Одинаковые люди.

Два человек находятся по разные стороны жизни, но в одном состоянии, и у них, по сути, одна и та же проблема.

А теперь, чуть утрируя…

Маша – проститутка, которой иногда… ей скучно, и в этот момент становится все очень быстро весело. Так же – это деньги, свобода, не нужно работать, связываться со всеми этими допотопными людьми.

К тому же, спасибо прогрессу, проститутка – это уже вполне уважаемый и обеспеченный гражданин общества, которому и не грех руку пожать и поздороваться на улице. Это же просто работа? Тем более уже не то время, когда они стояли на дороге, их убивали и закапывали, как молодые саженцы по лесам. А между делом насиловали.

Маше иногда даже нравится ее, как бы это назвать, работа. Нравится кокаин, шампанское, сильные самодостаточные мужчины и то, как они с ней обращаются. Кокаин и экстази почти безвредны. Врачи уже все давно доказали и успокоили нас, что даже пиво вреднее. Так успокоили, что даже мне стало на душе так спокойно.

Хорошо, когда ты можешь быть спокойной и не думать о том, чем занимаешься и как живешь, и делать вид, что ничего не происходит, и все это как бы тебя не касается. А бывают дни, когда она понимает где-то внутри то, чем занимается по-другому, обычно наедине с собою, и ей становится тошно. Она себя оправдывает, защищает от самой себя, торгуется с собой, врет: «Ну еще один, с ним будет все серьезно... Завтра начну новую жизнь. Нет, сейчас все будет по другому.»

Кто из нас такого не делал? Кто не хотел начать новую жизнь с утра? Кто не хотел начать новую жизнь на новом месте?

Редко, но все же ей хочется выйти замуж за хорошего мужчину, завести детей, быть учительницей, но что-то не дает ей это сделать? Как и вам, скажем, бросить курить, или бросить любить соседку или соседа по лестничной клетке.

Ей скучно быть простой учительницей в школе на окраине, где об тебя ученики вытирают ноги, ей скучно быть поварихой-женой у жирного мужа, ей все подобное скучно. Ей не хочется гнить больше, чем месяц, на каторге. За месяц она наедается такой жизни вдоволь и чувствует себя уже мертвой. А ей, как и всем, хочется быть живой, и ей снова хочется уйти в разгул, ее срывает и несет, а потом в еще больший разгул и еще в больший, и так по нарастающей, потому что то, что было раньше, – было раньше и стало скучным уже сегодня.

Ей не нужны деньги, миллионы, мужья, дети. Ей просто не хочется грустить.

Все, что ее держит в той старой, уже давно не ее жизни, – это институт и детская глупая мечта стать учительницей.

Кто победит? Романтизированная детская мечта? Или реальность вновь второпях переродившихся ценностей современного бешенства?

Тут не надо думать, кто победит. Мы уже победили.

А Саша где-то на середине пути к самоубийству или прозрению. В детстве ему казалось, что, купив машину, квартиру, дорогие побрякушки и бесплатно после получив к этому модель-женщину с силиконовой грудью, станешь автоматически счастливым. Когда он рос, об этом все вокруг мечтали, а денег ни у кого не было, а те, кто проезжал мимо в черных джипах, считались самыми счастливыми людьми в априори. И так считали все: от детей в садиках до бабушек на скамейках, им многие завидовали.

Мне даже кажется, нет, я уверен, что тогда эти люди и многие другие с чемоданом денег и правда были счастливыми.

«Вот я стану взрослый и куплю себе такую машину», – это из детства, а теперь и машина, и все остальное у многих есть. Но что-то не вижу я на этих лицах счастья. И Саша, имея все это, не чувствует себя таким уж счастливым, и нет на его лице улыбки. Странно, раньше всем людям этого хватало для счастья. Кто-то сейчас скажет, не в деньгах счастье, или скажет, что он просто зажрался, а Саша ответит: «Неужели, надо все раздать, отдать, чтобы стало интереснее жить? Но когда я снова заработаю деньги, и вернусь сюда же, и сяду в этот же стул, я же буду также сидеть и думать о том, что вся жизнь скучная и неинтересная, ничего меня не радует, не веселит. И что, потом опять все раздавать?»

