Формы соучастия 3 страница

Судебной практикой под преступным сообществом (контрреволюционной организацией, бандой, шайкой) понималась устойчивая группа из двух или более лиц, объединяющихся для занятия преступной деятельностью. Именно по этому признаку практика разграничивала ст. 76 (организация и участие в бандах — вооруженных шайках) и ч. 2 ст. 184 УК 1922 года (разбой, совершенный группой).

Несмотря на то, что Уголовный кодекс 1922 года в ч. 2 ст. 184 приравнивал групповой разбой к бандитиз­му, практика всегда считала, что для бандитизма, квалифицируемого по ст. 76 УК, необходимо наличие пре­ступного сообщества, а совершение разбоя группой без признака устойчивости относилось к ч. 2 ст. 184 УК. Так, Верховный суд РСФСР в определении от 10 июня 1923 г. по делу Е. указывал, что ссылка «осужденного Е. на то, что ст. 76 УК (бандитизм) к нему неприменима, являет­ся правильной, т.к. имеющиеся в деле данные не гово-

рят о том, что подсудимый вместе со своими сообщника­ми составили преступное сообщество с целью соверше­ния грабежей и разбоев, а совершили по уговору одно нападение, которое предусмотрено ч. 2 ст. 184». В дру­гом случае Верховный суд РСФСР указывал, что разбой­ным нападением, совершенным группой лиц, упоминае­мым в ч. 2 ст. 184 УК, следует считать нападение, учи­няемое по взаимному соглашению двух или более лиц[60]. Таким образом, практика применения статей Уголовного кодекса 1922 года о преступном сообществе показывает, что к этой форме соучастия относились лишь случаи ор­ганизованной и устойчивой преступной деятельности, ког­да сговор группы характеризовался многократностью совершенных или задуманных преступлений.

Преступное сообщество, как наиболее опасная форма соучастия, известно и более позднему уголовному зако­нодательству. Уголовный кодекс РСФСР 1926 года и ко­дексы других союзных республик восприняли общий принцип повышенной ответственности виновных за совер­шение преступлений в составе преступного сообщества. Это нашло свое выражение в признании в п. «в» ст. 47 УК факта совершения преступления бандой отягчающим обстоятельством. В данном случае термин банда упо­треблялся законодателем как родовое понятие, обозначающее соучастие особого рода. Это подтверждается тем, что в самом законе (п. «в» ст. 47 УК) «банда» выделяет­ся особо, как наиболее опасная форма соучастия, и про­тивопоставляется «группе», форме соучастия, не предпо­лагающей организованности и устойчивости[61]. Кроме то-

го, в Особенной части термин «банда» употреблялся вряде случаев именно для обозначения преступного сооб­щества. В этом смысле употреблялся термин «банда» в ст. 58² УК, где законодатель говорит о вторжении на территорию СССР «вооруженных банд», и в ст. 59³ УК, устанавливающей ответственность за бандитизм, т.е. «организацию вооруженных банд и участие в них и в ор­ганизуемых ими нападениях на советские и частные учреждения или отдельных граждан, остановках поездов и разрушении железнодорожных путей и иных средств со­общения и связи». В обоих случаях, конечно, уже сама формулировка закона свидетельствует о том, что речь идет о таком соучастии, которое имеет устойчивые орга­низационные формы, и объединение лиц происходит с целью занятия преступной деятельностью. Такая органи­зованная преступная деятельность, имеющая более или менее устойчивый характер, имела место в период конца 20-х и начала 30-х годов, когда в связи с ликвидацией последнего эксплуататорского класса в стране пытались оживить свою деятельность все враждебные социали­стическому государству силы.

Деятельность преступных сообществ могла иметь различную направленность. В упомянутых случаях зако­нодатель употребил термин «банда» в связи с одним из конкретных видов контрреволюционной деятельности, на­правленной против Советской власти и внешней безо­пасности СССР (ст. 58² УК) и в связи с посягательством на основы государственного управления (ст. 59³ УК). Эти посягательства уже по самой своей сущности предпола­гают наличие преступного сообщества, которое является конструктивным признаком каждого из упомянутых составов. Отсутствие этого признака меняет характер по­сягательства и существенно сказывается на обществен­ной опасности содеянного.

