Фуэнте-вакерос

ФРАНСИСКО ГАРСИА ЛОРКА

Перевод с испанского Н. Малыхиной

ИЗ КНИГИ «ФЕДЕРИКО И ЕГО МИР»

ФУЭНТЕ-ВАКЕРОС

Гранада, прислонившись к горам, в задумчивости внимает голосу раскинувшейся перед ней долины, усыпанной селениями и усадьбами. Тот, кто хоть раз почувствовал красоту музыки гор, долины и города, звучащих как единая симфония, никогда не забудет ее. В этой симфонии под сурдинку ведет свою партию, почти заглушаемую литаврами тополей, и селение Фуэнте-Вакерос, где 5 июня 1898 года родился Федерико.

Посреди долины Сото-де-Рома — королевский лес, в котором и притаилось селение. Достоверно известно, что все эти земли принадлежали мавританским правителям Гранады, а после завоевания ее Католическими королями ¹ перешли под власть кастильской короны. Пустоши, заросшие лесами, изобилующие дичью, стали охотничьими угодьями королевской семьи, но она посещала их нечасто. Рассказывают, что в XVIII веке на развалинах какого-то старинного замка был выстроен небольшой дворец, названный «королевским». Дворец находился недалеко от нашего селения, и мы любовались им в детстве, так же как вековыми вязами и густыми зарослями лавра, уцелевшими от королевского сада.

Повзрослев, мы заинтересовались происхождением названия Сото-де-Рома. (Сото-де-Рома — букв.: римский лес) При чем тут Рим? Мы долго над этим ломали голову и, в конце концов, пришли к выводу, что оно связано с названием деревушки, расположенной возле леса, — Ромилья, что означает «маленький Рим». Ее жителей называли римлянами, отсюда и имя невидимого персонажа в «Доме Бернарды Альбы» — Пепе Римлянин. Однако Федерико так и не довелось узнать другое, вполне допустимое и на редкость поэтичное объяснение названия Сото-де-Рома. «Ромилья» прежде звучало как «ромийя», по-арабски — христианка. Таким образом, Сото-де-Рома значит «Лес христианки».

Остается добавить, что под христианкой подразумевалась Флоринда, несчастная дочь графа Хулиана ². Ее история, как известно, рассказана в прекрасных романсах, ³ а некоторые арабские источники утверждают, что дон Хулиан избрал Сото-де-Рома приютом для своей безутешной дочери. Мы тогда не осознавали до конца, насколько тесно связана легенда с местом нашего рождения. И в то же время я почти уверен, что именно эта поэтичная легенда и воды реки, плещущие у заброшенного королевского дворца, впоследствии многое определили в одном из исторических романсов «Цыганского романсеро».

Сото-де-Рома, свидетель начала мусульманского владычества в Испании, ⁴ семь веков спустя увидел и его конец, когда Католические короли завоевали Гранаду. Но Сото-де-Рома находилось слишком близко от последнего оплота мусульман и потому почти не упоминается в пограничных романсах, ⁵ в отличие от более отдаленных селений, таких как Алама, Алора, Антекера, Лорка.

Наше селение располагалось недалеко от Пинос-Пуэнте, название которому дал мост, связывавший берега реки еще со времен вестготов ⁶. По преданию, на этом мосту герольд Католических королей нагнал Христофора Колумба, когда тот, ничего не добившись от владык Испании, уезжал, потеряв всякую надежду на осуществление своих замыслов. А еще ближе к нам — Санта-Фе, укрепленное поселение, основанное во время осады Гранады. Там Католические короли в конце концов подписали соглашение с Колумбом. ⁷ Сколько раз на пути в Гранаду мы проезжали в экипаже, запряженном мулами, через ворота этого исторического городка!

Однако мы, дети из Фуэнте-Вакерос, не понимали, что живем в непосредственной близости от мест, связанных с великими событиями прошлого, в нашем детском фольклоре они не упоминались. От времен войны с маврами (а в здешних местах наверняка устраивались засады и вылазки) до нас дошла, бог весть каким образом, одна-единственная песенка:

Где родник студеный,

в зелени оливы

три сестрицы пленных

в заточенье живы.

