Социальное происхождение региональных лидеров 1 страница

Фактор социального происхождения региональной элиты — один из тех, что оказывал постоянное и долговременное воздействие на ситуа­цию в обществе. В определенном смысле можно сказать, что.на ее судьбе не меньше, чем крупные политические потрясения, сказалось изменения параметров социального происхождения элиты. Нередко само руководство страны подталкивало их, не предполагая тех долго­временных побочных результатов, которые будут во много раз превос­ходить и по разнообразию, и по объему ожидавшиеся следствия.

Октябрьская революция 1917 г. осуществлялась под флагом осво­бождения трудящихся страны от эксплуатации и угнетения. Цель — социальное освобождение трудящихся — стала трактоваться как созда­ние условий для преимущественного продвижения трудящихся рабоче-крестьянского происхождения во все сферы жизни. В конституциях страны вплоть до 1936 г. сохранялись социальные ограничения на реализацию ряда гражданских прав для некоторых категорий населе­ния. В Конституции РСФСР 1918 г. указывалось семь категорий граж­дан, которые «не избирают и не могут быть избранными», в т. ч. и «лица, прибегающие к наемному труду с целью извлечения прибыли»¹. При приеме в КПСС, без чего было невозможно продвижение во власть, вплоть до XVIII съезда КПСС сохранялись социальные ограничения, которые создавали преимущества при вступлении в партию про­мышленным рабочим с производственным стажем более пяти лет². В дальнейшем они продолжили свое существование (в 1950-1980-е гг.) в форме политики по социальному регулированию состава партии.

Фактор социального происхождения выполнял важные функции как в обществе в целом, так и в сфере властных отношений и их структуриро­вании. В обществе на протяжении нескольких десятилетий параметры социального происхождения выступали средствами контроля, классово­го регулирования, проведения партийного курса. С точки зрения дости­жения целей, поставленных советским государством, это был един­ственно возможный вариант политики, поскольку отход от нее грозил включением стихийных процессов трансформации власти, в частности, возвышением более образованных и квалифицированных слоев населе­ния, пополнением ими в первую очередь органов власти.

С внешней стороны может возникнуть представление, что продвиже­ние представителей рабочих и крестьян на руководящие посты изна­чально было нецелесообразно, поскольку приводило к снижению уровня

Глава 4. Динамика социального происхождения и становления., элиты 167

руководства, многим ошибкам, невысокой эффективности управленчес­ких действий. Однако именно выдвижение «передовых рабочих и кол­хозников» на руководящие посты позволяло сохранять главное — поли­тическую линию, основы власти. Сложился симбиоз власти и широких слоев населения (но не всего народа), в основе которого был консенсус по стратегическим ориентирам развития. Власть пополнялась за счет представителей народа, что создавало не только видимость, но и реальное состояние социально-политического союза. Для массовой пропаганды не составляло труда представить факты, и весьма многочис­ленные, показывающие, что партийные и советские лидеры вышли из самых низов общества.

Фактор социального происхождения сыграл в истории советского общества значимую роль, являясь условием выживания или гибели целых слоев населения. Естественным было бы ожидать, что и для самой элиты этот фактор стал одной из основ, организующих ее внутреннюю жизнь. Параметры социального происхождения играли роль социального регулятора при формировании кадрового корпуса элиты, определяя возможности ее развития, продвижения.

Вплоть до второй половины 1950-х гг. достаточно частыми были внутрипартийные разбирательства, связанные с тем, что некоторые руководители были «неискренними перед партией», скрывая свое соци­альное происхождение. Так, в декабре 1952 г. был исключен из КПСС заведующий отделом пропаганды и агитации Андижанского горкома С. Маматханов. Выяснилось, что он происходил из байской семьи, его отец был тесно связан с басмачами, его дед был крупным землевладель­цем, имевшим хлопкоочистительный завод с сотней рабочих³.

