Разбиты стекла паутиною звезд и царапают, мои десна в крови, твои поцелуи любви.

Она лежит на кровати, около трех.

Сон.

Ей снится сон, как она сидит в своей квартире на подоконнике и смотрит вдаль, а вокруг нее ничего, все черное. Только подоконник, она, и плохо различимый вид из окна, все остальное – черный туман. Она в своем сне, сфокусированном на себе, свет тусклый, как и в реальности дома, лампа всего в сорок электросвечей. Она смотрит вперед себя – в окно, обнимая руками коленки, любимая поза дочери Адама и Евы, рожденной для каменной клетки.

Она чувствует, как ей в своем сне грустно и плохо, ей на душе тоскливо, погода северной столицы матушки России. Такое предсуицидальное, такое грустное, немое, такое жизненно-простое.

И тут что-то слышно… это кто тут в моем сне включил радиоприемник? А нет, простите, это ее голова прокручивает запись телефонной ленты разговора, или, может быть, она сейчас говорит по телефону, но без трубки и проводов, по невидимому космоса таксофону. Она все так же видит во сне себя, смотрящей вдаль, тело не шевелится и не реагирует на звук. Просто слышно голос и пустота, кто там – тук-тук?

Подняв телефонную трубку Вселенной, ее голос: «Але». А в ответ совсем не «Але», и стоит тишина, и спустя пару секунд мужской голос в ответ: «Ты моя?» Она думает: «Кто это?» Но в этом голосе все не те ей знакомые ноты и тембры, которые шептали ей пол ее жизни: «Пойдемте налево...»

Страшно.

Ее тело, губы, рот абсолютно неподвижны и застыли – лишь сознание, посетившее этот сон, разговор ведет с кем-то. Она молчит, она не знает, что сказать, и он не знает, или все-таки знает? Да, бывает такое, не знаешь, что и сказать самой космической тишине. А даже когда смотришь в ее глаза – неловкая тишина, как будто оба уже знают ответы и задали все вопросы и молча, про себя, уже проговорили все это.

Отвечает она: «Ну ладно, пока?»

Ее безнадежный голос с последней трудно различимой надеждой, с чуть слышным криком в этом слове «Пока». И смысл слова и его сейчас значение раскидало на противоположные полюса, сейчас «Пока» – это не знак затмения, это скорее «Приди, спаси меня».

Кричит она: «Спаси Меня!» А слышно в записи ленты только: «Пока?»

Снова тишина, она повесила телефонную трубку Вселенной, гудки, и смотрит она на себя со стороны в своем сне, как она, словно статуя, сидит на подоконнике и смотрит вдаль, прислонившись спиною к стене.

Во сне снова звонит телефон, и включается записи лента.

Поднимает телефонную трубку Вселенной, ее голос еще тише, ей чуточку страшно: «Але». А в ответ совсем не «Але», и стоит тишина, и спустя пару секунд мужской голос в ответ: «Ты моя?»

И тишина... И слышно только их дыхание, и ей хочется кричать туда, но там только молчание.

Она проснулась, перевернулась и снова погрузилась в сон. Как будто тот телефонный разговор совсем и не кончался на том.

«Уедем к морю, будем смотреть, смотреть на залив, волны, ветер, темнеющее небо, и мы стоим на неустойчивой гальке. И век за веком один и тот же вид, мы смотрим из окна кровати», – голос из Вселенской трубки протягивает ей ладонь из черноты, она видит ее и дает свою ему в ответ, он уносит ее с Гольфстримом через весь океан, сквозь белый свет.

Теперь на берегу, она стоит там, рядом полыхает уходящего солнца пожар, и я вижу сам, они там…. Теперь они там, смотрят в друг друга, а рядом пожар.

Взрывы огня.

Она просыпается, встает, и милый законченный сон сменяет злость и нервность. Это может быть накопилось, может перепады давления.

День в бесполезных делах пролетает мимо.