Старшая — Констанса,

средняя — Лусия,

младшую сестрицу

звали Росалия...

Перевод Н. Ванханен.

Под тягучую однообразную мелодию песня рассказывала о том, как младшая из пленниц встретилась с отцом у родника. Тогда мы еще не знали, что здесь же, у родника, состоялась еще одна поэтическая встреча, навсегда вошедшая в нашу семейную хронику.

Сото-де-Рома упоминается и в новой истории Испании. После наполеоновских войн Сото и другие земли, меньшие по размеру, но столь же богатые,— Ильора и Молино-дель-Рей — были подарены Веллингтону, которому, кроме того, был пожалован титул герцога Сьюдад-Родриго. С тех пор и начинается современная история Фуэнте-Вакерос. Его название — Пастуший Источник — ассоциируется для нас с полноводным источником, снабжающим все селение чудесной водой, и напоминает о том, что в прошлом на этих плодороднейших во всей Испании, ныне полностью распаханных землях пасли скот.

Хозяин в подаренные имения никогда не наведывался. Обширными владениями, состоявшими из нескольких деревень и селений, во времена нашего детства управлял англичанин, мистер Мостинг, который иногда живал в Молино-дель-Рей (...) Однажды, когда мы были совсем маленькими, отец возил нас туда, разумеется, в отсутствие мистера Мостинга; мы долго потом вспоминали грациозного и робкого оленя, которого видели там в вольере. Только это и сохранилось у меня в памяти от поездки.

Управляющий-англичанин переложил свои обязанности на заместителя, чей дом был больше остальных домов в селении. Его жилище так и называли — большой дом. Во времена нашего детства заместителем у англичанина был дон Хуан Баутиста Санчес, с виду настоящий крестьянин. В таком маленьком, приветливом селении, как Фуэнте-Вакерос, он умудрялся жить, храня «гордое одиночество», и соседи, конечно, над ним посмеивались.

Тысячи крестьян платили герцогу небольшую подать, земли переходили от отца к сыну по наследству и даже отчуждались, так что, по сути дела, крестьяне были владельцами земли, хотя и платили налог — весьма умеренный, если учитывать ее плодородие.

В Фуэнте-Вакерос у всех была своя земля, и потому селение выглядело веселым и зажиточным. Только совсем недавно Веллингтоны, кажется на весьма сходных условиях, отказались от своих владений. В сущности, герцоги просто признали сложившееся, исторически закрепленное положение вещей, ведь эти владения — лишь потому, что были слишком велики,— просто-напросто ускользали из-под контроля хозяев.

Зажиточность крестьян, владевших плодородными землями, придавала всему селению какой-то особый, радостный вид. Но, помимо материального благополучия, что-то еще — я затрудняюсь определить, что именно,— сказывалось на нраве жителей Фуэнте-Вакерос, гораздо более общительных, доброжелательных, жизнерадостных и образованных, чем крестьяне из соседних селений. Уже сам вид Фуэнте-Вакерос, его просторная площадь, обсаженная вековыми деревьями дорога, тополиные аллеи вдоль реки свидетельствовали о том, что при всей деревенской простоте этому селению присуще стремление к городскому благоустройству. Фуэнте-Вакерос совсем не похоже на тысячи тех придорожных селений в самых разных странах, которые вырастают у дороги и в точности повторяют ее изгибы. И хотя Фуэнте-Вакерос строилось так же, как и все остальные селения в округе, кажется, будто оно построено по плану. И даже военное поселение Санта-Фе, действительно выстроенное по плану, не может равняться с Фуэнте-Вакерос. Расположенное на открытой местности, не столь резко, как другие селения, переходящее в поля, Фуэнте-Вакерос как нельзя лучше годится для народных праздников и ярмарок.

Словно маленькая Гранада, Фуэнте-Вакерос стоит между двух рек, Кубильяс и Хениль. О Хениле и Дарро, гранадских реках, Федерико скажет:

Твои две реки, Гранада,

бегут от снегов в долины!

Перевод В. Столбова.

