Виды соучастников

1. Характер поведения отдельных соучастников при каждой из рассмотренных форм соучастия может быть весьма различным, что имеет существенное значение для определения общественной опасности этих лиц.

Дифференциации ответственности соучастников в зависимости от характера их преступной деятельности уделялось значительное внимание в буржуазном уго­ловном праве1. Это относится прежде всего к периоду, когда идущая к власти буржуазия выступала против произвола феодального полицейского государства, вы­двигая лозунги об укреплении основных начал буржуаз­ной демократии и законности и требуя установления на основе объективных признаков соответствия между опасностью преступной деятельности виновного и на­значаемым наказанием. В соответствии с этим в области теории уголовного права и в законодательстве буржуаз­ных стран предпринимались попытки классифицировать соучастников по признаку характера их деятельности

с соответствующей регламентацией ответственности от­дельных соучастников. Так, в русском дореволюцион­ном уголовном праве, хотя и в очень казуистической форме, но весьма подробно, регламентировалась от­ветственность отдельных соучастников. В Уложении о наказаниях 1885 года выделялись при соучастии без предварительного сговора — главные виновники и уча­стники и при соучастии с предварительным сговором — зачинщики, сообщники, подговорщики или подстрекате­ли и пособники. В законе, кроме того, весьма четко раз­личались «лица, участвовавшие в самом совершении преступления» и «участвовавшие после преступления». Укрывательство, заранее не обещанное наряду с попу­стительством и недонесением рассматривалось в качест­ве прикосновенности. Все эти разновидности деятельно­сти соучастников подвергались весьма тщательному анализу в теории русского уголовного права того вре­мени, причем большинство авторов в основу разграни­чения отдельных видов соучастия, в соответствии с по­ложениями классической школы права, клали прежде всего объективные признаки — характер преступной деятельности лица, роль и степень его участия в пре­ступлении2.

2. В уголовном законодательстве западноевропей­ских буржуазных государств в первый период властво­вания буржуазии и господства идей классической шко­лы права классификация соучастников также проводи­лась по указанным объективным критериям, хотя сте­пень дифференциации видов соучастников в законода­тельстве отдельных стран была различной. Во французском уголовном кодексе 1810 года, например, в отноше­нии всех преступлений различалось два основных типа соучастников — виновники (auteurs), которые физиче­ски выполнили деяние или прямо содействовали его вы­полнению, и участники (complices), которые подстрекали к совершению преступления, давали советы и указания,

доставляли средства, необходимые для совершения дея­ния, заведомо помогали или содействовали выполнению преступления (ст.ст. 59, 60). К соучастию относилось также пособничество в форме заранее обещанного и заранее не обещанного укрывательства (ст. 61). В зако­не давалось описание признаков поведения каждого из перечисленных соучастников.

Хотя критерий, положенный в основу рассмотренной классификации соучастников, был правилен, указанное деление в буржуазном праве было в значительной мере формальным. Законодатель обычно заранее определял влияние того или иного вида соучастия на меру наказа­ния виновному, сортируя соучастников по формальным признакам на «главных» и «второстепенных». Таким об­разом игнорировались действительная роль и степень участия отдельного лица в совершении определенного преступления. Однако уже сама попытка максимальной дифференциации соучастников по объективным призна­кам в целях учета этого обстоятельства при назначении наказания была, несомненно, для своего времени про­грессивным явлением. Однако данная тенденция не по­лучила в дальнейшем развития, так как по мере усиле­ния реакционности буржуазии происходил процесс от­каза от дифференциации соучастников.

В этом отношении прежде всего характерно английское уголовное право, которое оказалось весьма консер­вативным в вопросе дифференциации соучастников. По нему не является обязательным разграничение отдель­ных видов соучастников по всем преступлениям и про­ступкам. Там, где оно и признается целесообразным, дифференциация соучастников весьма условна и служит скорее не целям индивидуализации ответственности ви­новных, а целям расширения пределов уголовной ответ­ственности и усиления репрессии.

Так, в английском уголовном праве, как известно, все преступления принято классифицировать на три груп­пы — государственная измена (treason), фелония (felony) и мисдиминор (misdemeanor)3. Как в наиболее тяж­ких, так и в наименее тяжких из них, закон не разграни­чивает ни по форме, ни по содержанию различные виды участия в их совершении. Считается, что наиболее лег-

кая степень вины и участия в совершении государствен­ной измены все же настолько велика, что бесполезно проводить различие между нею и еще более тяжкими степенями вины и участия. С другой стороны, никакая деятельность, связанная с совершением только мисдиминора, не считается достаточно тяжкой для того, чтобы оправдать проведение формального разграничения меж­ду ней и другими менее важными формами участия в его совершении. Поэтому, если преступление принадлежит к одной из этих двух крайних групп, все лица, тем или иным путем принимавшие участие в его совершении, в равной мере рассматриваются законом в качестве «ис­полнителей преступления» (principals)4. В отношении фелонии, хотя установление формальной градации сте­пеней виновности в зависимости от форм, в которых вы­разилось участие в преступлении, признается целесооб­разным, однако, как отмечает английский юрист К. Кенни, оно «почти полностью утратило практическое значе­ние»5. Кроме того, и само различие в фелонии соучаст­ников, которые подразделяются на главных и дополни­тельных виновников, проводится в английском уголов­ном праве весьма нечетко, скорее на основе субъектив­ных, чем объективных, критериев, не получивших доста­точно ясного определения в законе и теории уголовного права. Так, если к числу главных виновников относятся исполнители первой степени (те, в чьем преступном на­мерении заключена последняя заслуживающая порица­ния психическая причина преступного действия), а так­же исполнители второй степени (те, кто оказывает действительному исполнителю фелонии пособничество и подстрекательство в самый момент совершения фело­нии), то к числу дополнительных виновников относятся, например, те, кто помощью или советом содействуют одному или нескольким главным виновникам в соверше­нии преступления6.

Вполне понятно, что при такой туманной «дифферен­циации» соучастников невозможно провести их четкое разграничение.

Положения английского уголовного права характе­ризуются в ряде случаев отказом от дифференциации

соучастников вообще, а также перенесением критериев различия между отдельными соучастниками из области объективной (характер деятельности) в область субъ­ективную («психическая причина преступного дейст­вия»). По мере разложения буржуазного общества и разрушения буржуазной законности эта тенденция по­лучает все большее распространение в уголовном зако­нодательстве отдельных империалистических стран, а также подхватывается и «теоретически» обосновывает­ся представителями различных реакционных школ уго­ловного права.

Особенно наглядное проявление тенденция к отказу от дифференциации соучастников в области уголовного законодательства нашла в США. В федеральном уго­ловном законодательстве к главным виновникам (principals) относятся в равной мере как: «тот, кто совершает преступление (проступок) против Соединенных Штатов, или помогает, содействует, приказывает, побуждает или производит его совершение...» (§ 2 п. «а»), так и «тот, кто велит выполнить акт, который, если бы он был вы­полнен, являлся бы преступлением против Соединенных Штатов...» (§ 2, п. «b»).

Таким образом, понятие исполнения преступления в федеральном уголовном законодательстве США настоль­ко расширено, что вне «главных виновников» остаются лишь так называемые «соучастники после факта» — укрыватели (§ 3) и недоносители о фелонии (§ 4)7.

