваются перед гостиницей. У них выдирают щиты. «Желтый Геббельс», взревев на немыслимом форсаже, улепетывает в сторону Баррикадной. БМП выкатывается вперед, на людей, и вдруг как-то криво застывает. На него лезут демонстранты.

Нет, это уже не демонстранты, это повстанцы! Вот он снова взревел, крутанулся на месте и удирает. Успевшие зацепиться на нем люди закрывают смотровые щели. Омоновцы сдирают людей за ноги, лупят палками, вдруг резко и близко бьет автомат, все катятся горохом с брони, кого-то хватают, бьют, а толпа все напирает.

И вот рухнул строй. Опрометью разбегаются наемники Лужкова, Борового и Ко, бросая щиты, каски, шинели. БМП рванулся назад, вспыхнул от удачно брошенной бутылки с бензином и, загасив пожар фреоновым облаком, умчался вслед за своей разбегающейся армией. Толпа рвется за ними. Кто-то в погонах, приостановившись, бьет из автомата очередью — весь рожок. Я ясно вижу падающих, но остановить катящуюся человеческую волну сейчас не смогли бы даже танки...

Минута, другая, и вся площадь перед нами залита восставшей Москвой. Выстрелы звучат в вестибюле гостиницы, у мэрии. Срочно разбирается центральная баррикада, и человеческий поток полностью заливает площадь Свободной России...

Гремит над площадью микрофонный голос Руцкого, призывая мужчин выдвинуться для штурма мэрии. Толпа вскипает, по ней пробегает судорога, и вот уже грозная лавина покатилась вперед. С Горбатого моста мы видим, как, выскочив из подъезда, Руцкой бежит в первые ряды штурмовой колонны. С ним четверо или пятеро автоматчиков охраны.

Сопротивление ОМОНа вялое, они ошарашены поражением, и толпа в минуту заливает пандус и эспланаду мэрии. Хлопают одиночные выстрелы, короткие очереди, вдруг ударили басовитые трели. Это уже не автоматы. Прорвавшиеся на эспланаду падают, бегут назад, на лестнице люди ложатся, но тут же вскакивают и бегут прямо на огонь. Короткая свалка у входа, звон стекла — и мы видим, как толпа вливается в вестибюль. Это победа!

...В машинах ОМОНа брошенная одежда, амуниция, УКВ-радиостанции. Одну машину останавливают около нашего поста, мы видим там несколько офицерских шинелей (с них срывают погоны, петлицы и одевают наиболее раздетых бойцов) и кучу пустых и недопитых водочных бутылок. Мы подзываем корреспондента с видеокамерой и просим снять это — кто действительно пьянствовал во время осады.

С балкона ДС объявляют, что в здании мэрии обнаружены крупнокалиберные пулеметы и огнеметы. Это было приготовлено, очевидно, для нас.»

ЧАСТЬ 5. НАЧАЛО РАССТРЕЛА

Свидетельствует Владимир Савельев:

(Показания записал Андрей Калганов, Магнитофонная запись)

«Затем мы узнали, что был дан приказ штурмовать Останкино. Мы видели, как машины и автобусы поехали туда. Мы набрали бинтов, я договорился с водителем РАФика поехать в Останкино. Мы взяли медикаменты из 20 подъезда Белого дома, где находился медпункт. Причем, как мы узнали, санитарное управление Москвы отказывалось давать медикаменты защитникам Белого дома еще до этого, и у них был большой дефицит медикаментов и перевязочных материалов.

Мы увидели, что у Останкино большая толпа народу. Мы как раз догнали демонстрацию, там было много молодежи, были и пожилые люди. Возникло такое ощущение, что они пришли просто посмотреть, как Останкино перейдет в руки оппозиции. Как мы слышали, там велись переговоры, но к тому времени, когда мы приехали, уже начало темнеть, а с переговорами, видимо, что-то не получилось.- Мы услышали выстрел, наверное, из гранатомета — очень резкий выстрел. Послышалась короткая перестрелка. Закричали, что есть раненые. У нас с собой были носилки, мы подбежали к малому зданию Останкино, помогли погрузить раненого и оттащили его в «Скорую помощь», которая там рядом стояла.

