Психопатология

В главе II биологическое понятие инстинкта было выделено как то, что составляет меньший круг психоанализа, рассматриваемого как объяснительная система. В контексте той главы инстинкты были определены как интенциональные акты, не имеющие никакого первоначального необходимого соотнесения с действующей силой-«я». Утверждая эту минимальную интенциональность в качестве своего меньшего круга, психоанализ, как было замечено, способен провести среднее между чрезмерно редуцирующими тенденциями нефрейдистской научной психологии и нередуцирующей, необъяснительной описательной психологией. Значения сохраняются как наиболее основная реальность в системе, значения, которые не имеют обязательного соотнесения с индивидуальным «я», причем последнее — это то, что редуцируется объяснением.

До этого медицина характеризовалась как та отрасль биологии человеческого организма, которая имеет дело с биологической целью, нормами и ценностями — как биология с особым отношением и центром отсчета: человеком. Поэтому мы говорим о медицине как о введении оценочного отношения в меньший круг биологии. После обсуждения фрейдовской концепции как homo natura мы таким образом достигли той точки, где мы могли говорить о медицинской психологии или психопатологии во фрейдистском смысле как о введении в меньший круг психоанализа ценностного понятия психического здоровья. Тогда возникла проблема, что — тогда как в биологической медицине ценностные понятия «здоровье», «симптом», «болезнь» и т.д. полностью поддаются выражению в безоценочном контексте физиологии, неврологии и т. д. — в медицинской психологии понятия (психического) здоровья, нормальности и т. д. не поддаются соотнесению с такими «объективно» однозначными состояниями физического организма, как жизнь, смерть, органическое нарушение.

Эта проблема возникает только потому, что понятие инстинкта формирует меньший круг психоанализа. То есть для психоанализа основной реальностью является цель; инстинкты нацелены на объекты, и эти объекты соответственно оцениваются, их желают, в них нуждаются, к ним стремятся. В биологии понятие инстинкта находится в большем круге и служит в качестве теоретического конструкта, который, среди других, объединяет данные, которые являются результатом предшествующего преобразования феноменов в соответствии с картезианским требованием, что интенциональность (сознание) должна быть устранена из области исследования, res extensa. Рассматриваемая вне исторического контекста ее развития (который, разумеется, является контекстом практической медицины), наука психоанализа, представляя желанное среднее между соглашающимися и редуцирующими тенденциями разума, расплачивается за свою объяснительную адекватность, когда она становится терапией, плата, взыскиваемая характером ее предмета исследования.

Когда биология рассматривается как медицина, процессы, сами по себе неинтенциональные, оцениваются, соотносятся, помещаются в рамки относительно недвусмысленной ценности, здоровья организма. Однако, когда психоаналитическая психология рассматривается как терапия, оцениваются процессы, сами по себе интенциональные, такие как ценности, значения для «я», — оцениваются в соответствии с критерием биологической цели. Моя мысль здесь состоит в том, что такое оценивание самих ценностей неизбежно до тех пор, пока интенциональность инстинктов остается меньшим кругом психоанализа — как она должна оставаться, если психоанализ хочет избежать ошибок чрезмерной редукции, проявленных такими школами, как бихевиоризм. Все эти соображения заставили нас затем также сделать вывод в главе II, что там, где психоанализ избегает дилемм, которые возникают, когда метод исследования — того.же рода, что и объект исследования, он сталкивается с ними снова как терапия, где основа воздействия и контроля того же рода, что и то, на что должно быть оказано воздействие. Плата за оценивание ценностей или за попытку наделить значения значением — это доминирующая неоднозначность того, что касается сути терапевтической цели: нормальности. Ибо наука не может подтвердить ценность, как она подтверждает теорию — если только она не может потенциально свести эту ценность к «факту», как это может биологическая медицина, просто преобразуя каждый медицинский факт в биологический факт с потерей только оценивающего отношения. С другой стороны, именно этого психоанализ не может сделать, ибо его теоретическая сердцевина (меньший круг) — это понятие инстинкта, — а инстинкт направлен на объект и оценивает его. Психоанализ может, пожалуй, подтвердить понятие инстинкта, показав его объяснительную силу, но он не может таким же образом подтвердить ценность того, на что направлен инстинкт, или того, следовательно, в чем «нуждается» душа, рассматриваемая как биологическая структура.

Так как понятие инстинкта формирует меньший круг психоанализа, ценности (индивидуумов) в их феноменальности преобразуются так, что к тому времени, как они становятся данными, они уже рассматриваются как превратности инстинктов, как более или менее непрямые способы осуществления цели инстинкта, говоря словами Эрнеста Шахтеля, «объезды на пути к удовлетворению основных биологических потребностей» *. Когда мы сосредотачиваем свое внимание именно на том, что есть то, на что направлен инстинкт, мы сталкиваемся со значительным различием между психоаналитической формулировкой и формулировками биологии. Как правило, инстинкт в биологии подразумевает адаптацию, служащее определенной цели действие в смысле теоретически постулируемой интенциональности, скрытой в единичной силе, которая действует на организм как целое с прямой причинностью.

¹ Ernest G. Schachtel, Metamorphosis (New York, 1959), p. 274.