К этому же ведут и широко распространенные в на­стоящее время в буржуазном уголовном праве многих стран субъективные теории разграничения соучастников. К таким теориям особенно охотно прибегают теоретики тех буржуазных стран, в уголовном законодательстве ко­торых сохранилось еще деление соучастников по харак­теру их преступной деятельности. Так, в настоящее вре­мя в ФРГ по действующему уголовному законодатель­ству (УК 1870 года) выделяются в соответствии с харак­тером преступной деятельности — совершители преступ­ления (ст. 47) и соучастники — подстрекатели и пособни­ки (ст.ст. 48, 49), причем в законе дается описание приз­наков поведения каждого из указанных участников пре-

ступления. Однако это не мешает немецким криминали­стам путем перенесения центра тяжести с характера дей­ствия на «преступную волю» превратить лиц, фактиче­ски выступающих в качестве подстрекателей и пособни­ков, в исполнителей преступления. Западно-германский криминалист Хинюбер, например, пишет, что если ранее в соответствии с объективными теориями решающим был род участия в преступлении, то «по новейшим и в на­стоящее время господствующим, субъективным теориям решающим является направление воли: виновником (ис­полнителем) является тот, кто участвует в преступном деянии и имеет волю виновника, т.е. действует, выра­жая свою собственную волю...». «Признаками воли испол­нителя, — по мнению Хинюбера, — являются: а) собственное выполнение преступления, б) осуществление собственно­го интереса в преступлении»8. Таким образом, сторонни­ки субъективных теорий расширяют понятие исполнения преступления путем замены принятых ранее объектив­ных признаков неопределенными субъективными призна­ками, позволяющими суду произвольно признать то или иное лицо имеющим преступную волю или заинтересован­ным в совершении преступления, а потому ответствен­ным за него в качестве виновника-исполнителя. Этот про­цесс отказа от объективных признаков, определяющих преступную деятельность, и связанная с ним нивелировка различия между отдельными соучастниками противоре­чит природе соучастия и тем демократическим принци­пам уголовной ответственности, которые когда-то были провозглашены самой буржуазией.

3. Советское уголовное право решающим фактором при определении степени общественной опасности пре­ступления и преступника признает не мысли, не «внут­реннее направление воли» и т.п., а действие человека, содержащее признаки определенного состава преступле­ния. В.И. Ленин, касаясь вопроса об оценке поведения человека, указывал: «...по каким признакам судить нам о реальных «помыслах и чувствах» реальных личностей? Понятно, что такой признак может быть лишь один: дей­ствия этих личностей, — а так как речь идет только об общественных «помыслах и чувствах», то следует доба-

вить еще: общественные действия личностей, т.е. со­циальные факты»9.

В соответствии с указанными положениями советское уголовное право всегда считало необходимым при со­вершении преступления несколькими лицами различать отдельные виды соучастия и соучастников. В основу это­го различия были положены прежде всего характер дея­тельности, роль и степень участия каждого лица в опре­деленном преступлении. «Соучастие, — как отмечал А.Н. Трайнин, — представляет собой комбинированное сотрудничество нескольких лиц, сотрудничество, в кото­ром каждому отведено определенное место, определен­ные функции, определенная роль. Классификация со­участников естественно должна строиться применитель­но к этим реальным особенностям соучастия; она долж­на быть построена на учете конкретных функций со­участника. Конечно, в каждом отдельном случае очень пестра роль и очень различны действия, выполняемые каждым соучастником. Но они все же легко поддаются типовому различению. Можно и должно говорить о соучастниках, организующих преступление и склоняю­щих к его совершению, о соучастниках, содействующих совершению преступления, и, наконец, о соучастниках непосредственно совершающих преступление»10.

В настоящее время общепризнанной в теории совет­ского уголовного права11 и судебной практике является классификация соучастников на организаторов, подстре­кателей, пособников и исполнителей. Эта классификация, безусловно, правильно ориентирует судебные органы на оценку характера деятельности, роли и степени участия в преступлении отдельных соучастников. Вместе с тем указанная классификация, поскольку она основана на объективных критериях, позволяет дать в законе весьма точное описание признаков деятельности каждого со­участника, что обеспечивает соблюдение требований со­циалистической законности в вопросах ответственности

за соучастие и назначение справедливого наказания каждому соучастнику. Следует также отметить, что при­нятая советским уголовным правом классификация, в отличие от различения соучастников буржуазным правом, не является формальным делением, сковывающим суд в выяснении и оценке, с точки зрения общественной опас­ности, значения той или иной деятельности (организа­тора, подстрекателя, пособника или исполнителя) в кон­кретном преступлении. Ни в теории советского уголов­ного права, ни в законодательстве не проводится пред­варительное подразделение всех соучастников на «глав­ных» и «второстепенных» и не дается заранее установ­ленного, годного на все случаи жизни соотношения сте­пени общественной опасности и наказуемости отдельных видов соучастников.

Классификация соучастников не сразу сложилась в советском уголовном законодательстве, теории уголов­ного права и судебной практике. Упоминание о всех от­меченных видах соучастников имелось уже в первых за­конодательных актах Советской власти, касавшихся уго­ловной ответственности за отдельные преступления. Ча­ще всего декреты, постановления СНК и инструкции НКЮ содержали указания на особую ответственность организаторов преступлений (вождей, главарей, руково­дителей контрреволюционных и других преступных орга­низаций)12. Однако в Руководящих началах по уголов­ному праву РСФСР 1919 года, Уголовном кодексе 1922 года, Основных началах уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1924 года и, наконец, в уголовных кодексах союзных республик в статьях о со­участии, к сожалению, дается описание действий лишь исполнителя, подстрекателя и пособника. Об организа­торе преступления и признаках, характеризующих его деятельность, даже и не упоминалось. Это был тем бо­лее ощутимый пробел, что в Особенной части как Уго­ловного кодекса 1922 года (ст.ст. 58, 65, 74, 75, 77, 78, 80), так и в уголовных кодексах союзных республик (на­пример, ст.ст. 58¹¹, 59², 62, 200 УК РСФСР) не только упоминается об организаторской деятельности отдельных

лиц при совершении соответствующих преступлений, но подчас даже особо оговаривается повышенная ответст­венность организаторов, руководителей и т.п.

Кроме того, практика борьбы с совместной преступ­ной деятельностью нескольких лиц, особенно если по­следние сорганизовались в шайку или преступное сооб­щество, наглядно показала, что наиболее опасной фигу­рой среди соучастников зачастую является именно орга­низатор группы. Причем признаки деятельности органи­затора не укладывались в рамки определения таких видов соучастников, как исполнитель, подстрекатель и по­собник. Это обстоятельство, естественно, не могло игно­рироваться советским уголовным правом, считающим ре­шающим мерилом ответственности степень реальной об­щественной опасности преступной деятельности и дея­теля. Поэтому указанный пробел был восполнен судеб­ной практикой и теорией советского уголовного права, четко определивших признаки преступной деятельности и условия ответственности организатора13. Однако отсут­ствие определения признаков деятельности организатора и даже простого упоминания о нем в законе отрицатель­но сказывалось на практике борьбы с организованными преступлениями, ослабляя внимание следственных и су­дебных органов к установлению лиц, организующих и направляющих преступную деятельность других соучаст­ников. Не случайно в постановлении пленума Верховно­го Суда СССР от 10 апреля 1941 г. «О судебной практи­ке по делам о преступлениях, составляющих пережитки родового строя» отмечалось как серьезный недостаток судебной практики то, что «суды нередко ограничивают свою деятельность осуждением только непосредственных исполнителей преступления, выявление которых пред­ставляет собой обычно сравнительно меньше трудностей, не учитывая, что подстрекатели и организаторы дейст-

вуют в ряде случаев из противогосударственных побуж­дений и потому представляют собой особую социальную опасность»14.

