И пошел Бова куды очи несут…». Часть 1. VIA INCOGNITA.

И пошелБова куды очи несут.

И Бове Господь путь правит.

Былины.

«Что ты спрашиваешь об Имени Моем? Оно странно»

Бытие…

«Вы – письмо Христово»

Ап Павел

«А женщину зовут Дорога»

Булат Окуджава

По своим внутренним мотивам избранная тема ускользает от исследования, не желая быть объектом невовлеченного рационального осмысления. За исключением эпически-обобщающих былинных фигур калик перехожих, более исторические странники свой радикально-буквальный эскапизм из рода постепенно, логично и в конечном итоге сознательно – подкрепляли отказом от данного при рождении имени. Они теряли родовое – и всякое имя – как то, что связывает с «тленным» кругом воспроизводства жизни с ее суетой, грехом и страданиями. В процессе естественного «растворения» в безымянных дорогах странник и сам становится безымянен. Путь его, отрекшийся от всякого целеполагания, кроме растворения в бескрайних просторах - подлежал участи безызвестности и неназванности…

Но иногда странник все-таки уступал просьбам оставить след памяти о его опыте в культуре, и свиток «дороги обетованной» с посохом и сумой менялся на бумагу с гусиным пером и чернильницей. Тем более что далеко не всегда «сума» - свободный, и навсегда, выбор.

И тогда появляется сколь документальное, столь и эпическое, - скромное, и солидное: «…В двадцать четвертую неделю после Троицына дня пришел я в церковь к обедне помолиться …» - это автор «Откровенных рассказов странника…» взывает к увертюрам из летописей пророков Ветхого Завета.Подтвержденные И.В.Басиным догадки прежних исследователей о старообрядческом происхождении безымянного автора «Откровенных рассказов странника…» помогают многое объяснить не только в его автобиографии, но и во внутренней логике развития русской духовной культуры Нового времени. Особенно понятной становится унаследованная им от деда весьма редкая для крестьян, - не-старообрядцев и не-сектантов, практика домашнего чтения Библии.

Я по милости Божией человек-христианин, по делам великий грешник, по званию безприютный странник, самого низкого сословия, скитающийся с места на место. Имение мое следующее: за плечами сумка сухарей да под пазухой Священная Библия; вот и всё. В двадцать четвертую неделю после Троицына дня пришел я в церковь к обедне помолиться; читали Апостол из послания к Солунянам, зачало 273, в котором сказано: непрестанно молитеся. Сие изречение особенно вперилось в ум мой, и начал я думать, как же можно безпрестанно молиться, когда необходимо нужно каждому человеку и в других делах упражняться для поддержания своей жизни? <…> Пойду ходить по церквам, где славятся хорошие проповедники, авось там услышу себе вразумление. И пошел. [курсив мой - ИГ]

Чувствуя важность пережитого опыта, странник берет на себя роль летописца своих странствий. Но хотя легкость этого «и пошел» убедительно-характерна, она подготовлена судьбой (дополнительная версия начала странствий):

По прошествии двух лет таковой [ в крайней и одинокой нищете погорельцев, - ИГ ] нашей жизни вдруг жена моя занемогла сильною горячкою и, причастившись, на девятый день скончалась. Остался я один-одинехонек, делать ничего не мог; пришлось ходить по миру, а было совестно просить милостыню; <…> Итак, не мог я долее переносить тоски моей, живши дома, а потому продал свою хижину за двадцать рублей, а какая была одежда моя и женина, всю роздал нищим. Мне дали по калечеству моему вечный увольнительный паспорт, и я немедленно взял свою любезную Библию да и пошел куда глаза глядят …

Как у Окуджавы: «А женщину зовут Дорога» - если пример как таковой по определению одиозен, то не более теории Фрейда. Бесконечностью дороги странник наглядно заменяет умершую жену. Преемственность с Бовой из русской былины – в том, что оба «и пошли» - без всякой видимой, преднамеренной цели – куда очи несут / глаза глядят.