Инстинктивное действие характеризуется тем фактом, что организм выполняет некоторые сложные движения, которые кажутся очень целенаправленными, либо для своей собственной жизни, либо для жизни его потомства. Это делается без предшествующего опыта, независимо от научения и часто без какой-либо возможности знать что-либо заранее об успехе, которого нужно достичь ².

² Kurt Goldstein, The Organism (New York, 1939), p. 183.

Курсив в этой цитате мой, поскольку я хочу здесь особо подчеркнуть, что биологическое понятие инстинкта прямо предполагает медико-биологическое понятие здоровья в смысле продолжения существования (успешная адаптация к среде, эффективное функционирование в целом и т. д.).

У Фрейда, однако, мы находим следующее:

Сила ид выражает истинную цель жизни индивидуального организма. Она заключается в удовлетворении его врожденных потребностей. Ид нельзя приписать никакой цели, подобной цели остаться в живых или защитить себя от опасностей при помощи страха. Это дело эго, которое также занимается нахождением наиболее благоприятного и наименее рискованного способа получения удовлетворения, принимая во внимание внешний мир... Силы, которые, как мы предполагаем, стоят за напряжениями, вызванными потребностями ид, называются инстинктами ³.

³ Freud, «Outline of Psychoanalysis», International Journal of Psychoanalysis, Vol. 20

Одним словом, фрейдистское понятие инстинкта таково, что инстинкт отнюдь не обязательно направлен на то, что биологическая медицина понимает как здоровье. Инстинкт, скорее, направлен на удо-' вольствие, которое, по крайней мере, по видимости, может способствовать или не способствовать биологическому здоровью. То, что такой разрыв между психологическими и биологическими ценностями неизбежен, как только инстинкт трактуется психологически, подчеркивается Ллойдом Морганом ⁴ и косвенно объясняется Мортимером Остоу ⁵ как следствие перехода от наблюдения поведения извне (биология) к наблюдению психической деятельности изнутри (психология). Морган, впрочем, указывает, что

Два набора ценностей — ценностей выживания и ценностей удовольствия — тем не менее, так часто и по необходимости так преобладающе созвучны — их взаимосвязи так многочисленны и так тесны — что мы склонны забывать, что они логически различны ⁶.

Это замечание Моргана угрожало бы превратить в общее место мое наблюдение о том, что фрейдовский инстинкт не обязательно связан со здоровьем, давая понять, что никакой инстинкт, рассматриваемый психологически («изнутри»), по существу не имеет отношения к здоровью. Но мысль Моргана относится только к одним и тем же процессам (инстинктам), рассматриваемым с различных точек зрения. Рассматриваемый с биологической точки зрения (извне), инстинкт обслуживает «жизненную программу особи и вида» ⁷, тогда как рассматриваемый изнутри тот же самый инстинкт нацелен на свое собственное удовлетворение (удовольствие). Этого нельзя сказать о фрейдовских инстинктах, раз они отщеплены от эго, которое одно служит целям самосохранения. Так как, кроме того, для Фрейда «сила ид (инстинкта) выражает истинную цель жизни индивидуального организма», биологическое здоровье должно рассматриваться просто как дополнительный помощник для достижения удовольствия. Эго, следовательно, должно служить «ценностной программе» Ид. Невыполнение этого приводит к неврозу:

Психоаналитическая работа дала нам правило, что люди заболевают неврозом в результате фрустрации. Фрустрация, которая имеется в виду, — это невозможность удовлетворения их либидозных желаний... То есть для того, чтобы начался невроз, должен быть конфликт между либидозными желаниями человека и той частью его существа, которую мы называем эго...⁸

Все наши анализы свидетельствуют, что неврозы перенесения возникают из отказа эго признать мощный инстинктивный импульс, существующий в его иду и позволить его двигательную разрядку или из возражения против объекта, на который он нацелен. Тогда эго защищается от импульса при помощи механизма вытеснения; вытесненный импульс восстает против своей участи и находит пути, которые эго не может контролировать, создать для себя замещающее удовлетворение (симптом), которое навязывается эго в форме компромисса; эго обнаруживает, что этот непрошенный гость угрожает и наносит ущерб его единству, продолжает против симптома борьбу, которую оно прежде вело против первоначального импульса, и все это вместе дает клиническую картину невроза ⁹.

⁴ Ronald Fletcher, Instinct in Man (New York, 1957), p. 38.

⁵ Mortimer Ostow, «The Biological Basis of Human Behavior», in Silvano Arieti (ed.), American Handbook of Psychiatry (New York, 1959), Vol. I, p. 63.

⁶ Fletcher, p. 38.

⁷ Мах Nachmanson, «Versuch einer Abgrenzung und Bestimmung des Instinktbegriffes», Schweiz. Arch. f. Neur. u. Psych., Vol. 40 (1934), S. 179.

⁸ Sigmund Freud, «Some Character-Types Met With in Psycho-Analytic Work», trans, by E. Colburn Mayne, in Collected Papers, Vol. IV, pp. 318—344.

⁹ Freud, «Neurosis and Psychosis», trans, by Joan Riviere, in Collected Papers, Vol. II, p. 251.

Все классические психоаналитические определения психического здоровья, прямо и косвенно, в конечном счете подразумевают удовлетворение инстинкта как цель душевного здоровья и рассматривают «невроз как по существу следствие патологического действия инстинктивных сил» ¹⁰*.