Понятно, почему в новом уголовном законодатель­стве необходимо было восполнить этот пробел.

В ст. 17 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года дается перечень всех видов соучастников (исполнителя, организатора, подстрекателя, пособника) с описанием признаков дея­тельности каждого из них, что является дальнейшим шагом и в развитии института соучастия и укреплении социалистической законности.

При теоретическом анализе вопросов, связанных с классификацией соучастников в советской юридической литературе, обычно все авторы оговариваются, что деление соучастников на исполнителей, организаторов, под­стрекателей и пособников относится лишь к так называе­мому соучастию в тесном смысле слова, т.е. сложному соучастию15. Это мотивируют тем, что сложное соучастие связано с распределением ролей и разграничением функ­ций. Это требует установления особого порядка ответ­ственности для лиц, которые в соответствии с отведен­ной им ролью не принимают непосредственного участия в совершении преступления.

Другой вид соучастия, так называемое простое соуча­стие — соисполнительство, по мнению этих авторов, во­обще не нуждается в рассмотрении с точки зрения выяс­нения характера деятельности отдельных соучастников, роли и степени их участия в преступлении. В качестве довода при этом обычно приводится лишь то, что дей­ствия всех соисполнителей однородны, связаны с непос­редственным выполнением состава преступления и по­тому нет необходимости в подобных случаях особо обос­новывать ответственность виновных. В части обоснования уголовной ответственности соисполнителей указанное мнение, безусловно, справедливо, ибо при непосредственном участии в совершении преступления всех соучастни­ков нет необходимости в особом обосновании их ответ-

ственности. Но это обстоятельство еще не дает повода к тому, чтобы стирать различие в роли и степени участия в преступлении отдельных соисполнителей. Совершенно очевидно, что если при сложном соучастии одно и то же лицо может выступать сразу в нескольких ролях, выпол­няя, например, функции подстрекателя и пособника, то и при соисполнительстве одни лица могут быть только исполнителями, а другие наряду с выполнением функ­ций исполнителя могут быть еще подстрекателями, а иногда и организаторами преступления.

В практике даже существует специальный термин — «инициатор преступления», обозначающий лицо, которое совмещает при соисполнительстве функции исполнителя и подстрекателя16. Такое совмещение, конечно, имеет очень существенное значение для определения действи­тельной роли и степени участия определенного лица в преступлении и установления его общественной опасности. Поэтому указания о необходимости разграничения видов соучастников только при сложном соучастии и отказ от установления этих видов при соисполнительстве, могут ориентировать судебную практику на формальный подход к оценке действий соисполнителей, а в отдельных случаях и помочь вдохновителю и организатору преступ­ления спрятаться под маской «рядового» исполнителя.

Таким образом, различение видов соучастников дол­жно проводиться не только при сложном, но и при про­стом соучастии, в котором факт соисполнительства вовсе не исключает наличия и других форм преступной дея­тельности, прежде всего подстрекательства и организаторства.

Организатор. До издания Основ уголовного законо­дательства Союза ССР и союзных республик 1958 года теория советского уголовного права и судебная практи­ка, выделяя в числе соучастников организатора, харак­теризовали его деятельность определенными признака­ми, которые, к сожалению, до последнего времени так и не были обобщены.

Отдельные определения организатора, даваемые в теории, не раскрывали до конца сущности деятельности этого соучастника, не давали четких признаков, позво­ляющих отличать организатора от других соучастников.

Так, Н.Д. Дурманов, характеризуя деятельность орга­низатора, указывал, что «...организатора можно рас­сматривать как своего рода исполнителя преступления, но непосредственно выполняющего состав преступления руками других виновных людей, подлежащих в свою очередь ответственности в качестве физических исполни­телей»17. Нетрудно заметить, что данное определение, не раскрывая признаков деятельности организатора, мо­жет дать повод к расширению этого понятия и призна­нию организатором подстрекателя, специфика роли ко­торого прежде всего состоит в том, что он, как прави­ло, «руками других виновных» выполняет состав пре­ступления.

В других случаях определения, хотя и содержали признаки, характеризующие деятельность организатора, но сформулированы были так, что суживали или само понятие организатора, или сферу возможной его дея­тельности. Так, А.Н. Трайнин писал, что «конкретно роль организатора выражается в создании преступного сообщества, в вербовке его членов, в разработке плана преступных действий и, наконец, в руководстве совер­шением преступления»18. Основным недостатком приве­денного определения является следующее: его формули­ровка дает основание полагать, что для наличия орга­низатора необходима совокупность всех указанных признаков. Это, конечно, неверно, так как такое определение слишком суживало бы понятие организатора.

Более удачным являлось определение организатора, даваемое учебным пособием по советскому уголовному праву, в котором указывалось: «Организаторами явля­ются лица, создавшие преступное сообщество или ру­ководившие им, а также лица, разработавшие план преступления или руководившие его совершением»19. Однако и этому определению присущ ряд недостатков. Не вызывает сомнений, что лицо, пытающееся создать преступное сообщество, но не успевшее или не сумевшее создать его по не зависящим от него причинам, не пере­стает быть организатором. Поэтому в определении не-

обходимо говорить о лице, создающем, а не создавшем преступное сообщество.

Нельзя также характеризовать деятельность органи­затора в стадии подготовки преступления лишь как «разработку плана преступления». Функции организато­ра могут заключаться иногда не только, а подчас и не столько в разработке плана преступления, сколько в подборе соучастников, распределении ролей и т.п. Все это правильнее было бы именовать в определении ру­ководством подготовкой преступления.

Наконец, в позиции авторов упомянутого учебного пособия имеется еще один серьезный изъян, сущность которого сводится к тому, что они, как и многие другие советские криминалисты20, предлагают различать орга­низаторов лишь в случаях совершения преступления преступным сообществом и организованной группой (шайкой).

При создании организованной группы или объедине­нии лиц в преступное сообщество действительно редко обходится без того, чтобы одно или несколько лиц не выступали в качестве организаторов, берущих на себя руководство подготовкой и совершением преступления или направляющих деятельность всей организованной группы или сообщества. Однако указанные авторы не правы, так как организатор может встречаться не толь­ко при указанных формах соучастия, но даже и при соучастии без предварительного сговора21. Так, при мас­совых беспорядках, в которых могут принимать участие несколько лиц, не имевших предварительного сговора, возможны, как об этом прямо говорится в п. «а» ст. 59² УК, «организаторы и руководители», деятельность кото­рых, в частности, может выражаться в том, что они «возглавляют толпу, учиняющую беспорядки,... направ­ляют преступную деятельность толпы»22. В ст. 16 За-

кона об уголовной ответственности за государственные преступления прямо не говорится об организаторах, однако несомненно и при настоящей редакции вполне возможно, что в процессе возникших массовых беспо­рядков некоторые из их участников могут брать на себя руководство совершением «погромов, разрушений, под­жогов и других подобных действий».