После этого началась очень сильная перестрелка. Народ стал разбегаться и прятаться. Вооруженных было очень мало. Такое было ощущение, что стреляло десять, может быть, пятнадцать автоматов от силы.

Появились раненые, мы стали отвозить их в институт Склифосовского. Первый человек, которого мы привезли, оказался убитым. Когда мы его привезли, он был уже мертвым. Говорили, что именно этот человек был одним из тех, у кого был автомат.

Остальные, которых мы привозили, небыли боевиками оппозиции. Это были студенты, ребята, не имевшие оружия и не собиравшиеся его применять. В основном это были те, кто был недалеко от Останкино, раненные в результате стрельбы из телецентра. Там был фотокорреспондент французского фотоагентства Владимир Сычев, был студент из МГУ, с биологического факультета и еще несколько человек, фамилии которых я не запомнил.

Когда мы опять подъезжали к Останкино, шла непрерывная стрельба короткими очередями. Стреляли непонятно откуда, со всех сторон, в темноте летели трассирующие пули. Люди, в основном молодежь, прятались около оград, идущих вдоль улицы Королева к телебашне. Потом мы видели, как туда подъехал броневик, разбив баррикады, а за ним ворвались солдаты. Баррикады, как я слышал, были сооружены по приказу Константинова, который сказал, что к войскам, защищающим Останкино, идет подкрепление.

У меня была повязка с красным крестом и поэтому нас пропускали, нашу машину уже знали. Постоянно шла редкая стрельба, было такое ощущение, что стреляли вслепую, стреляли просто по тому, что движется. Ближе где-то к девяти часам, к пол-десятому нас стали ребята останавливать, говоря, что из Останкино уже стреляют по машинам «Скорой помощи», попросили нас не подъезжать близко. В это время вернулись два парня в белых халатах, которые оказывали помощь, и они подтвердили, что идет прицельная стрельба по тем, кого хорошо видно, то есть по белым халатам. Я был одет в светлый плащ, поэтому меня просили близко не подходить.»

Себастьян Джоуб

ПОБЕДА И ПОРАЖЕНИЕ РОССИЙСКОГО БЕЛОГО ДОМА:

ОЦЕНКА ОЧЕВИДЦА

«...Я прибыл незадолго до семи часов вечера. Толпа примерно в тысячу человек сломала замок в воротах и расположилась на ступеньках перед входом в основное здание телецентра. Немного справа, за другой линией ограды, безмолвно стояли три бронетранспортера.

Виктор Анпилов, вероятно, наиболее выдающийся из оппозиционных лидеров, был здесь. Он думает, что это здание мирно капитулирует. «Мы стараемся уговорить специальные войска, спецназ, не сражаться... Они могут снять св5и маски, они могут разговаривать с нами. Это прогресс. Я питаю надежду, что когда огромная масса людей придет сюда, то солдаты будут с народом,» — говорил он мне. А каков следующий шаг Ельцина? «Следующим шагом Ельцина будет подняться в воздух и следовать в Соединенные Штаты Америки,» — усмехнулся он.

Прибывало все больше людей, но, казалось, ничего не происходило, кроме речей. Я отправился побродить. Я пересек широкую улицу Королева, которая разделяет комплекс на две части, и начал осматривать здания на другой стороне. В двух сотнях метров от дороги, в стороне от входа в меньшее здание, около тридцати демонстрантов молча стояли у заграждения. Человек десять агитировали солдат, пытавшихся не дать им подойти ближе. Невысокий человек с усами и в черном берете отдавал команды. Это был генерал Альберт Макашов, один из военного отряда Руцкого. Я полагаю, что его переговоры с охраной здания были безуспешны.

Макашов взял мегафон и направил его на здание: «Вы имеете три минуты, чтобы выйти». Молчание. Подошел захваченный армейский грузовик. Заграждения были открыты, и грузовик направился прямо в дверь из стекла и металла. Это повторилось несколько раз. Шум привлек сотни, затем, возможно, тысячи людей. Они столпились вокруг грузовика и солдат.