¹⁰ Mortimer Ostow, «Virtue and Necessity», American Imago, Vol. 14 (1957), p. 254.

* «Невроз — это болезнь и, следовательно, вид страдания, который нарушает функционирование принципа удовольствия. Он препятствует прямому удовлетворению либи-дозных влечений и дает эго дополнительное преимущество. Лечение, следовательно, — это попытка восстановить первенство принципа удовольствия». (De Saussure, «The Meta psychology of Pleasure», International Journal of P sy с о analysis, Vol. XL (1959), pp. 88—89.

Вышеизложенная дискуссия служит тому, чтобы показать, кайим образом ценность вписана в сердце психоаналитической теории. Дальнейшая оценка данных с точки зрения медицинской биологии становится почти излишней, поскольку меньший круг психоанализа, «конституируя» свои факты, свои данные, уже структурировал их по шкале ценностей. Удовлетворение инстинктов есть господствующая ценность в человеческой жизни; все другие есть по сути ее преобразование.

В главе II я показал, что медицина представляет собой оценочное отношение к биологическим фактам. Очевидную аналогию 6 рамках науки психоанализа с совокупностью психологических фактов, с одной стороны, и с оценочным медицинским отношением, с другой, провести нельзя. То есть психоанализ не оценивает ценности, на которые направлены инстинкты. Сделать так, повторяю, значило бы либо соскользнуть ниже минимального уровня интенциональности, представленного меньшим кругом психоанализа, либо, парадоксально, доказать ошибочность его собственного меньшего круга, взяв то, что по его собственному мнению есть производное от инстинктов («неинстинктивная» ценность), и вновь применив это к самим инстинктивным ценностям.

Невроз, таким образом, есть внутреннее состояние, в котором неудовлетворение инстинктивных потребностей стало постоянным. Психоанализ не может позволить себе приводить дополнительные объективные основания для называния такого состояния невротическим. Он не может сказать, например, что, так как такое состояние непродуктивно или вредно для социума, неприятно (для эго!) и т. д., оно является невротическим или патологическим. Только если эти основания говорят в конечном счете о ставшем постоянным неудовлетворении инстинктивных влечений, они имеют силу с точки зрения психоанализа; но тогда, конечно, они больше не являются «объективными» основаниями. Инстинкты не предполагают ни продуктивность индивидуума, ни социальной или моральной ценности, ни таких удовольствий эго, как престиж, — все это в основном касается эго, когда оно устанавливает контакт с' миром в услужении у инстинктов. Другими словами, то, что удовлетворение инстинктивных потребностей полезно для здоровья, — это, в рамках психоанализа, аналитическое утверждение.

К тому же это нереалистичное утверждение и почти бесполезно с любой точки зрения, кроме наиболее абстрактной и теоретической. Психоаналитическое понятие здоровья должно быть переформулировано, если оно хочет вместить факт существования эго и супер-эго и отказ от инстинктов, на котором, согласно Фрейду, построена человеческая цивилизация. Именно здесь проявляется доминирующаяя неоднозначность относительно сути нормальности. Определение здоровья становится отрицательной формулировкой, в которой оно представляет собой отрицание довольно точного определения невроза. Причина этого — то, что, если психоанализ не может ограничить свое определение здоровья простым удовлетворением инстинктивных потребностей, должен быть введен ценностный контекст, заменяющий ценностный контекст инстинктивных целей. Я снова указываю на то, что именно потому, что меньший круг психоанализа составляет понятие, подразумевающее стремление к объекту и, следовательно, ценность, исключается любое дополнительное введение ценности в медицинском смысле. Поэтому будьте свидетелем трудностей, с которыми сталкиваются психоаналитические теоретики, когда они пытаются сослаться, например, на свободу акта как на свидетельство его здоровья, и чистосердечия и последовательности основателя — Фрейда, который утверждал, что все, что психоанализ может сделать в терапии, — это дать пациенту иллюзию свободы.

Мы можем, я думаю, из вышеприведенной дискуссии заключить следующее: психопатология, в рамках фрейдизма, показывает нам вид человека как картезианского механизма стремлений, ценностей, значений. Этот механизм приводится в действие тем фактом, что основная ценность (удовлетворение инстинктов) не осуществима. Другими словами, если бы удовлетворение инстинктов можно было бы сделать непрекращающимся, психический механизм, свойственный человеку, никогда бы не появился. Так как исходная, основная ценность неосуществима, цель реалистической медицинской психологии может относиться только к механизму, к механистичности человека. Следовательно, не то чтобы психоанализ стремится к максимальному удовлетворению инстинктивных потребностей в рамках цивилизации, но, скорее, он стремится устранить механический, детерминистский способ, каким душа ищет удовлетворения в культуре, которая препятствует этому удовлетворению. Неудивительно, поэтому, обнаружить, что один из более искушенных современных теоретиков по этой проблеме отвергает все критерии здоровья, которые имеют отношение к содержанию психических актов.

