Университет и профессора

Окончив подготовительный курс, Федерико поначалу стал заниматься словесностью. На этом факультете он познакомился с необычным человеком, доном Мартином Домингесом Берруэтой, профессором истории искусств, которому суждено было оказать заметное влияние на жизнь и творчество брата. Их отношения закончились разрывом, и восстановить их оказалось невозможно. Не знаю, каков был научный уровень лекций дона Мартина, я их никогда не посещал, но публикаций у него, насколько мне известно, не было, за что и нападали на него недруги. Хороший преподаватель истории искусств — я имею в виду испанское искусство — в те времена, вероятно, должен был обладать незаурядными исследовательскими способностями, ведь единого курса не существовало, имелись только отдельные работы. В Испании не оказалось человека, который знал бы историю искусств так же, как Менендес-и-Пелайо — литературу. Подобный труд мог бы написать разве что дон Мануэль Бартоломе Коссио, открывший Эль Греко ³⁴, однако он этого не сделал. Знаю, что дон Мартин очень любил студентов, приглашал их к себе домой, где продолжались беседы, начатые в университете. Принимать учеников ему помогала жена, удивительно красивая и достойная женщина.

Дон Мартин часто возил своих студентов, пока немногочисленных, на экскурсии ³⁵, например, в прекраснейшие города Убеду и Баэсу. В Баэсе тогда преподавал французский язык дон Антонио Мачадо. Во время этой поездки Федерико и познакомился с великим поэтом. Брат рассказывал, что они были у него дома и дон Мартин, представив Мачадо своих студентов, решил прочитать в присутствии автора поэму «Земля Альваргонсалеса» ³⁶. Мачадо мягко взял из рук дона Мартина книгу и стал читать сам. Рассказав об этом, Федерико прочитал поэму, подражая сдержанной и серьезной манере выдающегося поэта.

Федерико очень нравились эти экскурсии, во время которых он впервые познакомился с памятниками архитектуры и искусства за пределами Гранады. Он стал ездить в Баэсу и Убеду с друзьями. Значение этих не совсем академических поездок состояло в том, что Федерико почувствовал жизнь маленьких провинциальных городков, побродил по их улочкам, полюбовался пейзажами. Он заходил в таверну, где за стаканом вина беседовал с местными жителями и успел с ними подружиться. Бывало, мы по нескольку раз проходили под балконом аптеки в Баэсе, надеясь, что красавица дочка аптекаря, о которой нам рассказывал Федерико, выглянет в окно, и надежды наши сбывались. Над аптекой висела большая вывеска: «Аптечное заведение». Живая красота дочери аптекаря и ее подруг, контрастируя с архитектурой города, словно погребенного в прошлом, отозвалась женским горем в театре Федерико.

Никогда не забуду, как однажды ночью мы сидели у фонтана на соборной площади и смотрели на полную луну, плывущую среди огромных облаков. Был сильный ветер, облака то набегали на луну, то открывали ее, и собор и дворец Хавалькинто то ярко высвечивались, то снова погружались во тьму. Кому-то из нас пришли на память строки Сан-Хуана. Хотя Убеда красива и торжественна, нам все же, сам не знаю почему, больше нравилась скромная Баэса.

Дон Мартин ездил со своими учениками довольно далеко, даже в Кастилию. Из этих путешествий родилась первая книга Федерико «Впечатления и пейзажи» (1918). Мне кажется, кое-какие из «впечатлений» были сначала опубликованы в местных газетах городов, которые они посещали ³⁷, там же, вероятно, увидели свет и сочинения приятеля Федерико, Луиса Марискаля, блестящего студента, учившегося одновременно на факультете словесности и юридическом. Помню, брат с иронической снисходительностью говорил, что в сочинениях Марискаля он неизменно натыкается на «апельсиновый закат», возможно, это выражение казалось автору поэтической находкой.

Дон Мартин, человек очень чуткий, оценил незаурядность Федерико и питал к нему настоящую слабость вне всякой зависимости от успехов брата, оставлявших желать лучшего. К тому времени уже проявилась художническая, творческая натура Федерико, его жизнерадостность, общительность, душевная щедрость привлекали к нему людей. Возможно, дон Мартин предугадывал будущую славу Федерико и испытывал удовлетворение или даже вполне законную гордость, сознавая, что внес свою лепту в пробуждение могучего поэтического таланта.