И передо мной встает картина: вдалеке — Сьерра-Невада, а реки, уже слившиеся в единое русло, шумными потоками разбегаются по оросительным каналам. Но у каждой из рек свое собственное лицо: Хениль — река земледельцев, а Дарро (или Дауро, как говорят в Гранаде) — река поэтов, об этой разнице и пишет поэт:

И снились быки Хенилю,

а Дауро — лишь стрекозы.

пер. Н. Ванханен

Возможно — хотя я и не берусь это утверждать,— подобное восприятие гранадских рек — и вместе и порознь — вызвано тем, что наш первый дом в Гранаде, на улице Дарро, находился возле моста Вирхен, там, где сливаются две реки. Почти под нашими балконами розоватые от глины воды Дарро соединялись с прозрачными, чистыми водами Хениля. Я с грустью смотрел, как река умирает, теряя имя. Что чувствовал Федерико, не знаю, однако образ мертвой реки в его поэзии есть.

Я вспомнил об этом потому, что в Фуэнте-Вакерос реки сливались чуть ниже селения, как раз там, где начиналась усадьба наших родителей — Даймус-Бахо.

Мы жили там, когда были совсем еще маленькими, Даймус — первое, что я запомнил в жизни; первые воспоминания о себе, о Федерико, о родителях связаны с Даймусом, образы детства, к которым я не раз возвращался, сохранились в моей памяти предельно четко, а многое, пережитое позже, бесследно стерлось. Я тогда только начал ходить, брату было лет пять. Иногда у нас в усадьбе бывал бродячий маляр, на одном плече у него висел ящик с кистями, на другом — аккордеон. Он искал работу, кочуя по окрестностям, а при случае оживлял сельские праздники и танцы игрой на аккордеоне. Как-то он работал и у нас. Помню, вся семья сидела в комнате, которая служила нам столовой и гостиной, и Никасио, маляр-музыкант, играл на аккордеоне. Наверное, это отец сказал: «Танцуй, Пако», и я, совсем не в такт музыке, неверными шажками стал бегать от одной стены к другой под общий смех. Еще помнится, если только это не навеяно рассказами близких, что Федерико сидел тогда рядом с Никасио на ступеньках лестницы и взахлеб смеялся надо мной.

Вода всегда была символом Гранады, я бы сказал, символом и Гранады, и Фуэнте-Вакерос, причем не только потому, что окрестные поля обязаны своим плодородием воде, но и потому, что само селение носит название Источник. В округе его так и именовали — Фуэнте. Возле каждого дома тут есть колодец, подпочвенные воды лежат не глубоко, всего в метре от поверхности земли. Все селение окружено оросительными каналами, самый большой из них, Атанор, проходил совсем рядом с нашим домом — здесь и собиралась местная детвора. Влажная зелень трав и лугов, росистые тропинки, высокие тополя на речном берегу, заросли ежевики, тростники, кусты боярышника, склоненные к воде ивы, тихие заводи, стеклянные бубны тополиных листьев, колеблемых предрассветным ветром, льдинка луны на небе — все это на заре жизни и пробудило в Федерико поэта.

Фуэнте-Вакерос основано не так давно, и потому в селении нет ни одного внушительного старинного особняка с гербом владельца над входом. Только скромная церковка возвышается, и то ненамного, над крестьянскими постройками. Во времена нашего детства была еще таверна, где пили больше кофе, чем вина, и клуб землевладельцев. Там собирались зажиточные люди, а наш отец, владелец Даймуса, был среди них самым богатым. Заходил туда и местный очень знающий врач, дон Сальвадор Пареха, происходивший из знаменитой в Гранаде семьи медиков, он помогал нашей матери при родах. Много лет спустя он говорил мне об особой отзывчивости и глубине чувств жителей нашего селения. Конечно, дон Сальвадор был не прочь пошутить, но все-таки именно он обратил мое внимание, что у наших земляков нередко встречались душевные расстройства, считавшиеся тогда «привилегией» богачей.

— Здесь простого деревенского лекаря мало,— говорил он.— Ведь приходится иметь дело не только с переломами, лихорадками и родами, у нас не редкость пахари, страдающие сплином, и разочарованные в жизни жнецы.