Уголовному законодательству были известны и дру­гие случаи использования понятия соучастия особого рода в Особенной части уголовного кодекса, хотя данная форма соучастия именовалась не бандой, а «орга­низацией». Этот термин употреблялся в связи с контрре­волюционными преступлениями и контрабандой, причем

факт совершения указанных преступлений «организаци­ей» признавался квалифицирующим признаком. Кроме того, подобно бандитизму, преступная «организация» являлась конструктивным признаком одного из наибо­лее опасных хозяйственных преступлений, предусмотрен­ного ст. 129-а УК. Эта статья гласит: «Учреждение и ру­ководство деятельностью лжекооперативов, т.е. таких организаций, которые прикрываются кооперативными формами в целях использования льгот и преимуществ, предоставленных кооперации, в действительности же являются предприятиями частнопредпринимательскими и преследуют интересы капиталистических элементов, имеющих преобладающее влияние в их составе...». В данном случае не вызывает сомнений, что законодатель имел в виду в качестве одного из признаков указанного состава наличие преступного сообщества, которое, по­добно банде, имеет устойчивый характер, но организа­ционные формы которого внешне сходны с формами кооперации, что обусловлено целями этой преступной организации.

Четкие указания относительно понимания сущности «организации», являющейся квалифицирующим призна­ком контрабанды (ст. 59⁹ УК), даются в ст. 166 Тамо­женного кодекса Союза ССР[62], содержащей наряду с описанием других квалифицирующих это преступление признаков и следующее указание: «участие в организа­ции, специально занимающейся контрабандой». Понят­но, что «организация, специально занимаю­щаяся контрабандой» не может быть ничем иным, кроме как одной из разновидностей преступного сооб­щества, имеющего устойчивые организационные формы и занимающегося преступной деятельностью — в дан­ном случае контрабандой.

Законодатель также имел в виду именно преступное сообщество с определенными устойчивыми организаци­онными формами, когда он вводил в Положение о госу­дарственных преступлениях 1927 года понятие контрре­волюционной организации, образованной для подготовки или совершения контрреволюционных преступлений (ст. 58¹¹ УК).

Для контрреволюционной деятельности, которую пы­талась и пытается проводить в нашей стране агентура

империалистического окружения, использовавшая прежде всего остатки эксплуататорских классов, враж­дебных партий и групп, а также и различного рода де­классированных и разложившихся элементов, особенно характерно стремление к созданию преступных сооб­ществ. Как уже отмечалось, отдельные виды контррево­люционной деятельности предполагают по самому свое­му характеру наличие преступного сообщества (ст. 58² УК). Однако и в других видах этой преступной деятель­ности всегда имели место попытки создать преступные сообщества, которые включали бы в себя более или ме­нее постоянный круг лиц, имели устойчивые организа­ционные формы, облегчающие как совершение преступ­лений, так и конспирацию преступной подрывной дея­тельности. Когда надежды империалистических госу­дарств на быстрый «крах» Социалистического государ­ства рухнули, они пытались сколотить вредительские, ди­версионные, террористические, шпионские организации и объединить в них для подрывной деятельности против СССР остатки разбитых классов и враждебных совет­скому народу партий и групп.

В резолюции XV съезда ВКП(б) по отчету Централь­ного Комитета партии в 1927 году указывалось: «Отри­цание социалистического характера советских государ­ственных предприятий, отрицание возможности победо­носного социалистического строительства в нашей стра­не, отрицание политики союза рабочего класса с основ­ными массами крестьянства, отрицание организацион­ных принципов большевизма (политика раскола ВКП(б) и Коминтерна) логически привели троцкистско-меньшевистскую оппозицию к клевете на СССР..., к отрица­нию пролетарской диктатуры в СССР и контрреволю­ционной борьбе против нее»[63].