Таким образом, сущность нормальности — это гибкость, в противоположность застыванию поведения в паттернах неизменяемости, которые характеризует каждое проявление невротического процесса в импульсах ли, целях, действиях, мыслях или чувствах. Вольно ли поведенческое явление изменяться или нет, зависит... от природы комплекса сил, которые вызвали его. Ни один момент поведения нельзя считать невротическим, если процессы, которые привели его в движение, не предопределяют его автоматического повторения независимо от ситуации, полезности или последствий действия ^п.

¹¹ Lawrence S. Kubie, «The Fundamental Nature of the Distinction between Normality and Neurosis», Psychoanalytic Quarterly, Vol. 23 (1954), p. 182.

...по прагматическим причинам мы имеем основания называть «нормальным» любое действие, в детерминации которого господствующую роль играет союз сознательных и предсознательных сил,., тогда как по тем же самым причинам мы имеем основания называть аномальным, или нездоровым, или невротическим любое действие, в детерминации которого доминируют бессознательные процессы... потому что эти силы будут предопределять его автоматическое повторение, независимо от его соответствия непосредственной ситуации или его ближайшего или отдаленного результата ¹².

¹² Ibid., pp. 184—185.

Теперь у нас есть, я думаю, соответствующий контекст, в котором мы можем рассматривать позицию Daseinsanalyse по психопатологии. Теоретическая структура науки психоанализа такова, что его точку опоры составляет понятие, предполагающее интенциональность, оценивание того, что является целью. Его данные, следовательно, представляют собой структуры оценки и значения, и в результате дальнейшая «объективная» оценка данных, с точки зрения соматической медицинской биологии, становится неприемлемой. Поскольку, для психоанализа, необходимое условие для появления психического механизма, свойственного человеку, — это препятствование осуществлению все той же основной инстинктивной ценности, он не может реалистично придавать особое значение осуществлению инстинктивных целей как критерию психического здоровья. Так как он также не может, в рамках своих собственных исходных посылок, ввести ценности, которые можно считать не зависимыми от инстинктивных ценностей, он может говорить только о способе, каким душа in tot о (в целом, целиком (лат.}. — Прим. перев.) добивается удовлетворения, а не о содержании усилий души как о критерии нормальности.

Для Лоуренса Куби (Lawrence Kubie) слово «повторение» наиболее адекватно характеризует психопатологический комплекс невротических действий, а точнее, автоматическое или механическое повторение. Мы видели, кроме того, что для Куби причина для предрасположенности к такому автоматическому повторению появляется, когда действие детерминировано главным образом бессознательными силами. То, что последнее приводит к первому, Куби объясняет тем, что это неотъемлемо присуще природе символического процесса, служащего каналом из бессознательной в сознательную психику.

...всякий раз, когда система бессознательного (или, может быть, союз между предсознательной и бессознательной системами) преобладает, результирующее действие должно бесконечно повторяться. Это происходит потому, что ее цели — это преимущественно бессознательные символы, а бессознательные символические цели никогда не могут быть достигнуты ¹³.

¹³ Ibid., р. 183.

Хотя это неудачная формулировка, мысль Куби, я думаю, достаточно ясна. То, чего, для Куби, может достичь действие, детерминируемое преимущественно подсознанием, — это только и единственно символическая цель. Однако то, символом чего она является, недостижимо, и именно это обеспечивает движущую силу для повторения.

Наше обсуждение символов в главе III заставляет нас ожидать именно такую формулировку. Поскольку, как уже было доказано, психоанализ по существу имеет в виду «знак» там, где он говорит «символ», то он может говорить о символе не только как не выражающем, или не воплощающем, или не напоминающем символизируемое, но фактически о символе как скрывающем или маскирующем символизируемое. Мы ожидаем, следовательно, что Бинсвангер откажется (или дополнит) такое мнение, и не только из общего принципа, что оно находится в редуцирующей, объяснительной системе — но по особой причине, что именно такое мнение воплощает неспособность психоаналитической системы оценить по достоинству феномены опыта, которые как подлинные символы выражают значение символизируемого в силу экзистенциального априори. Какую роль, в таком случае, психопатология играет в Daseinsanalyse?

На первый взгляд, очевидно никакую:

Däseinsanalyse отличает себя от психопатологии не только в том отношении, что он не приступает с объективно-дискурсивными и индуктивными методами к исследованию одушевленного организма, но, скорее, ищет феноменологическое толкование экзистенциальных форм и структур. Он также отличается в том, что он усердно игнорирует биологически ориентированное различие между больным и здоровым. Задача психопатологии, следовательно, состоит в том, чтобы усвоить материал, предложенный ей D äs eins analysé* ом, классифицировать его, подвергнуть его проверке и выразить его ¹⁴.

¹⁴ Binswanger, Schizophrenie (Pfullingen, 1957), S. 269.

То есть Daseinsanalyse рассматривает себя как исследующего индивидуума и его мир до любого оценочного разграничения между болезнью и здоровьем. Однако дело в том, что основные исследования Бинсвангера касаются того, что наука психиатрии классифицировала бы как патологическое. Следовательно, Бинсвангер пытается сделать то, что, как мы только что заметили, невозможно в рамках науки психоанализа: он делает попытку показать человеческие феномены (значения для «я») до их преобразования в данные систематическим меньшим кругом, и что, следовательно, может быть независимо объяснено и оценено научной психопатологией. Для Бинсвангера, хайдеггеровские «категории», экзистенциалы, не преобразуют феномены человеческого существования, когда они сталкиваются с ними, как делает понятие инстинкта, рассматриваемое как меньший круг психоанализа, но, скорее, указывают необходимые модусы, в которых сам Dasein воспринимает, преобразует, конституирует мир.