Я выбрал позицию у самой двери, на сдвоенном ящике для цветов. «Вы слышите меня? Вы имеете три минуты, чтобы уйти, или мы войдем... Я даю вам слово, что вам не будет причинено вреда,» — повторил Макашов.

– Чего вы хотите? — спросил я одного из сопровождавших его
вооруженных людей, стоявшего подо мной.

– Мы намерены потребовать эфирное время, чтобы обратиться к
народу, — сказал он.

Человек опустился на колени перед грузовиком и направил ручной гранатомет в разбитое отверстие входа. К этому моменту количество вооруженных людей увеличилось примерно до тридцати, и команда тележурналистов осветила сцену. Толпа начала скандировать «Враги должны уйти!»

Одиночный выстрел совсем рядом. Никто не двигается. Толстый человек, вооруженный, но не в форме, медленно падает напротив перегородки, отделяющей меня от входа. Других выстрелов не последовало. Санитар в белом халате бросается на помощь. Кровь течет из правой ноги мужчины. Некоторые из нас обсуждают случившееся. Выстрел из здания? Очень сложно под таким углом. Случайно разрядился пистолет в его кармане?

Все вопросы прерваны адским грохотом. Взрыв. Он подбросил меня в воздух. Я не знаю, сколько людей было убито. Я обнаруживаю себя лежащим на тротуаре под уличной лампой. И затем начинается стрельба.

Со второго или третьего этажа, не далее чем в десяти метрах, десятки автоматов поливают толпу. Люди должны бежать, но я не вижу никого из них. Ни одного человека вокруг. Сумрак прорезается сотнями смертоносных трасс, раскалывается нескончаемым грохотом. Я ползу.

Низенькая стенка прикрывает меня. Я лежу вдоль ее основания, совершенно открытый, и замечаю несколько человек, смотрящих на меня из-за оранжевой поливальной машины, замечаю мой магнитофон, не размышляя, хватаю его, помещаю мою сумку между своей головой и зданием и ползу.

Воздух пронизан пулями. Пули и удача. Тридцать секунд вечности я дышу: удача, удача, удача. Чудесная удача — стенка кончается, и открывается подземный пешеходный переход. Я скатываюсь вниз по ступенькам, скатываюсь к безопасности.

Здесь, внизу, около двадцати человек. Двое из них, похоже, мертвы, некоторые ранены, другие помогают им. После меня не пришел никто. «Они стреляют в народ!» — говорит мне какой-то человек. Он не в состоянии поверить в это. Я думаю о тех, кто оказался застигнут здесь, найдя последнюю возможность спасения. Я думаю о женщине, с которой стоял рядом на ящике с цветами.

Стрельба слабеет. Благодаря этому, я выскакиваю из дальнего конца туннеля. У меня нет желания быть здесь, когда придет армия. Туннели, в этом смысле, очень похожи на мосты.

С края дороги я наблюдаю, как массовое убийство превращается в сражение. Вокруг стоит толпа молодежи, в основном местной. Мы всего лишь в нескольких сотнях метров оттуда, но стрельба ведется в основном поперек дороги, а не вдоль нее. Один из мужчин повторяет приглашение зайти к нему домой, чтобы перевязать мою руку. Рана выглядит серьезной, хотя на самом деле это не так. Я хочу быть благодарным: сырость заставляет руку мерзнуть в холодной ночи, а, кроме того, у него есть телефон, и я могу сделать сообщение на радиостанцию.

В конце дороги я сажусь в автобус. Лучше быть в первом ряду, чтобы видеть кровавую драму, но мое тело и голова требуют лечь. В порядке компромисса я все-таки сажусь.

Пять бронетранспортеров стоят вокруг и, похоже, делают не слишком много. Бутылки с бензином («коктейль Молотова») были брошены в дальний угол здания и освещают его, стреляющие бронетранспортеры, смельчаков, вытаскивающих упавших. Армия еще не подошла...