Как показал ряд процессов, проведенных Верховным Судом СССР, — шахтинский процесс (1928 год), про­цесс «Промпартии» (1930 год), процесс контрреволю­ционной организации меньшевиков (1931 год) и др., все контрреволюционные, враждебные социалистическому строю силы, будучи тесно связанными с империалистиче­скими государствами, стремились в соответствующие пе­риоды времени к организационному объединению, к соз-

данию преступных сообществ. Для этого нередко исполь­зовались аппарат и организационные формы обанкро­тившихся мелкобуржуазных партий, потерявших всякую поддержку в народе и распавшихся как политические партии. Так, во второй половине 1930 года в Москве бы­ла раскрыта вредительская организация, имевшая своей целью свержение Советской власти путем вредительства в социалистическом хозяйстве и вооруженной интервен­ции. Во главе этой организации стояла группа, оказав­шаяся «Союзным бюро» Центрального комитета русских социал-демократов (меньшевиков), входящих во II Ин­тернационал в качестве его секции. В составе этой группы находились лица, занимавшие по большей части от­ветственные должности в центральных учреждениях со­ветского государства.

Для ведения вредительской и иной контрреволюцион­ной работы бюро имело президиум, пленум и ряд комис­сий: программную, организационную, военную, финан­совую. Бюро поддерживало постоянную связь с загра­ничным центром русских меньшевиков, пребывающем в Берлине. Вредительская деятельность осуществлялась в Государственной плановой комиссии, ВСНХ, Государст­венном банке, Народном Комиссариате торговли, Цент­росоюзе.

В приговоре деятельность этой контрреволюционной организации характеризуется следующим образом: «...не имея никакой опоры в рабочем классе и бедняцко-середняцких массах в деревне, потерпев неудачу в по­пытках даже путем вредительства вызвать недовольство в массах и поднять их против советской власти, русские социал-демократы (меньшевики) пришли к признанию необходимости интервенции и к усилению вредительской работы в целях активной подготовки ее»[64].

Вполне естественно, что подобного рода организован­ная контрреволюционная деятельность представляла для социалистического государства повышенную опас­ность и именно против нее необходимо было направить острие уголовноправовой репрессии. В уголовном зако­нодательстве это нашло свое отражение в ст. 58¹¹ УК, гласящей: «Всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмот-

ренных в настоящей главе преступлений, а равно участие в организации, образованной для подготовки или совершения одного из преступлений, предусмотренных настоящей главой, влекут за собою — меры социальной защиты, указанные в соответствующих статьях настоящей главы».

Таким образом, в советском уголовном законодательстве, несмотря на различия в терминологии обозначения преступного сообщества (банда, организация) — это по­нятие имело одно и то же содержание с точки зрения его признаков как наиболее опасной формы соучастия. Как отмечалось, законодатель употреблял это понятие и в ка­честве отягчающего обстоятельства в отношении всех преступлений (п. «в» ст. 31 «Основных начал» 1924 г., п. «в» ст. 47 УК), и в качестве конструктивного признака отдельных составов (ст.ст. 58², 59³ УК), и в качестве квалифицирующего признака при совершении отдель­ного преступления (ст. 59⁹ УК) или группы преступлений (ст. 58¹¹ УК). Однако во всех этих случаях имелась в виду такая форма соучастия, при которой несколько лиц не просто сговариваются о совершении преступле­ния, а объединяются для занятия преступной деятель­ностью, и связь между ними имеет определенные устой­чивые организационные формы.

Такое понимание соучастия особого рода и построение уголовного законодательства об ответственности за наи­более опасные формы объединенной преступной деятель­ности целиком и полностью себя оправдали в практике, а потому они и были восприняты новым общесоюзным уголовным законодательством. В общей части — п. 2 ст. 34 Основ уголовного законодательства 1958 года, хотя и нет прямого указания о банде или организации, как отягчающем обстоятельстве в отношении всех преступ­лений, но совершенно очевидно, что коль скоро органи­зованная группа — менее опасная форма соучастия — является таким обстоятельством, то тем более должно отягчать ответственность наличие соучастия особого рода (организации, банды и т.п.).

