Идеал объяснения

Бинсвангером утверждается, что постижение априорных структур человеческого существования, экзистенциального(-ных) априори, дает терапевту более полное понимание мира пациента, чем дает, например, психоанализ. Бинсвангер утверждает, что естественно-научному методу из принципа закрыт путь к самому полному пониманию пациента, хотя его способность объяснять психологические феномены, в принципе, не подвергается сомнению ^!. Основной целью этой главы будет общее исследование естествознания, в особенности психоанализа, рассматриваемого как объяснительная система в противоположность феноменологическому подходу, на который, по утверждению, опирается Daseinsanalyse. Конечная цель — установить систему отсчета, в которой философские соображения, окружающие психоаналическую и дазайнсаналитическую точки зрения, можно будет с меньшей степенью общности обсудить в последующих главах.

¹ Binswanger, Schizophrenie (Pfullingen, 1957), S. 142.

Различие между пониманием (Verstehen) и объяснением (Erklärung) можно, в самом начале, грубо приравнять к различию между феноменологией и философской системой. Одним из того, что, как утверждает феноменология, отличает ее от философской системы, является ее попытка быть непредвзятой. Существуют системы, которые заявляют о не подлежащих сомнению исходных посылках, но нет ни одной, которая заявляла бы, что у нее нет вообще никаких исходных посылок. Мы увидим, что надежность феноменологии, так же как и ее бессилие, проистекает из этого отказа от исходных посылок.

В главе I была отмечена кругообразность кантовской аргументации, и там был намек на то, что это не обязательно указывает на слабое место в его размышлениях. Фактически, целью философской системы является именно эта кругообразность. Как это сформулировал Вайсе (Weiss):

Заключение, которое повторяет посылку, четко соответствует требованиям самой строгой логики. Недостаток круговой аргументации в том, что она часто является неинформативной, слишком быстро возвращаясь к своему началу. Но если круг всеобъемлющий, если он охватывает все, что есть, тогда он* выполняет все, что требует философская система *.

* Paul Weiss, Modes of Being (Carbondale, 111., 1958), p. 193. Я мог бы добавить, что различие между началом и концом круговой системы — это, возможно, различие между посылкой самой по себе и посылкой в приложении ко всему остальному во Вселенной.

Другими словами, система, которая не является круговой, так же сильна и так же слаба, как сила ее посылок. Только когда заключения в каком-то смысле являются доказательствами посылок, система может быть завершенной. Круг должен быть всеобъемлющим — то есть он должен охватывать все, что есть. Но что есть? Если бы не было спора о том, что на самом деле существует или обладает бытием во Вселенной, расхождение философских систем, которые все в самом общем смысле являются круговыми, было бы гораздо менее выраженным и затрагивало бы, возможно, только вопрос акцента или отправной точки. Но, в действительности, каждая философская система приходит со своим собственным заранее установленным критерием, с помощью которого нечто признается реально существующим, чем-то, что должно быть включено в систему, или чем-то, ссылаясь на что, можно «объяснить» все остальные реально существующие вещи, которые были охвачены.

Таким образом, утверждение, что систематическая философия есть круговое предприятие, не является полностью разъясняющим, поскольку философская система должна заранее предположить точную «качественную окружность» круга. Рискуя допустить натяжку в метафоре, мы можем сказать, что систематическая философия начинается с маленького круга, который затем переходит в больший круг, радиус которого можно принять как диаметр меньшего круга.

Меньший круг представляет собой неизбежные основные посылки любой системы; он намечает окружность большего круга. Если меньший круг сравнительно мал, мы имеем систему (больший круг), которая относительно четко очерчена и уверена в себе (т. е. такую, чей критерий для признания простого факта относительно узок), но которая, в своих пределах, не объясняет многого (я бы привел в качестве примера первоначальный логический позитивизм). Если меньший круг велик, мы имеем систему, которая, хотя и охватывает многое, опирается на предположения, которые сами по себе кажутся"" требующими дальнейшего подтверждения.