Организатор возможен и при многих других преступ­лениях в случаях их совершения в форме соучастия без предварительного сговора (хулиганство, сопротивление власти и др.), ибо нередко уже в процессе совершения преступления одно лицо может брать на себя руковод­ство другими лицами и тем самым значительно увели­чить эффективность их совместной преступной деятель­ности. Особая опасность подобных организаторов даже в случаях, когда они появляются уже в момент совер­шения преступления заранее не организованной группой, не может вызвать сомнений. Поэтому указание на возможность организаторской деятельности только при наличии преступного сообщества или шайки являлось ошибочным.

Конечно, при совершении преступления организован­ной группой или преступным сообществом организатор встречается значительно чаще. Однако организатор воз­можен и при соучастии без предварительного сговора (соисполнительстве).

Все эти обстоятельства, по нашему мнению, должны найти отражение в определении организатора. В Осно­вах уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик дается весьма сжатое определение, отличаю­щее в деятельности организатора лишь организацию со­вершения преступления или руководство совершением преступления, но не упоминающее о создании преступ­ного сообщества и руководстве его преступной деятель­ности (ст. 17). Представляется, что действия организато­ра могут быть определены более полно.

Например, следующим образом: организатора­ми являются лица, которые создают пре­ступное сообщество или шайку либо руко­водят их деятельностью, а также лица, ко­торые руководят подготовкой или совер­шением отдельных преступлений.

Такое более развернутое определение организатора было бы целесообразно, по нашему мнению, дать в уго­ловных кодексах союзных республик в развитие положе­ний общесоюзного закона.

Роль и функции организатора при создании и руко­водстве деятельностью преступного сообщества или шайки весьма многообразны. Они могут заключаться: в вербовке участников преступного сообщества или шай­ки, выработке организационных форм связи между со­участниками и методов преступной деятельности, озна­комлении других соучастников с целями будущей пре­ступной деятельности, распределении ролей и функций между рядовыми участниками, обеспечении орудиями и средствами совершения преступления, составлении пла­на преступления, подготовке убежища, непосредствен­ном руководстве другими участниками во время подго­товки и совершения преступления и т.д. Эти и другие конкретные формы деятельности организатора, естест­венно, встречаются в различных сочетаниях при совер­шении различных преступлений. Их совокупность в каж­дом отдельном случае необязательна. Нельзя установить и какого-то минимума конкретных признаков, необходи­мых для признания того или иного лица организатором. Решающим в каждом конкретном случае должно быть то, что лицо является руководителем преступления, т.е. что оно объединяет усилия других соучастников, направ­ляет их совместную преступную деятельность в стадии подготовки или непосредственного осуществления пре­ступления. При этом не должно быть существенной раз­ницы в ответственности между лицами, непосредственно участвовавшими в совершении преступления в качестве руководителей, и лицами, хотя и не принимавшими непос­редственного участия в совершении преступления, но создавшими преступное сообщество или руководившими подготовкой преступления. В обоих случаях организатор, как это метко отмечал еще известный русский кримина­лист А. Лохвицкий, является душой преступления, да­же если «он и не присутствует при совершении, но при­сутствует его воля, он машинист, пустивший в ход ма­шину»23. Это положение, безусловно, правильно. В дан-

ном случае речь идет не о каком-то внутреннем состоя­нии субъекта, абстрактной «злой воле», а о конкретной организационной деятельности, результатом которой яв­ляется создание преступного сообщества или организо­ванной группы, направляемых рукой организатора на воплощение в жизнь его преступного замысла. Правиль­но указывалось в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 8 января 1942 г., что «роль организатора преступления выходит за пределы соучастия в формах, указанных в ст. 17 УК РСФСР и в соответствующих статьях УК других союзных республик, т.е. в форме под­стрекательства или пособничества, так как действия ор­ганизатора не ограничиваются только подстрекательст­вом или совершением подсобных действий, лишь содей­ствующих выполнению преступления либо его сокрытию, но выражаются в самой организации преступления...»24.

Организатор, являясь руководителем совместной пре­ступной деятельности нескольких лиц (создателем пре­ступного сообщества, руководителем подготовки или со­вершения преступления), естественно, знает о характере тех действий, которые должны быть выполнены рядовы­ми участниками. Ему известен состав созданной им пре­ступной группы, он имеет связь с каждым ее членом лич­но или через других лиц и знает те методы и средства, к которым должны прибегать преступники в ходе осущест­вления преступного замысла. Все это дает возможность организатору осуществлять руководство и направлять деятельность всей преступной группы к заранее поста­новленной и желаемой им цели.

В различных случаях организованного совершения преступлений, конечно, могут встречаться некоторые осо­бенности в характере субъективной стороны организа­торской деятельности. Так, при совершении отдельных преступлений группой лиц, не имеющих между собою предварительного соглашения (при массовых беспоряд­ках, хулиганстве, сопротивлении власти и некоторых дру­гих преступлениях), организатор, появляясь и принимая на себя руководство уже в момент начала совершения преступления, может не знать всех участников преступле­ния, их точного количества и т.д., но он во всяком слу-

чае должен знать о характере преступления, руководство которым он берет на себя, и желать при этом, чтобы его действия толкнули других лиц на совместное совершение именно данного преступления.

При создании преступного сообщества или организо­ванной группы и руководстве их деятельностью органи­затор в силу конспирации или значительного числа чле­нов преступной группы также может не знать лично всех рядовых участников, может не знать о конкретных совер­шенных участниками преступлениях, однако он должен быть осведомлен о составе преступного сообщества либо организованной группы или об их структуре построения и формах организационной связи, о формах и методах преступной деятельности отдельных членов, а также ха­рактере совершаемых ими преступлений. Обо всем этом организатор не может не знать, если он действительно является руководителем преступного сообщества.

Нельзя не отметить, что в советской юридической литературе вопросу о характере субъективной стороны деятельности организатора уделялось очень мало внима­ния. Большинство авторов предлагало чаще всего пере­чень не позитивных, а негативных признаков, определя­ющих сознание и волю организатора. Так, в ряде изда­ний учебника советского уголовного права авторы, не дав ни одного позитивного признака, характеризующего субъективную сторону деятельности организатора, ука­зывают, что для ответственности организатора «вовсе не требуется предварительного соглашения организаторов со всеми членами организации и осведомленности орга­низатора о принадлежности данного лица к преступному сообществу и о конкретных подготовленных или совер­шенных им преступлениях»25. Такое положение, естест­венно, не способствовало выяснению признаков деятель­ности и определению условий ответственности организа­тора. Оно могло привести лишь к необоснованному при­влечению к ответственности в качестве организаторов лиц, которые фактически не являлись таковыми. Эта опасность усугублялась еще и тем, что в число негатив­ных признаков включались подчас такие, формулировка которых была крайне туманной, а иногда и явно оши-

бочной, толкающей к игнорированию необходимых эле­ментов, характеризующих субъективную сторону пре­ступной деятельности организатора. Так, указывая, что организатор может не знать «о принадлежности данного лица к преступному сообществу и о конкретных подго­товленных или совершенных им преступлениях», авторы упомянутых учебников26 ни словом не оговариваются об объеме осведомленности организатора и той связи, кото­рая должна быть у него с членами организации и соуча­стниками. В результате невольно создается впечатление, что организатору можно вменить все, что угодно, по­скольку организатор может отвечать и за преступления лиц, о принадлежности которых к преступному сообще­ству он не знал, а следовательно, не направлял ни прямо, ни косвенно их преступной деятельности.