Соучастие особого рода в новом законе используется, как и ранее, или в качестве одного из признаков отдель­ных государственных преступлений — таких как измена Родине («заговор» — ст. 1), бандитизм («банда» — ст. 14), контрабанда («группа лиц, организовавшихся для занятия контрабандой» — ст. 15), или в качестве квалифи-

цирующего признака для целой группы преступлений (антисоветская организация — ст. 9). Нетрудно заме­тить, что в новом законе используются почти буквально прежние термины для обозначения конкретных форм со­участия, что дает основания полагать, что законодатель вкладывает в них и прежнее содержание и что все эти конкретные формы являются не чем иным, как разновид­ностями соучастия особого рода, предполагающего нали­чие устойчивых организационных форм и намерения виновных заниматься преступной деятельностью.

В Законе об уголовной ответственности за государст­венные преступления появилась лишь одна новая разно­видность преступного сообщества — «заговор с целью за­хвата власти», являющаяся конкретной формой измены родине, а также несколько в другой редакции изложена статья об ответственности за организационную антисо­ветскую деятельность (ст. 9). Однако совершенно оче­видно, что заговор как форма соучастия является част­ным и наиболее опасным случаем преступной организа­ции.

Так, известно, что разоблаченная ЦК КПСС измен­ническая деятельность агента империализма Берия бы­ла связана с созданием именно такого рода преступной заговорщической контрреволюционной организации. «Судом установлено, — указывается в информационном сообщении о заседании Специального Судебного при­сутствия Верховного Суда СССР, — что, изменив Родине и действуя в интересах иностранного капитала, подсуди­мый Берия сколотил враждебную Советскому государ­ству изменническую группу заговорщиков, в которую во­шли связанные с Берия в течение многих лет совместной преступной деятельностью подсудимые Меркулов, Деканозов, Кобулов, Гоглидзе, Мещик, Влодзимирский. Заговорщики ставили своей преступной целью использо­вать органы Министерства внутренних дел против Ком­мунистической партии и Правительства СССР, поста­вить Министерство внутренних дел над Партией и Пра­вительством для захвата власти, ликвидации советского рабоче-крестьянского строя, реставрации капитализма и восстановления господства буржуазии»[65].

Поскольку в действующем законодательстве в статье об измене родине не был предусмотрен «заговор с целью

захвата власти», действия врага народа Берия и его со­общников были квалифицированы в этой части по ст.ст. 58¹¹ и 58⁶ УК РСФСР.

Специально следует остановиться на анализе ст. 9 но­вого Закона, предусматривающей ответственность за «организационную деятельность, направленную к подго­товке или совершению особо опасных государственных преступлений, к созданию организации, имеющей целью совершить такие преступления, а равно участие в анти­советской организации». Структура этой статьи весьма сложная, ее правильное толкование может быть дано лишь с учетом общих принципов советского уголовного права и, в частности, принципов ответственности за со­участие в зависимости от его формы. Прежде всего сле­дует отметить, что в ст. 9 выделяются две формы органи­зационной антисоветской деятельности, представляющих собой не что иное, как различные формы соучастия. «Организационная деятельность, направленная к подго­товке или совершению особо опасных государственных преступлений» и деятельность, направленная «к созданию организации, имеющей целью совершить такие преступ­ления» с точки зрения форм соучастия могут представ­лять собою или соучастие с предварительным сговором или организованную группу. Антисоветская же «органи­зация» является преступным сообществом, при котором связь между отдельными соучастниками уже приняла определенные устойчивые организационные формы. Раз­личие этих двух форм антисоветской деятельности со­стоит в том, что указанная в первой половине статьи ор­ганизационная деятельность, если в ней участвует не­сколько лиц, не приобрела еще устойчивых форм, то есть не достигла стадии преступного сообщества. Учиты­вая важность охраняемого объекта (основы советского государства), законодатель в данном случае рассматри­вает и организационную антисоветскую деятельность, и участие в антисоветской организации самостоятельными оконченными преступлениями независимо от того, до­стигла или нет организационная деятельность успеха и успела ли организация осуществить свои цели. Од­нако преступная деятельность организации является бо­лее опасной формой соучастия. Смысл выделения ука­занных форм в ст. 9 состоит в том, чтобы суд, на основе п. 2 ст. 34 Основ уголовного законодательства 1958 года и положений теории о сравнительной общественной