Шестичасовые новости почти уже судного дня, следующего за предыдущим.

И все, кто их смотрит, хотят быть актерами первых, вторых, третьих и четвертых ролей или хотя бы осветителями. Все хотят жить, как герои боевиков, быть героинями, унесенными ветром, любовью или хотя бы драмой в фильме с грустным концом или, на худой конец, со счастливым. А лучше еще быть как в фильме любимом...

Никто не хочет быть теми, кто в новостях умирает буквально в прямом эфире. И это не реалити шоу «Последний герой», тут реально все пахнет братской могилой.

Но сегодня новости совсем о другом.

Репортаж на экране, девушка в пиджачном костюме: «Весь день самолеты серебром разгоняли дождевые тучи, дожди»

Она смотрит новости, лежа босиком в домашней одежде на диване. И ей все не нравится, все злит, бывает такое, настроение просто «все не нравится, все не так и злит».

Подруга зовет проветриться.

«Да, проветриться было бы здорово».

Восемь вечера, она сидит с подругой и ковыряет тонкий прожаренный блин, политый шоколадом, лежащий на белой тарелке. На темном столе стоит прозрачный чайник. Подруга, как всегда, рассказывает про своих кавалеров, про то, как начальник к ней пристает в офисе, о том, как ей изменял бывший, пересказывает она одно и то же каждый раз, думая, наверное, что в ее жизни кроме имен в одном и том же контексте что-то изменилось уже и не раз.

А в этом кафе Маша не одна.

Она сидит, молчит, не слушает и даже не делает вид, а подруга все тараторит, считая, что этим поднимет настроение ей. Маша выглядит уставшей, помятой, невзрачной, простой, ей и не хотелось привлекать внимание, она слилась со всеми, с серым городом, испарилась, исчезла, это то же самое, что и забиться в угол, все равно никто не найдет.

И не хочется, чтобы телефон звонил, и не хочется, чтобы кто-то сейчас подходил. Она слилась с серостью города, спряталась в толпе, никто не найдет.

– Простите.

– Да? – Маша поднимает голову, отвлекаясь от размазывания блина по белому блюдцу. Она удивлена или оскорблена тем, что он вторгся в ее невидимый угол. А он, чувствуется, собравшись, подошел, толком не зная, что говорить.

– Привет, а я боялся что обознаюсь.

А Маша в ответ пренебрежительна и еще огрызается.

– Ты за мной следишь?

– Нет, нет, мы вот с друзьями сидим.

Маша думает, что жизнь ее просто не отпускает, она и так сегодня злая, а тут еще и этот. В атмосфере не надо угадывать настроения, она злится, ей не хочется, чтобы он тут стоял, он чувствует, что он рядом с этим столиком лишний.

– Ну не буду тебя отвлекать, хорошего дня.

Думает она про себя: «Какого дня? Уже вечер!»

– Спасибо, – сухо констатирует Маша.

– А кто это был? – спрашивает заинтересовавшаяся подруга.

– Да так, просто еще один ухажер.

Она не ожидала встретить его и не знала, что кафе рядом с его работой, а он не ожидал встретить ее, надеясь на спокойный просмотр с друзьями салюта и сразу футбола. Матч чемпионата УЕФА совпал с праздником 9 мая.

У вас было такое чувство, как будто вы сидите в помещении вместе с вполне конкретным человеком, и все вокруг из-за него становится отвергающим и мерзким. И телом, кожей чувствуете его, вон там за спиной. Комната может быть сколь угодно большой, и этого человека даже может быть и не видно, но кожей вы чувствуете его. Сейчас все именно так, она чувствует его, хоть он и сидит далеко к ней спиной.

Он иногда смотрит на нее через плечо, она на него, их взгляды в трети случаев пересекаются, и один уводит глаза, нарушая правила не обсужденной игры. Подруга продолжает говорить, друзья Саши тоже что-то обсуждают. А между ними как будто натянута нить, они сидят по разные углы, но иглы вонзаются как надо.