Ошибочным является также и положение учебника по советскому уголовному праву 1938 года издания, соглас­но которому для признания кого-либо организатором не требуется даже «осведомленности данного лица о пре­ступной организации»27. Иными словами, получалось, что организатор может даже не знать, чем он руководит. Хо­тя во всех упомянутых случаях авторы оговаривались, что их положения ничего общего не имеют с объектив­ным вменением, однако очевидно, что на деле подобные утверждения могли привести именно к объективному вменению и чрезмерному расширению понятия органи­заторской деятельности.

Исполнитель преступления. В Основных началах 1924 года не давалось определения исполнителя преступ­ления. Статья 12 Основных начал, упоминая об исполни­теле как одном из соучастников преступления, предостав­ляла уголовным кодексам союзных республик дать пе­речень признаков, характеризующих его действия. Одна­ко, Уголовный кодекс БССР, например, вообще отказал­ся от определения понятия исполнителя. Уголовные ко­дексы РСФСР и Армянской ССР определяли исполнителей очень кратко: как лиц, «совершивших преступление». В ряде уголовных кодексов союзных республик содер­жалось более развернутое определение исполнителей пре­ступления как лиц, «принимавших непосредственное уча-

стие в выполнении преступного деяния, в чем бы таковое ни заключалось»28.

В советской юридической литературе, к сожалению, чаще всего воспринималось определение Уголовного ко­декса РСФСР, хотя оно менее всего удачно и не отра­жает специфики характера действий исполнителя в отли­чие от других соучастников. Более того, подобное опре­деление может создать даже ложное впечатление, что якобы другие соучастники (подстрекатель, пособник) не совершают преступления. Так, авторы некоторых учеб­ников по советскому уголовному праву, определив ис­полнителя, как лицо, совершающее преступление, тем самым как бы противопоставляют исполнителя другим соучастникам и вступают в противоречие со своим же общим определением соучастия, согласно которому со­участие есть совместное умышленное участие двух или более лиц в совершении умышленного преступ­ления29.

Нельзя считать, что только один исполнитель совер­шает преступление, совершают преступление все со­участники. Иное дело, что одни из них (исполнители) непосредственно участвуют в выполнении тех дей­ствий, которые описаны в соответствующей статье Осо­бенной части, а другие (подстрекатели, пособники) вы­полняют иные функции. Нельзя впадать и в другую край­ность, как это делали некоторые авторы, стремясь отра­зить специфику действий исполнителя. А.Н. Трайнин, например, определял исполнителя как «непосредственно­го физического автора преступления»30. Такое определе­ние может создать неправильное представление об испол­нителе, как лице, обязательно «своими руками», физиче­ски выполняющем состав соответствующего преступле­ния. Между тем возможны случаи, когда исполнитель прибегает к так называемому посредственному причине-

нию (использованию невиновных действий другого лица, действий подростка, не достигшего требуемого для уго­ловной ответственности возраста, или, наконец, действий невменяемого). В этих случаях, хотя «физического ав­торства» нет, но лицо, воля которого выполняется, высту­пает именно в роли исполнителя преступления.

Удачнее всего деятельность исполнителя, как нам представляется, описана в Уголовном кодексе УССР и некоторых других уголовных кодексах союзных респуб­лик. Однако эти определения должны быть несколько уточнены в плане более четкого указания на непосред­ственное участие исполнителя в совершении преступле­ния. Это уточнение сделано в ст. 17 Основ уголовного законодательства 1958 года, где исполнитель определяется как «лицо, непосредственно совершившее пре­ступление». Конкретные виды преступной деятельности, как известно, получают описание в статьях Особенной части применительно к единолично действующему лицу. Непосредственное участие в совершении таких действий, которые описаны в статьях Особенной части, и является характерной особенностью деятельности исполнителя. Этим он и отличается от других соучастников — под­стрекателей и пособников. Исходя из изложенного, исполнителями преступления должны быть признаны лица, непосредственно участ­вующие в совершении действий, описан­ных в одной из статей Особенной части в каче­стве конкретного преступления.

Настоящим определением подчеркивается, что при выделении исполнителя преступления из числа соучаст­ников необходимо прежде всего учитывать структуру выполненного ими состава и обращать особенное внимание на обрисовку законодателем действия (в уголовноправовом смысле) в данном конкретном случае. Это обстоя­тельство имеет немаловажное значение для определения круга лиц, которые могут быть признаны исполнителями преступления.

В Особенной части советского уголовного права в по­давляющем большинстве составов преступлений дается описание действия, причиняющего ущерб охраняемому объекту. Следовательно, исполнителями подобных пре­ступлений должны признаваться лица, принимающие непосредственное участие в совершении таких действий

(при убийстве — участие в действиях, направленных на лишение жизни; при краже — участие в действиях, на­правленных на изъятие чужого имущества, и т.д.).

Однако в некоторых составах законодатель указы­вает и на действия, которые лишь создают условия или угрозу для причинения ущерба объекту. Так, при шпио­наже (ст. 2 Закона об уголовной ответственности за госу­дарственные преступления) действия виновного описы­ваются в составе как «передача, а равно похищение или собирание с целью передачи (разрядка моя. — Г. К.)иностранному государству, ино­странной организации или их агентуре сведений, со­ставляющих государственную или военную тайну, а так­же передача или собирание по заданию ино­странной разведки иных сведений для использования их в ущерб интересам СССР, если шпионаж совершен ино­странцем или лицом без гражданства». Такая формули­ровка расширяет число лиц, могущих быть признанны­ми исполнителями преступления. Уже сам факт собира­ния указанных сведений, даже если это делается в по­рядке помощи кому-либо и создает лишь условия для последующей передачи указанных сведений иностран­ным государствам, образует не пособничество в шпио­наже, а исполнение этого преступления. Особая цен­ность охраняемого объекта и необходимость беспощад­ной борьбы со всеми попытками враждебной деятель­ности империалистического окружения обусловливают в данном случае не совсем обычную структуру указанного состава.

То же самое можно сказать и в отношении некото­рых других составов преступлений (например, ст. 7 За­кона об уголовной ответственности за государственные преступления, ст.ст. 78, 99, 104 УК), в которых весьма широко описывается объективная сторона преступления и соответственно расширяется круг лиц, могущих быть исполнителями.