В Пермский обком поступил запрос из Мордовского обкома КПСС с просьбой выяснить социальное происхождение заместителя председа­теля Совета Министров Мордовской АССР, который, как предполага­лось, был из кулацкой семьи. Проверка не только подтвердила это обстоятельство, но и обнаружила дополнительно много любопытного: отец коммуниста раньше имел водяную мельницу, многочисленный сельскохозяйственный инвентарь, до 8 лошадей, нанимал батраков; дядя тоже был кулак, расстрелянный за участие в организации антисо­ветского восстания ⁴. Такого рода «неискренность» не прощалась. Да­лее следовали исключение из рядов КПСС, снятие с должности. Обра­щает на себя внимание, что случаи неискренности перед партией были далеко не единичными.

В этой связи было бы весьма существенно выяснить, во-первых, насколько адекватно социальный состав политической элиты отражал социальный состав общества в целом и населения соответствующего региона в частности. Была ли политическая элита репрезентативным представителем населения, которым руководила, была ли она действи­тельно открытой, народной, массовой? Существовала ли система соци­альной замкнутости или политическая верхушка страны сумела создать механизм отбора в элиту, позволявший поддерживать тесные организа-

т

В П. Мохов Региональная политическая элита России (1945-1991 гг.)

ционные связи с массой? Удалось ли решить проблему институционали-зации рекрутирования элиты или каналы и механизмы рекрутирования менялись в соответствии с изменением политической ситуации в стране?

Во-вторых, и это вытекает из первой проблемы,— можно ли обнару­жить основного «социального поставщика» кадров для элиты? Создава­лась ли региональная политическая элита «сверху», с помощью волевых усилий правящей партии, или же, наряду с политическими факторами, пробивала себе дорогу объективная социальная тенденция, ставившая и общество, и КПСС перед необходимостью проведения единственно возможной политики?

В-третьих, насколько адекватно реагировал социальный состав поли­тической элиты на экономическое и социальное развитие? Существова­ло ли какое-либо соответствие между тенденциями социального разви­тия элиты и развития общества? Данные проблемы не исчерпывают всего круга вопросов, которые возникают при изучении региональных элит, но ответы на указанные позволили бы сделать достаточно важные выводы о природе и направлениях эволюции элит.

Исследовать все факторы, определявшие облик и изменения элиты, вряд ли возможно ввиду масштабности задачи. Поэтому инструменталь­но выделим основные из них, в рамках которых попытаемся проанализи­ровать тенденции развития региональной элиты. Базой изучения послу­жил как анализ уже опубликованных результатов исследований ⁵, так самостоятельно выполненный анализ биографий первых секретарей райкомов и горкомов КПСС и председателей исполкомов гор- и райсо­ветов Пермской области за 1950-1990 гг. (с интервалом в пять лет)⁶. Всего были изучены биографии работников 1627 должностных позиций, что составляет 99,93 % от числа всех отмеченных выше должностных позиций за период 1960-1990 гг. и 75,3% за 1950 г.⁷ В дальнейшем в тех случаях, когда речь будет идти о политической элите уровня города и района, будут использоваться данные исследования по Пермской области, если не оговорено другое.

4.1.1. Факторы социального происхождения

Факторы, характеризующие собственно социальное происхожде­ние, условно можно разделить на три группы, в зависимости от того, что находится в основе их выделения. К первой группе факторов нужно отнести экономико-географическую характеристику местности, в кото­рой родился представитель элиты. Ко второй можно было бы отнести факторы, характеризующие социальное положение родителей члена элиты. Данный показатель на протяжении многих лет играл роль социальной метки, с помощью которой на первичной стадии происхо­дило опознание достойных для продвижения кандидатур в режиме «я —свой». Наконец, третью группу факторов образуют социально-демографические показатели, такие как пол, возраст, национальность. Хотя они и не столь значимы, как факторы первых двух групп, однако

Глава 4. Динамика социального происхождения и становления.. элиты_____ 169

они позволяют получить представление о «внешнем» облике поли­тической элиты.

Первое, что бросается в глаза при анализе социального происхожде­ния региональной политической элиты (в дальнейшем РПЭ), это ее преимущественно сельское происхождение. Речь в данном случае идет о том, что абсолютное большинство представителей элиты родилось не в городах.