Мне кажется, настоящий врач повсюду сумеет разглядеть людей с богатой внутренней жизнью, но дон Сальвадор — по его собственным словам — считал, что духовная жизнь наших крестьян гораздо богаче, чем в других селениях.

Среди заметных людей Фуэнте был — а как же иначе! — и аптекарь, дон Луис, человек вежливый, деликатный, большой друг нашей семьи. Поговаривали, будто он страшно боится грозы: закрывается в комнате, зажигает керосиновую лампу и, не отрываясь, смотрит на нее, чтобы не видеть сполохов молний, проникающих даже сквозь наглухо закрытые ставни. Впрочем, эти сведения, по всей вероятности, исходили от тети Фраскиты, которая боялась грозы еще больше, чем дон Луис, но все же не так, как ее дочь, наша двоюродная сестра Аурелия.

В детстве Федерико во время сильных коротких гроз обычно бежал к тете Фраските — как в театр. Он рассказывал мне, что Аурелия, словно теряя сознание, откидывалась на спинку кресла-качалки и театрально восклицала:

— Вы видите — я умираю!

Свой последний драматический отрывок Федерико озаглавил «Сны моей кузины Аурелии» (1936). ⁸ Федерико и тогда замечал, что страхи тети и двоюродных сестер весьма театральны, и не принимал их всерьез. О том, что это был спектакль, мне рассказывала и мама: как только начиналась гроза, тетя и кузины говорили:

— Скорей бы пришел Федерико,— и стоило ему появиться, как дверь запиралась на засов и представление начиналось.

К слову сказать, наш отец никогда не выказывал страха перед грозой, однако ставил громоотводы на всех домах, в которых мы жили. Я прекрасно помню, как в Вальдеррубио устанавливали огромную мачту с тремя железными наконечниками; водрузили громоотводы и в Гранаде на двух домах, которые мы поочередно снимали, и в Узрта-де-Сан-Висенте — для этого отец приглашал всегда одного и того же рабочего, Эмилио, очень высокого человека с гнусавым голосом.

Федерико не унаследовал страха перед грозой, но мне хочется рассказать один случай, который произошел с нами, когда мы были подростками. Мы шли пешком из Вальдеррубио в Фуэнте-Вакерос и не заметили, что собралась гроза. Она разразилась мгновенно. Внезапно стало темно, словно ночью, а мы были как раз на середине пути, под тополями Кубильяса. Вокруг ни души. Упали первые тяжелые капли, ветер свирепо налетал на деревья. Раздался ужасный гром, мимо, едва не сбив нас, промчалась расседланная лошадь, запахло озоном, и снова громыхнуло, но немного подальше. Федерико изменился в лице и сказал, что у него горит щека, что его обожгло искрой от молнии, которая и правда нас ослепила. Я поглядел, куда он показывал пальцем, успокоил его, и мы молча зашагали домой. Не могу сказать, когда именно это было, но помню все очень живо. Этот случай пришел мне на память, прояснив смысл описания грозы:

И в двери ворвалось небо

лесным рокотаньем дали.

А в ночь с галерей высоких

четыре луча взывали.

пер. А. Гелескула

И еще мне вспомнилось, что у одного из персонажей пьес Федерико есть на щеке шрам, потому что его «поцеловала» молния. (У Виктора в «Йерме» — «словно ожог» на щеке. Тот же мотив возникает в «Донье Росите..,» — героиня отрицает, что у ее жениха шрам на губе: «Это был не шрам, это был ожог, совсем бледный. А шрамы глубокие». (Примеч. автора.))

Из жителей Фуэнте-Вакерос я помню приходского священника, известного под малопочтенным прозвищем «Отец-кусочек». Он родился в семье пекаря, который ухитрился дать образование сыну, отщипывая от каждой сажаемой в печь булки по кусочку теста, во всяком случае, так рассказывали в селении. Нет ничего удивительного, что в Фуэнте-Вакерос на падре поглядывали с насмешкой. Издавна наше селение склонялось к либерализму в политике и набожностью не отличалось. Вообще в наших местах священникам работы было немного, в том числе и в Фуэнте-Вакерос. Местные жители скорее напоминали язычников и отдавали явное предпочтение делам земным, мораль их была естественна и основывалась не на религиозных догмах. Такова мораль и в произведениях Федерико, думаю, здесь сказались его деревенские наблюдения, точнее, не наблюдения, а непосредственные впечатления, позволившие ему глубоко раскрыть духовный мир персонажей.