Непосредственное участие исполнителя в соверше­нии действий, образующих состав определенного пре­ступления, нельзя понимать как обязательность выпол­нения каждым исполнителем всех действий, предусмот­ренных составом. Такое понимание исполнительства вы­текает, например, из определения А.А. Герцензона, ко­торый пишет, что «исполнитель — лицо, которое непо-

средственно совершает преступление, т.е. выполняет действие или бездействие, образующие состав преступ­ления»31. Так может быть лишь в случаях, когда выпол­нение преступления принимает на себя одно лицо, кото­рое для наличия оконченного преступления должно, ко­нечно, своими силами выполнить все те действия, кото­рые описаны в составе.

Иное положение может иметь место тогда, когда в исполнении преступления принимают участие несколько лиц. Довольно часто в подобных случаях в процессе вы­полнения преступления, подчас в силу случайных момен­тов, некоторые лица совершают только отдельные акты действия, образующего состав преступления. Иногда эти лица даже не совершают и таких актов, а лишь оказы­вают другим лицам ту или иную помощь в самый мо­мент выполнения ими преступления. Если исходить из оп­ределения А.А. Герцензона, то эти лица не являются исполнителями, так как они не выполнили всех дейст­вий, образующих состав данного преступления. Именно так иногда и подходит к оценке действий соучастников судебная практика. Московский городской суд, напри­мер, признал Л. А. виновным в пособничестве спекуля­ции (ст. 17 и ст. 107 УК), так как он продавал по по­вышенным ценам в Москве каракулевые шкурки, кото­рые скупали в Самарканде, Ташкенте и других городах и пересылали ему в посылках Л., М. и М.32

Народный суд Первомайского р-на Москвы так­же признал Л. пособником кражи государственного имущества (ст. 17 УК и ст. 1 Указа Президиума Верхов­ного Совета СССР от 4 июня 1947 г. «Об уголовной от­ветственности за хищение государственного и общест­венного имущества»). В приговоре суда указывалось, что «Л. вместе с М. участвовал в краже тулупа». Это участие выразилось в следующем: Л. и М. ехали в ку­зове автомашины. На одной из улиц Москвы с ними по­равнялась другая автомашина, в кузове которой лежал тулуп. М. перебрался на ходу в кузов параллельно сле­довавшей машины, взял тулуп и передал его Л., кото-

рый вначале спрятал тулуп под полу своего ватного ха­лата, а затем они оба на него сели33.

Наконец, народным судом Бухары Узбекской ССР С. была признана пособницей в умышленном убийстве (ст. 14, п. «б» ст. 186 УК Узбекской ССР), так как она, как это указано было в приговоре, вместе с К. во время убийства держала жертву за руки и закрывала ей рот. Определением Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР от 19 апреля 1952 г. обвинение С. в соучастии было признано недоказанным. Однако коллегия не сделала никаких замечаний по поводу ква­лификации таких случаев соучастия, считая, видимо, что при доказанности обвинения действия С. должны рассматриваться как пособничество, а не как исполне­ние преступления34.

Между тем во всех приведенных случаях имело ме­сто неправильное, слишком узкое и формальное пони­мание исполнительства преступления. В советском уго­ловном праве под исполнительством понимается не обя­зательно выполнение лицом всех действий состава, а непосредственное участие в совершении таких действий. Это значит, что лица, которые вы­полнили часть действий, образующих состав данного преступления, или даже, не выполнив самостоятельных действий, входящих в состав, оказывали в момент со­вершения преступления ту или иную помощь другим — также должны рассматриваться исполнителями преступ­ления. Некоторое различие в характере и объеме дейст­вий отдельных лиц в данном случае имеет чисто техни­ческое, а не юридическое значение. Решающим же фак­тором, который определяет роль в преступлении и юри­дический статус этих лиц, является их непосредственное участие в совершении действий, указанных в составе преступления. Это положение весьма четко выражено в большинстве уголовных кодексов союзных республик, специально отмечающих, что непосредственное участие в выполнении преступления, в чем бы это участие ни выразилось, должно рассматриваться

как исполнительство 35. Именно так понимается исполнение преступления и в теории советского уголов­ного права.

«Под понятие исполнителя, — указывается в учебни­ке советского уголовного права, — подойдет всякое ли­цо, принимающее непосредственное участие в выполне­нии того действия, которым осуществляется состав дан­ного преступления. Поэтому исполнителем при убийстве является и тот, кто непосредственно совершает убий­ство, и тот, кто лишь держит руки жертвы в то время, как другие наносят ей смертельный удар, и тот, кто только распоряжается во время преступления действия­ми других»36.

Исполнители, будучи непосредственными совершите­лями действий, образующих состав преступления, есте­ственно, занимают среди других соучастников очень важное место. Именно они в конечном счете воплощают в жизнь общий для всех соучастников преступный замы­сел. Поэтому действия, выполненные исполнителями, как правило, определяют квалификацию и пределы от­ветственности всех остальных соучастников37.

Подстрекатель преступления. Подстрекатели в за­конодательстве всех союзных республик определяются как лица, «склонившие к совершению преступления».

Аналогичное определение подстрекателя дается и в новых Основах уголовного законодательства. В советской юридической литературе эта формула закона не всегда правильно раскрывалась.

А.Н. Трайнин, например, писал: «Подстрекатель — интеллектуальный автор преступления. Он не выполняет черной роли непосредственного совершения преступ­ления, его роль «чище»: он толкает другого на преступ­ление, пытаясь сам остаться в стороне»38. Определение

подстрекательства как «интеллектуального авторства» может повести к расширению этого понятия, к смешению его с отдельными видами пособничества (дача советов и указаний). Кроме того, в приведенном определении совершенно необоснованно выдвигается на первый план признак обязательного неучастия подстрекателя в не­посредственном выполнении состава преступления. Меж­ду тем этот признак не вытекает из закона и вовсе не является обязательным для подстрекателя, который может, склонив другое лицо к совершению преступле­ния, и сам принять в нем участие, оставаясь на вторых ролях и маскируя тем самым свою роль творца пре­ступного замысла и инициатора преступления39. Поэто­му более правильным представляется, когда формули­ровка закона — склонение к совершению преступле­ния — раскрывается как возбуждение решимо­сти у других лиц совершить определенное преступление 40. Последующее участие или неуча­стие в непосредственном совершении преступления не является обязательным признаком подстрекательства и может свидетельствовать лишь о большей или меньшей степени участия лица в данном преступлении.

То обстоятельство, что подстрекатель может прини­мать непосредственное участие в выполнении состава преступления, не исключает признания его подстрекате­лем. В этом случае подстрекатель одновременно являет­ся и соисполнителем, что свидетельствует о большей степени участия данного соучастника в преступлении.

Иногда это может влиять на квалификацию деяния подстрекателя. Например, при изнасиловании непосред­ственное участие подстрекателя вместе с исполнителем в учинении насильственных действий по отношению к жертве уже образует квалифицированный вид изнасило­вания — групповое изнасилование. В других случаях совмещение одним лицом функций подстрекателя и ис-

полнителя не влияет на квалификацию деяния, но в со­ответствии со ст. 17 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года учитывается при назначении наказания виновному.

Таким образом, специфической чертой деятельности подстрекателя, отличающей его от других соучастников, является именно то, что он, являясь творцом преступ­ного замысла, возбуждает в других лицах решимость совершить определенное преступление.