Конечно, это достаточно условное деление, поскольку рабочие по­селки при заводах, рудниках, железнодорожные станции уже нельзя считать сельскими населенными пунктами, но еще нельзя видеть в них очаги городской культуры. Воздействие индустриального уклада на их жителей несомненно, однако оно более значимо, по всей видимости, в сфере трудовых отношений. В повседневной жизни в небольших насе­ленных пунктах с промышленными или транспортными предприятиями сохранялось еще влияние сельского образа жизни. Это вполне есте­ственно, если учитывать преимущественно сельский состав населения царской и советской России первой половины века. Таблица 31 ясно показывает тенденцию повышения удельного веса выходцев из городов в составе руководителей городов и районов.

Происходит не просто увеличение удельного веса «горожан», но и постепенное выравнивание их представительства в различных катего­риях элиты. Если в 1950 - первой половине 1960-х гг. значения удельных весов представительства «горожан» в различных категориях элиты различались между собой в 1,5-4 раза, то в 1985-1990 гг. - не более чем в полтора раза. Главной категорией, в которой начиная с 1980-х гг. концентрировались в большей степени горожане, были первые секрета­ри горкомов и райкомов КПСС. Быстрый рост городских представите­лей в категории секретарей объясняется, по-видимому, тем, что на эту должность избирались, как правило, работники народного образования, которые начинали свой трудовой путь как выпускники вузов, оказавшие­ся в сельской местности по распределению.

Анализ таблицы 32 позволяет выявить некоторые тенденции в изме­нении источников социального происхождения лидеров городов и райо­нов. Достаточно явно прослеживается большая стабильность в сельских районах и большая динамичность в городах области. По крайней мере, наибольшая амплитуда изменений характенра для удельного веса выходцев из городов в составе лидеров городов. Совершенно отчетливо просматривается тенденция на «самовоспроизводство» кадров городс­кими и сельскими центрами. Если в начале 1960-х гг. подавляющее большинство политических кадров городов и районных центров постав­ляло село, то с начала 1970-х гг. стало наблюдаться расхождение источниковой базы пополнения элиты: село по-прежнему пополнялось в основном за счет уроженцев села, во главе городов постепенно начина­ли становиться выходцы из городов. Определенный рубеж был пройден в 1990 г., когда более половины политических лидеров городов роди­лись и прошли политическую социализацию в городах.

В П. Мохов Региональная политическая элита России (1945-1991 гг.)

В течение тридцати лет удельный вес «горожан» рос в первую очередь среди городских руководителей практически по всем категори­ям работников. Причем впервые на рубеже 1980-1990-х гг. в массе своей руководители городов стали городскими не только по назначе­нию, но и по происхождению — впервые доля выходцев из городов превысила 50 % от всего количества состава РПЭ. Доля «горожан» среди руководителей села оставалась стабильной (см. табл. 32). Это немаловажно для представления о процессах, происходящих в стране в целом, поскольку динамика урбанизационных процессов, индустриаль­ного развития в России по многим параметрам была схожей.

Переходный характер эпохи отразился и на социальном составе высших эшелонов политической элиты. В составе Политбюро ЦК КПСС соотношение между выходцами из сельской и городской местностей менялось незначительно. Так, если в 1956 г. 47,4 % состава Политбюро происходило из сельской местности, то в 1961 г.— 56,2 %, в 1966 г.— 52,6 %, в 1971 г.-57,1 %, в 1976 г.-59,1 %, в 1984 г.-36,8 %, в 1990 г. (XXVIII съезд КПСС) — 41,7 %⁸. Крайне мало было выходцев из крупных городов, областных центров. В составе Политбюро с 1956 по 1976 г. только 7 чел. (13,7 %) были из крупных городов — областных центров (из Горького, Ленинграда, Воронежа, Алма-Аты, Куйбышева). В «андропов-ском» Политбюро таких стало уже 21,1 %, в 1990 г.— 29,2 %. Аналогич­ные тенденции, как можно полагать, существовали и на уровне ЦК КПСС⁹, руководства региональных партийных комитетов ¹⁰.

