Введение в Schizophrenie 2 страница

Он показывает нам, во-первых, что Лола отказалась от своей личной способности принимать решения и позволяет давать себе советы только «вещам», которые, с их стороны, являются не объектами или вещами как они есть в себе, а, скорее, вещами, лингвистически смоделированными и созданными ею. Создание и воссоздание, спонтанность и восприимчивость здесь вступают в самый удивительный союз, в котором спонтанность, тем не менее, все еще превалирует. В той мере, в какой Лола Фосс полагается на то, что вещи (которые она сама, по большей части, создала) «говорят» ей, все зависит от того, что она должным образом уделяет внимание тому, что они говорят, или, другими словами, от ее правильного понимания или истолкования языка вещей. В этом отношении важно заметить, что язык вещей ограничивается приказыванием или запрещением и что сама пациентка видит все свое «спасение» в строжайшем повиновении запрещениям или приказам этих плодов ее собственной фантазии. От простого суеверия следует отличать комплекс преследования Лолы Фосс, когда она начинает чувствовать себя связанной уже не решениями ее созданного ею самой оракула, но решениями созданных ею врагов, как произошло с Ильзе и Сюзанн Урбан. Наконец, нам нужно отметить замещение, которое заключается в том, что слепое повиновение приказам и запретам оракула, по-видимому, все же оставляет в психозе место для свободы либо повиноваться, либо убежать от требований ее врагов. Эта свобода, однако, покупается ценой полной зависимости от врагов, ценой психоза преследования.

Итак, общим относительно как оракула, так и психоза является необходимость угадывать или истолковывать слова врагов, которые, на самом деле, она сама заставляет их сказать. Тогда как в отношении оракула мы все еще могли говорить об определенной активности с ее стороны, здесь царит полная и абсолютная пассивность. Ибо, в психозе, какая бы активность ни появлялась, это активность только в рамках пассивности, в рамках полного подчинения Dasein воле чуждых сил, другими словами, в рамках полного отказа Dasein от самого себя. Где, однако, мы таким образом отказываемся от самих себя, там мы становимся жертвой в руках других. Уход от проблемы существования, отречение Dasein от его личной проблемы, проявляется здесь в форме пассивности превращения в жертву и принесения в жертву.

5. В случае Сюзанн Урбан мы пытались понять ее психоз преследования с помощью феноменологического изучения Власти Ужасного (которое вырвалось из koinonia экзистенциальных событий) и в жизненно-историческом развитии этой власти, Здесь мы делаем заключения относительно понятия отказа, ухода Dasein от антиномического напряжения, неспособности Dasein более найти вход или выход. В случае с Сюзанн Урбан информация, предоставленная ее родственниками, позволяет нам точно определить кульминационный момент этого отказа. Это момент, когда полностью обессиленная попытками прикрытия, которые должны были поддерживать ее идеализированную заботу о ее родственниках и, в конечном счете, ее муже — полностью обессиленная, она совершенно сдает и вместо того, чтобы властно охватить этой заботой домашний персонал (как она делала ранее), падает жертвой от руки этой самой домашней прислуги. Теперь другие шпионят за ней и предают ее.

Случай Сюзанн Урбан — самый яркий пример кульминации отречения Dasein от антиномической проблемы в форме ухода в душевную болезнь, или, другими словами, полной отдачи «я» той стороне альтернативы, которая до сих пор подавлялась «со всей возможной силой», альтернативы, на которую Dasein уже давно оказалось разделено. С этим отречением все превращается в свою прежде подавленную (или, на языке Фрейда, вытесненную) ужасную противоположность. Несмотря на то, что Сюзанн Урбан, подобно Эллен Вест, с детства была своевольным, упрямым и не считающимся с другими человеком, который никогда не мог подчиниться мнениям других, который никогда не завязывал настоящей дружбы, который вообще мало доверял своим близким и который всегда стремился управлять своим окружением, теперь она, с другой стороны, позволяет другим управлять собой, вынуждена подчиниться им, теперь она страдает от того самого недостатка доверия к своим близким и считает себя полностью окруженной врагами. Но самое существенное в этом изменении на полную противоположность при умопомешательстве состоит в следующем. Фрейд заставил нас осознать, что чрезмерная забота о других, как любая подобная крайность, есть признак вытеснения болезненной энергии, смягчить которую пытается акт вытеснения. В то же самое время такая крайность всегда является признаком или указанием на то, что вытеснено. Чрезмерная забота о «боготворимой» матери — это также разновидность желания управлять и властвовать. Так вот, если мы вспомним «садистские оргии», в которых участвует Dasein в своем психозе преследования, тогда мы можем, не колеблясь, говорить, вслед за Фрейдом, об откровенных «садистских элементах» в заболевании Сюзанн Урбан. Здесь, с точки зрения Daseinsanalyse, основа для несогласованности опыта и его расщепления на жесткое или-или; здесь истинная основа для антиномического напряжения Dasein и особого содержания, которое Dasein навязывает после полного изменения и победы до сих пор подавленной стороны альтернативы. Здесь, одним словом, находится основа для «психотического содержания».

