ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Сила и бессилие (Macht und Ohnmacht)

Сила и бессилие (Macht und Ohnmacht)

Предшествующее сравнение Бинсвангера и Сартра, проведенное в пределах вопроса о конституирующей функции, не обязательно сделает нас слепыми к одной из важнейших тем Бинсвангера: то, что и отказ от определенных возможностей наделяет Dasein его властью над миром. Я хотел бы, чтобы именно эта тема служила в качестве заключительной ноты.

Лейтмотивом данного исследования было то, что я назвал бинсван-геровским понятием экзистенциального априори, понятие, которое выражает преобладающий вклад Dasein в переживаемые феномены его мира. Было показано, что Daseinsanalyse Бинсвангера — это попытка выявить в каждом индивидууме то, что делает возможным его опыт и феномены его мира. Для этой цели Бинсвангер применяет феноменологический, а не редуцирующий, объяснительный метод — чтобы установить необходимые структуры мира индивидуума, как его переживает этот индивидуум. Была представлена схема из кругов, чтобы проиллюстрировать способ, каким систематическое объяснение, в частности научное объяснение, преобразует феномены, с которыми оно сталкивается и затем объясняет. В этом отношении наука может рассматриваться как проект мира, как коренящаяся в человеческой ориентации на феномены, приблизительно так же, как индивидуальное Dasein рассматривается Бинсванге-ром как конституирующее свой мир с помощью смысловой матрицы экзистенциального априори.

Читатель, без сомнения, заметил здесь аналогию между человеческим существованием и научным объяснением. Так же как Dasein рассматривалось как конституирующее свой мир под эгидой доминирующей категории или категорий, так объяснение вообще и научное объяснение в частности рассматривалось как преобразующее свой мир с помощью меньшего круга, когда оно сталкивается со своим миром. Я не хочу сейчас сказать, что мы можем говорить о меньшем круге объяснительной системы как об «экзистенциальном априори» в каком бы то ни было строгом смысле. Как вы помните, меньший круг определялся как правило преобразования, в соответствии с которым философ (и здесь я позволю себе воспользоваться этим термином, чтобы охватить ученого), двигаясь в большем круге, признает определенные данные несводимыми и основными, а другие — производными и преобразуемыми в несводимые, основные данные. Было сказано, что в объяснении феномены, как они появляются, преобразуются в том смысле, что они либо подводятся под законы, которые устанавливают их связь с другими, отличными от них феноменами, либо они разбиваются на части, которые считаются более реальными, чем конфигурация тех частей, которые составляют рассматриваемый феномен. Значит, строго говоря, нельзя говорить о меньшем круге как об экзистенциальном априори, так как без меньшего круга по-прежнему остаются феномены, тогда как без экзистенциального априори никакое появление феноменов для Dasein невозможно. Это различение тем более необходимо, когда мы говорим о существующем, отдельном философе, для которого феномены не только теоретически, но эмпирически, предшествуют объяснению.

Однако, взятая в более широком смысле, эта аналогия полезна. Так же как для Бинсвангера свобода Dasein заключается в его выборе ответственности по отношению к своей заброшенности ¹ (говоря словами Сартра: «...свобода — это понимание моей фактичности») и так же как здоровье с точки зрения Daseinsanalyse понималось как способность вновь переживать и вновь создавать то, что есть, в то же время свободно выбирая мир, таким образом переживаемый и таким образом создаваемый, так систематическое объяснение должно быть в состоянии стоять обособленно от мира, который оно структурировало, сознавать относительность своих предположений, в то же время оставаясь преданным им. В этом отношении разве мы не можем сказать, что феноменология— это «здоровье» объяснения, его гарантия свободы, его источник силы?

Бинсвангер, с. 275 данной книги.

То, что это особенно верно в отношении наук психологии и психиатрии, — это один из руководящих принципов Бинсвангера. Но, предостерегает он нас, эта свобода стоять вне системы отсчета, которая так необходима для фундамента науки, не может сама по себе дать нам власть над нашим миром, которую дает нам собственно научное объяснение. Подобным образом, индивидуальное Dasein может противостоять своему миру, оно может находиться в состоянии готовности творчески понять или вновь создать свой мир, но эта готовность сама по себе недостаточна для господства над миром. Громадный размах возможности, с которым сталкивается Dasein, когда он стоит в открытости своему миру, должен быть сужен, чтобы могла произойти актуализация возможности. Здесь мы узнаем хорошо известную тему экзистенциализма, впервые подчеркнутую Кьеркегором, что человеческое существование продвигается с помощью решительности, с помощью отсечения возможностей.