Методы и средства, к которым может прибегнуть подстрекатель для возбуждения в другом лице решимо­сти совершить преступление, бывают настолько разно­образны, что представляется затруднительным дать заранее хотя бы их примерный перечень. Все эти методы и средства всецело зависят от субъективных особенно­стей лиц, выступающих в ролях подстрекателя и под­стрекаемого, от характера их взаимоотношений и целого ряда других обстоятельств, которые в одних случаях, например, дают возможность подстрекателю добиться желаемого путем простой просьбы, а в других — тре­буют от него применения угроз, насилия и т.д. Прав был А. Жиряев, когда он, указывая на ненужность за­конодательного перечня методов и средств подстрека­тельства, содержащегося в Уложении о наказаниях 1845 года, отмечал, что «часто самое сильное в других слу­чаях средство, например, приказание, соединенное с угрозою, разбивается как волна о скалу, встречаясь с железною волею или случайным капризом того, относительно кого она употребляется, и, наоборот, иногда просительное слово, одно высказанное желание заставляют другого решаться на самое безумное предприятие, бросаться, как говорят, в огонь и в воду»41. Однако в некоторых буржуазных уголовных кодексах имеет место попытка дать непосредственно в законе перечень методов и средств, которые могут быть применены подстрекателем для склонения других лиц к совершению пре­ступления. К числу таких кодексов относится, например, французский уголовный кодекс 1810 года, в котором указывается, что подстрекатель действует, используя «подарки, обещания, угрозы, злоупотребление влиянием

или властью, преступные козни или ухищрения» (ст. 60). Однако уже более поздние буржуазные уголовные ко­дексы, например, австрийский, швейцарский, русское Уложение о наказаниях 1903 года пошли по пути обще­го определения подстрекательства, без указания кон­кретных методов и средств такого рода преступной дея­тельности.

В советском уголовном законодательстве, как и в уголовном законодательстве зарубежных социалистиче­ских стран, дается лишь общее определение деятельно­сти подстрекателя, что, безусловно, является правиль­ным. Вследствие невозможности дать хотя бы пример­ный перечень методов и средств подстрекательства пере­числение в законе лишь отдельных из них только осла­било бы внимание теории и судебной практики к выяс­нению самой сущности подстрекательской деятельности.

Между тем именно на этом вопросе должно быть сосредоточено внимание как теории, так и судебной практики. От правильного определения сущности под­стрекательской деятельности целиком и полностью за­висит правильное представление о субъективных и объ­ективных признаках подстрекательства и, в частности, о тех формах, методах и средствах, к которым подстре­катель может прибегнуть. С этой точки зрения, приня­тое в советском уголовном праве определение подстре­кательства, как возбуждения решимости у другого лица совершить определенное преступление, правильно рас­крывает сущность, специфику преступной деятельности и конкретные признаки, присущие подстрекательству и отличающие его от исполнительства и пособничества.

Если характерной особенностью деятельности под­стрекателя является возбуждение у других лиц реши­мости совершить определенное преступление, то ес­тественно, что в качестве этих других лиц могут вы­ступать только лица, способные сознательно ре­шать вопрос о своем участии в преступлении. Поэтому склонение к совершению преступления, вернее исполь­зование для выполнения преступных действий невменяе­мого или несовершеннолетнего, не достигшего установ­ленного для уголовной ответственности законом возра­ста, представляет собою не подстрекательство, а, как уже отмечалось, посредственное исполнение преступления.

Полное подавление воли подстрекаемого с использова­нием, например, гипноза, психического или физического воздействия, если в результате этого лицо потеряло способность сознавать характер своих действий или руко­водить ими, также не является подстрекательством, а представляет собою одну из разновидностей посредст­венного исполнения преступления. Наконец, введение другого лица в заблуждение относительно содержания действий, которые оно должно совершить, также являет­ся не подстрекательством, а посредственным исполне­нием, поскольку на стороне действующего лица нет решимости совершить преступление. Во всех указанных случаях не может быть речи о подстрекательстве, которое предполагает привлечение к совершению преступ­ления других лиц в качестве соучастников, а не исполь­зование чужой невиновной деятельности. Это обстоятель­ство подчас упускают из виду отдельные авторы, кото­рые пытаются дать перечень методов и средств, к кото­рым может прибегнуть подстрекатель. В результате в числе этих методов оказывается, например, «возбужде­ние в другом ошибки или использование уже в нем су­ществующей»42, что является неверным с точки зрения сущности подстрекательства. Подобные ошибки встре­чаются и в судебной практике, что приводит к необосно­ванным осуждениям лиц, действующих невиновно. Так, по приговору суда С., К. и В. были осуждены по ст. 4 Ука­за Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества». Указанные лица, являясь: С. — начальником конторы водного транспорта, а К. и В. — рабочими, производили ремонт помещения чайной. Перед окончанием работы К. в при­сутствии В. и других рабочих попросил у С. разрешения взять водку, которая стояла в помещении ремонтируе­мой чайной. С. ответил: «наливайте, а я выйду в контору». К. и В. после этого отлили из бочки 4 литра вод­ки и отправили ее на квартиру к одному из рабочих. Суд усмотрел в действиях указанных лиц соучастие, в котором С. являлся подстрекателем, а К. и В. исполни­телями, не выяснив при этом субъективной стороны действий «подстрекаемых». Как затем было указано в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 28

октября 1949 г. по данному делу, это и послужило при­чиной необоснованного осуждения наряду с С. также К. и В., которые действовали добросовестно, полагая, что С. может согласовать вопрос об отпуске водки43.

Таким образом, в действиях К. и В. не было вины. Поведение С. не возбудило в них решимости совершить преступление, а просто ввело их в заблуждение. По­этому К. и В. нельзя признать соучастниками — испол­нителями. Они вообще не подлежат уголовной ответст­венности. Что же касается С., то он является не под­стрекателем, а исполнителем преступления.

Для подстрекательства, таким образом, характерно именно то, что в другом лице возбуждается реши­мость совершить определенное преступ­ление. Формы общения подстрекателя с другими ли­цами при этом могут быть самыми разнообразными (устная, письменная, символическая и т.п.).

Методы и средства возбуждения решимости, как уже отмечалось, бывают различными: угроза, подарки, обе­щания, уговоры, просьбы, подкуп, лесть, злоупотребле­ние властью или авторитетом, насилие и т.п. Однако все эти методы и средства должны не вводить в заблуж­дение или полностью подавлять волю подстрекаемого, а возбудить в нем желание или во всяком случае заста­вить его сознательно принять решение выполнить оп­ределенное преступление.

В соответствии с этим с субъективной стороны дея­тельность подстрекателя чаще всего характеризуется наличием прямого умысла, когда виновный не только сознает, что своими действиями возбуждает решимость у другого лица совершить определенное преступление, но и активно направляет свою волю к достижению именно этой цели. Однако в отдельных случаях возмож­но подстрекательство и с косвенным умыслом, когда виновный, хотя непосредственно не ставит перед собой цели толкнуть другое лицо на совершение определенно­го преступления, но сознает, что совершаемые им дей­ствия способны привести к этому. Такие случаи, хотя и весьма редки, но теоретически и практически вполне мыслимы, особенно, если подстрекаемый находится в

какой-либо зависимости от подстрекателя. Например, при детоубийстве возможны такие случаи, когда муж­чина, от которого женщина-мать находится в материаль­ной или иной зависимости, ведет себя так, что всеми своими поступками толкает женщину на убийство ре­бенка. При наличии сознательного допущения виновным возможности убийства такие случаи должны рассматри­ваться как подстрекательство с косвенным умыслом44. Умысел на совершение преступления всегда возни­кает именно у подстрекателя, а подстрекаемый прини­мает решение о совершении преступных действий не по своему почину, а под воздействием подстрекателя. При этом необязательно, чтобы подстрекаемый руководство­вался теми же мотивами, что и подстрекатель. В прак­тике даже чаще встречаются случаи, когда эти соучаст­ники действуют по различным мотивам.