9 мая – такой день, когда каждый год хочет пойти дождь, и тучи разгоняют и гоняют их в разные стороны, как мух тряпкой. И часто все-таки моросит дождь, и Мария сидит и видит, как за стеклом падают первые капли.

– Ну вот еще, – уже собираясь уходить, думает Маша, сидит, смотрит на погоду на улице и чувствует, как больше не может находиться в помещении с Сашей. Она надеялась развеяться, смешаться с людьми, остаться одной, забиться в угол и как-то просто провести день. Не получилось.

Погода неприятная, а на улице уже скоро зажгут фонари, и уже совсем скоро зажгут майские звезды.

– Прости, не могу сидеть в одном помещении с этим уродом, может по домам? В другой раз встретимся?

Подруга недовольна, там идет дождь, тут тепло и сухо, есть горячий чай и все в рамках комфорта. Она чуть злится от того, что у Маши такое настроение.

– Ну ладно, все равно уже скоро девять, а я еще Пуфика не покормила.

Они просят счет, кладут деньги, встают и уходят. Открывая тугую стеклянную дверь, Мария, выходя, хочет уйти не оглядываясь, но голова машинально делает поворот, и в этой ее голове сразу мысль: «Зачем ты на него посмотрела? Дура!» – Бросает последний взгляд на Александра.

Александр видит удаляющиеся фигуры дам, бросает деньги на стол, коротко объясняется с друзьями, встает и быстрым шагом идет, открывает ту же тугую дверь, выходит под дождь.

Дамы уже прошли метров пятьдесят и скоро уже свернут за угол. Машина заводится, дворники сами протирают стекла. В Москве традиция так близко припарковываться, чтобы томик Пушкина между машинами не пролез. И он начинает тыркаться вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад. «Ну давай! Ну давай! Давай!» – вперед-назад… И так раз десять, по чуть-чуть поворачивая машину. Но машина все равно не выходит, не пролезает, друзья Саши смотрят на это из-за окна, думая про себя: «Хех, вот идиот».

Он выворачивает колеса и плотнее прижимает газ, машина царапает впередистоящую машину, орет ее сигнализация и мнется пластиковый бампер впередистоящего авто, Саша жмет сильнее и машина впереди чуть сдвигается с места, ломается ее бампер, и он выезжает уже на помятой машине.

Подъезжает к ним, а они идут под дождем, он говорит в открытое ветровое стекло пассажира.

– Подвезти?

– Нет, не надо, – Мария с гордым видом мокнет под дождем, дрожит в тоненьком платьице голубого цвета, уже прилипшем к коже.

– Да ладно, просто подвезу.

Мария останавливается, машина, как удав, ползущая следом тоже, она смотрит вперед, пыхтит недовольно от сложившихся обстоятельств, думает: «До метро далеко» И делая скорее одолжение Саше, говорит подруге: «Поехали». Подруга счастлива – ей не надо мокнуть.

Саша открывает дверь, к двери подходит Маша и бодро, как в своей машине, откидывает переднее кресло, чтобы ее подруга села назад. В салоне оказалось, по мнению Саши, на одну женщину больше, чем должно было быть, это его чуть смутило, он не думал об этом.

Он оборачивается назад.

– Куда изволите, мадмуазель?

– Проспект Вернадского, дом сорок семь.

«Блин, ехать минут сорок». Это не очень хорошо, Саша злится, еще не привыкнув сдаваться. И топит гашетку в пол, разгоняя купе и обгоняя по встречке, и девки, пару раз поднимая руки, кричат, пролетает на желтый. Все молчат, стараясь выжить, и не отвлекать, за исключением тех моментов, когда впереди сидящая Маша кричит, а девочка сзади подхватывает и, ничего не видя, синхронно кричит в унисон.