«Бессилие» Dasein здесь проявляется в том, что некоторые из его возможностей бытия-в-мире изъяты из-за обязательств перед сущими и со стороны сущих, из-за его фактичности. Но также именно это изъятие придает Dasein его силу: ибо именно это впервые ставит перед Dasein «реальные», доступные возможности проекта мира. Трансцендентность — это, таким образом, не только шагание большими шагами или непринужденное шагание Dasein по направлению к миру, но, в то же время, изъятие, ограничивание — и только в этом ограничивании трансцендентность приобретает власть «над миром» ².

² Бинсвангер, с. 187 данной книги.

Когда, через несколько страниц, Бинсвангер говорит об «осознании необходимой ограниченности проекта мира психиатрии, который, подобно всем проектам мира, обязан своей силой именно исключению других возможностей...»³, он не только фокусируется на аналогии между человеческим существованием и научным объяснением, но подчеркивает ее особое значение в отношении власти Dasein над его миром. Как, в рамках проблем, рассмотренных в предыдущих главах, следует понимать это?

³ Там же, с. 191.

Как вы помните, идеал объяснительной системы был охарактеризован как соединение двух взаимно противоположных целей: сохранить то, что должно быть объяснено в целости, как оно появляется, и в то же время свести его, насколько это возможно, к тому, что считается основной реальностью. Затем были упомянуты опасности чрезмерной редукции и ее противоположности, «феноменографии». Обсуждение дазайнсаналитической концепции психопатологии в главе V наводит на аналогию с конкретным, индивидуальным Dasein. Там я процитировал краткое изложение психопатологии Бинсвангера в его исследованиях случаев шизофрении:

Во всех этих случаях Dasein больше не может свободно позволять миру быть, но, скорее, оно все больше предается одному определенному проекту мира, захватывается им, подавляется им. Технический термин для этого состояния преданности: «заброшенность»*.

и его характеристику девочки в происшествии на катке:

Все, что делает мир значимым, подчинено господству одной этой категории, которая одна поддерживает ее «мир» и бытие⁵.

⁴ Бинсвангер, с. 107 данной книги.

⁵ Binswanger, «The Existential Analysis School of Thought», in Rollo May, Ernest Angel, and Henri F. Ellenberger (eds.), Existence (New York, 1958), p. 203.

Разве мы не можем, следовательно, провести аналогию между тем, что мы описали как однородность символического соотнесения у душевнобольных, и опасностями чрезмерного редукционизма в объяснительных системах? В обоих случаях мы оказываемся лицом к лицу с обеднением мира, ценой, которую психотик платит за уменьшение чувства тревоги и которую чрезмерно редуцирующая система платит за сравнительную достоверность. В обоих случаях это обеднение мира можно рассматривать как утрату свободы: психотик отдан (ausgeliefert) своему проекту мира, он управляется как бы снаружи миром своего собственного необходимого структурирования («проектирования»); чрезмерно редуцирующая система не может вернуться к феноменам, которые она редуцировала; она оказывается преданной миру, который уже больше не тот мир, который она стремилась понять; она не может «позволить миру быть».

Одним словом, оба случая представляют собой утрату власти: психотик не действует, а подвергается действию; чрезмерно редуцирующая система больше не может объяснять феномены, а может объяснить только аспект феноменов, к которому она теретически может вернуться. В этом смысле, следовательно, феноменология — это искусство «позволения феноменам быть», и о ней можно обоснованно говорить как о «здоровье» объяснения, его гарантии свободы.

В данном исследовании нас, в основном, интересовали проблемы, связанные с чрезмерной редукцией вследствие их актуальности для естественно-научного объяснения. Однако мы могли бы кратко поразмышлять о том, как выглядит аналогия, если ее провести в противоположном направлении. Феноменография, напоминаем, возникает, когда меньший круг неуправляемо растет, когда критерий для основного факта становится бесконечно неопределенным. В таком случае мы имеем избыток реальности, раздутую систему, в которой существует тенденция, что все «вещи» и суждения о вещах принимаются такими, как они появляются, и «проглатываются целиком». Так как такая система наряду с феноменами регистрирует все интерпретации феноменов, то, что она дает нам, — это не существенный анализ или точное описание феноменов, в котором исключается любое толкование, выходящее за пределы феноменов, но, скорее, феномены, инкрустированные выходящими за пределы феномена соотнесениями и интерпретациями, т. е. феномены как уже редуцированные. Не дает она нам также и удовлетворительного объяснения, но, скорее, отбрасывает назад феномены, которые необходимо объяснить, как они появились в самом начале. Следовательно, тенденция фе-номенографии состоит в том, чтобы считать, что все феномены обладают реальностью, все являются более или менее основными, все системы имеют некоторую истину. Здесь мы могли бы говорить о, так сказать, «маниакальной» тенденции систематического объяснения:

...в фундаментально-онтологическом смысле... мы можем сказать об экзистенциальном колебании маниакально-депрессивного больного, что это вопрос заброшенности Dasein, постольку поскольку он, надолго ли или ненадолго, заброшен в недвусмысленные, но противоположные позиции по отношению к миру — или, более точно, недвусмысленно определенные, хотя и взаимно противоположные, возможные способы толкования мира ⁶,

Binswanger, Schweiz. Archiv f. Neur. u. Psych., Vol. 29, S. 206.

