Танцы со смертью в вагонно-ремонтном депо «Поварово».

– …

– Привези еще гидропоники немного.

– Окей.

Серж вешает трубку, перечисляет сам себе, что нужно купить: пива себе, им два блока сигарет и немного гидропоники и много фруктовой жвачки. Он потирает голову, думая, что все это надо везти, тащить через лес, сугробы, но что делать. А еще этот пакет денег.

Он собирается, одевает джинсы, кофту с капюшоном и пуховик по колено, закидывает один капюшон в другой, застегивает молнии. А Мария стоит, облокотившись на косяк двери.

В жизни он курьер, курьер наркотиков, он их не продает, только везет полкило, а иногда и кило, из одной точки в другую. За это светит где-то от пяти, если везет, до бесконечности, если не везет, реально десять, может чуть больше, если у судьи будет плохое настроение или те самые дни.

Он уже запарился ездить из одной жопы мира в другую, но хорошо, хоть так. Он же сам захотел этим заниматься.

Он смотрит на нее: «Как сложно быть художником». – А она смотрит на него, вспоминает фильм «Кокаин», представляя, что все происходит примерно так же, как там, так же красиво, представляя себя участником фильма. Она делает вид, что переживает за него, и ей так на душе неспокойно, и все так кажется романтично: художник, который ее любит, рискует свободой, перевозя наркотики для того, чтобы продолжать рисовать и любить ее, и идет рисковать.

Маленькая девочка притягивает к себе высоченного тощего бритого мужчину и целует, не отпуская. Все так мило-ванильно.

«Возвращайся назад…»

Он открывает дверь, переступает порог.

– Пожелай мне удачи.

– Ни пуха, ни пера!

И уже перемахнув первый пролет лестницы, он кричит: «К черту!»

Он стоит, набросив двойной капюшон, на Ленинградском вокзале, купив билет до «Радищево», предвкушая еще ту веселую поездочку: оттуда еще два с лишним километра пилить пешком по дороге, а потом через лес еще с километра полтора.

Сейчас шесть тридцать или полседьмого, кому как нравится, электричка уже ждет пассажиров. Все едут из Москвы в область с работы, напихиваясь так же, как в метро в час пик.

У Сержа есть уже открытая бутылочка пива и, если стоять в тамбуре, то там еще есть шанс ее попить, в самом вагоне будет такая толкучка, что руку не поднять. А вонять… вонять электрички всегда будут прекрасно, далеко не цветами.

Тамбур электрички, построенной еще в восьмидесятые, пахнет мочой, краска обшарпана, на метр квадратный по пять человек, Серж уперся лицом в двери, его к ним прижали, и смотрит в окно, с трудом поднимая и потягивая бутылочку пива. За окном зимний городской пейзаж, трубы дымят, серые дома грустно стоят, он проезжает их мимо.

Остановка, вторая, третья, люди заходят, выходят, в тамбур заходят три милиционера и собака, Серж и бутылочка пива застыли и вылупились на них. Он знает, что в метро и электричках патрулируют служивые собаки-пенсионеры с уже плохим нюхом, которым уже все фиолетово. Но страшно непередаваемо, пот подмышками, круглые глаза, Серж побелел. Все потому, что гидропоника воняет так, что тут надо быть дураком, чтобы не понять, что тут происходит. Но вылупился Серж не только от этого, один из милиционеров – чернокожий, в смысле эфиоп, африканец, американец, короче один из тех. Автор подчеркивает, что веро и расово абсолютно терпим и любит всех человеков. Милиционер-негр, вы бы это видели, выглядит очень смешно. Серж на него смотрит и, как художник и знаток среди любителей красок: «Он даже какой-то не черный, а скорее красноватый, темно-темно-бордовый, лиловый».

– Ты че вылупился? – на чистом кристальном русском интеллигентно интересуется сын Африки.

Сержу захотелось спросить: «Не холодно?»

– Ничего, все хорошо, – Серж смотрит на песика. – Собаки испугался.

– Не бойся, она не кусается.

«Боже, чернокожий милиционер, может, я еще двойную радугу за окном зимою увижу?»

Серж отворачивается в окно, чтобы дальше не конфликтовать, но он сам чует, что воняет травой просто жуть как. И если пассажиры, кто в теме, молчат, то милиция не будет молчать. Один из бледнолицых принюхивается уже пару минут, как будто почуял метрах в десяти запах сосисок, но это не сосиски, ребята, совсем не сосиски. В тамбур заходит тетенька, которая продает воды, чипсы, орешки и прочее, такие косяками ходят по вагонам, продавая и журналы, еду, кухонную утварь, пластыри.