Двенадцать минут, и, запыхавшись, купе стоит, выпуская мадмуазель около проспекта Вернадского сорок семь. Мария выходит, откидывает сиденье, подруга вылезает, снаружи все так же моросит дождь, Маша вслед говорит: «Псих» и хлопает дверью, Саша осип. Чуть кашляя, он вылезает и кричит вслед: «Прости, я поеду спокойней, все будет хорошо». А она про себя: «К черту такую погоду, к черту его». Она только вышла, уже намокла и стоит на мокрой хлюпающей земле, а вокруг лужи: «Черт-Черт-Черт!!!» И она говорит перепрыгивающей лужу подруге.

– Ладно, я поеду с ним, не мокнуть же мне целый час.

Подруга, перепрыгивая лужу, смотрит назад.

– Хорошо, хорошего вечера, – подмигнула она, а Маша подумала: «Неужели тут все сговорились».

Она снова в купе сидит, скрестив недовольно руки, и Саша, не торопясь, едет по Москве в сторону Нагатинской набережной Москва-реки, они молчат, и только Александр захотел что-то сказать, открыл рот, и Мария поднимает руку и говорит: «Прошу, ничего не говори, давай просто доедем до моего дома, я выйду, и мы обо всем забудем».

После такого сложно что-то сказать.

Она отвернулась и смотрит в боковое окно.

Набережная, не так уж и быстро едет Александр, может километров восемьдесят, для пустой дороги вдоль Набережной Москва-реки – это сущие пустяки. Мария переводит взгляд на дорогу, а там, впереди, здоровая мохнатая бездомная собака. Она помнит, как водит Саша. Она кричит пронзительным визгом, а я думаю: «Как она только ее разглядела?» Уже поздно, темно, и собака та темной окраски. Как черт ее попутал закричать и дернуть руль, выйдя из спячки?

И резко вывернув правее руль на скользкой вымокшей трассе, машина, скрипя резиной, вгрызаясь когтями в асфальт, улетает с дороги и несется в столб криво. В тот раз пронесло Сашу мимо.

В небе падает, мерцая, звезда, самой время «загадай желание». Жребий брошен, а из-за угла ползет библейская змея, убившая Адама и Еву, машина запрыгивает на бордюр и лбом врезается в столб, как в бетонную стену. Подпрыгивает аж бедная от удара, надулись подушки безопасности, их лица с ними уже совсем рядом, туго натянулись ремни, сминается кузов, столб входит вовнутрь. Лобовое стекло паутиной осколков влетает в салон. Их головы, лица врезаются в надутые туго подушки, но обиженная автоматика-машина так решила, что нужно лишить жизни пассажира, и пассажира подушка надулась не до конца. И ее голова ударяется, как футбольный мяч о бутсы игрока на чемпионате футбола, летают, как звезды, осколки, Маша лицом в передней панели, кровоподтеки…

Взрывается плафон, и лампа в нем, и искры осыпают дымящуюся груду, искрясь дождем.

Собака исчезла, и была ли она? Померещилось? Может тени игра? Или судьба?

Подушка безопасности сдувается и, лежа на руле, он открывает свои глаза, вокруг плывет все, как во сне, все-все… все, как в тумане. Он поднимает голову: шея, руки, колено болят, вокруг осколки стекол и на руках липкая красная грязь.

Смотрит на Машу – она без сознания, салон смят, засыпан стеклянной крошкой лобового стекла, стеклами, и она не приходит в себя. Взгляд брошен вперед, от фонаря искры падают на смятый в гармошку капот, а из под него маленький огонек. Огонек пламени, как туристов костер.

Двери смяты, он толчком плеча водительскую еле открыл и, хромая, открывает дверь со стороны Марии, она так и не пришла в себя, и засыпана стеклом, будто спящая красавица в саркофаге хрустальном. На ее сиденье стекла, он просовывает руки под телом ее, под ней, хочет взять ее на руки и уйти с ней. И руки те скользят по кожаной обивке, стеклам, и в кожу человечью ту впиваются осколки, растекаются узкие потоки крови. Он достает ее из салона и, хромая, несет, не спеша, несет подальше от машины, на улице уже не кажется так сыро. Когда ты жив, и жизнь уже кажется счастливой.