Кое-какие нападки на дона Мартина исходили и из нашего кружка, собиравшегося в одном из гранадских кафе. Когда Федерико выпустил в свет «Впечатления и пейзажи», появилась статья, автором которой был кто-то из наших, кажется, журналист Хосе Мора Гуарнидо. В статье он превозносил молодого поэта и не слишком лестно отзывался об учителе. Впоследствии Мора написал воспоминания о юности Федерико, довольно правдивые, однако не лишенные некоторых неточностей.

Мора тогда только начинал как журналист. Он был образованнее, писал лучше и талантливее, чем его гранадские собратья-профессионалы. Мора отличался тщеславием и хотел быстро составить себе имя; он напечатал несколько статей — некоторые из них просто великолепны, — посвященных общегосударственной и местной политике. В них он позволял себе делать весьма нелестные отзывы о влиятельных в Гранаде людях. Например, одного священника известного, занимавшего высокий пост и, наконец, приходившегося племянником архиепископу, Мора назвал «нашим местным недовылупившимся Чезаре Борджа». Уничижительная эта оценка, между тем, несправедлива. Священник, впоследствии депутат кортесов, был одним из немногих служителей церкви, не изменивших республике во время гражданской войны. И я не сомневаюсь: окажись он в это время в Гранаде, его постигла бы судьба Федерико.

Книгу Федерико «Впечатления и пейзажи» дон Мартин встретил с некоторым недоумением. Суть в том, что брат посвятил ее памяти «моего старого учителя музыки», хотя, возможно, естественней было бы посвятить ее дону Мартину, преподававшему историю искусств, ведь это ему книга была обязана своим рождением. Правда, на ее страницах возникает только образ автора, вглядывающегося в пейзажи, сады и памятники старины, но никаких упоминаний об экскурсиях, учителе и товарищах в ней нет. (Как писал поэт в «Автобиографической заметке», книга посвящена дону Антонио Сегуре, «композитору, ученику Верди»Посвящение старому учителю музыки, умершему в 1916 году, на-брано особым шрифтом на первой странице книги. На последней странице под словом «Посвящаю» стоит: «Моему дорогому учителю дону Мартину Домингесу Берруэте и моим дорогим товарищам Пакито Л. Родригесу, Луису Марискалю, Рикардо Г. Ортеге, Мигелю Мартинесу Карлону и Рафаэлю М. Ибаньесу, путешествовавшим вместе со мной». Но в самой книге действительно нет ни слова о том, что это было за путешествие, нет упоминаний о товарищах и университетском профессоре. (Примеч. автора.) Дону Мартину это пришлось не по душе. Их разрыв огорчил всю нашу семью, потому что мы успели подружиться с доном Мартином и его женой через Федерико. Не знаю, мог ли брат, в глубине души очень застенчивый, как-то смягчить обиду своего учителя. Не знаю даже, пытался ли он сделать это. Однако я счел необходимым рассказать об их разрыве, так как меня не раз об этом спрашивали, а иногда и неправильно понимали.

Пока дело касалось литературы, истории искусств или философии, Федерико справлялся с занятиями хорошо или почти хорошо. Однако, сталкиваясь с предметами, требовавшими настойчивости или усидчивости, он сдавался без боя. Заранее было ясно, что Федерико придет в ужас от арабского или еврейского языков и даже не попытается осилить их. На экзамене по исторической грамматике он провалился. А тут как раз Мора опубликовал в «Эль Нотисьеро гранадино» статью, в которой сообщал, что проваливший историческую грамматику Федерико принесет испанскому языку больше славы, чем все студенты, благополучно сдавшие упомянутый экзамен. Вероятно, Мора был прав, но не с академической точки зрения. Преподаватель исторической грамматики, уважаемый, знающий и добродушный старик, ставя двойку Федерико, лишь выполнил свой долг. Пожалуй, я могу взять на себя смелость заявить, что Федерико даже бегло не ознакомился с этой весьма сухой наукой.