опасности отдельных форм соучастия, учитывал при наз­начении наказания виновным гораздо бóльшую опас­ность для советского государства преступной деятель­ности «организации».

Как уже неоднократно отмечалось, для любого соуча­стия особого рода характерно наличие у виновных наме­рения заниматься определенной преступной деятель­ностью и устойчивость организационных форм связи между преступниками. Конкретно эти формы связи мо­гут быть весьма разнообразны. Обычно они определя­ются целями и содержанием преступной деятельности, свойствами субъектов преступления, обстановкой совер­шения преступления и т.д. Однако признак устойчи­вости организационных связей, обусловливающий на­личие сплоченного преступного сообщества, является тем специфическим признаком, который придает преступно­му сообществу особую опасность и отличает эту форму соучастия от всех других форм.

В практике применения постановлений советского уголовного законодательства о преступном сообществе и в теории советского уголовного права в различные пе­риоды времени допускалось немало ошибок и чаще всего они были связаны с неправильным пониманием именно указанного основного признака преступного сообще­ства[66].

«Устойчивость» как признак соучастия особого рода в многолетней практике применения советского уголов­ного законодательства не всегда получала единообраз­ную трактовку. Более того, ясного представления о со­держании этого признака, к сожалению, не сложилось вплоть до последнего времени. После издания Уголов­ного кодекса 1926 года имели место попытки дать очень узкое толкование этого признака. Устойчивость рас-

сматривалась как «организованность» плюс «профессио­нализм», как «поднятие... учинения общественно-опас­ных деяний на высоту организованного ремесла», в соот­ветствии с чем преступное сообщество должно было быть — «сообществом профессионалов»[67]. Однако эти предложения, отвергнутые практикой еще в период дей­ствия Уголовного кодекса 1922 года, не были восприня­ты ни советским уголовным законодательством, ни су­дебной практикой и позднее, так как они могли лишь ослабить борьбу с организованной преступной деятель­ностью, хотя и не являющейся профессиональной, но тем не менее имеющей устойчивые организационные формы и потому представляющей повышенную общественную опасность.

Кроме того, профессиональная преступность уже в период издания Уголовного кодекса 1926 года стала редким явлением, которое почти совсем исчезло в пе­риод завершения строительства социалистического об­щества в нашей стране. Не случайно поэтому А.Н. Трайнин в своих последующих работах, говоря о понятии преступного сообщества и отличии его от других форм соучастия, отбрасывает признак профессионализма, пе­ренося центр тяжести на устойчивость организационных форм. «Соучастие особого рода, — писал А.Н. Трайнин в 1941 году, — есть высшая ступень совместной преступ­ной деятельности. Здесь между действующими совмест­но лицами существует не только предварительное согла­шение, — этим соучастие особого рода отличается от простого соучастия, — но соглашение, принявшее более стойкие организационные формы, — этим соучастие осо­бого рода отличается от соучастия квалифицированного. Соучастие особого рода есть длительное сплоченное со­участие, готовый людской аппарат для совершения пре­ступлений»[68]. Это определение в основном правильно отражало понятие преступного сообщества и его основ­ные признаки, сложившиеся в судебной практике и тео­рии советского уголовного права в тот период. Боль­шинство теоретиков как при определении общего поня­тия преступного сообщества, так и при определении от-