Таким образом, центральное понятие здесь — это понятие Dasein как проекта мира, «мира» в смысле способа и манеры, в какой сущие доступны Dasein'у. В этом свете психическое заболевание предстает как модификация фундаментальной или необходимой структуры, как метаморфоза этого бытия-в-мире ¹⁵.

¹⁵ Karl Konrad, «Die Gestaltanalyse in der Psychiatrischen Forschung», Nervenarzt, Vol. 31, No. 6, S. 268.

Модификацию необходимой структуры Dasein нужно, следовательно, понимать как модификацию способа, каким мир доступен Dasein'y. Психопатология, на языке Бинсвангера, — это, таким образом, изучение тех модификаций необходимой структуры Dasein, которые приводят к «сужению», «сжатию» или «уплощению» мира.

Трансцендентность, таким образом, означает нечто, гораздо более фундаментальное, чем познание и, даже, интенциональность, поскольку мир делается доступным (erschlossen) прежде всего через настроение (Stimmung). Помня определение бытия-в-мире как трансцендентности и рассматривая наш психиатрический Daseinsanalyse в его свете, вы заметите, во-первых, что в этой системе отсчета мы в состоянии понять и исследовать также и психозы; во-вторых, мы должны видеть в них определенные модификации трансцендентности. Постольку, поскольку мы делаем именно так, мы говорим...: в психических заболеваниях мы сталкиваемся с модификациями фундаментальной или необходимой структуры и структурных частей бытия-в-мире как трансцендентности. В задачу психиатрии входит исследование и подтверждение этих модификаций с научной точностью...

В душевной болезни, в том, что называется психотической формой бытия-в-мире вообще, мы до сих пор обнаруживали модификации картины мира (Weltbildung oder Weltlichung) в смысле «прыгания» (упорядоченная скачка идей) и «водоворота» (беспорядочная скачка идей), с одной стороны, и, с другой стороны, модификацию в смысле лишения мира (Ver-Weltlichung) Dasein, то есть «иссушения» его мира, его одновременного сжатия, застоя и разложения ¹⁶*.

¹⁶ Binswanger, Existence, op. cit., pp. 194—195.

* Ср. Goldstein, p. 491. «Низкий уровень существования у больного, по сравнению с нормальным уровнем, можно охарактеризовать, во-первых, сжатием мира, лишением индивидуальности посредством ограничения степеней свободы».

То, что отдаляет нас от «душевнобольных», что заставляет их казаться нам чужими, это не отдельные ощущения или идеи, но, скорее, факт их тюремного заключения в проекте мира, который чудовищно сужен, потому что он управляется одной темой или очень небольшим количеством тем ¹⁷.

¹⁷ Binswanger, Schizophrenie, S. 401.

Чем более пуст, чем более упрощен и чем более сужен проект мира, которому вверило себя существование, тем скорее появится тревога, и тем тяжелее она будет ¹⁸.

¹⁸ Binswanger, «The Existential Analysis School of Thought», in Rollo May, Ernest Angel, and Henri F. Ellenberger (eds.), Existence (New York, 1958), p. 205.

Бинсвангер говорит — то, что делает возможным существование и опыт, то, что является экзистенциально априорным, было «сжато» и «сужено», то есть существование уже управляется только одной или, очень небольшим количеством категорий. Над смысловой матрицей, в рамках которой все феномены появляются и приобретают значение для Dasein и в рамках которой конституируются как мир, так и «я», господствует (в самых крайних случаях) только одна тема. Мы выражаем это, говоря, что там есть только одно экзистенциальное априори.

В упомянутом выше случае с происшествием на катке Dasein'ом управляло всецело и единственно экзистенциальное априори непрерывности:

Ключом к проекту мира нашей маленькой пациентки служит категория непрерывности, непрерывной связи и сдерживания. Это влечет за собой чудовищное сжатие, упрощение и опустошение «содержания мира», очень сложной совокупности контекстов соотнесения пациентки. Все, что делает мир значимым, подчинено господству одной этой категории, которая одна поддерживает ее «мир» и «бытие» ¹⁹.

¹⁹ Ibid., р. 203.

Исследования шизофрении Бинсвангера представляют нам индивидуумов, чье бытие-в-мире управляется как раз таким образом. Проек! мира Эллен Вест управляется экзистенциальной априорной полярностью: неземной мир против мира-могилы; проект мира Юрга Цюнда — экзистенциальным априори напора и натиска; проект мира Лолы Фосс — экзистенциальным априори знакомого и чуждого (жуткого); проект мира Сюзанн Урбан — экзистенциальным априори опасности ²⁰. Во всех этих случаях душевная болезнь (Geisteskrankheit) рассматривается как подавление Dasein одним проектом мира, а психоз рассматривается как наиболее резкое выражение этого ²¹.

²⁰ Binswanger, Schizophrenie.

²¹ Ibid., S. 308.