Возрастающие трудности учения на факультете словесности и семейная снисходительность привели к тому, что несколько лет Федерико только числился студентом, а потом счел за лучшее перейти на юридический факультет, сдав несколько несложных предметов. В то время университет, как и институт, переживал своего рода кризис. Многие старые преподаватели уже не были в силах читать лекции, а их ассистенты не слишком обременяли себя занятиями. Я попал в университет на четыре года позже и застал его почти полностью обновленным — выдающиеся профессора и добросовестные преподаватели возродили университетские традиции. С обновленным факультетом права пришлось познакомиться и Федерико, когда отец потребовал, чтобы тот все-таки получил хоть какой-нибудь диплом, если хочет, чтобы ему и впредь оплачивали его поездки в Мадрид, где брат подолгу жил в Студенческой резиденции ³⁸,— именно там он и завязал знакомство с молодыми литераторами и художниками.

Конечно, брат по-прежнему ездил в Мадрид, а отец по-прежнему оплачивал его поездки и давал ему деньги на издание первых книг, хотя и продолжал настаивать, чтобы Федерико получил «хоть какой-нибудь» диплом. Наш отец разделял предрассудки того времени, считая высшее образование чем-то абсолютно необходимым для своих детей. И вообще отцу, состоятельному землевладельцу, хотелось, чтобы его сыновья — тем более старший — непременно получили дипломы, которыми не обладали ни он, ни его братья, а среди них были люди более способные и более образованные, чем сотни дипломированных ученых. В тогдашнем обществе, более замкнутом, нежели нынешнее, диплом открывал прямую дорогу к успеху. Мы должны были стать знающими людьми. Отец был последовательнее многих в этом вопросе — наша сестра Исабель ходила в школу второй ступени и готовилась к экзаменам на бакалавра, а для гранадских провинциалов девочка «из общества» за партой — явление исключительное. Я думаю, не ошибусь, если скажу, что Исабелита — единственная «дочь состоятельного человека», которая в то время училась в школе. Все это должно объяснить, почему отцу так хотелось, чтобы Федерико получил диплом.

Однако отец, по натуре не склонный к мечтательности, не мог и предположить, что Федерико завоюет славу в свободной профессии. А если иногда подобные мысли и посещали его, незамедлительно приходило сомнение. У меня плохая память, и, к сожалению, я не записал дату одного разговора с отцом, но слова его и решительный тон я запомнил. Это было перед очередной поездкой Федерико в Мадрид. Мы вдвоем с отцом сидели в его кабинете на Асера-дель-Касино. Отец сказал:

— Знаешь, Пако, твой брат желает ехать в Мадрид просто так, без всякой цели. Я разрешаю ему, потому что убежден — он все равно поступит по-своему. Он всегда будет делать только то, что ему хочется (отец употребил куда более крепкое выражение), он всегда, с самого рождения только так и поступал. Федерико, видишь ли, вздумалось стать писателем. Не знаю, есть ли у него к тому дар, но это единственное, что его интересует, и у меня нет другого выхода — я буду помогать ему. Это я и хотел тебе сказать.

Когда Федерико все-таки решил окончить юридический факультет ³⁹, он уже всерьез занимался поэзией и драматургией и даже начинал приобретать известность за пределами Гранады. Я говорил, что в то время университет переживал период обновления. С новыми преподавателями, многие из которых были молоды, группа студентов-«интеллектуалов» установила дружеские отношения.

Первым из них, и по значению и хронологически, был дон Фернандо де лос Риос. Семейные узы с юности связывали его с основателями Свободного института просвещения ⁴⁰, среди которых особо выделялся Франсиско Хинер де лос Риос, чье влияние, прямое и опосредованное, во многом сформировало испанскую либеральную мысль последней трети XIX века и способствовало пробуждению нового мироощущения. Любой, кто только заглянет в современную историю Испании, встретит там имя дона Франсиско. Следует заметить, хотя это общеизвестно, что и в литературе под его благотворным влиянием формировались таланты Хуана Рамона Хименеса и Антонио Мачадо. Да и Унамуно ценил ум и личные качества дона Франсиско Хинера.