Мы же все тогда думали: «Дайте мне денег и побольше, я куплю все, что хочу: дом, яхту и пару геликов. И вот оно… Буду счастлив!»

Оказалось, дела обстоят несколько по-другому.

Получается загубленное детство, рэкет, наркотики, аборты, работа по двенадцать часов в сутки, убийства других и себя?

И все это рубилово за бабло зря? Так?

Прости парень, но получается так.

Под таким давлением, настроением, особо приятно описать особо неприятную сцену.

Девки держат в руках мятые стошки, сидят на заднем и суют их водиле. Он красиво паркуется посередине дороги, останавливаясь в третьем ряду, жмет аварийку, Машка и Алка вылезают и идут к клубу, перебегая остаток дороги.

Сегодня выходной и не в их привычке сидеть дома, печь блины, смотря телек с передачами для забальзамированных домохозяек. Они еще в детстве ходили в клубы танцевать, спасаясь от жизни, вот и сейчас они от рутинности спасаются здесь, просто клубы другие, стали дороже, а девки капризней.

Считают купюры, денег у них на двоих полторы тысячи. Не густо, но для поднятия настроения хватит. Они берут в супермаркете, стоящем рядом, бутылку фруктового вина с откручивающейся пробкой.

Они стоят перед клубом, Алка, как школьница, разглаживает замявшуюся складочку на платье, докуривая сигарету до бычка и выкинув его, берется открывать бутылочку винца. Глоток-глоток-глоток, что-то девки торопятся, хреновые, как по мне, у них тормоза.

На фейсконтроле бритый верзила с пафосной загорелой мордой, видимо он очень гордится собой, долго смотрит на Алку, как голубь, повернув голову на бок. Они старательно улыбаются и делают беззаботные, счастливые лица.

«Блин, вот позор, если не пустит!»

Не переживай, Маша, пустят, пустят, и не таких пускали. И пропускают. Они по-быстрому, пока загорелый голубь не передумал, заваливаются вовнутрь и сразу попадают в чад кутежа: электронная музыка, вокруг пьяные лица, гоу-гоу танцовщицы, озабоченные мужские рожи.

Не успевают оглядеться, как Машу тут же цепляет какой-то парень: «Детка, хочешь выпить?»

Отыскивает взглядом Алку, которая уже начала отплясывать. Она видит Марию с парнем, кивает.

– Давай, круто. Угостишь нас с подружкой?

Парень оборачивается на Алку, смотрит не отрицающе, мысленно полностью погрузившись в нее. У него медленно поднимается левая бровь, а в голове коротко с длину единственно согнувшейся извилины не то набор букв, не то прерывистых коровье-бычьих звуков: «А че нет?» – Он снова оборачивается к Марии.

– По «Мохито»?

И Машуня непринужденно, слегка по-детски мило, с улыбкой растягивая первый звук: «А-а-а-га».

Он уходит, а Алка подбегает и кричит на ухо: «Симпотный».

– Ниче так, – соглашается с ней. – Только по-моему туповат.

И Алка, как высокомерный знаток.

– А в наше-то время найти нормального мужика… не будет приверединой.

Возвращается наш новый знакомый с выпивкой. Они пьют, о чем-то болтают. Он рассказывает про его работу, треплется о том, какой он крутой. Он – начальник транспортного цеха в семнадцатом автобусном парке, но подает информацию так, будто он продает и чинит огромные пароходы. Поддакивают его величеству и заказывают за его счет еще по «Мохито».

Потом парень с Алкой куда-то деваются.

Маша слышит свою любимую песню: «Моя любимая песня!» – И идет на танцпол. Каблуки слишком высокие, снимает туфли и танцует босиком. Какой-то мужчина обнимает ее за талию.

Тихо на ухо: «Вы так оригинальны».

Смеется.

Она танцует с ним, потом он просит у бармена два «Белых русских». Они сидят за стойкой с краю, пьют. Алки все нет.

Смотрит на нее влюбленными коровьими глазами: «Ты просто богиня». Тянется целоваться. Легко целует его, чуть дотрагиваясь губами. И сразу смеется, срывается и убегает обратно на танцпол. Он находит ее. Они снова танцуют, снова неаккуратно целует. Что она чувствует? Чувствует себя живой.