Прежде чем следовать этому ходу мыслей далее, мы можем сейчас сделать паузу, чтобы посмотреть, какой свет это проливает на проблему, которая возникла в отношении психоаналитических определений психической болезни. Когда проектом мира индивидуума управляет только одно экзистенциальное априори, все ощущения, так же как и конкретные значимые ситуации, подпадают под его рубрику. Это одно экзистенциальное априори, таким образом, становится «общей универсалией» (ср. главу III) всего опыта индивидуума, прошлого, настоящего и будущего. Например, что касается девочки в происшествии на катке: для нее ничего не могло появиться, кроме как в категории непрерывности; вещи и события либо сохраняют, либо угрожают непрерывности. Поломка каблука предвещает крах ее мира и вызывает тревогу*;* Ср. данное Гольдштейном определение тревоги как утраты мира, процитированное в Rollo May, Meaning of Anxiety (New York, 1950)., во временном отношении все внезапное производит такое же действие разрывом непрерывности «течения времени». Здоровый индивидуум понимает, что нечто, что происходит внезапно, может быть хорошим или плохим, приятным или неприятным; его внезапность не обязательно является непременным заключением о его значимости для него. Но больной индивидуум в этом случае от всех феноменов абстрагирует только тот, который соответствует трансцендентальным условиям его мира, в данном случае мира, полностью определяемого экзистенциальным априори непрерывности. Сказать, что больной индивидуум производит абстрагирование таким образом, это не значит сказать, что он оказывается перед лицом определенных феноменов, а затем абстрагируется от них; это значило бы, что он воспринимает, а затем абстрагируется от своего восприятия. Имеется в виду то, что подчеркивалось все это время — говоря словами Бинсвангера, То, что мы воспринимаем, — это «прежде всего» не ощущения вкуса, звука, запаха или прикосновения, даже не вещи или объекты, но скорее значения ²².

²² Binswanger, Grundformen und Erkenntnis menschlichen Daseins (Zürich, 1953), S. 290.

Одно экзистенциальное априори, таким образом, управляет всем опытом — вплоть до самого непосредственного; и поэтому в нашем примере мы не говорим о событиях и ситуациях, которые, между прочим, внезапны и которые, следовательно, дают некоторое «объективное» основание для такого одностороннего абстрагирования. Скорее, именно Dasein как таковое организует себя во времени (sich zeitigt) (букв, «дает себе созреть»; «Бременится» (нем.). — Прим. перев.) в форме внезапности ²³. Для такого Dasein все, что происходит, происходит внезапно, и, следовательно, любое событие является потенциально вызывающим тревогу; и Dasein должно приложить усилия, чтобы отнести все события к категории всегда-было. Время, таким образом, «останавливается», не возможно никакое «экзистенциальное созревание»²⁴.

²³ Binswanger, Schizophrenie, S. 261.

²⁴ Ibid., S. 260.

В этом общем контексте мы можем теперь описать психическую болезнь с точки зрения проникающего единообразия опыта как превалирующую однородность символического соотнесения. Под этим имеется в виду, что весь опыт, восприятие, познание и т. д. участвуют в и представляют одно экзистенциальное априори.

Здесь мы имеем признак того, что мы можем назвать трансцендентальными условиями возможности ненормальности, как ее выше определил Куби. Повторение, в том смысле, в каком его употребляет Куби, экзистенциально возможно только там, где весь опыт имеет одинаковую символическую ценность, не в смысле знака-соотнесения с подсознательной причиной, но скорее в смысле выражения экзистенциального априори, «общей универсалии» как причины, так и следствия (и, следовательно, того, что является трансцендентальным основанием как причины, так и следствия). Отсылаем читателя к главе III для более детального объяснения этой мысли. Позвольте нам просто заметить, что смысл повторения, который использует Куби, неизбежен в Dasein, в котором смысловой контекст настолько проникающий, что является необходимым условием любого опыта.

Здесь также выявляется значение экзистенциальной «денежной стоимости» термина заброшенность. Основной Dasein-аналитический критерий душевной болезни — это степень, в которой происходит отказ от свободы Dasein и передача ее власти другого. У невротика этот отказ только частичный; хотя его бытие-в-мире подавляется и управляется одной или немногими категориями, он постоянно прилагает усилия, чтобы удержаться за свою способность самоопределения. Эти усилия принимают форму отказа Dasein от некоторых из своих потенциальных возможностей для того, чтобы отвратить угрозу разрушения этого мира, который был так ограниченно сконструирован под эгидой одного доминирующего смыслового контекста, и, следовательно, разрушения «я». Но поскольку именно этот отказ от потенциальных возможностей существования и представляет собой начало разрушения (уплощения, сужения, опустошения) «я», все подобные усилия ведут к их собственному отрицанию, и невротик оказывается загнанным в угол. Неудавшаяся попытка решения своих проблем приводит к их подкреплению. Психо-тик идет на один шаг дальше и полностью предает себя власти другого. Цена, которую он платит за уменьшение переживания тревоги, — потеря его собственного самоопределения. При психозе Dasein полностью предан одному конкретному проекту мира *.

Во всех этих случаях Dasein больше не может свободно позволять миру быть, но, скорее, оно все больше предается одному определенному проекту мира, захватывается им, подавляется им. Технический термин для этого состояния преданности: «заброшенность»²⁵.