Данное явление примечательно в двух отношениях. Во-первых, оно характеризует переходный этап в развитии советского общества, в рамках которого цели модернизации, в том числе и индустриализация, достигались людьми, выросшими в селе, воспитанными селом. Историче­ский парадокс, по всей видимости, заключался в том, что диктатура города и крупной фабрично-заводской промышленности по отношению к селу, на что, кстати, делал ставку В. И. Ленин, не могла быть осуществлена в «чистом» виде. Политический персонал общества все-таки нес на себе «родимые пятна» прежней эпохи. Этот этап нельзя было обойти или перешагнуть какими-либо искусственными мерами. Только время могло привести к постепенному изменению состава правящей верхушки общества.

Во-вторых, влияние города на ситуацию в деревне в кадровом отношении было чрезвычайно слабо. Несмотря на все кадровые «влива­ния» в село с помощью распределения выпускников вузов, ротации кадров, трудовых мобилизаций и т.д., удельный вес горожан среди сельских руководителей был стабильно низким. Вероятно, в этом есть свой положительный момент: сельскими районами руководили те, кто не понаслышке знал их специфику. Однако начинающаяся социальная дивергенция с точки зрения происхождения могла таить в себе ростки социокультурных противоречий между городом и селом, а точнее — между различными типами руководителей.

Если в 1950-1960-е гг. социокультурный тип руководителя в городе и на селе был примерно одним и тем же, что предполагало (кроме всех

Глава 4. Динамика социального происхождения и становления, элиты_____ 171

иных оснований) общую логику действий, основанную на едином типе культурных традиций, то теперь можно увидеть, что единое социокуль­турное пространство стало распадаться на две субкультуры, основанные на различных траекториях происхождения. Конечно, количественно состав этих субкультур вряд ли правомерно определять, исходя только из признаков места рождения, но использовать их в качестве одной из меток определенного процесса вполне допустимо.

Любопытно, что роль главного поставщика кадров городского про­исхождения играли небольшие и средние города, не являющиеся областными центрами. Данные исследования показывают, что на протя­жении 1960-1990 гг. основные пропорции, определяющие место данной группы пополнения в составе городской когорты, практически не изме­нялись. Удельный вес выходцев из небольших и средних городов в составе РПЭ поднялся до одной пятой, имея некоторую тенденцию к повышению. Единственное, что заслуживает внимания, это устойчивое снижение доли данной группы в составе городского пополнения первых секретарей, которое отражает возрастающее значение выходцев из крупных городов (Москва, Ленинград, республиканские и областные центры). Аналогичные тенденции существовали и в Политбюро: 35,3 % в 1956 г., 27,3 % в 1976 г. и 20,8 % в 1990 г. составлял удельный вес родившихся в малых и средних городах страны ¹¹.

Складывается вполне объяснимая ситуация: в то время как основную массу населения России (73,9% на 1 января 1991г.) составляло городс­кое население (в том числе в Пермской области - 77,5%), более двух третей состава лидеров городов и районов области (66,8%) формирова­ли в 1990 г. выходцы из сельской местности ¹². Данный факт означает, что в индустриальной державе местная власть даже в индустриально развитой области оказывалась в руках бывших сельских жителей.

Согласно данным табл. 33 средний год рождения РПЭ поколений 1950г. находился в интервале 1907-1911 гг., 1960 г.— 1916-1922 гг.; 1965г.—1922-1926 гг.; 1970 г.— 1925-1929 гг.; 1975 г.— 1929-1932 гг.; 1980 г.—1930-1937 гг.; 1985 г.—1936-1940 гг.; 1990г.—1943-1946 гг. В то же время удельный вес городского населения по России составлял в 1913 г.- 17,4 %; в 1926 г.- 18 % (СССР); в 1940 г.- 34,5 %; в 1950 г.— 39 % (СССР)¹³. В Пермской области городское население составляло в 1917 г.- 12,8 %, в 1926г.- 18,2 %, в 1939г.- 39,7 %¹⁴.