дельных его разновидностей, выдвигало в качестве обязательного признака преступного сообщества устой­чивость группы, понимаемую в смысле многократности задуманных или совершенных группой преступлений. Так, А. Лаптев определял преступное сообщество как «...длительное сплоченное соучастие в целях совершения не одного, а многих преступлений»[69]. При определении отдельных разновидностей преступного сообщества, в частности банды, большинство авторов также указыва­ло на обязательность признака устойчивости[70]. В Ком­ментарии к УК РСФСР 1926 года авторы, говоря о контрреволюционной организации, хотя и избегают да­вать ее определение, но из данного ими описания усло­вий ответственности членов организации все же сле­дует, что контрреволюционной организации присуще со­ставление плана, предполагающего выполнение членами данной организации ряда преступлений[71].

Позиция судебной практики по данному вопросу очень четко была выражена в определении Верховного Суда СССР от 29 июня 1946 г. по делу М. В этом опре­делении указывалось: «Для наличия бандитизма тре­буется, чтобы группа была устойчивой, чтобы соверше­ние преступлений предполагалось участниками группы не в виде одного только намеченного акта нападения, после чего группа должна прекратить свое существова­ние, а в виде постоянной или временной деятельности, рассчитанной на неоднократность совершения преступ­ных действий. Таким образом, бандитизм предполагает группу, созданную не для осуществления одного пре­ступного действия, а для осуществления преступной деятельности»[72].

Таким образом, устойчивость, в смысле многократ­ности задуманных или совершенных группой преступле­ний в течение весьма длительного времени, признава­лась обязательным признаком любого преступного сооб­щества как в теории советского уголовного права, так и в судебной практике, хотя в последней иногда, особенно при применении ст. 59³ УК, делались отдельные отступ­ления от этого признака[73]. Однако такое понимание устойчивости не соответствовало в полной мере ни зако­ну, ни сущности понятия преступного сообщества, как наиболее опасной формы соучастия. Недостатки опреде­ления устойчивости лишь как многократности задуман­ных или совершенных группой преступлений, т.е. как чисто количественного признака, не отражающего харак­тера связей между соучастниками, справедливо отмечал В.Н. Ошеров еще в связи с определением понятия «шайки», которая рассматривалась по Уголовному ко­дексу 1922 года как одна из разновидностей преступного сообщества. Указывая на то, что один этот признак да­леко не всегда может дать правильное представление о действительной опасности той или иной группы, автор приводит для сравнения два весьма элементарные при­мера: «...если три соучастника проектируют два преступ­ления, например, подлог или мошенничество и ограничи­ваются этим, то господствующая теория в противоречие со здравым смыслом всякого суда признает здесь «несомненную шайку». Если же другие лица, организо­вав сплоченную группу, запасшись оружием и выбрав надежных начальников в своей среде и проч., проекти­руют один единственный налет (например, на государ-

ственный банк), то та же теория говорит: «Здесь шайки нет»[74].

Необходимо отметить, что из закона, даже при бук­вальном его толковании, также не вытекает такое одно­стороннее и узкое понимание «устойчивости». Так, в ча­стности, в ст. 58¹¹ УК прямо говорилось об «организации, образованной для подготовки или совершения одного (разрядка моя. — Г. К.) из преступлений, предусмо­тренных настоящей главой». Эта формула закона уже говорит о том, что преступное сообщество, в том числе и контрреволюционная организация, которая являлась его разновидностью, могут создаваться и для совершения одного преступления.

Изложение этой статьи в новом Законе об уголовной ответственности за государственные преступления также не исключает возможности создания антисоветской ор­ганизации для совершения хотя бы одного особо опас­ного государственного преступления. Формулировка за­кона — «деятельность, направленная... к созданию орга­низации, имеющей целью совершить такие пре­ступления» (разрядка моя. — Г. К.), по нашему мнению, должна пониматься в смысле указания на возможность ответственности за создание антисоветской организации для подготовки любого из особо опасных государст­венных преступлений. Не случайно в законе и говорит­ся об организации, имеющей целью «совершить (а не совершать. — Г. К.) такие преступления».

