Духовные стихи и калики перехожие.

Возможно, наибольшую тайну обозримой истории Руси представляет собой фигура «калики перехожего», широко представленного в записях былин и духовных стихов.

«Ходили они по селам и деревням, по городам и пригородам, и собирали милостыню, чем бы, по словам песни, молодцам душу спасти. Вещий голос древнего певца слышится в зычном крике калик».

Выходили сорок калик со каликою,

Выходили они да в чисто поле,

Становились каликушки да во зеленый луг…

Во зеленый луг да во единый круг…

И стали они думать думу заединую.

«Мы куда пойдем братцы каликушки,

Братцы каликушки, да куда путь держим.

И кто из нас, братцы каликушки, будет атаман большой».

«…с замиранием личности народного певца и с происходящим от этого замиранием народной жизни, в то же самое время под влиянием книжным, под влиянием грамотника древней Руси, преимущественно Московской, возникает на поверхности русской жизни мрачный образ калики перехожего. На нищих перешли черты древних мифических лиц, и поэтому сами нищие явились хранителями некоторых вещих словес древнего времени. В преданиях всех индо-европейских племен мы встречаемся с богами, которые путешествуют и странствуют по земле. Так в песнях «Эдды» ходят по земле Один, Гонир и Локи и принимают на себя различные образы. В позднейших преданиях эти древние странствующие существа принимают христианские названия и обращаются уже прямо в нищих. Это последнее предание составляет существенную сторону русских народных легенд, а иногда и сказок. Так, например, в одной украинской сказке Иван Голик, владеющий нездешнею силою, братается с нищим и делается каликою. И на том же самом основании, как небесные силы, с которыми бьются богатыри и погибают, как эпитеты: Святая Русь, святорусская земля и пр.(Буслаев, «Русский вестник», т.38, №3, с.49,51) означают не христианские, а древне-мифические понятия, так точно и нищий, - как святой, имеющий святое происхождение, должен быть понят в древнейшем мифическом смысле, как и понимает его народ.<…>Наконец, можно подумать, что на образ нищего прямо перешло какое нибудь древнее мифическое существо, и поэтому, в настоящее время, видимое сострадание к нищему часто не что иное, как тайное сочувствие забытому по имени [? – И.Г.] богу. <…> Т.о. калики перехожие, как древние мифические лица и как певцы вещих глаголов, сохранили до наших дней, донесли по памяти, как они сами говорят (“Песни” Киреевского, вып.2, стр.275), древнейшие космогонические предания о сотворении мира ….»

« Бессонов («Калеки перехожие», сборник стихов и исследование П.Бессонова, г.1, вып.1,2 и 3)преклоняется перед каликами с каким то благоговением. Для него ничего не существует выше калики. Он видит каличьи черты в позднейших преданиях об Илье Муромце, а Илья Муромец у него – представитель народа, поэтому каличий характер, каличий дух, есть, по Бессонову, ступень народного развития. По нашему, если это ступень, то ступень самая низкая, на которой народный дух, народные предания являются, как мы сейчас увидим, в самом искалеченном виде. На этой ступени калики сходятся с морельщиками, скопцами и самосожигателями (см. «Сборник русских духовных стихов», составленный Варенцовым). Но, несмотря на всё это, Бессонов любит их с какой то врожденной страстью: «с ранних лет, - говорит он, - я останавливал внимание на этих лицах».Собрание стихов калик перехожих у Бессонова, по его словам, превосходит тысячу, и все они, по большей части, принадлежат Средней и северной России, на которой древняя Русь оставила такие твёрдые следы. » Прыжов, с.118.

Нравственный идеал калики перехожего действительно какой-то мрачный:

МАТЬ – ПУСТЫНЯ.

Тебе, Христе, подражаю,

Нищ и бос хощу быти,

Да с тобою могу жити.

На царские вси палаты златы

Не хочу взирати;

Покоев светлых, чертогов

Славы и чести премногой

Бегал, аки от змия:

Пустыня моя, приими мя

От суетна прелестнаго

Века мало времянного:

В своя младыя лета

Отвращуся от света.

Объяснив пустыне, что враги хотят погубить его душу и пр., млад-юноша просит пустыню взять его к себе:

Любезная моя мати,

Прекрасная моя пустыня!

Приемли меня в пустыню

От юности прелестныя,

Укрой меня, мать пустыня,

В тёмныя те ночи,

Научи меня, мать-пустыня,

Как божью волю творити.

Есть гнилую колоду:

Гнилая колода

Лучше царского яства;

Испивать болотную водицу

Лучше царского пойла

Но пустыня не верит ему; она указывает ему на все соблазны свои во время весны:

Как придет весна красная,

Все луга, болота разольются,

Древы листом оденутся,

На древах запоет птица райская

Архангельскими голосами;

Но ты из пустыни вон изойдешь,

Меня мать прекрасную пустыню позабудешь.