... Луч прожектора бронетранспортера падает на автобус. Внезапно он выплевывает в нас зеленые трассы. Мы бросаемся на пол, открываем дверь, бежим. Я останавливаюсь, пробежав целый квартал. Как и взрыв, и первая стрельба из автоматов — все это выглядит совершенно необоснованным. Бронетранспортер проезжал мимо нашего автобуса полдюжины раз. Среди нас были демонстранты, но, как и все вокруг, они были безоружны. С этой стороны не было ни единой провокации. После меня оказывали помощь парню лет семнадцати. Он был ранен в голову. Затем последовала его сестра или подруга. Ее лицо было настолько искажено от боли, что это невозможно описать.

Я обошел вокруг дома и пересек рощицу, чтобы видеть происходящее поближе. Я прошел мимо людей, прячущихся за деревьями. Группа демонстрантов использовала сарай, чтобы укрыться. Блестящая луна наблюдала с высоты. И тут внезапно солдаты оказались у нас на пути, стреляя, ведя охоту за нами в этой роще. Любопытствующая луна внезапно превращается в опасный прожектор, в участника, во врага.»

Свидетельствует А Г. (рабочий, г. Москва) (Собственноручные показания)

3-го октября я пошел на Октябрьскую площадь, где должно было происходить народное вече. Когда я подошел туда, уже собралось много народу, и все пошли к Белому Дому.

По пути нас пытались остановить ОМОНовцы, но мы их смяли. Когда подходили к мэрии, я услышал выстрелы, услышал крики «Берем мэрию!» и увлекся общим порывом. Добежал до 4 этажа. Там я наблюдал картину, как перепуганный милиционер «добровольно» отдавал пистолет одному из безоружных участников штурма. Тот взял его и обнаружил, что часть патронов уже израсходована. Он спросил его: «Куда дел остальные?» — милиционер вдруг заплакал и начал уверять, что он в людей не стрелял.

Потом я услышал призыв ехать в Останкино требовать свободы слова для законной власти и сел в одну из машин. Мы получили указание митинговать у Останкино, требуя предоставить эфир законно избранной власти для разъяснения юридической ситуации в стране. После двух недель массированной лжи пиночетовцев депутаты имели ведь право на несколько минут эфира, чтобы сказать своим избирателям правду?

Около телецентра собрался митинг, в разгар его я услышал сначала выстрелы, потом взрыв, и тут начался чистый расстрел. Люди бросились кто куда. Я побежал в сторону противоположную от метро, по пути наткнулся на раненного в бок молодого парня, поднял его и потащил.

На Ботанической улице нас остановили люди в пятнистой форме с трехцветными повязками на руке и два милиционера. Они нас обыскали и у меня нашли красную повязку дружинника. Это послужило основанием для задержания, нас посадили в фургон и куда-то повезли.

Раненого выгрузили в 20-й гор. больнице, а меня повезли дальше. По дороге посадили еще 5 человек и всех нас привезли в Лужники на Малую Спортивную Арену. Там уже находилось несколько сотен людей. Сначала мы сидели на скамейках, потом стали прибывать еще люди и, когда их количество стало приближаться к тысяче, нас выгнали прямо на поле.

Через некоторое время нам велели сесть, и на поле вышла пьяная компания ОМОНовцев. Они стали прохаживаться вдоль людей и пинать их ногами. Матерились, грозились убить и старались попасть ногой в лицо или в голову. Я и еще один мужчина попытались защититься. Охрана дала очередь в потолок, нас схватили и затащили в спортзалы: меня в один, его в другой.

В спортзале меня подвесили к шведской стенке за наручники, разведя руки в стороны, так что я еле-еле касался носками пола. Передо мной поставили монитор с видеомагнитофоном и стали показывать события 1-го мая и 3-го октября. В режиме ускоренного просмотра останавливали на каждом человеке и спрашивали, узнаю ли я его. Я говорил, что нет, и тогда они (их было там 7 человек, и все они были пьяные) по очереди с разбегу били меня ногой в живот или куда попадут.

Два раза я терял сознание, но они обливали меня водой и продолжали бить. Когда у них кончились кассеты (их было 4 штуки), они отправили меня обратно на поле.

