Возможность психологии как естественной науки

Психология, наука о человеческом сознании и поведении, оказывается, таким образом, в неестественном положении. С одной стороны, она хочет jöbiTb «объективной», хочет занять свое место как одна из естественных наук, хочет найти подтверждение в других науках, таких как биология и химия, и подтверждать их. С другой сторону, она хочет изучать то, что наука со времен Декарта и Галилея требует исключить из области исследования: душу, психику, сознание.

В психологии феномены, упрощаемые меньшим кругом науки, кроме того относятся к тому же классу, что и само исследование.

В отличие от физика, психолог... исследует процессы, которые относятся к тому же общему роду — восприятие, научение, мышление, — что и те, пек средством которых он проводит свое исследование¹¹.

¹¹ Sonnemarm, p. 15.

Опасность заключается в том, что научный метод считается конституирующим для природы мышления или восприятия, и таким образом любое мнение или восприятие, которое, как утверждает человек, дает ему истину и которое расходится с научным мнением, сразу объявляется «просто субъективным» или «проективным» и так далее. Ибо психолог не может признать, что его способ достижения истины можно вытеснить другим способом мышления или восприятия. Если он поступает так, пытаясь сохранить верность феноменам, которые он исследует, он косвенным образом признает, что его метод может быть опровергнут, а его результаты отвергнуты другим методом — скажем, художественным или интуитивным.

Психолог пытается ввести в область исследования то, что исключил Декарт. Объективный мир, мир res extensa — это мир, из которого удалены сознания и «я». Научный метод не может редуцировать то, что производит редукцию, сознание, мышление, восприятие — «я». Психология не может объяснить процессы, относящиеся к тому же роду, что и тот, посредством которого она проводит свое исследование, не предписывая вначале, что собой представляют эти процессы; не предписывая фактам заранее. В таком случае круг был бы порочным, как в Птолемеевой астрономии.

Казалось бы, в таком случае, что единственная возможность для психологии существовать в качестве естественной науки — существовать в форме бихевиоризма, где фактически сознание было исключено из области исследования. Бихевиоризм твердо придерживается предписания естествознания; то, что изучает бихевиорист, — это объекты, которые материальны, в которых исключен воспринимающий. Короче, предмет бихевиоризма — это предмет, в котором «я» изгнано из мира, который оно исследует. Это, возможно, научный метод. Но психология ли это? Если «я» исключается, если на сознание навешивается ярлык бессмысленного, если все, что мы переживаем как «субъективное», не только не объясняется, но изымается из области исследования, у нас больше нет науки о «я», больше нет психологии, а есть набор теорий о человеческом поведении, которые в принципе могут быть проверены, только если избегать сам источник проверки — самого сознающего субъекта.

Недостаточно сказать, что наука предписывает только, чтобы индивидуальный субъект был, насколько это возможно, исключен из исследования, что сознание, мышление, сами по себе, могут исследоваться отдельным индивидуумом при условии, что этот отдельный исследователь, qua ученый, нс допускает свою субъективность в исследование. Ибо, повторим, психолог ищет истину о мышлении, восприятии и так далее. «Свести самого себя» к ученому — и только к ученому, — который ориентируется на свой предмет, как физик ориентируется на свой, значит автоматически исключить из поля зрения определенные возможные данные, среди которых имеются умозрительные формы, противоречащие тем, к которым, как он полагает, ведет его исследование ¹².

¹² Ibid., р. 15.

Затруднение можно сформулировать так: по существу неправомерно сводить (т. е. преобразовывать) феномены того же общего порядка, что и те, которые являются источником систематической структуры, используемой для объяснения феноменов, редуцируемых таким образом. Единственный способ размышлять о мышлении — наблюдать мышление. Но к чему мышление может быть умозрительно сведено, кроме как к самому себе? Объяснять мышление путем преобразования его значит терять феномены мышления. Но сохранить его в целости значит отказаться от естественно-научного метода, который держал бы его мир свободным от сознания, конечных целей и т. д.; сохранить его в целости значит нарушить меньший круг естествознания и признать реальным то, что в науке преобразуемся во что-нибудь другое.

Следовательно, психология как естественная наука не в состоянии объяснять из-за крайне маленького размера ее меньшего круга по сравнению с содержанием ее мира. В такой психологии мы обнаруживаем то же препятствие, с которым мы столкнулись при объяснении квартета Бетховена как лошадиных волос и кошачьих кишок. Мы никак не можем вернуться от объяснения к объясняемой вещи без предшествующего знания о том, что представляло собой то, что нужно было объяснить.