Но при всем этом мы все еще не поняли дазайнсаналитического значения психоза вообще и психоза преследования в частности. Он играет роль, как мы видели в случае Ильзе и, особенно, в случае Лолы Фосс, одной из форм экзистенциального отказа в отношении антиномических напряжений Dasein, отказа, который принимает форму ухода от собственного решения Dasein, полного отречения от способности Dasein принимать решения и, вместе с этим, полного подчинения «я» власти других. То, что в этом случае Dasein предает себя в руки других людей, а не, скажем, демонических сил, связано с базальным садизмом, который является доминирующим в этом Dasein — а садизм является, в своей основе, модусом бытия в Mitwelt. В этом подчинении «я» воле других, однако, мы также находим причину, по которой другие должны стать врагами, то есть должны стать теми, «от чьей воли я завишу, кто может делать со мной то, что они пожелают», — другими словами, «чьей жертвой я являюсь». Если Dasein повсюду «чует врагов», если в каждом событии и поступке оно не только подозревает, но видит враждебные намерения, причина заключается не в изменении чувства реальности или смысла Dasein, его восприятия или психического функционирования, не заключается причина и в «физиогномическом» изменении мира и «симпатических взаимоотношений» в смысле Эрвина Штрауса. Все эти изменения — скорее, вторичные и третичные последствия отречения Dasein в форме его самоустранения из его собственной системы отсчета, связанной с принятием решений.

Теперь должно быть ясно, что содержание психоза (в данном случае — садистские оргии врагов) также не представляет собол ничего первичного. Оно просто показывает нам способ, которым Dasein заполняет «фантазией» бреши или пустоты в опыте, которые оставил его уход от антиномического напряжения. Чисто позитивистское суждение, что психоз вообще имеет дело с «не более чем фантазией» и «иллюзиями» и что в нем нет «ничего реального», но только «психотически воображаемое»: ничто из этого не способствует пониманию психоза. Решающий фактор заключался, как было сказано, в особом, индивидуальном характере отречения или окончательной капитуляции Dasein, достигающей кульминации в уходе из системы отсчета Dasein, связанной с принятием решений, — другими словами, подчинение Dasein'ом самого себя воле «чуждых» сил или «чуждых» людей. Вместо антиномического напряжения (возникающего из несогласованности опыта) между двумя непримиримыми альтернативами теперь появляется более «односторонний» и, следовательно, более согласованный, «непоправимый», «непроблематичный» опыт в смысле психической опытной модели, в соответствии с которой придается форма любому новому опыту.

Примечания

¹ См. W. Szilasi, «Die Erfahrungsgrundlage der Daseinsanalyse Binswangers», Schweiz. Archiv f. Neur. u. Psych., Vol. 67 (1951).

² См. Binswanger, Drei Formen Missglückten Daseins, Chapter 2.

³ См. Binswanger, Grundformen, Das mitweltliche Nehmen-bei-etwas, S. 300—375.

⁴ См. Rollo May, Ernest Angel, and Henri F. Ellenberger (eds.), Existence (New York, 1958), pp. 331-34L]

⁵ См. Heidegger, Sein und Zeit, S. 247.

⁶ См. Binswanger, Drei Formen, Chapter 3.

⁷ См. Freud, «Psychoanalytische Bemerkungen über einen autobiographisch beschriebenen Fall von Paranoia (Dementia paranoides)», Gesammelte Schriften VIII.

ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ ЛОЛЫ ФОСС *

Отчет

[* Читателю следует обратить внимание, что в переводе этого исследования, сделанном д-ром Эрнестом Энджелом, термин Dasein как правило передается как «существование».