Потом привезли группу депутатов. Их били прямо у нас на глазах. Один из депутатов — с бородой — ругался на них, говорил, что за зверства они поплатятся. Они били его еще сильнее, а потом куда-то увели. Больше мы его не видели.

За четверо суток, которые я провел на стадионе, нас почти не кормили, только один раз, когда пришли какие-то журналисты, дали по паре бутербродов да еще выкатили на поле бочку с водой.

Через некоторое время нас стали рассортировывать. Сначала отделили военных и увезли, а потом и до нас добрались. Людей развозили по отделениям милиции, допрашивали, избивали и выпускали уже оттуда. Домой я пришел 7-го октября. Сломанные ребра лечил потом больше месяца.

Из рассказа геолога Константина Скрипко и инженера Татьяны Богородской (продолжение) (Магнитофонная запись)

Т: В Останкино у нас погиб знакомый, Пономарев Герман Петрович; он приехал из Таллина (27 числа ушел к Дому Советов и оставался там). У него было очень «интересное» ранение, не огнестрельное.

Он был убит холодным оружием. Сначала он был ранен, и его доставили в больницу. Через день появились списки тех, кто погиб в Останкино, кажется, в «Вечерней Москве». Друг его стал смотреть списки и нашел в них Германа. Поехал за телом, и выяснилась такая деталь: когда он поступил в больницу, а его привезли женщина и двое ребят, у него была рана под ключицу — кинжалом или ножом, т.е. холодным оружием. Значит, среди тех безоружных людей, что поехали к Останкино, были провокаторы, которые их же и убивали там. Кто его мог убить холодным оружием? Тот, кто был рядом, кого он не опасался. Но самое странное, что доставлен он был в больницу с одной раной, а когда забирали, то оказалось, что все жизненно важные органы проткнуты — сердце, легкие, селезенка, печень — острым предметом, типа копья. Может быть, шилом.

К: — Заточкой.

Т: — Может быть, заточкой. То ли его добивали... В больнице. Туда он был доставлен живым. Потом, уже задним числом, его зять опрашивал медбрата, который его принимал. Тот говорил, что привезли живым, но он вскоре скончался. Но кто же нанес ему эти раны?

А Лейбов. (Собственноручные показания)

Через несколько часов после отъезда колонны до нас стали доходить самые противоречивые слухи о бое в Останкино. Только к ночи мы узнали некоторые подробности расстрела. Узнали о гибели Наташи — одной из трех девушек, бывших с нами на баррикаде все осадные дни. До сих пор не укладывается в голове, каким цинизмом нужно обладать, чтобы устроив почти безответный расстрел безоружной толпы на площади, пытаться свалить на нас всю ответственность за пролитую кровь и воспользоваться этой кровью, как предлогом для штурма Белого Дома, чтобы пролить крови еще во много раз больше. Любому непредвзятому человеку ясно, что с теми силами, которые были у Макашова, он даже теоретически не мог взять огромный телерадиокомплекс. Максимум, что он мог обеспечить, это не допустить избиения демонстрантов, как это уже много раз случалось в сентябре-октябре. Даже по словам Грачева, в Останкино находилось около 400 человек охраны и 7 БТРов, а с Макашовым приехало не более 100 вооруженных людей (реально не более 20 — 30 человек).

Даже если действия группы Макашова охрана телецентра и могла счесть достаточно угрожающими для открытия предупредительного огня, то чем можно объяснить многочасовой хладнокровный расстрел безоружных людей БТРами и снайперами уже после того, как остатки макашовцев вернулись в Белый Дом. О том, что реально не было никакого боя, а был зверский расстрел, говорят и сравнительные цифры потерь. Со стороны Останкино, погибло 2 человека, а со стороны оппозиции сотни убитых и раненых.

Интервью с Александром Страховым:

(интервьюер — Андрей Калганов, Магнитофонная запись)

«Если начинать с вечера третьего, то меня поразил психоз, нагнетаемый в течение вечера, тогда, когда стали отключаться один за другим каналы телевидения, это вообще было непонятно. Потом появилась передвижная студия и стали запускать в эту студию людей, чтобы услышать от них возгласы одобрения тому, что происходит. Мне запомнилось по крайней мере два нормальных — я подчеркиваю, не крайних, а нормальных — голоса. Это голос Владимира Яковлевича Ворошилова, которого я давно и, как мне кажется, неплохо знаю как человека весьма жесткого, как человека весьма здравомыслящего. И второй — это, как ни странно, Лени Ярмольника.