Это новое мироощущение и новый образ жизни в академической среде у нас в Гранаде представлял дон Фернандо. Он преподавал в университете, но имел обыкновение дружески общаться со студентами и вне аудиторий, что в ту пору было совершенно непривычно для Гранады. Свою великолепную библиотеку дон Фернандо полностью предоставил в распоряжение студентов. В городе быстро поняли, что новый преподаватель не только ученый, но и общественный деятель, он основал в Гранаде социалистическую партию и был ее постоянным представителем в кортесах ⁴¹. Нелегко пришлось дону Фернандо, когда он решил восстать против касикизма ⁴², царившего в нашей провинции. Для этой борьбы нужны были многие достоинства, и прежде всего личное мужество. Этому образцовому человеку (если вообще можно говорить об образце применительно к человеку), этому блистательному оратору одинаково удавались и заранее продуманные речи, и импровизации. Разговаривая с нами, он никогда не впадал в менторский тон (исключая, конечно, лекции). Дон Фернандо был в высшей степени вежливым человеком и тем самым вызывал людей на ответную вежливость, даже товарищи по социалистической партии называли его «дон», что противоречило их правилам. При встрече на улице рабочие приветствовали его, снимая шляпу, и дон Фернандо отвечал им столь же церемонно. С присущим ему своеобразным юмором Федерико рассказывал, как не раз наблюдал забавные сценки: кучер какого-нибудь роскошного ландо, каких уже немного оставалось в Гранаде, завидя профессора на улице, снимал свою обшитую галуном шляпу. Дон Фернандо отвечал ему тем же, а сидящие в ландо, приняв приветствие на свой счет, вежливо кланялись. Таким образом, кучера устанавливали пусть мимолетную, но связь между богатой буржуазией и отверженным рабочим лидером.

Не нужно думать, что профессор де лос Риос оказывал непосредственное влияние на формирование политических взглядов Федерико, в то время весьма расплывчатых. Будучи членом такого кружка, как наш, он стихийно противился всякой партийной дисциплине и политической деятельности. Тем не менее, мы все сочувствовали левым, обладали высоким общественным сознанием и весьма критически относились к испанской действительности, особенно провинциальной. Наши взгляды будоражили до некоторой степени гранадский мирок, для которого мы были «интеллектуалами» — существами редкой по тем временам породы.

Не следует также считать, что на Федерико, когда он создавал «Цыганское романсеро», непосредственно повлияло страстное выступление дона Фернандо против вмешательства жандармов, иногда насильственного, в дела его сельских единомышленников, о чем он не раз говорил в кортесах. Однако не стоит и совсем сбрасывать со счетов этот факт, размышляя о замысле «Романса об испанской жандармерии», тем более что поэтическое воображение, отталкиваясь от действительности, преображает ее, уводит от житейских сюжетов, которые Федерико не допускал в свое «Романсеро».

Другим преподавателем, сыгравшим заметную роль в судьбе Федерико, был дон Агустин Виньюалес, профессор политической экономии, сменивший уже упоминавшегося дона Рамона Гиксе-и-Мексиа. Дон Агустин пользовался большим авторитетом в экономических вопросах, при республике он стал министром финансов. Быстрый, подвижный как птица, с тонкими чертами лица, маленького роста, улыбчивый, дон Агустин быстро понял, что Федерико — незаурядный юноша. С доном Фернандо они дружили, хотя резко отличались друг от друга. Европейски образованный человек, дон Агустин обладал непринужденными манерами, иной раз трудно было поверить, что это преподаватель. Чуткий, сердечный, он умел улаживать недоразумения и, не будучи приверженцем строгой морали, с улыбкой взирал на человеческие слабости. За жизнелюбием и некоторым цинизмом дона Агустина скрывались принципиальность и благородство, точно так же, как в глубинах души дона Фернандо, по-испански могучей, сдержанной и гордой, таилась человечность и нежность.