«И пошел» здесь означает начало новойэры того, кто и пошел… В этих словах – подспудная и давняя готовность оставить всё… Всё, что нужно было сделать по эту сторону, сделано. Все, что нужно было рассказать об этой жизни – рассказано. «И дам им другое имя» – после этого странник уже не имеет отношения ни к роду, ни к родовому имени… потому он безымян.

Первый толстовец, Сергей Попов, был недоучившимся гимназистом, а второй – по имени Лев – рабочим. Но вообще-то они предпочитали по именам себя не называть, утверждая: кому это нужно? Разве не всё равно – как звать? [ курсив мой-ИГ ]

Приводят Сергея Попова в полицию. Полицейский спрашивает: «Какой губернии?» Тот отвечает: «- Я Сын Божий, губерний нет, весь мир дом Божий, все люди Братья!» Полицейский начал страшно ругаться и выдергивать револьвер из кобуры, думая напугать. А толстовец ему: «Опомнись, что ты сердишься? Ведь мы – братья!»

Приводят его к следователю, который оказался человеком добрым и образованным и догадался, кто перед ним. Следователь составил такую бумагу:

«Обвиняемый, следуя высшим Божественным законам, идущим вразрез с законами человеческими, не может иметь паспорта и определенного местожительства». И просит подписаться. Попов отказывается, повторяя, что не нужно никаких имен, никаких подписей, поскольку все люди братья и все дети Божьи.

У прокурора: - Я Сын Божий. Все люди братья… Откиньте всё остальное, живите по-братски, и ничего больше не надо…

…Я Сын Божий…

Отказ от всякого своего имени может характеризоваться как универсалистское мышление. «Сын Божий» знает, что его душа не имеет имени. И именно в своей безымянности он – Сын Божий. Как в Бытии таинственный небесный Пришелец - Иакову: «Что ты спрашиваешь об Имени моем? Оно странно». Если угодно, это имя – прах, переносимый ветром судьбы. Со всеми тремя – судьбой, прахом и ветром, странник отождествляется в тот момент, когда решает - пойти, куда очи несут.

Паломники – по определению Т.Щепанской, главная сила «кризисной сети» (которой присущи своя гармония и свои законы): они несут в святые места свои заботы, и «обеты» - разнообразные приношения, - эти заботы преодолеть. И несут оттуда «святости» - освященные местом реликвии.

Вышедши, думал я, куда ж теперь идти? Пойду прежде всего в Киев, поклонюсь угодникам Божиим и попрошу их помощи в скорби моей. Как скоро решился на сие, стало мне легче и дошел я до Киева с отрадою. С тех пор, вот уже тринадцать лет, безостановочно странствую по разным местам; обходил много церквей и монастырей, а теперь всё уже больше скитаюсь по степям да по полям. Не знаю, благоволит ли Господь добраться до святого Иерусалима. Там пора бы, если будет воля Божия, уже и грешные кости похоронить. [ курсив мой-ИГ ]

Так как заботы не преодолены в пользу возвращения к стабильности оседлой жизни, паломничество приобретает константный по отношению к своей жизни характер - превращаясь в странничество. По мере продолжения этой практики паломник, превращающийся в странника, в процессе приобщения к святым местам приобретает с ними некоторое тождество. Отчасти и в первую очередь поэтому «теперь всё уже больше скитаюсь по степям да полям» - безымянный странник настолько качественно отождествился со святынями и природой, что даже монастыри и столбовые дороги стали для него слишком суетными местами.