Это была просто трезвая оценка того, что происходило. Они не вешали ярлыков, а просто дали свою оценку тому, что происходило. Нельзя превращать страну в кровавую бойню, нельзя развязывать гражданскую войну и, что, на их взгляд, не все было сделано и делается в настоящий момент для того, чтобы этого не произошло. Мне кажется, это были здравые возгласы. Вообще, тенденциозность явно была в средствах массовой информации, и это мне не нравилось. Не нравилась мне и форма подачи. К сожалению, по большей части говорили люди с пеной у рта, отстаивая почему-то человека, совершившего переворот, человека, который по сути и развязал тот самый расстрел законной власти, абсолютно это ничем не аргументируя.

Когда я был в Литве во время известных январских событий 1991 года, мне запомнилось интервью с двумя депутатами, когда корреспондент попросил их высказать свою оценку событий, происходящих в Литве. И если один из них с пеной у рта стал кричать, что он категорически против, что завтра они соберутся все на Манежной площади в защиту демократии и прочее, то второй сказал, что он, не обладая полной и достоверной информацией, не считает себя вправе давать кому бы то ни было какие бы то ни было оценки. Вот это, на мой взгляд, то, чего не хватило большинству наших замечательных средств массовой информации, и не хватает, к сожалению, многим и по сей день.

А.К.: Как-то вы упоминали про девочку, выносившую раненых в Останкино...

А.С.: Сам я в Останкино не был, но эта девочка была с нами и в Белом Доме, я не знаю ее фамилии. Называли ее Никой. Девочке было 17 лет. В Останкино она вытащила шестерых раненых — под пулями ползала и вытаскивала. Один из случаев, который мне известен: когда одному из раненных очередью из крупнокалиберного пулемета оторвало кисть, она ему жгутом перетянула руку, остановила кровь, в этот момент ему попали разрывной пулей в голову, которая буквально размазалась по стене. Девчонка после этого, находясь в шоке, уже через десять минут опять поползла вытаскивать раненых. А потом эта девочка вернулась в Белый Дом.

Что касается Останкино, то людей поехало туда много — на грузовиках, автобусах, на метро, пешком. Но людей с оружием была только одна машина. По демонстрантам, как они рассказывают, огонь был открыт внезапно. Стреляли не только из основного здания Останкинского телецентра, но и из здания напротив.

Что касается постоянно муссируемой информации, что в Останкино внутри все расстреляно, что аппаратные выведены из строя. Я через месяц после событий (31 октября) был в Останкино, принимал участие в съемках. Я видел отдельные пулевые отверстия в стеклах на первом этаже, но я не видел там тотальных разрушений, таких, какие были в Белом Доме. Внутри я никаких следов боев вообще не нашел. Я специально ходил по коридорам и никаких стен, изрешеченных пулями или чего-то подобного я не видел.»

Людмила Сурова.

(«Независимая газета», 16 октября 1993)

«Прошло два часа, как мы выбрались из-под огня, и мы просто должны рассказать о том, что мы видели и слышали. Мы просто не имеем права молчать перед теми людьми, которые помогли нам спастись.

...Мы так хорошо знаем, что такое организованная толпа (будь то военная или штатская), и дух организованного общественного действа нам трудно спутать со свободным волеизъявлением людей. Здесь мы видели людей, никем не организованных, они шли по собственному порыву, но это был порыв протеста. Против чего? Насколько удавалось ухватить обрывки реплик, против все той же лжедемократии, которая так круто перешла в тотальную диктатуру. Почему шли к телецентру? Да потому, что средства массовой информации давно не видели такой БЕЗгласности, как за последний год. Когда-то Россию заговаривали словами «эксплуатация» и «эксплуататор», сейчас нас убаюкивают словом «демократия». Хотя демократия никак не может быть единоличным правлением одного человека, пусть даже он называет себя демократом.