Дилемма психологии сходна с дилеммой любой дисциплины, предметом которой является человеческое сознание и которая желает следовать примеру естествознания. Коренное различие между предметами физики, биологии и т. д. и психологии, истории, литературной критики и т. д. выражается следующим образом: в то время как в физике каждое данное не имеет смысла, пока оно не связано с другими данными посредством концептуальной схемы и гипотезы, в психологии каждое данное, результат человеческого восприятия, мысль, эмоция и т. д. сами по себе обладают своим собственным смыслом для воспринимающего, думающего, чувствующего — для человека.

Мы могли бы выразить эту мысль языком феноменологической психологии: изменение светового паттерна само по себе не направлено, не обращено, само по себе не нацелено на что-либо вне себя — в то время как акт сознания по существу является интенциональным, по существу обращен вне себя (Гуссерль, Брентано). Наука, имея дело, как в физике, с объектами интенциональных актов, с вещами, поступает правильно, исключая намерение как неотъемлемо присущее объекту, на который направлено намерение (лишает мир сознания). Астроном не редуцирует акт восприятия звезды; он не редуцирует красоту звезды, ее романтику. Эти качества он игнорирует, потому что они представляют собой характеристики осознания-мира, бытия-в-мире, интенциональных актов*. Объективным процессам в физическом пространстве-времени, таким образом не имеющим никакого соотнесения вне их самих, научная теория придает соотнесение, и мир, понимаемый исключительно как вещь, затем объясняется. Психолог, с другой стороны, когда он следует примеру науки, может только лишить сознание того самого качества, которое состав^гяет его сущность, его интенциональности. Чтобы действительно быть эмпириком, психолог должен сохранить «трансцендент--ность», отнесенность сознательных процессов вне себя — одним словом, их значения для «я», в котором они имеют место.

* Психолог, с другой стороны, когда он пытается следовать примеру естествоиспытателя, не игнорирует, но преобразует сам акт восприятия до тех пор, пока, как в радикальном бихевиоризме, например, восприятие красоты звезды, ее романтики не становится паттерном движений физического объекта с двумя ногами и руками. Сила физики проистекает частично из ее отказа от сознания в его мире: звезда не прекрасна, не романтична; это туманность четвертой величины, окруженная газами XYZ. Слабость научной психологии проистекает из того самого источника, который дает силу физике: звезда воспринимается как прекрасная, как романтичная; восприятие — это не процесс синтезирования оттисков на сетчатке глаза с усвоенной в процессе научения ориентацией глаз на перспективу и расстояние, тем более не возможный паттерн движений или поведения двуногого, лишенного перьев. О любом объяснении, которое совершенно упускает из виду восприятие красоты звезды, нельзя сказать, что оно объяснило восприятие. Психология, если она стремится иметь дело с сетчаткой, световыми волнами и тому подобным, — это неврология, физиология или биохимия — все, что угодно, только не наука о сознании.

Если психология может существовать как естественная наука, она может делать это, только сохраняя значения этих восприятий и мыслей, которые она хочет объяснить. Тогда она может попытаться объединить эти значения в концептуальную схему, но ее меньший круг, ее правило преобразования встреченных феноменов, не должен опускаться ниже уровня значения-для-«я». Одним словом, она должна больше понять, прежде чем стремиться объяснить. Она не должна предписывать субъекту, как это часто делается в психологическом эксперименте, способ или установку восприятия объекта, если только это не тот случай, когда все, что она хочет исследовать, это восприятие в экспериментальных условиях.

Гештальтпсихология была движением в направлении изучения восприятия, мышления, научения в контексте смысла. Она тоже, однако, продолжала изолировать «перцептивное» от «эмоционального». И, таким образом, Gestalten по-прежнему представляют собой подсознательный меньший круг, где основная реальность, хотя и смысловой контекст, есть все еще не тот вид смыслового контекста, в котором восприятие и мышление имеют место в «обычной» жизни и сознании. Фрейд был первым, кто как естествоиспытатель признавал главными феномены, которые соответствовали феноменам, переживаемым и воспринимаемым людьми в сознательной жизни. Здесь однако мы больше не находимся в сфере естествознания самого по себе — в сфере науки только как попытки объяснить. Мы находимся также по крайней мере с равной силой в сфере психотерапии — отрасли медицины, краткая характеристика которой сейчас следует.

Дата добавления: 2015-07-10