Впервые опубликовано в Das Schweizer Archiv far Neurologie und Psychiatrie, Volume 63, Zürich, 1949.]

Наследственность / Отец Лолы — голубоглазый, германского типа, очень спокойный, несколько напряженный и официальный, но дружелюбный и простой. Мать — потомок отца-немца и матери, уроженки испанской Южной Америки, (и поэтому считающаяся полукровкой), «нервная», всегда возбужденная, легко пугающаяся, но получает удовольствие от жизни; она любит общество, обожает говорить и смеяться и проявляет южный темперамент. Болезнь щитовидной железы у нее очевидна. Брат, на год младше Лолы, веселый, жизнерадостный и вполне «нормальный».

К сожалению, дополнительные данные в истории болезни Лолы отсутствуют.

Анамнез/ Информация, полученная от ее отца: Лоле сейчас [в момент поступления Лолы в санаторий д-ра Бинсвангера в Кройцлингене, Швейцария] двадцать четыре года.

Вскормленная грудью в младенчестве, она была всегда здорова в детстве и не имела проблем в период раннего развития. Она была крайне избалованным ребенком, привыкшим делать или не делать то, что ей нравилось в данный момент. Когда ее отец велел ей сделать что-либо, мать разрешала ей не делать этого; когда приказ исходил от ее матери, то убежище давала бабушка. «Всегда был кто-нибудь, кто давал ей прибежище», — замечает отец.

В возрасте двенадцати лет она перенесла серьезный приступ брюшного тифа с высокой температурой и должна была провести пятьдесят два дня в постели. В течение этого периода появились первые признаки состояния тревоги. Например, она отказывалась спать дома, потому что «это было недостаточно безопасно», и ночевала в доме бабушки.

В тринадцать Лолу — которая родилась в Южной Америке — отдали в пансион в Германии, где она вела себя явно по-мальчишески, не признавала, что она девочка, была властной и вздорной и не могла поладить со своими сверстницами. В четырнадцать она вернулась в Южную Америку. В течение тех первых лет она все еще была совершенно незаметной и любила удовольствия, ей нравилось танцевать и ходить на танцы. Она занималась рукоделием, рисовала и читала и вообще была довольно активной. Но у нее наблюдалась некоторая тенденция быть в одиночестве и запираться в своей комнате. Она была весьма религиозна; под влиянием своих друзей-католиков, она ополчилась на своего отца-протестанта.

В двадцать она встретила на балу врача-испанца. Он влюбился в нее и поставил ее семью в известность о своих серьезных намерениях, хотя он еще не приобрел прочного положения и не имел средств содержать семью. Его описывали как очень серьезного, рассудительного, спокойного, хотя и несколько расчетливого человека. Колеблющаяся и отклоняющая позиция ее отца по отношению к этому поклоннику привела к тому, что Лола стала до некоторой степени мятежной: она стала часто поститься, казалась печальной и подавленной и объявила о своем намерении выйти замуж — или постричься в монахини. В течение всего этого периода мать была на стороне Лолы против отца.

В двадцать два Лола сопровождала свою мать в поездке на немецкий курорт с минеральными водами. Незадолго до отъезда она отказалась сесть на корабль, если из багажа не будет убрано определенное платье. Только после того, как ее желание было исполнено, она присоединилась к матери на корабле.

Позже врач-испанец приехал в Германию, чтобы увидеть свою невесту. В течение их двухнедельного свидания она была спокойной и сдержанной и, казалось, несколько больше интересовалась своим гардеробом, которым она до этого пренебрегала. Она получала больше удовольствия от развлечений, театров и т. д. и в целом производила другое — гораздо более радостное — впечатление. Переписка между Лолой и врачом продолжилась. В мае следующего года он написал, что теперь у него твердое положение, но он пока еще не может думать о женитьбе на Лоле; он должен заботиться о своей больной матери, и его ситуация еще не позволяет ему жениться. В этот момент Лола «упала духом».

Она стала меланхоличной и особенно суеверной: она искала четырехлистный клевер и выказывала непреодолимое отвращение к целому ряду предметов, в особенности к зонтикам и резиновой обуви, которые, как она говорила, приносили ей несчастье. Когда она заметила, что ее горничная в отеле была горбата, она незамедлительно покинула отель. Горбатых мужчин она, однако, считала приносящими счастье и даже пыталась прикоснуться к ним.