...Конечно, все люди разные: одни помягче, поинтеллигентнее, другие повоинственней — в чем мы впоследствии и убедились. Но шли не убивать, не мстить, это не была акция возмездия. Шли заявить о себе. Что мы видели из оружия? Пять-шесть щитов металлических, одну дубинку, у кого-то еще кусок трубы водопроводной, а у одного мальчишки лет 15 — топорик, которым дворники лед рубят... Флаги: анархистский, бело-желто-черный и красный. Большинство же людей, проходивших мимо нас, шли или с пустыми руками, или с обычными авоськами и сумочками. Никаких вооруженных боевых отрядов мы не видели. И как-то это разреженное шествие не предполагало возможности боевых действий, поэтому мы и решили поехать к телецентру, поглазеть, что там такое. Так сказать, побыть очевидцами событий — если бы мы знали, каких!

«У телецентра выступает Макашов», — сказала нам стоявшая на обочине женщина. Подойдя поближе, мы стали прислушиваться — грубость и хамство усиливались мегафоном: «Крысы, выходите! Крысы! Крысы! Каждому, кто выйдет добровольно, будет сохранено одно... яйцо! Крысы! Выходите! Сопротивление бесполезно, Ельцин вас предал. Вы окружены превосходящими силами противника». На грузовике перед главным телецентром стояли люди, оттуда и доносились эти слова.

... Двери в обоих зданиях закрыты и огорожены. Какие-то парни влезли на плоскую крышу бетонной постройки, видимо, вентиляционной. Она невысокая — метра два, а рядом бордюрчик подземного перехода. Залезать очень удобно. В скором времени именно он и спасет нам жизнь. Оживление. «Ура-а-а-а!» — раскатывается вдоль дороги, вытягиваем шеи, движемся в сторону этого «ура». «Мам, я на крышу полезу, можно?» Сын отошел от меня метров на пять-семь к этому бордюру... И вдруг – Взрыв! Огромная вспышка, пламя до второго этажа и — одновременно с «ура», еще не заглохшим, — ШКВАЛЬНЫЙ ОГНЬ ИЗ ВТОРОГО И ТРЕТЬЕГО ЭТАЖА ТЕЛЕЦЕНТРА.

Люди буквально посыпались сверху. Все мгновенно бросились наземь за благословенную бетонную стену. Тут была какая-то машина. Вот между этой неизвестно чьей машиной и стеной вентиляционной постройки и оказалось человек пятьдесят. Огонь не прекращался минут 5 — 7. Все были просто потрясены. Мы прижались друг к другу и вытягивали головы, так как не знали пока точно, откуда стреляют. Перед нами было здание российского телецентра, от него нас защищала только машина. Если начнут стрелять из него, мы все погибнем...

...Огонь ослабевает. Нет, он не прекращается, но выстрелы становятся более хаотичными и редкими.

...«Есть раненые! Надо забрать раненых». Приволокли со стороны шоссе и положили у моих ног огромного грузного мужчину с широким лицом и стиснутыми зубами. «Куда ранили?» — «В живот». Несколько мужчин уходят, вернее, убегают, за другими. Оказывается, раненых много. Я пытаюсь вытереть пот со лба пострадавшего и неожиданно для себя начинаю петь... Пою почему-то громко, хотя у меня и слух неважный, и голоса нет. Может быть, думаю, что сын откликнется. Вот он! За бордюрчиком! Жив! Перебежать ко мне не может — пространство между нами все время простреливается. Кое-кто, правда, перебегает, но я боюсь его звать, а вдруг он-то и не успеет. СТРЕЛЯЮТ ПО БЕГУЩИМ! СТРЕЛЯЮТ ПО ТЕМ, КТО ПЕРЕТАСКИВАЕТ РАНЕНЫХ! СТРЕЛЯЮТ ТО ДЛИННЫМИ ОЧЕРЕДЯМИ, ТО КОРОТКИМИ. Пули, действительно, свистят и как-то пищат — то потоньше, то погрубее. «Это из крупнокалиберной,» — поясняют знатоки.