Отсюда следует, что поколение руководителей — выходцев из горо­дов шло с определенным временным лагом, отставая от изменений в социальной структуре общества, причем размер лага постоянно увели­чивался. Данное обстоятельство можно объяснить спецификой полити­ческого развития страны в 1970-1980 гг., когда естественная сменяе­мость поколений была нарушена на низшем властном уровне, в силу чего поколения политических работников с «соответствующим» проис­хождением просто не получили доступа во властные структуры. В конце 1980-х гг., когда искусственные ограничения на сменяемость кадров канули в Лету, начал действовать другой фактор: молодые, динамичные

В. П Мохов Региональная политическая элита России (1945-1991 гг)

руководители стали стремительно переходить в другие сферы деятель­ности, например в экономическую.

Показатель социального происхождения, конечно же, не является абсолютно точным и универсальным при определении «социальных корней» РПЭ. При анализе данного показателя, вероятно, нужно учиты­вать, что при установлении социального происхождения номенклатур­ных работников существовали приоритеты, связанные с официальными идеологическими установками. Так, рабочее происхождение было пред­почтительнее, чем крестьянское; крестьянское все же предпочтитель­нее, чем из служащих, и т. д. Поэтому, если родители были заняты в разных сферах народного хозяйства, возникала возможность «выбора» своего социального происхождения ¹⁵.

Конечно, не нужно абсолютизировать эти данные, поскольку в СССР принципы отнесения к категориям рабочих и крестьян менялись часто. Достаточно вспомнить массовые преобразования колхозов в совхозы с соответствующим изменением социального положения их работников. Не меньшую сложность образует и другая статистическая данность: работники колхозов входили в одну категорию колхозников, независимо от характера и содержания труда. Представляется, что в настоящем исследовании соотношение между колхозниками и рабочими совхозов не могло существенно повлиять на структуру социального происхожде­ния членов РПЭ, поскольку в 1940 г. и ранее (а это среднее время рождения членов РПЭ в 1990 г.) доля рабочих совхозов в структуре населения, занятого сельским хозяйством, была несущественна. Так, среднегодовая численность рабочих и служащих, занятых в совхозах, составляла около 8 % от среднегодовой численности рабочих и служа­щих, занятых в народном хозяйстве. В то же время в структуре занятого населения рабочие и служащие составляли 37 % против 44 % колхозни­ков, занятых в общественном хозяйстве колхозов и в личном подсобном хозяйстве ¹⁶. Лишь в 1985 г. численность работников, занятых в хозяй­ствах колхозов и совхозов, примерно сравнялась ¹⁷.

Особенно тонкие маневры совершались с таким параметром как «социальное положение» работника. При выдаче партийных документов согласно «Инструкции о порядке учета и выдачи партийных билетов и кандидатских карточек образца 1954 года» социальное положение работников, принимаемых в КПСС из кандидатов в члены КПСС, определялось следующим образом: рабочие и крестьяне, несмотря на то, что за время прохождения кандидатского стажа они становились служащими, относились к социальной группе рабочих или крестьян; служащие и крестьяне, ставшие во время прохождения кандидатского стажа колхозниками, относились к социальной группе крестьян; служа­щие, ставшие во время прохождения кандидатского стажа колхозника­ми, относились к социальной группе крестьян '⁸. Тенденция в «идеологи­ческой корректировке» параметров социального состава очевидна.

В конце 1980-х гг. методика определения социального состава КПСС, опиравшаяся на данные о приеме в кандидаты в члены КПСС,

Глава 4 Динамика социального происхождения и становления элиты_____ 173

была признана несостоятельной и устаревшей. Эта методика сильно искажала социальную картину партии, искусственно увеличивая удель­ный вес рабочих и колхозников ¹⁹.

Таблица 34 достаточно четко показывает основные тенденции: воз­растание с 1960 г. удельного веса пермской региональной политической элиты, происходящей из семей рабочих и служащих (примерно в равных пропорциях), постепенное уменьшение роли семей крестьян в качестве источника воспроизводства политической элиты. Если в 1960 г. удель­ный вес семей рабочих был почти в шесть раз меньше, чем семей крестьян, то в 1990 г. семьи рабочих дали в полтора раза больше представителей политической элиты, чем крестьяне.