Так, Б. по заданию М. за 500 руб. выстрелом из ружья через окно дома убил П. Как было установлено, один из них действовал по мотивам мести, в то время как другой руководствовался корыстными побужде­ниями45.

При подстрекательстве со стороны должностных лиц в отношении своих подчиненных (преступный приказ) подстрекаемого часто побуждает к совершению преступ­ных действий страх перед местью со стороны началь­ника. Иногда подстрекаемым руководят и другие моти­вы — уважение к авторитету подстрекателя, любовь, дружба, преданность и т.п.

Так, Л., являясь шкипером баржи, груженной зер­ном, во время стоянки баржи передал Ч. (шкиперу дру­гой баржи), по просьбе последнего, некоторое количе­ство зерна. Постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 23 июня 1950 г. эти лица были признаны со­участниками в хищении, но при назначении наказания Л. было значительно снижено наказание, поскольку он не имел корыстной заинтересованности и действовал под влиянием Ч., исходя из ложно понятого чувства товарищества46.

Таким образом, содержание мотива подстрекаемого может быть учтено судом при назначении наказания, но принципиальных изменений в вопрос об ответственно­сти за соучастие это обстоятельство не вносит. Подстре­катель может с самого начала руководствоваться даже не желанием причинить преступный результат тому или иному объекту, а стремлением изобличить подстрекае­мого в момент совершения последним преступления (провокация). В буржуазных государствах подобные методы «изобличения» неугодных лиц являются обыч­ной полицейской практикой, получившей в последнее время, особенно в США, широкое распространение и прежде всего в борьбе с демократическими и прогрес­сивными силами. В этих целях в теории буржуазного уголовного права предпринимались и предпринимаются попытки выделить подобного рода случаи в особый вид подстрекательства, нуждающийся якобы в специаль­ной регламентации. Необоснованность такого рода по­пыток отмечали даже некоторые буржуазные кримина­листы47.

В советском уголовном праве, конечно, не может быть и речи о безнаказанности или какой-то особой рег­ламентации провокационной деятельности независимо от того, по личным мотивам она предпринималась или виновный исходил из ложно понятых служебных инте­ресов. Органы власти социалистического государства и должностные лица обязаны вести широкую работу по предупреждению преступлений, отдельные граждане призваны также всемерно помогать социалистическому государству в предупредительной работе и борьбе с го­товящимися и совершенными преступлениями. Но все это не имеет ничего общего с провоцированием отдель­ных лиц, хотя бы в чем-то и подозреваемых, на совер­шение преступления. Такая деятельность является об­щественно опасной и противозаконной. Поэтому лица, прибегающие к провокации, должны нести ответствен­ность за подстрекательство к соответствующему пре­ступлению на общих основаниях48. «Лицо, спровоциро-

вавшее другое лицо на совершение преступления, хотя бы с целью последующего изобличения, — указывает­ся в определении Верховного Суда СССР от 8 июня 1946 г., — должно отвечать как за подстрекательство к совершению преступления»49. Некоторые случаи про­вокации законодатель считает настолько опасными, что даже специально конструирует самостоятельный состав преступления. В уголовном законодательстве, например, в ст. 119 УК выделяется случай провокации взятки со стороны должностного лица. Это преступление наказы­вается так же сурово, как и получение взятки должно­стным лицом (ч. 1 ст. 117 УК).

В соответствии с общим понятием соучастия необя­зательно, чтобы между подстрекателем и подстрекае­мым было соглашение. Возможны случаи, когда подстрекаемый, совершая преступление, может не догады­ваться, что он реализует волю подстрекателя, который, не раскрыв себя перед подстрекаемым, сумел различ­ными методами возбудить в нем решимость совершить определенное преступление. Для того, чтобы подобное положение не привело к расширению понятия подстре­кателя, необходимо всегда установить, что лидо возбу­дило у подстрекаемого решимость совершить не вооб­ще какие-либо действия, а конкретные преступ­ные действия, определенное преступле­ние. Именно потому, что подстрекатель возбуждает решимость у другого лица совершить определен­ное преступление, его действия становятся в причин­ную связь с тем преступным результатом, который на­ступает благодаря усилиям подстрекаемого-исполнителя. Поэтому не будет подстрекательства, если кто-либо, не возбуждая решимости на совершение определенного преступления, развивает в других лицах дурные на­клонности, нездоровые взгляды на те или иные явления жизни или даже поощряет и восхваляет в общей фор­ме тот или иной вид преступной деятельности. Подоб­ного рода деятельность в советском уголовном праве рассматривается иногда в качестве самостоятельного преступления, если она уже сама по себе причиняет ущерб определенным социалистическим общественным

отношениям или подготавливает почву для совершения наиболее опасных преступлений и тем самым создает угрозу причинения ущерба очень ценным объектам. Так, Закон о защите мира от 12 марта 1951 г. предус­матривает ответственность за пропаганду войны, по­скольку «пропаганда войны, в какой бы форме она ни велась, подрывает дело мира, создает угрозу новой войны и является ввиду этого тягчайшим преступлением против человечества» (ст. 1). На основании Закона о защите мира новый Закон об уголовной ответственно­сти за государственные преступления включает пропа­ганду войны в раздел «Особо опасные государственные преступления», устанавливая за такого рода преступ­ную деятельность наказание в виде лишения свободы на срок от трех до восьми лет. В том же разделе пред­усматривается ответственность за антисоветскую агита­цию и пропаганду, которая может проводиться «в целях подрыва или ослабления Советской власти либо соверше­ния отдельных особо опасных государственных преступ­лений» (ст. 7).

Такая деятельность является сама по себе опасной, поскольку она подрывает морально-политическое един­ство советского народа, а также создает угрозу для при­чинения ущерба диктатуре пролетариата. Отличие антисоветской агитации и пропаганды от подстрекательст­ва к совершению особо опасных государственных пре­ступлений состоит в том, что, «прививая систему идей или развивая план действий, они обе, пропаганда и аги­тация, даже тогда, когда содержат призыв к совершению преступлений, не содержат все же призыва к соверше­нию определенного, конкретного преступления. Напротив, подстрекательство всегда конкретно: нельзя склонять к совершению преступления «вообще» без указания реального объекта посягательства»50. Общие при­зывы, не содержащие указания на конкретный объект, не имеющие в виду толкнуть лицо на совершение опреде­ленного преступления, не создают еще решимости у дан­ного лица на совершение конкретного преступления, а потому такие призывы не являются непосредственным условием совершения преступления. Кроме того, и пред-

видением призывающ

Дата добавления: 2015-07-11