– Мне большую пачку чипсов с луком! – просит Серж.

– Хорошо, сынок, держи, пятьдесят рублей.

Серж чуть трясет чипсы, мнет их, они хрустят, все смотрят на него, как на дурака, он открывает их и начинает усердно жевать. Теперь весь тамбур воняет чипсами, милиционеры и остальные, кто с подозрением, кто с голодной ненавистью смотрят на него. Но вроде пронесло…

Он смотрит вновь в окно и думает о том: «Каким же дерьмом я занимаюсь».

А мог бы быть программистом, юристом, дипломатом, ментом в фуражке, – оборачивается на них, на сынов Северной Африки. Хотя нет, это вряд ли. И говорила же мама: «Иди в институт, учись – оплатим!» Нет, я художник и должен жить, как художник.

«Какой я дурак! – секунды три тишины. – А может и не дура…»

И вот он стоит, жует чипсы, пьет пиво из зеленой бутылки и думает о том, кем он мог стать, но не стал, и кем в итоге стоя тут стал.

Но он вспоминает свой класс: всех этих юристов, программистов, экономистов, обсыпщиков котлет, думает о том, что они за три копейки сидят, а иногда даже за пять, вращаются на крутящихся стульях на периметре двух метров в квадрате за офисными перегородками. Они – морские свинки в маленьких загончиках, вращающие маленькие колесики и ждущие, когда раз в месяц хозяин им бросит корма – получку.

И, имея неограниченный выбор профессий, он выбрал быть второсортным художником. А не сидеть в офисе в костюме или в фартуке на заводе. А мама говорила обратное, как и на обратном настаивало общество: «Забудь про мечты, иди сидеть в офис, главное – это стабильность».

Но он наплевал на это, точно так же, как и все большее количество людей на это плюют.

«Надо брать кредиты, обязательно ипотеку, покупать машины, квартиры, растить детей, содержать стариков, потом умереть импотентом».

Что делать, если в вашей голове таких проблем нет?

Как нет? Вот так, просто нет.

И он снова с азартом смотрит вперед по дороге в вагонно-ремонтное депо «Поварово» в компании тех, кто отсидел от звонка до звонка восьмичасовой день, и двух бледнолицых и одного вождя краснокожих в фуражке без перьев.

Выходит на станции «Радищево», бросает бутылку с недоеденным пакетом чипсов в урну и уходит с платформы, по обе стороны от которой лес.

Вдоль дороги А-107 редко проезжают машины, а Сержу нужно по обочине вдоль этой дороги по сугробам волочиться два километра. Кроме лесов и полей вокруг ничего нет, вообще ничего.

В депо «Поварова» можно попасть несколькими способами: одним простым и комфортным и другим сложным. Но они ходят через дремучий лес, чтобы их никто не видел, сворачивая около реки со странным названием Радомля.

И вот, пройдя зимой два километра вдоль дороги, он ныряет в лес, снега по колено и местами можно провалиться и глубже, никаких протоптанных троп и людей, кругом целина и редкие следы человеческих ног и зверей. А вокруг только белки да ветки шуршат, редкие проезжающие машины светят фарами и остаются позади, за спиной.

В семь часов вечера зимой уже ночь, в лесу качаются сосны, березы, смешанный лес тут никого не ждет. А в небе светят звезды, луна, а под ногами хрустит снег. Жуть, как страшно, тут раньше закапывали в девяностые трупы, а в нулевых орудовали насильники-маньяки, доедая своих жертв, и до сих пор по ночам в полнолуние можно тут встретить их приведения и санитаров, откапывающих ожившие трупы.

Звуки дыхания и шагов по скрипучему снегу отражаются от деревьев. Эхо возвращается со всех сторон, кажется, что за спиной кто-то идет и дышит на ухо, невольно оборачиваетесь, но там ничего, кроме леса, еще раз – и снова ничего, кроме леса.

Тысячелетние страхи, мертвецы, вурдалаки, маньяки и тени санитаров, спасающие души.

Впереди заброшенное вагонно-ремонтное депо «Поварово», там нет людей, несколько охранников на весь периметр огромной территории в десятки гектаров. Разваливающиеся бетонные конструкции, огромные сломанные электростанции, сараи, рельсы, ведущие в заброшенное депо, и ржавые ремонтные ангары. Кругом разбросаны ржавые станки и электромоторы, с которых уже скрутили всю тонкую медную проволоку, вагоны стоят без колес, тут и там летают бумажки и души покойных ныне работников-ремонтников, кто-то проклял это депо.