Большую часть года до поступления в санаторий Лола провела со своими престарелыми тетками в Германии. Эти женщины будто бы настроили ее против матери, которая тем временем уехала домой. Неприятие Лолы своей матери выросло так сильно, что по возвращении последней Лола больше ни разу не входила в ее комнату. Все, что было связано с ее матерью, она считала «заколдованным» и все, что исходило от ее матери, должно было быть уничтожено: одежда, белье, зубные щетки. Она избавлялась от них, пряча их, отдавая их или упаковывая их в небольшие свертки, которые она затем «теряла» или продавала на улицах. Она даже отказывалась носить одежду, которую приносили из прачечной вместе с бельем ее матери. Она выбросила ручку и чернила, которыми воспользовалась ее мать; она даже не стала писать письмо за тем же столом, за которым писала ее мать. Неоднократно она разрезала на части свою собственную одежду.

В течение предшествующего года ее консультировали множество врачей, все из них замечали некоторые странности и рекомендовали замужество. Лоле делали разного рода инъекции, как, например, вещество из яичников и экстракт щитовидной железы. Впоследствии эндокринолог нашел, что щитовидная железа в полном порядке, и рекомендовал специалиста по нервным болезням. Когда этот специалист (которого ей не представили как такового) коснулся ее суеверных идей, она отказалась иметь с ним какие-либо дела в дальнейшем.

Согласие Лолы на поездку в Швейцарию было получено без труда, так как она думала, что едет туда, чтобы встретиться со своим женихом, который снова начал писать ей и предложил встретиться в Европе.

Основные положения сообщения отца были подтверждены информацией, предоставленной матерью. Она добавила, что Лола всегда производила на людей впечатление уставшей; даже ребенком она напоминала им старую женщину. Фотографии показали, что лицо Лолы сильно изменилось за последние несколько лет; оно стало грубее.

Наблюдения, сделанные во время пребывания Лолы в санатории / Лола Фосс (ей пошел двадцать пятый год) — привлекательная девушка среднего телосложения, с живым выражением лица, но несколько скованная в жестах. Ее поведение живое и свободное, но ее речь несколько затрудненная, чужеземная. Форма ее лица правильная, овальная, форма черепа, скорее, слегка пикническая, нежели лептосомная. Общая конституция слабо астеническая *..

['^f Прим. Эрнеста Энджела: Последние наблюдения показывают влияние антропометрических теорий Кречмера, типичных для довоенного (до Второй мировой войны) периода в Европе.]

Пациентка не привезла с собой никакого белья, даже ночной рубашки. Она, кажется, не обижается на то, что отец поместил ее в санаторий, даже хотя это и противоположно тому, что он сказал ей о цели поездки. Хотя она не считает себя больной, она без возражений согласилась на сиделку.

Психологический отчет*. Лола обладает хорошим интеллектом и вербально сообразительна; она к тому же мастерица в искусстве лжи. Она все перетолковывает в свою пользу; она с ловкостью и хитростью устраивает так, что ее жалобы и просьбы служат ее собственным целям. Хотя врачу было легко установить с ней контакт, она — за едой — не произносила добровольно ни одного слова с другими пациентами, а когда к ней обращались, отвечала только «да», или «нет», или «не знаю», сопровождая слова рассеянной улыбкой.

* В то время, когда был написан этот отчет, систематический анализ еще не планировался.

Впечатление, которое она производит, — это впечатление довольно холодного и неэмоционального человека, который крайне невнимателен и равнодушен, не имеет интересов и не получает удовольствия от работы. Она очень избалована и демонстрирует детское упрямство, симптомы общего несоответствия ее возраста и умственного развития. Во всем ее поведении она непредсказуема, например, она пообещает прийти на вечеринку и уйдет переодеваться, но внезапно решит пойти спать, потому что она устала. С другой стороны, она оставалась целые часы подряд, не уставая, если вечеринка ей нравилась. Или она принимала лечение раз или два, а затем отказывалась от него, объясняя, что оно причинило ей вред или у нее захватило дух и т. д.