– Слушай, а давай еще чего-нибудь выпьем? – кричит ему в ухо она.

Он целеустремленно и резко трогаясь с места: «Сейчас закажу».

Она останавливает его ладонью, положив ее ему на грудь, поднимая на него большие глаза: «Давай я сама выберу и закажу, надоело все одно и то же».

Он все понимает, протягивает ей пять штук.

– Я быстро! В туалет еще забегу!

– Может мне с тобой? – хватает ее за задницу. Вот это вот неприятно, но она терпит и аккуратно убирает его руку. Спокойно и проникновенно смотрит в глаза.

– Попозже. Мой дорогой, позже...

Он отпускает ее, она убегает. В женском, как всегда, очередь вдоль стенки, проскальзывает в мужской, там почти никого. Запирает кабинку и снимает трусики. В соседней кабинке кто-то сильно шуршит, но она особенно не прислушивается. Закончив свои дела, аккуратно, чтобы не испачкаться, нажимает на смыв. Чуть пошатывает. Упирается рукой в стенку. В соседней кабинке кто-то странно охает. Знакомый голос.

– Ха-а-ре, эй! Лифчик отдай! – пьяно, басом выдает Алка.

– Да ладно тебе.

Вылетает из кабинки, соседняя дверка почти одновременно распахивается, и появляется Алла. Клатч на тонкой цепочке-ремешке почти сполз с плеча, платье задрано, в правой руке она сжимает свой стянутый лифчик, а левой пытается отпихнуть парня. Толкает, и он заваливается обратно на унитаз.

– Все отвали!

– Но ты обещала! – говорит он из кабинки.

– Обещала – не обещала, отвали! – уже ржет взмыленная Алка, и, наконец, они снова понимают, что они – в мужском, а вокруг так довольно пялящиеся мужики. Они стоят и пялятся на них, улыбаясь, как лесные маньяки.

Машка смеется над Алкой. Алка смотрит на нее недовольно, Машка поправляется: «Это нервное». Потом хватает ее за руку, и они вместе, как две дуры-пули, за ручку выбегают из мужского туалета. Тут не хватает только… Аплодисменты!

– Слушай, мне тут Сержик написал! Может к нему? – орет Алла на ухо, тоскливо осматривая зал. – Тут уже как-то грустненько все, а у него вроде есть что-то интересное!

Кто такой Серж, Маша никогда не знала.

– Давай! – все равно соглашается. И довольная, вспомнив про пять тысяч, добавляет. – Бабки на такси есть!

– Отлично! Отлично!

Стараясь не попадаться на глаза ожидающему свою богиню, они глубоко за полночь в спешке покидают пристанище, чтобы отправиться тусить дальше.

На холодном ночном воздухе, дрожа и трезвея, ловят попутку. Чтобы как-то повеселиться и отойти от секундного уныния, Машка, сама не зная зачем, натягивает на голову Алкин здоровенный лифчик и, хохоча и прикалываясь, идет вдоль дороги, голосуя, вытянув руку.

Увидев их, останавливается черная очень грязная тонированная иномарка. Опускается стекло. За рулем худой, сильно небритый мужик, чуть перепачканный, похожий на террориста, но в идеально белой рубашке. Так что, поправочка, террорист в белой рубашке.

– Куда, дорогие?

Алка говорит адрес, а сзади стоит смеется Машка и, стащив лифчик с головы, прячет его в сумку. Называет еще раз адрес белой рубашке, водитель кивает и доброжелательно улыбается.

– Поехали, девчонки!

– А сколько по деньгам?

– Да садитесь, садитесь, так отвезу! Я же вижу, вы девчонки – веселые. Что с вас денег брать.

Переглядываются с Алкой. Машка пожимает плечами.

– Поедем?

– Как-то подозрительно все…

– А че, хороший добрый человек! А у нас деньги лишними не бывают! И посмотри, он в белой рубашке. Сразу видно, приличный человек.

Чуть наклонившись, Машка смотрит через Алку в салон авто, а там сидит он и улыбается ей, как с рекламы стоматологий в метро.

– И вправду в белой рубашке.

Садятся. Алла вперед, Маша ложится на диванчик назад.