Для достижения «измененного состояния сознания» некоторому «убогому человеку» достаточно просто решить уйти из дома, выйти из деревни и увидеть природу. И опять:

И пошел убогий человек сперва-наперво с хорошими странницами. Как вышли-то мы из сел, да оглянулись-то кругом – словно ни конца, ни края нет Божия мира! Сверху-то благодать какая в небесных селениях, снизу-то, под ногами, что ни на есть зеленая травушка да золотые колосья, да лес-то, кажись, непроходимый! Идешь ты молча, отдыхаешь ли на земле – всё-то тебе чудятся сладкие песни: и жужжит, и чирикает, и шелестит, и журчит, словно-то господь устами всей твари гуторит с тобою! И так-то оно сделается радостно, что Господь-то премудрый, и так-то жутко придавят тебя все твои грехи да окаянства твоей неблагодарности пред Господом, что так-таки колени сами гнутся, и припадешь к матери сырой земле, и все-то глазоньки свои выплакал бы и всеми-то жилками нарыдался бы – такой-то Господь премилостивый и так-то вся тварь его больно хороша!

Как мы видим, есть ради чего «и пойти» Дарьюшке с хорошими странницами. Религиозно-мистический дар, отличная весенняя погода, и решение оставить всё ради цельной и осязаемой свободы «хороших странниц», дают в сумме мощное мистико-поэтическое откровение. В нем есть много замечательного… своей первозданной чистотой, первичной культурой. А фокус в том, что видение «благодати небесных селений», слышание «сладких песен» земли и душевный катарсис достигнуты ценой порывного - и полного отказа от гарантий рода и цивилизации. Выход «дурака (!)» (юродивого, блаженного) на русскую дорогу, где нет, не только рода, но и цивилизации, это траги-иконическое пересечение – и есть русский хронотоп, «выход в открытый Космос» самоотречения, свободы и мистического экстаза.

Познакомившись с исихастской традицией «сердечной» молитвы из чтения «Добротолюбия», автор «Откровенных рассказов странника» тоже достигает «ИСС»:

Когда при сем я начинал молиться сердцем, всё окружающее меня представлялось мне в восхитительном виде: древа, травы, птицы, земля, воздух, свет – всё как будто говорило мне, что существуют для человека, свидетельствуют любовь Божию к человеку и всё молится, всё воспевает славу Богу. И понял из сего, что называется в Добротолюбииведением словес твари, и увидел способ, по коему можно разговаривать с творениями Божиими.

И мы в свою очередь можем понять, что в этой практике «сердечной молитвы» странник вышел на вполне осязаемый способ духовного межвидового общения, может быть, своего рода апостольскую глоссолалию.

Итак, русское Новое время, начавшись с реформы обрядовой практики, не могло не породить широкой эсхатологической реакции в виде разного рода бегства от новых порядков. В бегстве реализуются попытки сохранения своей идентичности и нахождения Правды. Русское странничество – это, подобно расколовшемуся на многие части и рассыпающемуся по земле сосуду, явленный в пространстве церковный Раскол.

Земля теряет в восприятии старообрядца святость и чистоту: ее осквернили «никониане». Меняется отношение к церкви – она «бежит» в пустыню; утрачивается такое понятие, как Святая Русь-матушка. Для старообрядца пустыня остается единственным воплощением материнского пространства.

Это – эсхатологический распад идеала Святой Руси. Правдоискательское странничество и бегство – знаки этого распада.

Раскол, - также замечал Георгий Федотов, - и является основным видимым источником русского бого- и правдоискательства Нового времени. Но 988 год, Крещение Руси, являлось источником не менее трагического кризиса, положившего начало духовному и физическому бегству и скитальчеству.Поэтому странничество, подталкиваемое смутами и социальной нестабильностью – воспроизведение практики, освященной и «языческими» предками, и библейской эсхатологией. Создается впечатление, что в условиях усиления крепостнического государства, реформа обряда в 17 веке стала для многих «легитимным» поводом для разного рода внутренней эмиграции от властвующих «кощунников».