В самый первый день она убежала в отель своего отца, и ее пришлось привести назад, несмотря на ее решительное сопротивление. Она четыре недели оставалась в закрытой палате, прежде чем ее можно было вновь перевести в открытую палату. В течение первых нескольких недель она боялась, что ее загипнотизируют. Сиделке она сказала: «Не смотрите на меня так, вы пытаетесь загипнотизировать меня». Ее приходилось успокаивать снова и снова. Спустя несколько дней она почувствовала себя более свободно. Гипноз больше не упоминался, а когда кто-то поднял эту тему, она спросила: «Вы знаете, как гипнотизировать? Я хотела бы быть загипнотизированной». Все, что она знала о гипнозе, было то, что она однажды читала о нем и видела фильм, показывавший сцену гипнотизирования. Сон и питание были удовлетворительными, так что пациентка прибавила в весе 1¹/₂ фунта в течение первых 10 дней.

Лола всегда носит одно и то же платье, у нее только одна пара обуви и нет шляпы. Но она отказывается купить что-либо: она не хочет сохранять что-либо, что могло бы позже напомнить ей о ее пребывании в Кройцлингене. Ее суеверие постоянно прорывается наружу, хотя она усердно пытается его скрыть: например, после фильма, в котором высмеивается суеверие, ей удается присоединиться к смеху. В остальном она молчалива, неэмоциональна, обидчива, раздражительна и подозрительна. Со страшным упрямством она постоянно противится лечению путем пассивного сопротивления. Снова и снова ее нужно было убеждать сделать что-нибудь в саду. Она любит быть в одиночестве, немного рисует, читает романы, но исключает любую серьезную литературу как слишком сложную. В виду ее растущего противодействия ее врачу —она ложно обвинила его в том, что он ей солгал — в конце года новый врач принял его обязанности *.

* Отношение Лолы к новому врачу (пишущему эти строки) гораздо более дружеское и отзывчивое. Теперь она соглашается носить новые платья, рассказывает гораздо больше о себе и постепенно, несмотря на огромные внутренние запреты, в конце концов говорит о своих страхах. Она признается, что была суеверной последние шесть лет. Ее суеверия начались, когда она гостила у своей бабушки и других родственников в Нью-Йорке. В то время ее тетя неожиданно умерла после болезни, которая продлилась девять дней. Перед этим гадалка предсказала Лоле, что случится что-то неожиданное. После смерти тети Лола сказала своим родственникам, что она знала о том, что ее тетя должна была неминуемо умереть. Это событие укрепило ее веру в подобные явления. Ее суеверие в отношении горбунов мужского и женского пола тоже началось в Нью-Йорке. Будучи там, она увидела женщину-горбунью как раз незадолго до получения письма от своего друга, который упрекал ее за то, что она ему не пишет. Это был не единственный случай, когда что-то неприятное случалось с ней после того, как она видела горбунью. Ее пребывание в Нью-Йорке также обозначило начало ее суеверия в отношении одежды. Она стала бояться, что что-нибудь может случиться с ее другом, если она писала ему, когда на ней было какое-нибудь определенное платье. Этот страх долгое время вовсе не давал ей писать ему. Потребовалось значительное усилие, чтобы побудить Лолу раскрыть эту информацию, какой она ни была скудной. Она постоянно находила новые оправдания, например, что ей потребуется слишком много времени, чтобы все объяснить, что доктор будет смеяться и т. д. В то же время, однако, она добавила, что эти переживания было, безусловно, тяжело вынести.