Такое положение не противоречит и смыслу выделе­ния понятия преступного сообщества как наиболее опас­ной формы соучастия, так как для социалистического государства, безусловно, большую опасность представ­ляет группа, хотя и созданная для совершения одного преступления, но преступления очень тяжелого (особо опасного государственного, фальшивомонетничества, крупного хищения, убийства и т.п.). Подготовка такого преступления в отдельных случаях может быть связана с созданием сплоченной группы, выработкой определенных устойчивых организационных форм связи между соуча­стниками, что помогает им глубоко законспирировать свою подготовительную преступную деятельность, с

большим успехом совершить преступление и скрыть его следы.

В то же время лица, совместно совершившие, а тем более только задумавшие совершить несколько менее опасных преступлений, могут не иметь устойчивых орга­низационных форм связи, не представлять из себя спло­ченной преступной группы, что исключает отнесение та­кой группы к преступному сообществу.

Таким образом, толкование признака устойчивости, без учета характера связей между соучастниками, их це­лей, методов преступной деятельности и т.п., на основе наличия лишь одного факта «многократности совершен­ных или задуманных группой преступлений», по сути де­ла мешали правильной оценке реальной общественной опасности отдельных форм совместной преступной дея­тельности, затрудняя подчас борьбу с весьма опасными случаями сплоченной объединенной преступной деятель­ности.

Практика и теория советского уголовного права, убе­дившись в этом, вначале сделали неправильные выводы и вместо уточнения понятия устойчивости, как обязатель­ного признака преступного сообщества, пошли главным образом по пути полного отказа от него. Этим стиралось различие между преступным сообществом и другими ме­нее опасными формами соучастия.

Так, в учебнике по уголовному праву в 1948 году ука­зывалось: «Особым видом соучастия является преступ­ная организация или преступное сообщество, имеющее относительно организованную форму. Оно может ставить своей задачей совершение одного или нескольких пре­ступлений. Действующее уголовное законодательство для обозначения такого рода соучастия с предварительным соглашением пользуется понятием банда, организа­ция, организованная группа, шайка»[75]. Преступное сообщество в данном случае отождествляется не только с организованной группой (шайкой), менее опасной фор­мой соучастия, но и, по сути дела, с любым соучастием по предварительному соглашению, так как при наличии последнего всегда имеет место «относительная организо­ванность соучастников». Об устойчивости, как специфи­ческом признаке преступного сообщества, авторы даже

не упоминают, хотя обязательность этого признака для данной формы соучастия вытекает непосредственно из закона.

В отличие от авторов упомянутых учебников, без ка­кой-либо аргументации отбрасывающих общепризнан­ный и вытекающий из закона признак, некоторые теоре­тики пытались дать обоснование отказа от устойчивости, как обязательного признака соучастия особого рода. Так, П.Ф. Гришанин, рассматривая общее понятие пре­ступного сообщества по советскому уголовному праву, утверждал, что в силу отсутствия в нашей стране про­фессиональной преступности признак устойчивости дол­жен быть вообще исключен из понятия преступного сообщества, в связи с чем последнее должно быть опре­делено как «группа из двух или более лиц, предвари­тельно объединившихся для совершения одного или не­скольких преступлений». Относя, далее, к разновидно­сти преступного сообщества в равной мере и организо­ванную группу (шайку), и организацию, и банду, П.Ф. Гришанин в отношении понятия банды указывал, что «...в условиях стремительного роста материального и культурного уровня жизни трудящихся масс, когда общественная опасность бандитизма значительно воз­росла... устойчивость не следует считать обязательным признаком банды»[76]. Правильность этого вывода, по мнению П.Ф. Гришанина, подтверждалась и судебной практикой, в которой, как правильно отмечал автор, в результате отказа от признака устойчивости имело мес­то «расширение понятия бандитизма наряду с усилением ответственности за бандитизм»[77].

Дата добавления: 2015-07-11