Серж подходит к бетонному забору, плиты которого наклонились и местами упали на землю, он пролезает через забор и слышит, как воют стаи бродячих собак, их подкармливают костями коров охранники. Собаки вроде как сторожевые, а вроде как бродячие и одичавшие. Они здоровые, большие и их много, не повезет тому, кто с ними встретится – они злые и, говорят, загрызли одного охранника в голоде зимой. А сейчас зима.

Небольшой железный ангар, в нем окна заклеены фольгой в три слоя и заколочены с обеих сторон досками. Фольга не пропускает свет дневных ламп внутрь ангара.

Те, кто внутри, – это отчисленные из МГУ и МИФИ студенты, которые тут варят амфетамины, метаамфитамины и декстрометарфан. Это может приготовить, на самом деле, даже школьник из аптечных препаратов. Но призеры математических и физических олимпиад справляются с эти гораздо лучше. Килограммы розового порошка, дымящиеся стеклянные трубки и бутылки, за дверью слышно музыку и крики девок.

Эти ребята уже не просто студенты-химики, решившие подзаработать и бросить к чертовой матери изучение ядерной физики. Они уже профессионалы, и в этом, простите за каламбур, варятся пятый год, и их схема работы отработана, как появление солнца по утрам.

Эти ублюдки каждый месяц, иногда два, меняют свое место дислокации, находят новое заброшенное со времен еще СССР предприятие или завод, а там ищут самое неприметное здание, склад, ангар. Платят охранникам немало деньжат, говоря, что им нужен сарай для постройки ракеты.

Все соглашаются, что вы хотите? Научный проект.

Но эти бесы варят килограммы наркоты.

Для убедительности они привозят с собой макет ракеты и бочки, которые хранят и сейчас в этом ангаре. А главное – это настоящие ублюдки, шесть восьмидесятилитровых закрытых бочек высокооктанового бензина. Если что, они опрокидывают их, кидают зажженную спичку и выбегают, сжигают все и говорят потом, что запуск не удался. Представьте, ОМОН ломает, выбивает металлические двери, а они опрокидывают более четырехсот литров бензина, он разливается реками, попадая на стены, оборудование, реактивы. Кидают зажженную спичку и выбегают, открывая ОМОНу дверь. Бензин мгновенно вспыхивает, сжигает все вокруг, полторы тысячи градусов по Цельсию – температура горения бензина, это вам не шутки. И хорошо, если все это не превратится в огромную бомбу и не сдетонирует, разбросав их на сотни метров вокруг. После пожара останутся лишь фрагменты ангара, ракета и остальное – сгорит, все сгорит.

А что, если что-то пойдет не так? Они об этом и не думали.

А сейчас эти трое, худые очкарики, танцуют с девками, с которыми торчат под тем, что вам не готовит мама на кухне на ужин, а они варят у себя еще и не то. Курят рядом с бочками полными бензином, хранят на них пакеты с реактивами и наличкой, в это время, прыгая и танцуя под рейв.

Это все может вспыхнуть и само по себе, и они могут не успеть выбежать. Но они только как истерички над этим смеются. Такие души не горят и в аду, им не за что беспокоиться.

Больные, больные ублюдки.

Тс-с-с… но это все секрет.

Серж подходит к тяжелой металлической двери, из которой раньше выезжали и в которую заезжали локомотивы.

И стучит, музыка сразу прекращается.

Секретный стук.

Тук…тук…тук, тут, тук… тук… тук… тук, тут, тук… тук… тук… тук, тут, тук…

В общем-то, это «Спартак чемпион», ни отнять ни взять.

Больные, больные ублюдки.

Тс-с-с… но это все секрет.

Секрет.

Тарас открывает дверь. Это - помешавшийся псих с выбритым ирокезом, через год промысла совсем съехал с катушек. Ему чудится, что родимое пятно на его груди слева – это перевернутый крест, так примерно оно и есть. Он думает, что это антихриста метка, он ее обвел жирным контуром черной татуировки, теперь я и сам, я и сам в это верю. Не сомневаясь в нем нисколько.