Чтобы получше описать наше родное селение, я забегу немного вперед и сравню его с Вальдеррубио, где у отца была усадьба и куда мы переехали позже. Трудно вообразить два более непохожих места — в Вальдеррубио жители сдержанные, почти суровые. Друг от друга эти селения отделяют несколько километров, между ними протекает река Кубильяс, но Вальдеррубио лежит на засушливых землях, здесь нет общественного источника, у каждого свой колодец. Утверждать не берусь, но мне кажется, что в «Чудесной башмачнице» запечатлен Фуэнте-Вакерос, а в «Доме Бернарды Альбы» — Вальдеррубио. ⁹ Более того, некоторые необычные персонажи этой пьесы связаны с Вальдеррубио, так сказать, исторически. Забавно, но в этом мрачном селении мужчины в таверне пили чай с большим удовольствием, чем вино. Впрочем, кое в чем нравы обоих селений были схожи, в частности их обитатели были совершенно равнодушны к религии. В Вальдеррубио — даже заметнее. Но и здесь имелось различие: в Вальдеррубио проявлялась некоторая склонность к религиозным «исканиям», здесь кое-кто впадал в ересь. Речь идет в основном о женщинах — их немного, — которых соседи между собой называли «протестантками» или «пасторскими» — по имени их духовного наставника отца Пастора, жившего в Гранаде.

На том же расстоянии от Фуэнте-Вакерос, что и Вальдеррубио, а может быть, и ближе, за рекой Хениль есть другое селение — попойки и драки здесь не редкость, зато религиозные обязанности выполняются с превеликим рвением. Называется оно не слишком благозвучно — Чаучина. Тут, бывало, и «чудеса» случались. Помню, объявился чудотворный образ — «Божья матерь Колючая», прозванный так потому, что явилась означенная богоматерь в зарослях не то ежевики, не то боярышника; слава о ней, хоть и недолгая, быстро распространилась по всей окрестности, но образованное, просвещенное Фуэнте-Вакерос устояло. В общем, Федерико, веселый, живой, беззаботный и доброжелательный,— по духу скорее сын Фуэнте-Вакерос. Позже, размышляя о своем крестьянском происхождении и любви к земле, он находил у себя, если воспользоваться термином психоаналитиков, «аграрный комплекс».

В 1929 году Фуэнте-Вакерос решило торжественно отметить приезд поэта, обласканного славой,— «Мариана Пинеда» уже была поставлена, а «Цыганское романсеро» опубликовано. Федерико не любил подобных чествований и согласился лишь по той причине, что его устроило родное селение. В торжестве принимали участие люди, которым он не мог отказать: дон Антонио Родригес, его первый учитель, и дон Фернандо де лос Риос, восторженный социалист, университетский преподаватель Федерико, который много значил для брата на протяжении всей его жизни и которого он глубоко уважал и любил. Организовал чествование алькальд Фуэнте-Вакерос, пекарь Рафаэль Санчес. Это был замечательный человек, в нем воплотились все лучшие черты жителей нашего селения. Санчес стремился к культуре, тянулся к знаниям и страстно жаждал справедливости. Рос он без отца, был учеником пекаря, а стал депутатом социалистов от Гранады. В программе чествования было открытие публичной библиотеки, которой Рафаэль Санчес подарил триста книг.

Помню, когда мы жили в Гранаде, к нам нередко наведывались гости из селения, чаще всего они приходили поблагодарить за что-нибудь отца, но многие приезжали просто повидаться. Каждый раз, бывая в городе, к нам заходила мать Рафаэля Санчеса. Высокая, с гордой осанкой, всегда по-вдовьи в черном, она могла бы выйти на сцену в роли Матери из «Кровавой свадьбы». Звали ее Фелиса. Не знаю, так ли все это повлияло на решение Федерико примириться с чествованием в родном селении,— мне просто хочется побольше рассказать о Фуэнте-Вакерос и об отношениях, которые сложились у нашей семьи с его жителями. К тому же Федерико там произнес речь о роли книги и общественном значении библиотек.

