Из космоса проникают слова.

Она стоит уже на чужом пороге, а еще утро. Она смущена и взволнована, такого раньше не было. Ей стыдно и неудобно, хочется уйти, но она знает, что ей надо стоят здесь и сейчас, и делать то, что ей хотелось бы отложить на завтра, а потом на послезавтра и так до следующей, через одну, зимы.

Саша открывает дверь, она не заходит, стоит, смотрит на черту на пороге, которую создает нижняя створка коробки двери.

Он смотрит на нее и, как будто шутя над всей ее жизнью, с улыбкой: «Проходи, не стой там, – она переступает очередную черту. – Ты снимай сапоги, раздевайся, я только проснулся, вчера ночью не спалось, а я пойду в ванную, зубы чистить».

Она медленно раздевается, снимает сапоги, она в чужой квартире, слышно душ, она идет все ближе к звуку. Ванная, стоит та же стиральная машинка, напротив нее находится душевая кабина с прозрачным запотевшим стеклом. Запотевшее стекло, за ним – душевая, и перед ней поставлена стиралка, на которую можно, как и прежде, сесть.

Она садится на нее, как и тогда он.

– Ничего, что я зашла?

– Нет, так будет даже интереснее мыться, – он намыливает голову и усердно втирает в нее шампунь от перхоти, это видит она через стекло.

– Мужской, от мужских мыслей?

– Да, именно так, ты помнишь мою шутки, – бодрый веселый голос Саши. Видимо кто-то проснулся в хорошем настроении. А вот у Маши настроение так себе.

– Хотела тебя спросить…

– Спрашивай.

– Зачем ты за мной поехал, ведь это абсурд, тратить деньги, портить свой день ради, как ты говорил, проститутки?

Саша вспомнил их разговор в этой квартире, из которой еще не сбежал, собрав чемодан и бросив его в багажник машины. Еще не сбежал. Все наше прошлое тянется и растягивается, как резинка, которая вот-вот нас догонит и треснет по лицу. Ну что ж, выкручивайся.

– Ты же учительница начальных классов, ходишь в школу, стоишь у доски и возишься с детьми. Как же не спасти такого нужного члена общества?

Мария молчит, видимо, выкрутиться не получилось. «Я ведь совсем не хотел обидеть».

Она сидит перед раздвижными запотевшими стеклами, и стекло полностью отъезжает. И Саша, как бы шутя, с пеной на голове, прикрывая себя рукой, кривляется, как ребенок, которому только что понравились ранние выступление Элвиса Пресли, которое он находит смешным, думая про себя: «Я тоже смешной!» И он его пародирует, меняя голос, гримасничая, кривляясь, как может. Все ради того, чтобы перебить одну мысль другой и заменить мысли в ее голове. И добавляет в конце для полного апофеоза:

– А может я влюбился? – и захлопывает стеклянную стенку.

Выбивай, выбивай эти мысли.

Маша так мило тихонько смеется, покраснело лицо, и его прикрывает руками и смеется, как смеялась бы японская девушка над шуткой своего лучшего друга.

– Ха-ха-ха, все с тобой ясно. У меня тоже есть вопрос, если позволишь.

– Конечно.

– А почему в таком приличном доме стиральная машинка все еще стоит посередине ванной, прямо как у меня дома?

– Я все также не люблю носить вещи в химчистку, – и он сразу ее спрашивает, теперь снова его очередь задавать неприятный вопрос. – А как ты во все это влипла?

И тут все понятно, не надо объяснять, кто во что влип и когда. И, влипнув, Маша засмущалась или ей стало снова стыдно? И голос стал таким грустным и чуть серьезным.

– Я, если честно, сама не поняла. Думала, что все будет весело, как обычно, а тут случилось такое, не знаю, что и сказать.

А Саша не теряет уверенности и состояния «жизнь-шутка».

– Но, я думаю, весело и интересно точно было. А что твоя подруга, куда она испарилась?

– Ей помог ее знакомый, а обо мне она даже не подумала и, проходя мимо, улыбаясь, ушла, оставив меня сидеть там. Вот такие они подруги, вот такие дела.

Голый Саша вылезает из ванной, отворачивается Маша лицом к противоположной стене. Смущена. А он доходит до полотенца, висящего рядом с ней, и заматывается в него. А Маша почему-то вспомнила, что сегодня среда, и что их прошлая встреча была также им назначена в среду. Мария продолжает беседу.

– Так чем, чем ты там обычно занимаешься в среду? – думает он: «Точно, прошлый раз была же среда».

– По-моему, мы по средам встречаемся в моем доме, который не мой, в моей квартире, которая не моя, в моей ванной, которая не моя, с моей девушкой, которая также не моя.

– Ну хоть стиральная машинка твоя, – шутит она и сама же смеется.

Он ближе, целует ее, она не ожидала. Она секунду еще сильнее смущалась, а потом принялась его поедать.

Дети бы так и описали этот трогательный момент: «Дяденька с тетенькой едят друг друга».