Внутреннее убранство они перевозят с места на место. Диско-шар, светомузыка, стерео, разбросаны бутылки, у стены огромный клубный диван из красного дермантина. С него прыгает вверх второй тощий фрик в черных глухих очках, в ярком синем блестящем пиджаке на голое тело, в брюках в облипку, отрывается от земли по полной. В освещении, мигании, цветных ярких ламп, он летит.

Серж заходит вовнутрь, играет песня про детку, забывшую съесть таблетку. Двое фриков танцуют с тремя студентками, которым не объяснили родители про то, что существуют пчелки, тычинки, пестики и опыление. И я тоже уже забыл, что имел в виду.

Серж кидает пакеты, берет бутылку пива, сижку и садится на диванчик. Кругом наркотики, и двое молодых пчел крутят три поспевших цветка, которые совсем не забыли съесть по таблетке, правда, не той. Хотя кто знает, вдруг они заряжены и противозачаточными.

Секс, наркотики, осложнения…

Посильнее оторваться от обыденного дивана, чтобы потом посильнее упасть.

– Ну что, принес?

Серж лезет в карман и достает пакетик гидропоники. Счастливый Тарас убегает. Его узкие черные джины так сильно облегают, что он скорее в блестящих колготках, чем в штанах, не пропорционально большие красные высокие армейские ботинки на высоком парне смотрятся, как на клоуне, цветная футболка и перегидроленные перекисью белые прозрачные волосы.

Их семеро: три паря, четыре девчонки, видимо, одна запасная.

На столе-бочке Тарас сворачивает косяк из первой попавшейся бумажки и курит в серьезный затяг.

Сильный запах бензина, травы, сгорающих реактивов, а голова и без всего этого ходит ходуном.

Что же случилось со всеми ними, когда они сбились с пути? Когда они попали в эту безумную гонку, думая, что еще что-то могут поменять и вернуться?

Мы все запутались.

Мы все сбились с пути.

Серж не в настроении, и уже не в том возрасте, чтобы отплясывать с тощими подростками в супер ярких шмотках на рейве, прыгая в софитах под песни кумиров новых лет. Он спокойно курит рядом с бочкой бензина в то время, как одни уже целуются, поедая друг друга, а другие, взявшись за руки, кружатся и прыгают. Странные танцы. Очень странные танцы.

– Ух, как это мы, – плюхается на диван Тарас, диван содрогается, пиво Сержа чуть выливается ему на штаны, к Тарасу на колено садится девочка, а он продолжает. – Ну что, вот тут лежит мешок, забирай, а деньги в пакете?

– В пакете.

– Ты уж прости, что каждый раз заставляем тебе покупать все это, – он берет пакет с двумя блоками сигарет и жвачкой. – Но что тут поделать? Это же бункер, у нас провизия под отчет, правильно? – смотрит Тарас на девушку и целует ее в верхний разрез майки, откуда выглядывает грудь, а грудь мило хихикает.

Дело в том, что у них еда, вода и все остальное рассчитано на месяца полтора, и пока они тут, они не выходят за территорию. К ним только иногда приходят и уходят, и то скрытой дорогой, вроде той, по которой шел Серж через глухой заброшенный лес.

– Детка, принеси папе вон тот пакет, – говорит двадцатишестилетний подросток своей подруге, хлопая ее по попе.

Она идет, виляя попой, приносит пакет, и Тарас принимается считать деньги, считает повторно, и в конце пересчета дает две купюры Сержу: «Спасибо, что купил сигарет».

Серж сидит одиноко без пары, говоря с ребятами, их половыми партнерами и запасным игроком, стрелки часов на его руке пробежали уже час, затем полтора, два, согревшись и отдохнув, уже собирается ехать в город с этой Богом и людьми забытой железнодорожной ремонтной станции.

– Ладно, я поехал.

– Так рано? – спрашивает Тарас.

– Да, еще час в электричке, еще до нее дойти, дождаться, приеду к ночи, а ночью ментов почти нет, так спокойненько и доеду.

Он выходит на улицу, железная дверь со стуком и скрипом запирается. На улице тихо-тихо, только скрип качающихся елок. Серж идет обратно в лес, к мертвякам, пробираться через сугробы к платформе «Радищево», чтобы доехать в холодном железном вагоне до ночного города и передать килограмм амфетаминов из рук в руки старому невротику.

Маша стоит в магазине, жует жвачку и надувает пузырь, толкая вперед тележку с продуктами.

Чем больше пузырь, тем выше риски оказаться всем лицом в жвачке.

Пузырь лопнул.

Дата добавления: 2015-10-21