В машине тепло и уютно, она легла на мягкое сиденье и сама не замечает, как засыпает. Ей снится теплый дом, кровать, воссоединившаяся семья, на нее во сне смотрит черная мурчащая кошка. Машина едет приятно и ровно, укачивая в такт мурлыканью кошки. В салоне тихо играет музыка, музыка без слов, оставаясь там, далеко… становясь все тише и тише, все дальше и дальше… Вот уже совсем и не слышно ее, потеряна связь с происходящим.

Она крепко спит.

Кто-то в ее сне кричит и зовет...

Маша крепко спит и жмурится от шума, поворачиваясь на другой бок, переключаясь с неприятного вне сна, снова на сон. Но неудачно. Сваливается с заднего дивана и резко приходит в себя. Она ничего не может понять.

Кричит-то Алка!

Мужчина держит Алку за руку, не выпуская. Кусая его, она плачет, орет: «Не надо! Нет! Пусти!». Он бьет ее по щеке. Хватает за шею: «Сука! Только еще раз кусни!» Вторая рука – под юбку, платье пошло по швам. Алла вырывается, начинает биться, руки с когтями царапают лица, кровь на приборной панели, красные капли окропляют изнутри лобовое стекло, никому тут не покажется мало, оно разодрано все. «Пусти, мудак! Выпусти меня!» Он душит ее, побелело лицо, последнего слова почти и не слышно, а платье расходится все дальше по шву, треск ниток, вот это вот слышно.

Треск, лопаются, расходятся капроновы нити.

Сон, как рукой, сняло. Машка орет на него, кидаясь вперед, бьет водителя руками по голове, орет.

«Угомонись, стерва, успокойся!» – Он отпихивает ее, как щенка малого. Распластавшись на заднем диване, она начинает бить его ногой с заднего кресла. Не успокоилась, попадает в голову каблуком с диаметрально противоположного места. «Сука!» От Алкиной шеи сразу руки убрал, морща лицо, закрывая разодранную скулу рукой, это как раз каблука попадания место.

Аллка приходит в себя. Открывает дверь и вываливается вниз, выпадая на грязную землю. Она открывает заднюю дверь и достает отмахивающуюся ногами Машку, окончательно прерывая похабную сцену. Они моментально оглядываются, по обеим сторонам стоят железные гаражи-ракушки, коробки, их штук двадцать в каждую сторону, между ними – истоптанная подмерзшая грязь.

Они бегут, мужчина следом: «Убью тварей!» Все мысли об этом. В маленький проезд въезжает одна машина милиции и два черных кубических джипа. Тут им не проскользнуть мимо.

Из белой машины с синими полосами выходят трое мужчин в теле и в форме, из джипов выходят гражданские и пара стройных, явно тоже ментов.

Маша напугана и спрашивает у более опытной Алки: «Алка, это по наши души? Или за террористом в белой рубашке?» Алка уже развернулась: «Без разницы, беги!».

Теперь они уже втроем с насильником в белой рубашке бегут в обратную сторону.

Мелькают железные гаражи, за ними бежит бравада милиции. Поворот, там собаки, они лают и бегут следом, бегут за девицами. Бегите, бегите быстрее, собаки переключаются на ментов, лают… но даже собаки от них отступают.

Но их догоняют, двух девок кладут лицом в твердую землю, их держит, заламывая руки, рука закона. Они надеются, что сейчас его посадят, а их отпустят. Надевают наручники. Надежды тают.

– А что с этим делать? – спрашивает мент в форме, сидя верхом на мужчине в белой рубашке.

– Пусть идет, он нам не нужен.

Девок шмонают грубо и жестко. Алка что-то возмущается, но к ней подходит видимо старший, приседает на корточки и говорит, глядя в ее лицо, лежащее щекою на грязной земле.

– Потише, а то тут закопаем.

Составляют акты, бумажки, гражданские – понятые, перечисляют все, что находят. И тут, как бы удача, находят пакетик. Милиционер объявляет сразу уверено, он уже все знает сразу и точно: «Примерно полтора грамма героина у каждой, все видели? Они хотели его сбыть». Все пишут протоколы, как лекцию, записывают, подписывают, понятые согласно кивают.

Все по закону, как надо, все это знают.