Нет, отвечает юноша, я ведь недаром же вырос в матушке Москве, я умер давно для всего живого и светлого:

Не прельщусь я на все благовонны цветы

Оброщу я свои власы

По могучия плечи,

Отпущу свою бороду

По белыя груди,

Я не дам своим ушам

От себе далече слышать…

«Калики перехожие и поучали о спасении в пустыне. Бегство из городов и сел и блуждание по свету, обусловливаемые то нуждами земли, то известными гражданскими обстоятельствами, представляют одну из замечательных сторон древней Руси. Бегство народа прежде всего было или простым передвижением с места на место, или молчаливым протестом, но с конца 17 в. оно стало обращаться в аскетическое учение о пустыне.

При посредстве различных писаний, возник в обществе образ пустыни, влекущий к себе всякого человека. У раскольников появилась секта странников, главным догматом которой было бегство от антихристова владычества, удаление от семейства и странствование в лесах и пустынях. Дух же этой секты, существовавшей задолго до расколов, проникал всех, и раскольников и не-раскольников. Пойти в пустыню, «где наши отцы угодили Богу», сыскать там старца, сделаться от него светозарным, и, оставив той злобный мир, стать дивиим зверем, и тем спасти свою душу, - таков был идеал древней Руси, воплотившийся у калик в образ Иоасафа-царевича. В дальней долине стоит прекрасная пустыня, и некий Иоасаф-царевич оставляет свой богатый дворец, отца, мать и бежит в пустыню в младых летах потрудиться и тем подражать Христу (Бессонов, «Калики перехожие» I, с.260):

Гори, и холми, и разселины каменныя, и вся лужная места не очущают на себе ступание ног ваших, сетуют и дряхлуют вашего лишения… Приими мя пустыни яко мати чадо свое во тихое и безмолвное недро свое…

Как можно видеть из приведенного материала, образ пустыни-матери в народной культуре старообрядчества, унаследовавшей его из древнерусской традиции, не только укореняется, но и подвергается детализации, эволюционирует. Некоторые стороны этого представления соприкасаются с древней мифологемой матери-земли, оказавшей, возможно, влияние на формирование этого образа.

Общее место многих памятников древнерусской письменности и фольклора – тема «трех матерей», о которой не раз писали исследователи:

«Первая мать – Пресвятая Богородица, / Вторая мать – сыра земля, / Третья мать – кая скорбь приняла».

Г.Федотов в своем исследовании русских духовных стихов высветил сущность нравственного народного идеала, с поправкой на то, что это мало касалось зажиточной части народа: это - идеал убогой, бродячей Руси… Духовные стихи – прославление этой убогости, нищенства, страданий, бессребненичества и ухода от мира…

Духовные стихи – своего рода нравственный кодекс странничества, сохранившиеся в своем измененном виде вплоть до Серебряного века:

Проходили калики деревнями

Выпивали под окнами квасу,

У церквей пред затворами древними

Поклонялись пречистому Спасу.

Пробиралися странники по полю,

Пели стих о сладчайшем Исусе.

Мимо клячи с поклажею топали,

Подпевали горластые гуси.

Ковыляли убогие по стаду,

Говорили страдальные речи:

«Все единому служим мы Господу,

Возлагая вериги на плечи».

Вынимали калики поспешливо

Для коров сбереженные крохи.

И кричали пастушки насмешливо:

«Девки, в пляску! Идут скоморохи!»

Сергей Есенин. Калики.

Продолжая, итожа исследовательские попытки понять происхождение и природу калик перехожих, оправданно предположить, что первые, древние калики – это «отставные» в силу возраста, или калечества воины-ветераны, не нашедшие себя в обычной, мирной, семейной жизни.

Ничего так не любит деревенский народ, как слушать эти жалобные сказания о людской нужде и благочестивых, Богу угодных подвигах сирых и неимущих. Так они толковы, понятны и образны, что и слова прямо в душу просятся и напев хватает за сердце. Так (по этой же причине) всегда много народа около поющих слепцов, где бы то ни было, на каком бы бойком месте они ни сгрудились. Сквозь толпу умиленных и слушающих не продерешься и не протолкаешься, любят женщины, любят и дети, кругом обступая и облепляя старцев.

Зимой калики переходят, на всю жизнь обреченные на скитание, ищут в чужих людях потеряннаго счастья, с переходами и остановками. С ранней весной и им приходится уходить на свежий и вольный воздух, на тяжелый и трудный заработок. К весне слепец подыскивает поводыря… К ледоходу лишних ребят в семьях накопляется очень много, и нанять их, числом сколько угодно, не только легко, но и очень сподручно, и выгодно, даже и из таких, которые слепых еще не важивали, но живут круглыми, а стало быть, и бездомными, сиротами. Этим «сиротам» даже и ходу другого не бывает, по той же причине и по тому же закону, по какому и слепой, как только лишился глаз, так и стал обеими ногами на ту дорогу, которая идет во все стороны и безконечно заманчиво вьется кругом. Круг этот заколдован, и попавший в него, как обойденный в лесу лешим, со слепыми глазами своими, еще никогда и ни разу не выходил вон.

Дата добавления: 2015-10-16