*" Я подчеркиваю здесь слово «кажутся», потому что, когда меньший круг увеличивается в размере, то, что является только правилом преобразования феноменов, может принять вид посылок собственно системы (большего круга). Строго говоря, однако, открытость сомнению не является дифференциальным критерием.

Меньший круг представляет собой критерии, определяющие, что составляет исходный факт, который должен быть объяснен при помощи систематической связи в большем круге. Меньший круг представляет собой стандарт качества данных, которые будут приняты как таковые и объяснены с помощью посылки и правил заключения в большем круге. Это правило преобразования, в соответствии с которым философ, двигаясь в большем круге, признает определенные данные несводимыми и основными, а другие — производными и преобразуемыми в несводимые основные данные.

Система Гегеля, предложенная в «Феноменологии духа», — это пример системы, в которой меньший круг сравнительно велик. Меньший круг у Гегеля гласит: все в науке, истории, искусстве, религии и философии, что обнаруживает себя, обладает истинностью и реальностью. Исходные посылки большего круга (исходные посылки «системы») таковы: реальное разумно, а разумное реально; разум развивается вследствие неизбежного диалектического процесса. Этими посылками Гегель вводит огромное и откровенное круговое доказательство, как все может быть объяснено, т. е. упорядочено в систему. Здесь мы видим явный случай того, как большой размер меньшего круга неизбежно влечет за собой гигантский больший круг. В системе Гегеля очень немногое, с чем происходит столкновение, преобразуется, само по себе, в нечто более «элементарное». По крайней мере, каждый момент обладает своей реальностью и не изменяется, но неизбежно влечет за собой встречное движение, которое также имеет свою реальность. (Конечно, Абсолютный Дух наиболее реален, но это не влияет на точку зрения, что каждый момент обладает какой-то степенью реальности, целостности сам по себе.)

Основная критика гегелевской системы должна быть направлена на меньший круг, поскольку он обеспечивает слишком мягкий критерий для реальности. Ничто не признается нереальным, никакой взгляд не считается полностью ложным — всякая вещь в мире человека понимается и принимается на ее собственных условиях, и в результате объясняется очень мало или ничего не объясняется. Здесь возникает первое главное утверждение этой главы: систематическое философское объяснение должно лежать посередине между двумя противостоящими силами человеческого мышления — (1) редуцирующей тенденцией, которая пытается свести все феномены к минимальному количеству элементарных реальностей и (2) соглашающейся тенденцией, которая принимает любую вещь или идею на ее собственных условиях. Первая, доведенная до неприличных крайностей, приводит в результате, если взять хорошо известный пример, к заявлению типа «квартет Бетховена — это не что иное, как кошачьи кишки, по которым царапают лошадиным хвостом». Последняя, доведенная до крайности, имеет своим результатом только энциклопедию, а не объяснительную систему и, таким образом, не выполняет задачу систематической философии, которая, в известном смысле, состоит в том, чтобы объяснить содержание энциклопедии.

Логический позитивизм Венского кружка был примером систематического философского подхода, который, если бы он просуществовал достаточно долго, чтобы развиться в философскую систему, представил бы собой превосходный пример скудости небольшого меньшего круга, рассматриваемого в его роли порождающего объяснительный больший круг. Здесь меньший круг требует эмпирического, чувственного наполнения для всякого понятия и эмпирического подтверждения для всякого суждения. В соответствии с этим суждения, касающиеся морали, эстетических ценностей, религиозного сознания и тому подобного, отвергаются как вздор или преобразуются, сводятся к уровню вещественности, и эта редукция совершенно невыносима для людей в этических ситуациях, творчестве и религиозной борьбе. (Примером было бы то, что все три ситуации — этическая, художественная и религиозная — есть просто результат взаимодействия молекул в клетках мозга.)