В 1923 году дон Агустин Виньюалес решил сделать из поэта лиценциата права. Федерико к этому времени уже успел — не знаю, как ему удалось — сдать несколько дисциплин, в том числе и достаточно трудные, например, гражданское право. Но, так или иначе, ему оставалось еще полпути. Дон Агустин задумал «выиграть дело Федерико». «От уже известного молодого поэта семья требует получения диплома, обещая затем облегчить ему продвижение в его истинной «карьере» — литературе. Культурный уровень этого поэта куда выше, чем у среднего студента. В гуманных традициях юридического факультета не только дать студенту профессиональную подготовку, но и сделать из него широко образованного человека. Федерико — особый случай, и было бы просто несправедливо мерить его обычной университетской меркой. Впоследствии Гранадскийуниверситет не только не пожалеет, что сделал исключение из общего правила, но и будет гордиться своим выпускником». Наверное, именно так рассуждал дон Агустин. К тому же не таким уж исключением в университете были экзамены, сданные «нашармачка»,— ведь удалось же как-то брату сдать каноническое, церковное и уголовное право, или цырковное и угуловное, как говорил профессор, читавший эти дисциплины (он же, по словам Федерико, на лекции о своде законов Андалусии говорил Ундулусия).

Задуманный доном Агустином план невозможно было осуществить без активной поддержки других преподавателей, никому ведь и в голову не приходило, что Федерико в состоянии подготовиться по нескольким предметам настолько, чтобы предстать перед профессорами на публичном устном экзамене, как тогда было принято. Одному Богу известно, с каким отвращением Федерико вернулся в университет и как безропотно подчинился моему руководству в подготовке к экзаменам! Тогда, зимой 1922-1923 годов, я был уже на последнем курсе, и по некоторым предметам мы экзаменовались вместе.

По предмету дона Агустина Виньюалеса трудностей не предвиделось. Он имел обыкновение начинать экзамен с того, что предлагал студенту самому выбрать вопрос. По «государственному имуществу» я подготовил для Федерико тему «таможенные сборы». Брат храбро разделался с общими положениями и даже ответил на несколько вопросов, полностью исчерпав свои знания. Экзамен принимала комиссия под председательством нашего лектора. После опроса, который длился часами в зале, где присутствовали посторонние и студенты, ходившие туда-сюда, ожидая своей очереди или интересуясь настроением экзаменаторов, педель вручал студентам вожделенный лист с оценкой, соответствующим образом заверенный секретарем.

Здесь я должен рассказать типичный для дона Агустина случай. Незадолго до волнующего момента вручения листков с экзаменационными оценками педель вызвал сеньора Гарсиа Лорку (я тоже подошел) и сказал, что сеньор Виньюалес приказал спросить, какую оценку сам экзаменующийся считает справедливой. Федерико на момент задумался и, считая, что отвечал он неплохо, сказал: «Отлично!» — и дон Агустин поставил «отлично».

Серьезной угрозой осуществлению плана дона Агустина было конституционное право, которое читал дон Фернандо. И вот как Федерико его сдавал. Официальные программы по всем предметам включали обязательную историческую часть, она должна была свидетельствовать, что данная дисциплина ведет свое начало от сотворения мира. В конституционном праве эту часть представляла греческая политическая философия. Дон Фернандо готовил специальные монографические курсы и постоянно менял их.

Профессор знал об увлечении Федерико диалогами Платона, которые тот брал из его же библиотеки — мы редко уходили от него без какой-нибудь книги под мышкой. Возможно, в руки Федерико попал, как попал и в мои, «Князь» Макиавелли. Экзамен начался со спокойной беседы о платоновских диалогах, затем о древних мифах, которые Федерико прекрасно знал — в то время настольной книгой брата было прекрасное иллюстрированное издание «Теогонии» Гесиода. И все же дон Фернандо написал в экзаменационном листке Федерико «зачтено», хотя брат отвечал так хорошо, что студенты, слушавшие его, сочли величайшей несправедливостью эту оценку. Я тоже убежден: любой студент, который продемонстрировал бы столь высокий уровень общей культуры и такое доскональное знание текстов, получил бы наивысшую оценку. Утешением могло служить лишь то, что эту сессию Федерико удалось сдать.

Отсутствие «общей культуры» было навязчивой идеей профессора, и эта его особенность получила отражение в студенческом фольклоре. В тот год, когда я изучал конституционное право, дон Фернандо читал лекции о русской конституции, и студенты распевали на мелодию модной песенки:

С утра пораньше снова

мы заполняли класс.