Позже она сообщила, что ее навязчивые идеи стали сильнее после того, как она увидела своего жениха. Она была чрезвычайно истощена усилием скрыть свои навязчивые состояния — все из которых были связаны со страхом, что с ним может случиться несчастье — от своего жениха. Мало-помалу ее суеверие распространилось на множество ситуаций. Например, если ей случалось увидеть четырех голубей, она истолковывала это как знак, что она может получить письмо, т. к. число четыре (cuatro по-испански) содержит буквы c-a-r-t (как в слове carta — письмо). Она любила своего жениха, но боялась, что он не женится на ней, если узнает о состоянии, в котором она находилась. С другой стороны, она чувствовала, что ей вообще не следует быть с ним, чтобы ее не захлестнули ее навязчивые идеи. Она объяснила, что это навязчивое стремление «прочесть» что-нибудь во всем так истощало ее, и тем больше, чем больше она была среди людей. Неохотно и со смущенным смехом она сообщила, что, кроме всего прочего, трости с резиновыми наконечниками имели для нее особое значение. Она всегда поворачивала назад, когда видела джентльмена с такой тростью, т. к. в ней она «читала» следующее: «трость» по-испански = baston\ «on» наоборот = по\ «резина» по-испански — ' goma; первые две буквы в английском = «go». Вместе это равняется «no go», что означает «Don't go on! Turn back!» (He ходи дальше! Поверни назад!). Каждый раз, когда она не подчинялась этому предостережению, с ней что-нибудь случалось. Когда у нее на душе было неспокойно и она видела кого-нибудь, подпирающего лицо рукой, она успокаивалась. Почему? «Рука» по-испански = тапо (второй слог по)\ «лицо» по-испански = сага, что напоминало ей английское слово «саге». Из этого она приходила к: «по саге» (нет заботы), т. е. нет причин беспокоиться, или, по-испански, по cuidado. Любое слово, начинающееся с «саг» в испанском или немецком (сага, carta, Kartoffel) и связанное с чем-то, что означает «нет» (по), означает удачу. Все, что содержит слоги «si» («да» по-испански) или «ja» («да» по-немецки), подразумевает «да» на заданный внутренне вопрос: например, nar-iz (нос) — «is» это «si» наоборот; ore-ja (ухо); si-lla (стул); gold означает «go» и т. д.

Кроме того, она сказала, что она испытала еще кое-что, нечто настолько ужасное, что она ни в коем случае не могла говорить об этом. В день, когда она могла бы упомянуть это или даже просто слышать о чем-либо, связанным с этим, она не могла надеть ничего нового, потому что боялась, что воспоминания об этом опыте заразят то, что было новым, и принесут ей несчастье. После многих недель приготовлений и возражений с ее стороны, нам, наконец, удалось раскрыть факты. Путем простого угадывания, как в игре, мы обнаружили, что опыт, о котором шла речь, сосредотачивался вокруг зонта (она сама избегала произносить это слово). Зонт [Schirm] содержал si_y подтверждение. Когда ее отец купил два года назад новый зонт, она встретила на улице женщину-горбунью. Она боялась горбуний и прежде; но теперь все несчастье, исходящее от этой горбуньи, переместилось на зонт. «Оно было в зонте», потому что несчастье было подтверждено значением si. Вскоре после этого ее мать прикоснулась к этому зонту. Начиная с этого момента, она была настроена против матери и против путешествия с ней во Францию, где она должна была встретить своего жениха. Почему? Потому что ее мать передала бы несчастье от себя и зонта ее возлюбленному. В тот же самый день у нее было еще и другое «ужасное» переживание, о котором она действительно не могла говорить. Она увидела старика, который в сущности не был горбуном, но был, тем не менее, как-то искалечен; она категорически отказалась больше говорить об этом переживании.

Спустя восемь месяцев ситуация Лолы осложнилась, когда ее страх сосредоточился на одной медсестре (Эмми), особенно симпатичной и тактичной девушке. Лола сообщила следующую информацию: у сестры (имя которой Лола никогда не употребляла ни в разговоре, ни при письме — она просто называла ее «она» или «эта») был зонт, похожий на зонт ее отца. Он валялся в разных местах, все они теперь заставляли ее чувствовать очень сильный страх, и был причиной того, что она почувствовала себя настолько хуже. Сообщая это, Лола была очень встревожена. Ей стало хуже в течение следующих недель, она выглядела более обеспокоенной и измученной. Она особенно боялась всего, что могло быть как-то связано со стенным шкафом, в котором она видела зонт Эмми. Она просила людей поклясться, что тот или иной не прикасался ни к чему, что было в том стенном шкафу. Она отказывалась пользоваться полотенцами потому, что они могли быть рядом с щеткой, которая могла каким-то образом соприкасаться с зонтом, и, для большей верности, сама заходила в кабинет за своими полотенцами. Она не пила воду, потому что стакан мог быть в стенном шкафу. Щетку для чистки могли оставить на раковине, поэтому она сама чистила свою раковину. Она снова хотела раздать свою одежду, отказывалась переодеть платье и носила грязное белье. Когда она узнавала, что «эта» дежурила на ее этаже, она так расстраивалась, что ее приходилось немедленно переводить в другое здание. Она настойчиво утверждала, что «сойдет с ума», если еще раз встретит «эту».