Их поднимают с земли, лица и платья в пыли, ведут их к машинам. Они проходят мимо белой рубашки, он уже сидит за рулем, не оглядываясь, и ждет, когда уедут менты, и он сможет выехать по временно заблокированной машинами дороге.

Он смотрит из краешка глаз на них и довольно улыбается, а девки горят от злости.

В машине милиции тесно, рация вещает.

– Теперь в отделение, – довольно говорит один второму.

Машина выезжает и едет мимо полузаброшенного перехода, уже встает солнце, а рядом с переходом стоит маленький оборванец Васька, он нюхает на окраине города клей или что-то еще.

Рассвет, пейзаж уходит вдаль и тень. Отделение все ближе, в такие моменты хочется, чтобы милиция еще покатала по городу, покатала еще и еще, все выглядит таким притягательным и интересным. Все выглядит так, как ты никогда не видел, все стало красивым, все стало вдруг нужным, и ты замечаешь мельчайшие нюансы и самую великую красоту в самом простом, которая остается там, за стеклом.

За окном полицейской машины весь мир остался красивым.

Так хочется туда, обратно…

В отделении Машу сажают в обезьянник, а Алку сразу ведут вместе с главным.

Два часа препираний Алки, два часа в обезьяннике Машки. В обезьяннике пахнет мочой, и сидит отличный контингент, состоящий из спящего почти уже бомжа и проститутки времен коммунистической СССР.

У Алки один из парней возит дурь совсем недетскими порциями из одного конца города в другой, он – курьер. И теперь они хотят от нее или показаний, чтобы его получить, или его денег. Что для мента одинаково, в итоге все равно ему будет просто больше денег.

В России нет хороших и плохих полицейских. В России ты садишься, и тебе объясняют расклад. Что как, и что надо делать, так и сейчас Алке объяснили, сколько ей светит, что ей нужно говорить, что ей нужно делать, чтобы договориться. Все было по закону: наркотики, обыск, понятые, тут можно и на десть лет отправиться на север.

Он ей описывает ситуацию, объясняет, что она реально попала. Но Алка – не простая девка, она из тех изворотливых тварей, подлиз, которых хочется убить еще в школе, когда они подлизываются ради оценочек и получают пятерки, когда ты сам пахал и получил только трояк.

Алка – не простая девочка, она держит одного мальчика для утех, второго мужчину для нужд, а третьего и остальных про запас. Она воспитана как то поколение, где главное было думать о своих нуждах и только о них, только о своих, только о себе, важны лишь только нужды.

Ее мама ей говорила в девяностые годы ее детства: «Смотри, вот надо так обращаться со всеми!» – и приговаривала, отпуская в школу, теребя ее пухлые щечки: «Ты самая умная, ты самая красивая, самая лучшая, ты лучше всех!» И выросла наглая избалованная прыщавая дрянь. Чувства, любовь, дружба, эмоции – она лишь только слышала такие слова, главное – выгода.

Она перебивает оборотня-майора и объясняет ему, что будет, если ее друг обо всем узнает. Он кидает ей ее телефон, думая, что она блефует и берет его на понт: «Звони своему хахалю, пусть приезжает».

Она звонит дяде Леше, а дядя Леша делает трубы для Газпрома и связей у него больше, чем ниток в моем носке.

Она звонит, плачется ему, рассказывает, какие все плохие, а какая она хорошая, параллельно придумывает про то, что до нее кто-то домогался, что ее тут били, не придумывает, что ей подбросили героин, в общем, по ее рассказам она невинная страдалица, мученица, драмы главная героиня.

Через полчаса ее выпускают. Приезжает дядя Леша, он заходит в отделение и выводит мимо обезьянника Аллу, набросив на нее свой пиджак, Маша это видит и бросается с надеждой к толстым железным прутьям решетки, к Алке.

– Алла, ты куда?

– Я домой.

– А я?

Алка жмет плечами, довольно улыбается и проходит мимо. Входная алюминиевая дверь захлопывается. И Маша садится на деревянную скамью. Она плачет и думает: «Как так все случилось? За что с ней все так?»

Старая проститутка, не подвигаясь к девочке:

«Успокойся, не плачь, этот мир не стоит твоих слез, тут справедливости нет, подотри сопли».

Дата добавления: 2015-10-21