* В этой связи наблюдения Эрвина Штрауса подсказывают подход к концепции сна тоже как уступки миру, структурируемому экзистенциальным априори. «Во сне мы не столько перестаем участвовать в мире, сколько мы полностью поддаемся ему. Мы сдаемся миру, отказываясь от своей индивидуальности. Мы больше не стоим на своем в мире, выступая против него». Erwin Straus, «The Upright Posture», Psychiatric Quarterly, Vol. XXVI (1952), p. 535.

²⁵ Бинсвангер, с. 244 данной книги.

Мы вспоминаем, однако, из предыдущей главы, что заброшенность — это модус только одного из хайдеггеровских экзистенциалов, Befindlichkeit. Но, тем не менее, здесь он, по-видимому, принимает угрожающие размеры как самый основной среди них. Причина этого выявится сейчас, когда мы достигли точки, где мы можем точно установить, с хайдеггеровсих позиций, как раз то, из чего состоят модификации (Abwandlungen) необходимой структуры Dasein при психическом заболевании.

Свобода заключается в преданности Dasein своей заброшенности как таковой²⁶.

²⁶ Там же, с. 275.

Свобода, таким образом, означает способность Dasein противостоять жестокому факту того, каким оно видит себя как сущее, неизменяемости и причинной действенности его прошлого и т. д., и через понимание (Verstehen) проектировать себя в будущее, в то же время желая ответственных отношений со своей собственной заброшенностью. В психической болезни Dasein предается проекту мира и, следовательно, миру сущих, с которым оно не устанавливает контакт активно и за который оно не берет на себя никакой ответственности. Трансцендентальное условие для такого состояния дел — это экзистенциальное априори, которое проявляет заботу, в основном, в форме заброшенности и которое таким образом делает неподлинными другие экзистенциалы. Невроз и психоз должны, следовательно, рассматриваться как один способ, каким Dasein существует неподлинно, способ, определяемый несоразмерно большим местом экзистенциала заброшенности. Денежная стоимость термина заброшенность может, таким образом, быть выражена с точки зрения повторения. В психической болезни это повторение, с хайдеггеровских позиций, неподлинно *. Говоря словами Бинсвангера:

Dasein больше не простирается в будущее, больше не впереди самого себя, но, скорее, поворачивается в узком круге, в который оно заброшено, в бессмысленном, а это значит, безбудущном, бесплодном, повторении вокруг самого себя ²⁷ **.

* Описание подлинного повторения как выбора самого себя или свободного установления отношения со своей фактичностью см. в Kierkegaard, The Sickness Unto Death и Either/Or, Vol. II.

²⁷ Binswanger, Schizophrenie, S. 267.

** В «Экстравагантности» несвобода принимает форму попытки отвергнуть фактичность, заброшенность. С помощью этого дается определение Dasein. Им, таким образом, настолько же управляет его фактичность. Сравните понятие отчаяния возможности у Кьеркегора как результат отсутствия необходимости в Kierkegaard, The Sickness Unto Death, Ch. III. См. также с. 275 данной книги.

Схематично: (1) Dasein конституирует свой мир с помощью смыслового контекста экзистенциального априори; (2) Dasein находит свой мир и свое «Я», конституируемые таким образом (Befindlichkeit)^ (3) Dasein либо (а) по-стигает свой мир и свое «Я» посредством свободного открытого (Weltoffen) отношения и проецирует себя по направлению к будущему (Sein-zum-Tod [бытие-к-смерти (нем.). — Прим. перев.]), в то же время осознав неизбежность его здесь и сейчас фактичности (модуса заброшенности), либо (Ь) сдается своему миру, фактичности (Verfallenheitу Verweltlichung [па&шестъ, омирение (нем.). — Прим. перев.]) и управляется как бы извне своим собственным модусом конституиро-вания мира (Ausgeliefertsein [отданность-в-руки-кого-либо (нем.). — Прим. перев^\)\ (4) энергия, затраченная на сохранение самоопределения за счет истощения экзистенциального потенциала (движение по направлению к неподлинности) = невроз; (5) абсолютный отказ от свободы «я» = психоз. Общий паттерн: проникающая однородность символического соотнесения с одним экзистенциальным априори = повторение.

Для Хайдеггера экзистенциальный модус заброшенности влечет за собой связь Dasein с фиксированной, детерминированной фактичностью, которая является необходимым компонентом человеческого существования. Когда этот модус затмевает все остальные, из этого следует, что Dasein может показаться вполне понятным, если соотнести его с тем, что неизбежно и неизменно в человеческом существовании. Тогда, с точки зрения онтологии, психоанализ с его теориями о психическом детерминизме, причинной действенности прошлого, влиянии биологических сил на способность формирования и восприятия идей, оценивание и т. д., должен рассматриваться как наука о Dasein в модусе заброшенности.

С самого начала утверждалось, что экзистенциальное априори Бин-свангера есть проявление заботы, ее выражение в отдельном, живущем человеке. Из предшествующего исследования невроза и психоза может сложиться впечатление, что экзистенциальное априори можно в некотором смысле понимать как нечто отделимое от и каким-то образом более фундаментальное, чем тот, или иной, или все хайдеггеровские экзистен-циалы. Могло показаться, что тот или иной вид экзистенциально априорной категории, такой как непрерывность, благодаря чему-то, присущему самой этой категории, может сам оказывать влияние на структуру индивидуального Dasein. Поэтому необходимо снова подчеркнуть, что экзистенциальное априори представляет собой изначальную целостность всей структуры индивидуального Dasein («die ursprüngliche Ganzheit des Strukturganzen des Daseins» [Хайдеггер]). Дело не в том, что в неврозе и психозе один из экзистенциалов исключает все остальные, поскольку, E действительности, хайдеггеровские экзистенциалы не «функционируют» и не могут функционировать в изоляции. Каждый предполагает другие.