Являясь уходом от становящейся всё более секулярной культуры, старообрядчество и сектантство пытались воспроизвести смутные идеалы общины, бескорыстной Любви и Вечной Правды. Это – культура ухода. Ухода от официальной культуры реформаторов - в неофициальное бого- и правдоискательство. Ухода из цивилизации и общества – в природу. Насильственная реформа обрядовой практики неизбежно оказалась вызовом, воспринятым как кощунство, со всеми известными вытекающими.

Странничество – наименее документируемый факт этой уходящей культуры, отрицающейся стойкой традиции, которая позволяла бы ее воспроизводить. Ведь странник как таковой почти всегда одинок и не может представлять никакой «династии». Наиболее эффективным средством воспроизведения практики был сам пример его птицам подобной жизни.

В пути он сам себе Соборное Уложение и церковь.

В обете странничества, берущемся на себя подвижником, святые места или вовсе переставали существовать, - как в случае радикальных старообрядцев-«бегунов», - либо становились только вехами, станциями на пути в «Небесный Иерусалим».

Сознание «богооставленности» царства было главным движущим мотивом раскола:

Раскольники начали жить в прошлом и будущем, но не в настоящем.<…> Раскол был уходом из истории, потому что историей овладел князь этого мира, антихрист, проникший на вершины церкви и государства. Православное царство уходит под землю. Истинное царство есть град Китеж, находящийся под озером.

Но если можно сконструировать этот Китеж, или Беловодье, по идейным «чертежам» мифа, его общественное устройство может обнаружить себя вполне «гражданским обществом» с конституционной а нархией.

Другому ряду принадлежат «Град Небесный», «Небесный Иерусалим», и – менее известная, но по-разному родственная Китежу и Небесному Иерусалиму, - «Небесная Россия» Александра Дугина. Отказавшись от последних догматов Символа веры, толстовцы и добролюбовцы – также как и бегуны, «не имеют Града земного», но они уже не искали и «Града Небесного».

Их эсхатология – если она вообще имела место у этих «правдонаходителей», имеет своим источником социальную интуицию трагической духовной дисгармонии общества и самой человеческой природы. В бегстве от социальных, - особенно кровных, - связей, для них видится радикальное средство освобождения от греховного природного эгоизма. «Святое беспокойство», подобно буньяновскому Пилигриму, толкает их оставить не только «Град Разрушения», но и все родовые связи - в бесконечности Дороги. Похоже, именно благодаря слабому знанию Писаний они так по-евангельски, следуют примеру «праотцов», у которых Яхве, впрочем, – почти обычный племенной бог. То, что у древних евреев – обетованная земля Палестины, у английских пуритан – незаселенные колонии в Америке, у русских «бегунов» - не только Сибирь, но и сама дорога.

И сказал Господь Авраму: пойди из земли твоей, от родства твоего в землю, которую я укажу тебе. Бытие, 12:1

«И благословил Давид Господа пред всем собранием, и сказал Давид: <…> от Тебя всё, и от руки Твоей полученное мы отдали Тебе, потому что странники мы пред Тобою и пришельцы, как и все отцы наши, как тень дни наши на земле, и нет ничего прочного» 1 Пар.29:10-15

Христианская, павлова интерпретация странствий Израиля:

«Все сии умерли в вере, не получив обетований, а только издали видели оные, и радовались, и говорили о себе, что они странники и пришельцы на земле; ибо те, которые так говорят, показывают, что они ищут отечества. И если бы они в мыслях имели то отечество, из которого вышли, то имели бы время возвратиться; но они стремились к лучшему, то есть к небесному;» Евр.,11:13-16.

Взыскуя обетованной земли, странствующие по пустыне потомки Авраама развили в себе, кроме выносливости и мобильности кочевников, пророческие навыки и пафос избранности. «Града своего не имеющие, но взыскующие». Пассионарность, вскормленная четырехвековой идеей, дала свои результаты в виде овладения «Землей обетованной» и основания Града и Храма.