«А все ли вы готовы?» —

пытал учитель нас.

Когда меня спросили,

я покраснел до слез.

Про новую Россию

мне задали вопрос.

Запутанно и вяло

тянулась речь моя.

Я ляпнул что попало,

а что — не помню я,

и дон Фернандо хмуро

велел мне выйти вон:

где общей нет культуры,

невежество — закон.

Перевод Н. Ванханен.

Федерико не принимал участия в подобном шуточном творчестве, но, конечно же, знал эту песенку, как и другую, тоже весьма популярную в наши университетские годы, — подражание «Ответу Верлену» Рубена Дарио, в которой описывались основные предметы нашего факультета. В строфе, посвященной конституционному праву, не без иронии перечислялись вопросы этой дисциплины и вышучивался философский подход к ней нашего профессора:

Политика — вот презанятная штука,

общественный строй, обложений наука,

приток капитала извне;

конгресс всероссийский, условия ренты,

и кто в результате прошел в президенты

в далекой германской стране.

Еще мне запомнилась строфа, посвященная истории права:

История права изучена рьяно,

Теудиса кодекс, Бревьяриум д’Аньяно,

партиды — мерило мерил,

вестготское право, то даты, то схемы,

за что ни возьмись — превосходные темы,

отрада завзятых зубрил.

К концу песенки «Ответ студенту» фантазия автора явно истощилась, и он ограничился простым перечислением предметов. По неопытности этот анонимный автор иногда сбивался с метра, но звучности от этого песенка не теряла:

В придачу система судопроизводства

и денежный курс.

Были в ходу и другие песенки, одна из них, весьма остроумная, была посвящена уголовному праву, в ней раскрывалось имя одного из авторов-анонимов студенческого фольклора — Антонио Морона, тоже закоулочника, сделавшего в Мадриде поистине молниеносную литературную карьеру и безвременно умершего.

Завершая рассказ об Университете тех дней, мне хочется упомянуть о том, как однажды дон Агустин Виньюалес вызвал меня через педеля в зал, где собрались многие преподаватели, и, к величайшему моему конфузу, велел спеть эти куплеты перед теми, кто в них высмеивался. Меня снисходительно выслушали, а имени автора я из солидарности не назвал.

Еще одним крепким орешком для Федерико было уголовное право, его читал великолепно владеющий предметом профессор дон Антонио Меса Молес, друг нашего отца. Федерико, которому уже до смерти надоели и экзамены, и вся эта неприятная ситуация, вдруг отказался от дальнейших попыток. Мы сидели в университетском дворике, и его как раз вызвали отвечать. Пригласить Федерико вышел сам дон Антонио Меса; он все-таки уговорил брата, взял его за руку и повел в аудиторию. Профессор спросил Федерико, что он думает по поводу смертной казни. Был задан еще один вопрос, если не ошибаюсь, о действенности исправительных мер относительно детской преступности. Уж не знаю, что отвечал Федерико — я стоял за дверью и почти ничего не слышал,— но оценка была удовлетворительная.

Не стану описывать, как с моей помощью Федерико сдавал процессуальное и международное право. На этих экзаменах профессоров не было, принимали ассистенты. Теперь оставалось сдать торговое право, которое однажды он уже отказался сдавать. Времени на то, чтобы хоть в общих чертах познакомить брата с предметом, не было. Федерико не пошел на перекличку. Но ему всегда сияла счастливая звезда, только перед его трагической гибелью ее заволокли тучи. Профессор торгового права уходил на пенсию, этот экзамен в его жизни был последним, и он сказал Федерико, что не станет омрачать свой последний день в университете. Официальный день экзамена уже прошел, Федерико отвечал позже и непублично. После нескольких общих вопросов профессор попросил Федерико прокомментировать статью первую торгового кодекса, в которой определялось понятие «коммерсант». У экзаменующегося на этот счет были самые смутные представления. Но оценка оказалась удовлетворительной.

Федерико никогда не любил вспоминать, как он сдавал экзамены.

Дата добавления: 2015-10-16