Обращает на себя внимание факт инверсии социального состава элиты: если в 1960 г. более 70 % представителей элиты происходили из семей крестьян, а остальные — из семей рабочих и служащих, то в 1990г.— наоборот, около 70 % из них было из семей рабочих и служащих. Если даже не учитывать изменения характера труда в колхозах и совхозах, а также возможных различий в положении и профессиональной принадлежности колхозников, то в любом случае можно констатировать самую настоящую «социальную революцию», суть которой — в изменении социальной базы рекрутирования регио­нальной элиты.

Для поколения 1960 г. она выглядит еще вполне патриархально: сельскохозяйственное производство являлось главной сферой трудовой деятельности родителей будущих лидеров городов и районов. Поколе­нию 1990 г. соответствует в основном уже индустриальный уклад, в рамках которого происходила социализация родителей представителей элиты регионов конца XX века. Конечно, как можно судить из рассматри­ваемых данных, речь могла идти для большинства семей, вероятно, только о первом поколении индустриального труда. Тем не менее на рубеже 1970-х гг. была пройдена граница, которая отделяла собственно сельскую, патриархальную в основе (и по месту рождения, и по сфере труда родителей) базу воспроизводства региональной элиты от индуст­риальной, хотя еще не «полностью» городской.

Если проанализировать роль крестьянских семей в пополнении регио­нальной элиты (см. табл. 35), то видно, что особенно быстро их значение падает в городах области и более плавно — в сельской местности: за сорок лет в областном центре их удельный вес понизился более чем в четыре раза, в городах области — более чем в 5 раз (с 1960 г.), в сельских центрах — в 2 раза. Самое большое изменение веса крестьянского пополнения произошло в 1960-е гг.— первой половине 1970-х гг. Уже все 1980-е гг. прошли под знаком преобладания тех, кто родился и сформиро­вался в семьях рабочих и служащих (в том числе и на селе). Общее сокращение роли «крестьянского» пополнения составило около 50 %, что характеризует огромной значимости социальный сдвиг.

Полагаем, что было бы небезынтересно определить влияние «рабо­че-крестьянского происхождения» на формирование политической эли-

В П Мохов Региональная политическая элита России (1945-1991 гг)

ты, учитывая значимость данного параметра для должностной карьеры политических работников (см. табл. 36). Картина в целом вырисовыва­ется достаточно определенная: большинство представителей полити­ческой элиты были «из народа», однако данная составляющая имела тенденцию к уменьшению. Это, впрочем, вполне объяснимо, т. к. разрас­тание административного аппарата, с одной стороны, и расширение слоя инженерно-технических работников, с другой стороны, стали оказы­вать существенное влияние на формирование социальной базы элиты.

1980-е гг. стали тем рубежом, когда доля лиц «рабоче-крестьянского происхождения» в составе РПЭ и в городах, и на селе приблизилась к одной отметке — 60%, причем впервые и рабочие, и крестьяне были представлены примерно в равной пропорции. Таким образом, лишь в 1980-е гг. политическая элита региона стала в буквальном смысле «народной», перестав быть в основном крестьянской по происхождению. Данный факт значим и в другом отношении: основная масса лидеров РПЭ была выходцами из семей, в которых родители были заняты преимущественно физическим трудом. Проведенное в 1974-1975 гг. исследование в 29 горкомах и райкомах партии России, Украины, Белоруссии, Узбекистана, Молдавии, Латвии, Таджикистана показало, что в аппарате всех изучаемых комитетов выходцы из рабочего класса и крестьянства превышают 86,2 %²⁰. Выходцы из «простого» народа со­ставляли основу региональной элиты.

Среди первых секретарей обкомов в начале 1960-х гг. две трети составляли выходцы из крестьянских семей, 30 % — из семей рабочих²¹.

На высшем уровне политической элиты — в Политбюро ЦК КПСС — ситуация была несколько иная. На протяжении 1950-1980-х гг. в его составе преобладали лидеры рабоче-крестьянского происхождения: в Президиуме ЦК КПСС, избранного на XIX съезде КПСС — 66,7 %, в 1956 г.- 58.8 %, в Политбюро в 1966 г.— 78,9 %, в 1976 г.- 81,8 %, в 1986 г. (XXVII съезд КПСС) —73,7%. В составе Политбюро ЦК КПСС, избранного на XXVIII съезде КПСС, впервые значимо были представлены выходцы из семей служащих — 41.7 %²². Характерно, что в «брежневскую» эпоху количество выходцев из крестьянских семей в составе Политбюро равнялось или даже превосходило количество выходцев из рабочих семей.