Но в равной степени отвратительна для, скажем, благочестивого католика мысль, что все религии, начиная с религии каннибала с островов Фиджи до дзен-буддизма, — это просто разные способы обращения к одному и тому же Богу. Рассудительный католик захочет увидеть, насколько некоторые религии похожи на его религию и даже, в некотором смысле, говорят одно и то же — но он будет требовать, чтобы убедительное объяснение истории религии показало, что некоторые религии являются языческими, варварскими, самонадеянными, идолопоклонническими и так далее. Он не согласится с тем, что поклоняющиеся козе приходят к Христу через слишком узкий смысл всего сущего.

Аналогом вышеупомянутого в философии является система, которая заявляет, что все системы истинны в некоторой степени, что все идеи относятся к некоторой реальности, что ничто не является полностью ложным или иллюзорным. Томимый жаждой путник в пустыне не получает убедительного объяснения его миража, когда ему говорят, что вода, которую он видел, была реальной для него, хотя и не «интерсубъективно». Убедительное объяснение должно начинаться и заканчиваться утверждением, что вода была абсолютно нереальной, это в действительности был песок и только песок. Философская система должна иметь в себе некую основу для анализа, должна отбирать и отвергать, так же как и принимать, и истинность некоторых других систем, и объекты, которые составляют «вселенную». Систематический философ не может допустить, чтобы больший круг был таким большим, как он (философ) захочет. Он должен ограничить больший круг, уделяя особое внимание меньшему кругу.

Идеал объяснения должен, таким образом, объединять две взаимно противоположные цели: сохранить то, что должно быть объяснено, в целости, как оно появляется, и в то же время свести его, насколько это возможно, к тому, с чем мы уже знакомы, о чем мы уже имеем знание, или, в более общем смысле, к тому, что считается основной реальностью. Пренебрегать первым требованием значит подвергаться опасности, иллюстрируемой примером с квартетом Бетховена, опасности, которую можно формализовать следующим образом: если А объясняется с помощью редукции (в смысле либо подведения А под «заранее установленные b законы, либо разбивания А на «приемлемые» компоненты) как «в действительности» abed, и если, исходя только из abed, невозможно, не зная заранее, каким образом А явилось in toto (в целом, целиком (лат.}. — Прим. перев.), вернуться к А, — тогда то, что объясняется, было не А, а в лучшем случае только аспект А. В нашем радикальном примере с квартетом Бетховена едва ли было бы возможно, исходя из представления о лошадином хвосте и кошачьих кишках, прийти к обратному заключению о чем-либо музыкальном (не говоря уже о квартете), если не знать заранее, что струны и смычки скрипок изготавливаются из таких вещей. Опасность здесь, таким образом, — это бедность дифференциала в рамках «основной реальности» мира, рассматриваемого системой. С другой стороны, пренебрегать вторым требованием значит вообще отбросить назад феномены, которые необходимо объяснить, как они появились. Такой способ философствования — это «ни на что не годный брат» феноменологии, который, пожалуй, мы могли бы назвать «феноменографией» ² и который может стать просто толкованием или раскрытием. В та*Пй философии существует соответствующая неспособность доказать точку зрения. Ибо доказательство точки зрения в философской системе связано с тем, что отрицание точки зрения, которую нужно доказать, противоречит исходным посылкам или суждениям, выведенным из исходных посылок в системе (большем круге). Но поскольку большой меньший круг очерчивает систему, в которой в противоположность системе, очерченной небольшим меньшим кругом, мы имеем избыток основной реальности, существует тенденция, что все «вещи» и суждения о вещах поглощаются нетронутыми, как они являются, «проглатываются целиком». Доказательство имеет тенденцию уступать ассимиляции. Дополнительная тенденция такой философии становиться просто раскрытием или толкованием усугубляет эту ситуацию, поскольку в таком случае мы постоянно находимся в затруднении относительно того, каковы исходные посылки и каковы производные суждения.