Понимание (Verstehen), например, ведущий способ существования Dasein, былс бы невозможно без той основной непосредственной близости к вещам-кото-рые-есть, присущей Dasein от рождения. Таким же образом не могло бы бьгп никакой подобной Befindlichkeit, если бы к самой сущности Dasein не относилось принимать участие посредством толкования, т. е. понимания ²⁸.

²⁸ Thomas Langan, The Meaning of Heidegger (New York, 1959), p. 23.

Модификация необходимой структуры, которая известна как душевная болезнь, — это модификация структурного целого заботы, в которой Dasein больше не устанавливает связь (через Verstehen) со свое* собственной фактичностью свободно. Dasein как Verstehen и Rede таки* образом становится подчиненным тому модусу бытия-в-мире, который называется заброшенностью. Это, говоря словами Бинсвангера, «несвобода, которая сама себя выбрала» ²⁹.

²⁹ Binswanger, Drei Formen Missglückten Daseins, (Tübingen, 1956), S. 61.

Когда мы устанавливаем индивидуальное экзистенциальное априор* человека, такое понятие, как «непрерывность», описывает способ, какил Dasein конституирует свой мир и устанавливает с ним связь, и это означае^г способ, каким разум устанавливает связь с тем, что по необходимости есть способ, каким язык выражает, схватывает и формирует мир, способ, какш пространство структурируется осмысленно, способ, каким переживаются будущее, настоящее и прошлое как таковые. Мы также и, возможно, боле< существенно, указываем на свободу в Dasein, благодаря которой Daseii структурировало таким образом свой мир и свое «я». Эта свобода и ест\ то, что теряется при душевной болезни. Сказать об индивидууме, что ег(экзистенциальное априори — это, скажем, непрерывность, не значит, самс по себе, сказать, что он «болен». Сказать, однако, что для того, чтобы οι мог переживать мир так, как он его переживает, он должен был в значительной мере отказаться от своей свободы понимания и отдать ее миру, это значит сказать, что он «болен». Мир, которому он отдал свою свободу, это не мир «вообще», а мир, структурированный самим Dasein. Этот парадокс несвободы, которая сама себя выбрала, капитуляции перед миром своего собственного структурирования, это то, что, для Бинсвангера, наиболее существенно характеризует динамический порочный круг невротической тревоги. Разрешение парадокса за счет полной капитуляции и ставшей бессрочной утраты свободы характеризует психотика. Таким образом, такая категория, как непрерывность, когда она используется для того, чтобы охарактеризовать экзистенциальное априори у душевнобольного, указывает на слабеющую, борющуюся свободу (невроз) или на свободу как трансцендентальное условие существования, которое больше не выполняется (психоз), а также на трансцендентально необходимый смысловой контекст, который структурировал этот мир.

Из этого следует, что Бинсвангер делает основное ударение главным образом не на число экзистенциально априорных категорий, но на способ, каким Dasein устанавливает связь со своим «я» и миром как обнаруживающимся в этих категориях и посредством этих категорий. Экзистенциальное априори — не объект, стоящий перед сознанием, но, как указывалось в предыдущей главе, горизонт существования, матрица, в рамках которой бытие, мир и «я» становятся доступны для Dasein. Свобода Dasein не означает противостояние идее или категории, но указывает на способ установления Dasein своей связи с этим миром и «я», которое появляется в контексте экзистенциального априори. Свобода в этом смысле предполагает, таким образом, постоянную открытость вещам и «я» и готовность Dasein творчески понимать или вновь создавать то, что есть.

Когда Бинсвангер говорит о «чрезвычайно разнообразном сплетении связей и соединений здорового»³⁰, он говорит о множественности экзистенциально априорных категорий, которые определяют мир здорового. И здесь, и в главе III указывалось, что «сила» этих экзистенциально априорных категорий заключается в самом Dasein как свободе. Эту многочисленность экзистенциальных априорных категорий, которая характеризует здоровье для Бинсвангера, нужно понимать как необходимое сопутствующее обстоятельство экзистенциальной свободы. Любая из этих категорий может стать отличительным свойством невротического или психотического индивидуума, как только исчезает сила, которая утверждает ее. Разнообразное сплетение связей здорового представляет свободу и способность Dasein как понимающего вновь переживать и вновь создавать то, что есть, в то же время желая самому быть ответственным и связанным обязательствами по отношению к миру и «я», таким образом переживаемых и таким образом создаваемых.

30 Binswanger, Existence, op. cit., p. 205.

Я заканчиваю замечанием, что мы не изменили наше определение экзистенциального априори как конкретного проявления онтологически априорной структуры заботы. Однако мы подчеркнули присутствие или отсутствие свободы как необходимое условие.

VI.

Дата добавления: 2015-07-10