Он отрывается от нее, она смотрит в его глаза перед собой, в них отражается она. Она облизывает губы, ей двадцать с небольшим, ему на десять больше. И вот чувствуют они, наконец-то, то, что живая, живой.

Он берет ее за руку и уводит на кухню: «Пойдем на кухню?»

Сами понимаете, женщину лучше ни о чем не спрашивать, а сразу это делать. Или уже делать и тогда с поддельным интересом спрашивать. И, уже разбив яйца о край сковородки, он греет хлеб в духовке и спрашивает: «Яичницу будешь»?

Она соглашается, сидит и смотрит на стол, пока он копошится, она погружается в себя. Когда в голове всплывают такие мысли, лучше человека не оставлять ни на секунду самому себе. Покусывая внутреннюю поверхность щеки и бездумно водя по столу чайной ложкой, которая беззащитно на нем лежала, она вспоминает… Ей опять стало неловко, стыдно, неудобно. Ох уж эти перемены настроения женского.

Две широких белых тарелки, Саша выкладывает глазунью, поливает ее кетчупом, достает хлеб и гордо ставит тарелки на стол. И садится за него: «Приятного всем аппетита».

Саша все съел и пытается с ней продолжать говорить, но все опять изменилось, ведь сейчас сама, нехотя, она все в себе изменила, и душевный подъем, и все чувства, как будто волною с берега смыло. Мысли и память лезут на первый план, увидела привидение прошлой жизни там, в ванной, из нее выходя. «Привидения там!»

И почти молча уже и даже слегка недовольно, возит кусочки яиц, размазывая желтки по белкам. Перед самой же собой она, как и многие, абсолютно безвольна.

– Я бы сначала прогулялась.

Они идут молча, Саша подходит к дороге, голосует, ловит такси – это шестерка, в которой возят на рынок картошку. С мужчиной-водилой в кепке аэродром, с таким и на красный проехать возможно. Для него – это подработка в промежутке между доставкой картошки на рынок и счастливой женой с десятком детей. Они садятся, удивлена, в салоне много земли и пахнет землей.

– Слушай, дорогой! Поедем куда?

Они и машина едут, шестерка не то пукает, от того что объелась бензина, не то помирает и охает. Они сидят, провалившись в неправильно мягкий задний диван, утопая в нем пятой точкой. Смотрят в плоские стекла трясущихся задних дверей бедной авто, как бы не заглохло оно посередине дороги.

История России на колесах останавливается почти у стен Кремля, на Красной Площади.

– А почему мы не могли доехать на твоей машине? Я думала, меня вырвет: там воняло бензином и выхлопами, землей и тухлыми овощами, там было хуже, чем если заснуть голову в выхлопную трубу, – возмущается Маша, она не в настроении, мысли, как деревянные колья вбиты в камень рассудка и поливаются водой времени. Камень дает трещину и еще одну трещину. И дело тут совсем не в шестерке ВАЗа. Она просто помнит и вспомнила в не то время, как давала себе обещания, как хотела начать жить заново, как сидела тогда в ванной и помнит деньги и тот диван, она понимает, что вернулась туда же.

Маша стоит недовольно и смотрит вперед, все сошлось: машина-вонючка, чертовы мысли, все не так, и теперь еще и тошнит.

– Моя сломалась. Не переживай, все хорошо, ты не умерла, и все жидкости остались у тебя внутри.

– Ха-ха, очень смешно, – сарказм, передразнивает его Маша, отряхивая от земли платье.

Хочется заметить, что сейчас самая поздняя осень и, по сути, самое неприятное для многих время. Неделя или две, может и день, или даже месяц, это как повезет, до снега и зимы, черт разберет эту погоду Москвы. Уже холодно, и начинаются заморозки, очень сыро, иногда идут ледяные дожди, и абсолютная сырость и угрюмость вокруг. Я бы даже это назвал предсмертными конвульсиями лета, пока его тело окончательно не остыло.

Они идут по аллее Александровского сада, и Маша понимает, что погорячилась, мелкие капли, как иголки, падают на лицо и шею. Они, как стеклянные ледяные пули, падают и стекают по телу, пара минут и тонкое пальто и чулки совсем не греют, а еще сыро, так сыро, все так неприятно и сыро. Тело просится в тепло.

Они еще недолго ходят по парку.

– Прости, я что-то погорячилась с прогулкой, давай пойдем куда-нибудь погреемся.

Они останавливаются, она трясется, он еще держится.

Они идут в кофейню, там тепло, уютно, сухо. После холодного ледяного душа, она сразу трезвеет и приходит в себя, и все плохие мысли ее отпускают.

Им снова нравится общаться, видимо знаки зодиака все-таки как-то совпали.

Они ходят по магазинам, покупают всякую ерунду, меряют шляпы, смеются, хулиганят, бегают друг за другом, в них снова вселились подростки, дети. Или их куклы-вуду попали в руки к маленьким детям в сети.

Так они до вечера перемещаются из одного теплого места снова в другое тепло.