Ulrich Sonnemann, Existence and Therapy (New York, 1954), p. 344.

Феноменография появляется на свет, когда меньший круг неудержимо увеличивается, когда критерий для элементарного факта становится бесконечно неопределенным. В таком случае исчезает возможность того, что больший круг вообще когда-либо появится, и с ней исчезает возможность системы, даже несмотря на то, что в то же время делается попытка создать систему. Результат энциклопедический, а не объяснительный. Казалось бы, феноменология с ее сознательным игнорированием попытки редукции — не путать с феноменологической редукцией Гуссерля, которая является названием для метода устранения редуцирующего, толковательного элемента из исследования феноменов — может сделать себя уязвимой для такого обвинения. Однако есть большая разница между принятием объекта или феномена, как он появляется, и методичным поиском сущности феноменов, как они на самом деле являются человеческому сознанию. Это разница между, скажем, принятием Бога как существа высшей реальности и исследованием сущности феноменов веры-в-Бога; с другой стороны, разница между принятием феноменов веры-в-Бога как мирского объекта и исследованием сущности верования или веры, как она переживается верующим. Это, далее, разница между признанием объекта основной реальностью, обладающей всей силой первичного факта, и исследованием содержания сознания до тех пор, пока не будет раскрыта необходимая феноменальная структура объекта. В первом случае исследование останавливается радикально рано, при этом критерием становится тот факт, что нечто является реальным; в последнем исследование продолжается до тех пор, пока не будет обнаружен «чистый опыт... с его собственной свойственной ему сущностью»³. «Решающий фактор заключается прежде всего в абсолютно точном описании того, что в действительности лежит перед человеком в феноменологической чистоте, и в удерживании на расстоянии всех интерпретаций, которые выходят за пределы данного»⁴.

³ Husserl, Ideas, trans, by W. R. Boyce Gibson (London, 1952), p. 344.

⁴ Ibid., p, 262.

Теперь мы можем сформулировать подразумеваемое здесь различие между «объяснением» и «пониманием». Понять вещь, феномен, идею или опыт значит подойти к объекту, который нужно понять, на его условиях, видеть в нем структуры, которые выявляются с его стороны, а не с нашей. Понять объект значит принимать в нем участие до тех пор, пока он не уступит свою сущность нам — тем, кто понимает. Необходимое условие такой задачи — это, с другой стороны, «[держать] на расстоянии все интерпретации, которые выходят за пределы данного». Ни редукция, ни «феноменография», системы как с маленьким, так и с большим меньшим кругом, не могут выполнить этого. Первая не может, потому что по определению она стремится свести феномены к тому, что она считает основными законами⁵ или основной реальностью. Последняя не может по менее очевидной причине: она регистрирует, наряду с феноменом, все интерпретации этого феномена, так что то, что она дает нам, это не тот феномен, который действительно находится перед нами, но феномен, инкрустированный выходящими за пределы феномена соотнесениями и интерпретациями, т. е. феномен как уже редуцированный.

⁵ Sonnemann, p. 33.

В объяснении феномены, как они появляются, преобразуются в том смысле, что они либо подводятся под законы, устанавливающие их связь с другими, отличными от них феноменами, либо они разбиваются на части, почему-то представляющиеся более реальными, чем конфигурация тех частей, которые, как считается, составляют исходный феномен. Оба смысла объяснения можно назвать редукцией в том отношении, что феномены больше не сохраняют нетронутость, независимость или нерушимую целостность.

Пожалуй, может показаться странным подразумевать, что возможно объяснить что-либо полностью, не понимая это. Смысл, который я вкладываю в эти слова, однако, следующий: то, что объясняется, сводится к тому, что понято ранее. Конечно, мы понимаем объясняемый феноме^, но только постольку, поскольку он соотнесен, сведен и преобразован в то, что мы поняли ранее, возможно, тем же путем, возможно, путем понимания в первоначальном смысле, как изложено выше.

Дата добавления: 2015-07-10