В некотором соответствии с ап. Павлом - и Г.Федотов, Н.Бердяев, Н.Лосский оценивают странничество как доминанту русской культуры: «русские не интересуются среднею областью культуры» - ведь «русская идея есть эсхатологическая идея царства Божьего». То есть Китеж стал иметь значение как прошлый и будущий символ этого духовного царства. Вместо обетованной земли русскому страннику обетована дор о га.

Такая «русская идея» не может интересоваться повседневной культурой – она не может ее оправдать – из-за«нигилистического элемента в отношении ко всему, что творит человек в этом мире». Скандальная радикальность такого отношения – в некотором смысле превосходит любой современный религиозный фундаментализм, отбирая у него право на первичное культуротворчество. Из этого скандального ряда - Поэма «Москва–Петушки» – зашифрованное ненормативностью материала благоутробное откровение русского сциентизма, воспроизводящее правдоискательское пространство русской культуры. Эта бездонная антиирония – судорожное паломничество к новому Китежу, из-за разрывов духовной традиции переходящее в Танатографию икающего в похмельном бреду Эроса.

И тьфу на вас, наконец! Лучше оставьте Янкам внегалактическую астрономию, а немцам – психиатрию.<…> А мы, повторяю, займемся икотой.

Впрочем, жестокой ошибкой здесь было бы усматривать уничижительную национальную самоиронию. Икота здесь – скрытая метафора исполненной «Мировой скорбью» духовной жизни. Не без упрощения, Ерофеев просто отдал должное «назначению народов».

Как известно из Евангелий, Иисус не вполне вписывался в схему действий ожидаемого Спасителя. Пророческое напряжение начало менять направление своего внимания с несовершенного внешнего мира на совершенный внутренний – «Царство Божие внутри вас», и на вечную жизнь в ином мире – впереди… Это своего рода мистический анархизм в русле антропософских открытий «осевого времени».

ОТРЕЧЕНИЕ ОТ МИРСКИХ ЗАБОТ, ПРОСТОТА И ДОВЕРИЕ НЕБУ.

И заповедал им ничего не брать в дорогу, кроме одного посоха (в других Евангелиях говорится, что не надо и посоха, - И.Г.); ни сумы, ни хлеба, ни меди в поясе, но обуваться в простую обувь и не носить двух одежд. Марк, 6:8-9.

ПОТЕРЯТЬ ДУШУ – ЗНАЧИТ ОБРЕСТИ ЕЕ. Душа, Мир и Польза.

Тогда Иисус сказал ученикам своим: если кто хочет идти за мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за мною, ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет её. Матфей, 16:24-25.

По сути, учитель из Назарета предлагает в этих текстах совершить нечто вроде социологического самоубийства, прыжка без парашута в объятия Провидения, когда точки посадки не существует в принципе – это полет не к земле, а к небу. Тем не менее, метафора этого социологического самоубийства сугубо земная, природная (по памяти):

Если зерно, падши в землю, не умрет, - то останется одно;

если же умрет, то принесет много плода.

Но вот – без метафор, приближающее объяснение требования «оставить всё»:

Он сказал им: истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом, или родителей, или братьев, или сестер, или жену, или детей для Царствия Божия, и не получил бы гораздо более в сие время, и в век будущий жизни вечной. Лука, 18:28-30.

Реальный человек, оставивший «всё для Царства Божия» (ЦБ - как Центральный банк) настолько небесно обаятелен в своей парадоксальной непривязанности к успеху и любым гарантиям, что перед обаянием этой свободы обычно не устоял даже дикий хищный зверь.

Как и первые христиане в римской империи, привнесенное на Русь христианство в чем-то начало повторять опыт «избранного народа» на «обетованной земле», только в обратном от первоисточника порядке. На месте «Святой земли» - Святая Русь. С определением «избранного народа» тоже не могло возникнуть особых проблем…

Дата добавления: 2015-10-16