Селиванов и Пугачев.

В 1775 году произошла знаменательная встреча. Когда Селиванова везли в Сибирь, закованного в железо, под строгим караулом, как опасного еретика и чародея, его путь пересекся с Пугачевым, которого везли в Москву на суд и на казнь, поместив в клетку, на всеобщее обозрение, как страшного бунтовщика. Народ их провожал от деревни. Вот как об этом рассказывает сам Селиванов в своей биографии: «В ту пору, когда Пугачева везли, и он на дороге мне встретился. И его провожали полки полками и тож под великим везли караулом его; а меня везли вдвое того больше и весьма строго везли. И тут который народ меня провожал – за ним пошли, а которые его провожали – за мной пошли».

Этот эпизод представляется глубоко символичным и для русской народной веры, и для русской истории – встреча двух закованных в железо самозванцев, самозванного царя и самозванного Христа.

Заметим, что в лице встретившихся Селиванова и Пугачева народ поменял «Христа» на «царя», и «царя» – на «Христа». Впрочем, это только видимая двойственность: как у древних иудеев, так и у славян, других народов - царь и есть Спаситель, Христос (помазанный на царство), «Отец народов», наместник Бога - и Бог. В поисках потерянной в реформах тождественности, народ готов идти пешком за любыми представителями народного андерграунда, воплощавшими собой мечту о Святой Руси, при посредничестве разбитой русской дороги ведущими не без страданий в неопределенное золотое будущее.

Воспринимая себя самим Христом, вновь пришедшим на Землю, свою миссию Селиванов изображал так:

По сырой земле странствуя, ходил и чистоту всем явил. На колокольню выходил и одною рукой во все колокола звонил, а другою избранных своих детушек манил и им говорил: «Подите, мои верные, избранные, со всех четырех сторонушек: идите на звон и на жалостный глас мой; выходите из темного леса, от лютых зверей и от ядовитых змей; бегите от своих отцов и матерей, от жен и от детей.

С точки зрения скопческой «философии», спасти душу можно только отказом от всех родовых отношений и самой способности деторождения, как источника губительных страстей.

Скопцы не верили в смерть Селиванова (Суздальский монастырь, 1832) вплоть до начала 20 века. Они полагали, что Селиванов странствует по земле в нищенском образе, продолжая свою деятельность. Не чужды подобным настроениям и правдоискатели Серебряного Века:

В наше время… при глубоких принципиальных различиях в других отношениях, сходятся в общем стремлении локализовать Христа – подставить на место универсального Его явления что-либо местное, ограниченное. Одни утверждают, что «Он – здесь в потаенных комнатах» ведет таинственные беседы с кружками посвященных. Другие возражают, нет, Он там, в Ясной Поляне; третьи отождествляют его царство с революцией; они полагают, что Он в левых партиях и срывает аплодисменты на многолюдных собраниях интеллигентов. Наконец, четвертые заявляют: нет, Он странствует по всему простору земли русской, дружит с бунтарями, но в общем смахивает на «дядю Власа».

Конечно, вряд ли Е.Трубецкой как богослов мог предположить, что через век или даже меньше гораздо любопытнее будет узнать про «локализованного» правдоискательским богословием Христа, и почти исключительно теологов будет интересовать конструируемое им из Преданий Церкви «универсальное Его явление».

Учитывая это, не столь странным уже кажется и весьма противоречивая мифология о Распутине. Странник…

Странник … утонул в море анекдотов о нем, которых чем более – тем гуще они заволакивают от нас существо дела. …В этом-то и заключается главное, - и чем выше гора анекдотов, тем все они становятся необъяснимее, и тем это главное вырастает в силе и значительности… Перед глазами России происходит не «анекдот», а история страшной серьёзности.

Этот текст Розанова фиксирует возникновение полноценного мифа культуры, даже целой мифологии о Распутине. Актуальность этой мифологии даже в начале 21 века показывает себя в виде ультра-православно-монархического движения в пользу церковной канонизации Иоанна Грозного, и Григория Распутина.

При всей “несправедливости” поглощения исторического персонажа мифом о нем, последний постепенно становится более интересным для сторонних исследователей, как пример явления более универсального порядка. В то время как биография самого “персонажа” оказывается всё менее верифицируемой, и важной.

В самом деле, историю Распутина написать почти так же трудно, как написать историю царя Энея или историю Иванушки-дурачка.

В июне 1916 года Распутин уверял своих поклонниц, что ему положено пробыть в миру ещё пять лет, а потом он скроется в глухом месте и “там будет спасаться, строго соблюдая устав древней подвижнической жизни”. Иными словами, Распутин излагал программу одного из согласий бегунов, так называемых странников-христолюбцев, которые живут в миру обыкновенной жизнью, а перед смертью обязаны для своего спасения уйти в бега...

Итак, перед самой своей гибелью Распутин собирался уйти, вновь стать святым странником.

На фоне популярной мифологии о Распутине, даже при всей ее историчности, странничество Распутина, оставившего Двор, видится как вполне возможный вариант развития событий. Масштаб, сложность и многогранность личности и дарований Распутина несправедливо было бы сводить к простому смыслу его фамилии.

А даже встав на этот путь, более оправданным выглядит этимология «распутья», у которого стояла Российская империя в начале ХХ века.

Русский состоит из «ничего», которое включает в себя «всё».

Русский считает, что ему ничего не принадлежит.

Русский считает, что ему принадлежит весь мир.<…>

Коллапс русского коммунизма – русский не любит людей.

Он – человек необщинный и, в основе своей, необщительный.

Русский не врос в мир, как немец. Он летит, парит над миром.

Русский не овладел миром, не справился с ним и провис.

Из этого «провис» возникла русская духовность.

Бесценен опыт полного неудачника. «Зачем?» - центровое русское слово. Оно тычется в смысл. Без него нет ответа, на него нет ответа, потому что безбытийность – русское дело.

Всё бросить – и пойти. Русский – не путь. Он – дорога. (выделено и подчеркнуто мной –И.Г.)

Русская духовность – беседа о бренности…

Виктору Ерофееву относительно удаётся на скользком пути привычного национального самокопания не соскользнуть ни в старомодный комплекс национального самолюбования, ни в не менее пошлое морализаторское брюзжание о национальном варварстве. Описывать симптомы всё же легче, но диагноз можно увидеть только со стороны. В данном же случае нам особенно интересна одна из метафор.

Дата добавления: 2015-10-16