Ее все равно иногда клинит, и она хочет сбежать: то ей не нравится, как она выглядит, то тошно от самой себя, то снова чувствует себя проституткой, то еще какая-то в голову взбредет белиберда, но выхода нет.

У взрослых выхода нет. Нужно быть здесь.

Они едут домой, он держит ее за талию, ей не по себе. В лифте они целуются, продолжая в коридоре, но она не может сосредоточиться и все время о чем-то думает. «Чертова голова», – все это неправильно, все не так. Скидывают обувь. Он целует ее шею, она говорит: «Сейчас я сбегаю в ванную и сразу вернусь к тебе». В ванной она смотрит на себя в зеркало, расстегнутое платье сползает по ногам вниз и падает на белый кафель. Оно так и продолжает там лежать и останется там. «Кто я? Почему я? Почему здесь?»

Саша включает музыку, она ужасна – является новую модною смесью.

«Я ужасна», – говорит отражению Маша.

Жанры так поплыли, что трудно понять, что есть что? И кто тут есть кто?

Все смешалось: стили, жанры, искусство. Все делают все, смешивая ужасающие коктейли, ужаса коктейли.

«Кто я?» – говорит с зеркалом.

Да, кто ты? Проститутка, любовница, влюбленная девица?

И кто этот чудесный принц – озабоченный, который хочет просто снять проститутку? Ангел-спаситель? Или просто больной неудачник, который умудрился связаться со шлюхой.

Жанры так поплыли, что дети не могут понять, кто они: мальчики или девочки, нигде нет границ – все они стерлись. Ты даже не узнаешь, когда станешь геем или, скажем, проституткой, думая, что ты еще просто любопытная современная девочка. Границ нет, жанры очень условны, границы все стерты.

Ты смотришь в зеркало, Маша, а кто ты? Не знаешь, не знаешь? Что ты там видишь? И я уже не знаю.

Она выходит из ванной, заходит в комнату, она подходит к окну, рядом с ним курит Саша. Вид из окна другой, но окно как бы по сути все то же, куда ни беги – все будет то же.

Она уже не рычит, как раньше, когда так начиналось веселье.

Все происходит довольно обыденно, и она себя чувствует так неуверенно.

Сверху, снизу, внизу она все делает хорошо, но ей скучно, ее этим не удивить. Сейчас она смотрит на него сверху вниз, а думать не прекратила, и думает: «Как же он прост» и «Кто же Я». Он смотрит на ее грудь, волнами изгибающееся ее тело. И ему уже достаточно…

«Скорей бы все закончилось это».

Она не проститутка, не учительница, не его любовница и не обычная распутная девка с пьяной дискотеки. Так кто же она? Да, проблема идентификации стоит остро - в ней все смешалось. Она продолжает стараться, а в голове у нее играет надоедливая музыка классической скрипки, джазовых ударных и тяжелого электронного баса. Повторяя снова и снова, как жизнь, один и тот же квадрат и мотив.

Она раздвинула ноги, лежит на спине, чувствуя, как он сдавливает ее грудь. Всегда везде одна и та же суть. Она все также не может сосредоточиться на происходящем и отдаться ему. Она смотрит на спинку дивана, ей кажется, что она создана для того, чтобы закинуть на нее ногу. Она закидывает ногу, и у нее такое чувство дежавю…. это оказалось удобно, она не дергается, механически стонет, а в голове все еще мысли, не дающие спокойно… «Когда же он …».

Ее голова лежит на боку, он целует ее шею, а она смотрит в окно с отстраненным видом, она не здесь. Бездумный взгляд широко открытых голубых глаз в окно от пола до потолка. Ее сейчас явно нет на диване, она там, где-то в космосе, или в чужом с мартини стакане, ищет что-то там важное в космосе. А за окном падает дождь, видно центр, высотки, крыши домов.

Механически стонет, а в голове все еще мысли, не дающие спокойно… «Когда же он …».

Не переживай, скоро он кончит.

Они лежат вдвоем, он ее обнимает, они вместе смотрят в никуда, на красный закат. Красный закат – завтра станет совсем холодно. И пока город умирает и стонет, она задает старый, уже когда-то звучавший вопрос. Зная, что станет совсем холодно. Как же тут холодно.

«Как это, когда любишь…?» – думала теперь она, смотря на красный закат. Это она нашла где-то там в космосе.

«Как это, когда любишь…?»

Все цвета жизни в одну кашу смешались, и я продолжаю их с водкой мешать.

Я стою на другом конце города, они уже спят, смотрю в никуда, выпуская думы, мои глаза вне фокуса. Сейчас час ночи и я, как молитву, повторяю раз двадцать пять: «Нет больше черного и белого. Есть только серое. Такое серое, как черное, такое серое, как белое… такое серое, как и любой другой цвет. И все остальное такое же серое».

Нет черного и белого. Есть только серое. Такое серое, как черное, такое серое, как белое…

И все остальное такое же серое.

Дата добавления: 2015-10-21