Анализ возрастной структуры РПЭ показывает, что существовали базовые возрастные категории, в которых концентрировалось до полови­ны и более состава РПЭ (см. табл. 37). Отчетливо выделяется два периода, которые отличаются друг от друга возрастной базой. Если в 1950-е гг.— начале 1970-х гг. основой лидеров городов и районов были тридцатилетние (50-60%), то с середины 1970-х гг. происходило быст­рое старение состава РПЭ, причем это произошло как за счет уменьше­ния доли руководителей в возрасте до 40 лет, так и путем увеличения возрастной когорты в возрасте старше 50 лет. Базовой возрастной категорией становятся сорокалетние. Это привело к тому, что, хотя средний возраст РПЭ повысился сравнительно немного —на 4-6 лет, внутри самой РПЭ была нарушена нормальная преемственность поколе-

Глава 4 Динамика социального происхождения и становления элиты____ 175

ний. Если в 1950 г. на каждого пятидесятилетнего руководителя приходи­лось по 23 в возрасте до сорока лет, в 1960 г.— по пять человек, то на протяжении всех 1980-х гг. их доли были примерно равными.

Наличие небольшого количества молодых руководителей, безуслов­но, сужало возможности кадрового маневра. Было и другое обстоятель­ство, о котором следует сказать особо: сужались возможности не только «верхов» в выборе перспективных руководителей, но и резко ограничи­вались возможности самих лидеров РПЭ в определении путей своей дальнейшей карьеры. Складывалась ситуация, когда для определенной части руководителей оставался единственный шанс в своей властной деятельности - продолжать работать на той же должности во что бы то ни стало, поскольку для закрепления на новой должности, для «обраста­ния» необходимыми связями уже не оставалось времени.

Старение кадрового корпуса в 1960-1980-е гг.— закономерность, которая проявляла себя на всех уровнях власти. В Пермской области средний возраст РПЭ постепенно поднимался с 40-41 года в 1950-

1960 гг. до 42,4 года в 1970 г., 44,9 года в 1980 г., 46,4 года в 1985 г.,
45 лет в 1990 г.; в т. ч. среди первых секретарей горкомов и райкомов
партии с 41,9 года в 1960 г. до 48,7 года в 1985 г.

На уровне первых секретарей обкомов и крайкомов РСФСР сред­ний возраст составлял:²³ 44 года в 1950 г., 50 лет в 1961 г., 53 года в 1966 г., в 1978 г.- 55,7-57.8 года²⁴, в 1989 г.- 53,7 года²⁵, 1990 г.— 52,4 года.²⁶ Еще быстрее происходило повышение среднего возраста в составе высших руководящих партийных органов. Среди членов По­литбюро (Президиума) ЦК КПСС он составлял в 1952 г.— 53,7 года, в

1961 г.—56,1 года, в 1971 г.—59,7 года, в1981 г.—67,7 года, в 1990 г.—
53,6 года ²⁷.

Сравнение представленных данных показывает: чем выше был уро­вень партийной власти, тем сильнее происходило старение кадрового корпуса руководящих органов, тем больше нарушалась естественная преемственность поколений политической элиты, увеличивался возрас­тной разрыв между различными уровнями власти.

Участие женщин в политической жизни регионов отличалось своеоб­разием. Декларируемое влияние на политическую жизнь и реальное отличались существенно. В соответствии с официальными советскими воззрениями роль женщин в политической жизни общества постоянно возрастала, что находило свое отражение в увеличении их представи­тельства в различных государственных органах и органах управления общественных организаций. В частности, в составе формальных элит (парткомов всех уровней, советов) доля женщин составляла 25-30 %. Однако в составе реальных элит удельный вес женщин резко сокращал­ся, достигая 11-14 % от численности РПЭ (см. табл. 38). Правда, даже этот «процент» давался партийным органам «большой кровью», поскольку мужское большинство не особенно хотело допускать к власти женщин.

Дата добавления: 2015-07-11