В противоположность «чрезмерно редуцирующему» психозу, который Бинсвангер рассматривает в «Шизофрении», здесь в его «О скачке идей» мы имеем как раз обратное. Маниакально-депрессивный больной перескакивает от одного проекта мира к другому, забрасываемый в каждый из них, тем не менее, фактически не связывая себя свободно ни с одним. Маниакально-депрессивным больным «овладевают» его многочисленные и часто противоречивые миры, так же как шизофреником владеет один мир. Так же как феноменография признает истину и основную реальность всех феноменов, так и больной маниакальным психозом погружен в высохшие на солнце миры, каждый из которых в данный момент является полной реальностью. Так же как больной маниакальным психозом никогда не приходит к самому себе ⁷, никогда не достигает конечной позиции, так и феноменография дает энциклопедическое, а не систематическое «объяснение». И, подобно маниакальному больному, феноменография не имеет власти над своим миром, который никогда не меняется, а только появляется вновь таким, как он был впервые встречен.

⁷ Ibid., S. 243.

Таким образом, для индивидуума и для системы преданность миру есть условие власти над этим миром. Если феноменология как искусство беспристрастного постижения феноменов является «здоровьем» систематического объяснения, тогда разумная редукция как искусство делать исходные предположения — это реализация этого «здоровья». Если стояние в стороне от мира, который оно конституировало, и «позволение ему быть» — это смысл свободы Dasein, тогда выбранная преданность этому же миру — это эта свобода реализованная.

Идеал объяснения как среднее между чрезмерной редукцией и фено-менографией достижим через феноменологическую попытку, которая проникает в суть феноменов, как они переживаются. Но власть, рассматриваемая как способность изменить или переделать мир, не может проистекать исключительно из позиции, которая пытается найти только суть опыта, как феноменология. Феноменология не может поступать или действовать, как может наука. Но она может дать источник и основание эффективного объяснения и действия, в котором утрата возможности полностью компенсируется выигрышем в реальности.

Здесь аналогия заканчивается. Свобода индивидуального Dasein, в отличие от феноменологии, не может быть отделимой от ее использования. Индивидуум должен конституировать свой мир с помощью смысловой матрицы экзистенциального априори; фактически, индивидуум с самого начала находит свой мир, конституированнный таким образом. Заброшенное таким образом в мир своего собственного структурирования, Dasein может восстановить свою свободу с помощью готовности переживать свой мир заново, в то же время осуществляя свою власть с помощью решительной преданности миру, который оно структурирует.

Наука, по сравнению с любой другой системой объяснения в истории философии, обладает властью уникального качества и степени. Она достигла этого, потому что, больше чем любой другой системе, ей удалось поместить человека на расстоянии от того, с чем он сталкивается, и посредством этого она привела к осуществлению того, что Герберт Маркузе ⁸ упоминает как желание покорить природу. Только после появления нашей науки человек был до такой степени полностью отчужден от своего мира и в то же время был ведом назад к этому миру как к единственной реальности. Религии и философии с истоков нашей цивилизации пытались сделать первое; прибавление последнего было отложено до нашего времени. Но только в нашем веке эта позиция распространилась и на «я». Научная психология ввела самого человека в область природы и, делая это, вызвала один из наиболее эффектных парадоксов нашей истории, отдаление человека от самого себя, тему самоотчуждения. Что же в таком случае осталось, кроме тени призрака, тени картезианского cogitans? И каков выигрыш? Можем ли мы указать силу, за которую, в нашем естествознании, мы заплатили ценой отчуждения человека от природы? Или разве мы, пожалуй, не достигли точки в нашей науке о «я», когда обязательным условием силы уже больше не является отчуждение познающего от познаваемого, когда все представление об объекте как о чем-то, что противостоит нам, необходимо оставить в вестибюлях нашего мышления?

⁸ Herbert Marcuse, Eros and Civilization (Boston, 1955), p. 110.

Мы говорили о приблизительной аналогии между системой и существующим индивидуумом. Кризис нашего времени, на который реагируют экзистенциализм и Daseinsanalyse, — это угроза того, что эта аналогия станет более строгой, что человек будет принадлежать науке, а не наука — человеку, что меньший круг науки станет экзистенциальным априори человека, что — в полном и мучительно буквальном смысле — человек потеряет разум.

Дата добавления: 2015-07-10