Возможно, эта речь не столь интересна, как другие выступления Федерико, но в ней он говорил о Фуэнте-Вакерос и его обитателях, и я бы хотел привести ее именно сейчас. Кроме того, речь еще не издавалась, и, наверное, стоит воспроизвести ее, хотя бы частично:

«Я в долгу перед чудесным селением, где родился и провел детство, и благодарен за незаслуженную честь, которой меня удостоили, дав мое имя старинной улице Иглесиа». (Впоследствии прежнее название было восстановлено. Любопытно — в соседнем селении, там, где Федерико написал большую часть своих книг, нет никаких внешних признаков того, что его помнят, но есть улица имени нашего отца: улица Дона Федерико. Я позволил бы себе заметить: считаю абсурдным переименование улицы, названной в честь поэта в Фуэнте-Вакерос, и горжусь тем, что в Вальдеррубио имя нашего отца выстояло, несмотря на все нападки.) «Поверьте: когда в Мадриде, или где бы то ни было, какой-нибудь газетчик интересуется местом моего рождения, я всегда называю Фуэнте-Вакерос в надежде, что слава, а точнее, некоторая известность, выпавшая на мою долю, частично перепадет и этому дивному, свежему и свободному уголку. Как уроженец и певец этих мест, я ничуть не преувеличиваю, восхваляя красивейшее, богатейшее и трогательнейшее селение во всей Гранадской долине. Мне ни в коем случае не хотелось бы обидеть и другие живописные места в окрестностях Гранады, но, прославляя Фуэнте-Вакерос, я доверяю собственным глазам и собственному чутью.

Мое родное селение стоит на воде. Там и тут журчат по канавкам потоки, а летом в высоких тополях слышится музыка ветра. В самом сердце селения бьет неиссякающий ключ, а над крышами высятся голубые горы — далекие, отрешенные, они не подпускают свои скалы близко к богатой и сочной земле, где поспевают любые плоды.

Здешних обитателей легко отличить от других окрестных жителей. Уроженца Фуэнте-Вакерос узнаешь из тысячи. Эта стать, эта лихо сдвинутая на затылок шляпа, жестикуляция, непринужденность речи и щеголеватость в одежде. Вдобавок он первым подхватит новую мысль, поддержит благородный порыв.

Девушки из Фуэнте-Вакерос выделяются изяществом и живостью, они нарядны и привлекательны. Словом, местный народ наделен врожденным артистизмом. Артистизмом и жаждой радости, иначе говоря, жизнелюбием. Не раз, приезжая сюда, я словно слышал некий голос, улавливал глубинный трепет здешней земли. Этот голос, напев — не что иное, как общность чувства и человеческое взаимопонимание...

Впервые за свою недолгую жизнь Фуэнте-Вакерос обретает библиотеку. Это счастливое событие наполняет меня гордостью. Я рад, что мне довелось сказать несколько слов на ее открытии,— ведь наша семья всегда стремилась к культуре. Моя мать, как вы знаете, многих здесь выучила, она и приехала-то сюда учить — с детства помню, она читает, а все вокруг слушают. Деды мои тоже неплохо послужили нашему краю — ведь немало песен, что вы поете, сложил старик поэт из нашего рода» (Перевод Н. Ванханен).

Федерико прочел свою речь среди притихших балаганов ярмарки, стоя на помосте, откуда был виден родной дом. Умолкла музыка, остановились качели, прекратилась стрельба в тире. Затаив дыхание, слушали его многочисленные родственники, друзья и дети, которые не знали о нем ничего, кроме того, что это сын дона Федерико, уже много лет не появлявшийся в селении. Как, наверное, хотелось Федерико сбежать и побродить по любимым местам! Но уважение к жителям родного края удерживало его на трибуне.

Дата добавления: 2015-10-16