Лола почувствовала явное облегчение, когда получила разрешение описывать врачу свои страхи письменно. Через десять месяцев после ее приезда она выразила свои чувства следующим образом *:

[* Прим. Эрнеста Энджела: Письма Лолы написаны в иностранном и более или менее сбивчивом стиле. Там, где это было возможно, кое-что из подлинной манеры было сохранено.]

Я сознаю, что вы меня не поняли. Но то, что я пережила здесь, я не хочу пережить снова. Я хотела бы сделать это для вас более ясно понятным, но я не могу, и это самая печальная вещь на земле. Все, что я заключаю из знаков, всегда происходит — поэтому я верю в это суеверие. То, через что я прошла в закрытой палате, я никогда не забуду, и позже в Вилла Роберта самое ужасное, потому что я думала, если я ничего не скажу, я скорее выйду, но из-за этого оно стало хуже, то суеверие. Когда я думаю о своем отце, который коснулся этого, это самая печальная вещь на земле, а затем я представила, как это будет — увидеть его снова, поэтому я даже не хочу думать о том, чтобы поехать домой. Из-за всего этого, а не из-за чего-либо, что произошло со мной, моя жизнь в полном отчаянии. Теперь, после того как я так сильно старалась освободиться от этих мыслей и после того как я покинула в Вилла Роберта то, что напоминало мне о них, я чувствую себя лучше впервые с тех пор, как все это произошло. Но огромный страх никогда не покидает меня, что она могла бы прийти сюда, пусть только проходя мимо, и даже если я не увидела бы ее, одна только мысль приводит меня в отчаяние. Я верю, что в тот момент, когда она вошла бы в дом, она принесла бы с собой худшее несчастье, где она ступает, она оставляет несчастье, и я ничего не могу поделать с этой мыслью, и я вижу, что это очень трудно, и думаю, что было бы лучше уехать отсюда до того, как могла бы случиться такая вещь. Мне очень жаль рассказывать вам это, но с ужасом, в котором я нахожусь' день за днем, я никак не могу измениться.

А все это только потому, что я люблю его больше всего на свете и хочу забыть это больше всего, увидеть, могу ли я быть другой, потому что я чувствую, что без этого, может быть, я почти здорова — вот только это.

Несколько недель спустя она написала своему врачу, что опять «нечто ужасное» случилось с нею, что она ни в коем случае не могла остаться. Когда она отдыхала на террасе, «она» прошла мимо» Лола больше не могла выносить страх, не знала, что делать, как защитить себя, и боялась, что несчастье догонит ее. Она чувствовала, что в ней самой было нечто ужасное.

Лола отказывалась выходить, потому что она никогда не могла знать наверняка, куда пошла «она». Она перестала брать книги из библиотеки, так как «эта» могла читать ту же книгу. Она хотела вернуть новое платье, потому что оно было на ней, когда она увидела медсестру на нижнем этаже. Спустя два месяца Лола опять впала в состояние возбуждения, один раз — потому что боялась, что она видела медсестру на расстоянии, в другой раз, потому что она видела, как другая медсестра завела велосипед Эмми в кухонный флигель. Она собиралась объявить голодовку, потому что велосипед заразил всю пищу. В конце концов, она просто отказалась есть масло, которое, как она считала, было заражено наиболее сильно (не раскрывая своих доводов). В другой раз она возражала против дальнейшего использования одеяла, т. к. одна женщина дотронулась до него платьем, которое казалось каким-то образом связанным с сестрой. Ранним утром она послала письмо старшей сестре, прося ее немедленно позвонить ей по телефону и сказать ей, была ли она права вчера, когда она думала, что видела медсестру. На самом деле, в тот день она преследовала пожилую женщину, которую она приняла за медсестру. Когда она потеряла женщину из виду, она начала размышлять над вопросом, действительно ли женщина была медсестрой. Ситуация стала нелогичной настолько, что врач пригрозил Лоле, что он сам приведет сестру в ее комнату, если она будет продолжать в том же духе. Вследствие этого Лола очень расстроилась, яростно набросилась на врача, громко крича. Тем не менее, она примирилась с тем, что одежду, которую она так боялась, вернули в ее комнату. Она также надела новое платье *.

Дата добавления: 2015-07-10