...Минут через 45 односторонней стрельбы вдруг стали палить из здания, которое было к нам ближе, от него мы не были ничем защищены. Совсем другой звук обрушился на нас. Небо загудело над головой.

Мы старались просто вжаться в землю. Огонь пролетал над головами в буквальном смысле — длинные полоски белого огня... У нас появились защитники: трое отважных отвлекают, видимо, очень ожесточившихся стрелков телецентра.

Кое-кто из нашего укрытия решается бежать. До ближайших домов метров 200, но опасная, все время простреливающаяся полоса меньше, метров 70 — 100. Но как их преодолеть? Под пулями просто страшно. Да и как-то, очень непривычно и непонятно, почему в тебя вдруг стреляют, мы же все безоружные. Да, да! В нашем укрытии ни у кого ничего нет. Забегал один парень в камуфляжном костюме, стриженный наголо, с автоматом Калашникова, как мне сказали, и все...

Две «Скорые помощи» мелькнули по шоссе и так и не подъехали, хотя мы и кричали, но вот подогнали водовоз с оранжевым баком. «Ну, держись, Дмитрий Павлович, сейчас будет больно». Мужчины кладут раненого на щит и запихивают в кабину. Шофер ведет почти стоя. СТРЕЛЯЮТ! Почему по ним стреляют? Где? Кто стреляет в раненых?...»

Свидетельство АШ. «Оппозиция», N 4

У переднего края в нескольких кучках лежали мальчишки, которых в военкоматах называют допризывниками. По правой полосе темного проспекта взад — вперед медленно ездил БТР, время от времени посылая очередь из крупнокалиберного пулемета в сторону Москвы. Трассы пуль были немного наклонены вниз. Когда БТР проезжал мимо нас, лежащих, на фоне неба был хорошо виден силуэт машины и стоящий в ней, по пояс высунувшийся из люка командир броневика. Командир знал, что стреляет в безоружных, и ничего не опасался. Не знаю, видел ли он нас в темноте. Однажды, проезжая, он предложил поднять правые руки всем, у кого нет плохих намерений. Никто ничего ему не ответил.

Мальчишки вокруг меня были в сравнительной безопасности: они лежали по левому краю проспекта и вряд ли были видны в зелени, а БТР стрелял вдоль проспекта. В худшем положении оказалась кучка ребят, залегших чуть дальше от переднего края на центральном газоне за низким бетонным фундаментом для лозунгов и транспарантов. В очередной раз наезжая из телецентра, БТР, видно заметив какое-то шевеление, выпустил очередь по фундаменту. Несколько секунд позже раздался вскрик тонкого голоса, то ли женского, то ли совсем мальчишеского. Когда БТР отъехал к Москве, с левого, нашего, газона 5 — 6 мальчишек, пригнувшись, перебежали на центральный газон к фундаменту и немного погодя уже медленно вернулись на наш газон, таща подстреленного.

Было полпервого ночи, я пошел, чтобы успеть в метро, так и не узнав, кто стрелял в нас и кто нас спасал.

Дома, прикрыв дверь, я включил на кухне радио. Диктор сказал, что телецентр отбит у боевиков подошедшими правительственными бронемашинами. Стало ясно, кто стрелял в мальчишек.

Четвертого утром телевидение уже работало, на всех программах говорили, что вчера при нападении на «Останкино» боевики стреляли в беззащитный народ, и для защиты народа правительство вызвало войска. Пришли танки и из тяжелых орудий расстреляли Верховный Совет.

Некоторые газеты говорят правду. Например, «Коммерсант Дейли» 4 октября пишет: «Экипажи БТР освещали мощными прожекторами окрестности и, обнаружив скопление 5 и более человек, открывали в их направлении беспорядочную стрельбу», — то есть расстреливали людей, имевших несчастье попасть в луч прожектора. Потом этих людей быстро похоронили, не сообщив, где и какими пулями были они убиты. Комиссий по расследованию убийств нет.

Ирина Мастыкина

Дата добавления: 2015-07-15