А на улице в это время продолжает капать медленный дождь.

Он кладет ее на землю, вспоминает, как проверить пульс, дыхание. Мария дышит, и сердце бьется, и Саша с ней сидит лежащей на траве и смотрит на реку Москву тоскливо, отраженье звезды, упавшей мимо. Машина уже вся в огне, и звезд ночное небо, искрится лампа фонаря, и скоро двадцать два часа, и все внимание лишь на ночное небо.

Мария очнулась, открыла глаза, Саша смотрит на нее, проводя по ее лицу разбитой ладонью, она улыбается и говорит: «Привет». Она смотрит на него, с неба падают капли дождя, она улыбается: «Я правда жива?»

Поднимает голову и видит ту же картинку: спокойная гладь Москва-реки вся в кругах от дождя, машина в огне, падают искры потухшего фонаря.

«Я хочу встать».

Он встает первый, помогает ей встать, на удивление, она легко встает, как будто с ней ничего и не было, она смотрит на свое платье – оно теперь в земле и стеклах, блестящих стразах. И переполнено сердце от счастья, что жива, спасена. Стреляет пушка, взрывается салют, летят снаряды в небо, взлетев, взрываются, образуя над небом красок мерцающих огни, красивые шары.

Трогает лицо, разбита и кровоточит ее губа. Он подается ближе, как, впрочем, и она, взрываются салюты, взрывается машина, а они целуются под дождем, чувствуя вкус крови на губах, и кровоточат десна, целуйся так же сильно… запутался в ее прядях, в волосах, а она, как цветок, расцветает в его руках.

Залпы, залпы салютов, в небе все в цветных кругах-огнях, люди кричат там где-то: «Ура-ура!» Они отрываются от друг друга и смотрят в лицо, делая первый вдох – он кажется первым, как после рождения, как первый раз после долгой зимы. Каждой весной заново мы рождены.

И снова вцепляясь в губы, чувствуя соленый вкус крови, целуясь в засос, не обращая внимания на звуки сирены машины пожарной, несущейся вдоль и поперек. Она вдалеке, а от дождя уже каждый намок, но им все равно, пока огоньки цветных взрывов-салютов на небе, как электричества ток.

И я смотрю на все в стороне и вижу, как к ее коже прилипло ее тонкое платье, и хочется мне завидовать ей, что любить они могут, хоть в жизни все так некстати.

И на краю могилы они что-то поняли, что нельзя было просто сказать.

Дама легкого поведения она? Или запутавшаяся в себе и людях девчонка?

Нет, она ни в ком и ни в чем не путалась, и нет, она не проститутка нисколько.

Ей просто так скучно, просто обыденно жить.

И не нужны ей пачки хрустящих толстосумов банкнот, и не нужны ей денег мешки в золотых лимузинах, и не нужна ей излишняя власть, и не нужно все то, что нельзя забрать с собою в могилу. Ей просто нужно немного любви, и чтобы каждый день она знала, что любима и может любить, и может собою, Машей, тут быть.

И все это как бы не ново, и всегда были люди такие. Другое дело в том, что сегодня это не бред одного, не бред двух или трех, сегодня – совсем другие заболевания масштабы. Вирус свободы... ему не нужно рекламы. Люди наелись деньгами и черной икры, накушались власти, устали тратить время на то, что будет потом на помойках времени просто лежать и пылиться рядом с тем, чему не суждено будет сбыться. Люди устали в рабстве предметов, рекламы, потребления быть, существовать, не понимая, ради чего нужно жить.

А я – кит, Белый Кит в океане. А китам никогда и не нужны были все эти ваши мешков жалкие мани.

Взрывы салютов, взрывы огней. Боже, как это было красиво и мило.

Конец. Он рядом с ней.

Дата добавления: 2015-10-21