Все смешалось. Све смшелаось.

Саша смотрит в телевизор, на дворе среда, реклама, какая-то фигня, снова реклама.

Саша щелкает каналы, на одном из них мелькает то самое пиво с лаймом. Пробегается по всем каналам, снова первый, там идет сериал о школе, о нем много говорят, критикуют и хвалят. Саша его не видел, но если все вокруг говорят, интересно же, о чем он? Показывают школьников, их ненормальных родителей, школу, учителей, первые знакомства детишек-зверенышей с драками, алкоголем, наркотиками.

– Можно сделать заказ?

На другом конце провода у девушки обволакивающий голос, очень нежный, а у Александра как раз царственное настроение.

– Да, что вас интересует?

В базе 911 уже сохранены телефоны заказчиков, прошедших отбор, так же хранится информация о том, какие услуги уже предоставлялись. Без этого клиент рискует два раза получить одно и то же, или не то, что хотел, и прочие тонкости. Если клиент позвонит с другого номера, и его нет в базе, ему откажут.

– Хочу шестерку Короны, три лайма и стройную брюнетку, хорошо бы учительницу.

– Предпочтения по брюнетке?

– Я же сказал, учительницу, и побыстрей.

– Еще пожелания?

– Отсутствуют, слушай, только давай уже побыстрей.

– Адрес тот же?

– Наверное, – вальяжно и недовольно говорит Александр, смотря в телевизор на училку у доски. – Пусть она сразу звонит в дверь, не надо всех этих предварительных звонков и тому подобного.

– Хорошо, как скажете. Еще что-то?

Саша продолжает смотреть сериал, там одновременно показывают любовный треугольник четырнадцатилетней школьницы и двух партнеров по парте, их беременную одноклассницу, проблемы любви физрука к историчке, которую еще горячо хочет историк, и то, как пара ребят перепила, отравилась и очнулась в отделении милиции, и скоро за ними приедут их разгневанные родители.

«Маша, записывай адрес…»

Маша записывает адрес, как попасть к клиенту, что нужно купить, чем интересуется покупатель. Оператор ей все объясняет, желает удачи и прощается.

«И где мне купить это чертово пиво?» – думает Маша про себя, побывав уже в двух магазинах, в третьем ей тоже не везет, а в четвертом она находит то, что нужно.

Увидев, так и говорит, задрав одну бровь: «То, что нужно!»

Звонок в дверь, на пороге стоит невысокая худенькая брюнетка, слегка загорелая, со средней тяжестью макияжа, на ней черное, довольно строгое платье, не предполагающее никакой эротики, хотя, это кому как. Кому-то и горнолыжный костюм кажется откровенным. А в руках у нее пакет. Она улыбается, стесняется.

– Привет, я Маша, – Саша отходит от двери, пуская ее в квартиру.

Она проходит, застенчиво улыбается, протягивает ему тяжелый пакет. В нем шесть бутылок пива и два лайма.

– Я Александр, проходи, чувствуй себя, как дома.

– Спасибо, я этого пива просто обыскалась, что в нем такого?

– Оно хорошее, а главное, продается в картонной коробке с ручкой, там ровно шесть бутылок, все очень удобно и красиво.

Маша понимает, что сделала что-то не так, бутылки громыхают в пакете.

– Прости, просто я думала надо просто купить, просто шесть бутылок, я же не знала, что к ним еще какая-то коробка идет в придачу.

– Да забей, кому нужна коробка, на вкус она не влияет, – Саша на кухне кладет все в холодильник и возвращается в коридор.

Маша разулась, Саша вернулся с кухни, они стоят в коридоре, она на него глупо смотрит. А он смотрит на нее совсем не глупо, на груди его руки сложены крестом, и он на нее смотрит, как на хорошую машину, с интересом и странными дотошными вопросами, вопросами в голове, держа их в уме, делая вид заинтересованного покупателя.

Но все молчат.

Машенька смотрит по сторонам, не знает, что сказать, с чего начать. Не часто она попадает в такое, на самом деле, видимо, конкретно в такое впервые.

На улице лето, жара, в большом городе кипит асфальт, как всегда, пыль, духота.

– Можно я схожу в душ?

– Да, да, прямо за мной дверь, пользуйся любыми полотенцами, халатами, гелями, шампунями, правда, шампунь по-моему у меня только мужской, от перхоти.

Маша идет в ванну мимо Саши и, улыбаясь, продолжает беседу: «Зато перхоти не будет, и от всех женских мыслей избавлюсь». Она проходит мимо, хихикает, нежно незаметно проводит по его плечу и руке своей кистью и исчезает за закрытой дверью ванной.

Саша идет в комнату, еще немного там сидит, маясь от скуки, берет и открывает похолодевшую бутылку, отрезает восьмую часть лайма и кидает ее туда.

Включив в комнате громко рок шестидесятых с тягучим перебором соло электрогитары, он открывает запертую дверь в ванную, оставляя саму дверь открытой после себя. Под такую музыку только раздеваться, танцевать пластичный медленный стриптиз или умирать в падающем вертолете во Вьетнаме.

Хотите все прочувствовать сами? Тогда сейчас вам нужна музыка для того, чтобы медленно, не спеша красиво раздеться… сейчас тянитесь к кнопке «Плей», хотя бы в уме.

В ванной стоит стиральная машинка, напротив нее находится сама ванная, за прозрачным запотевшим пластиком моется она.

Саша садится на стиралку, стараясь не испугать и сказать…

– Ты, – она вскрикивает от страха при первых звуках, терять уже нечего.

Саша продолжает: «Только не пугайся!»

– Ладно, ничего, – отвечает Маша, думает же Маша: «Я чуть не сдохла от страха».

– Хотел тебя спросить...

– Спрашивай, – как-то неудобно она себя чувствует, напугал ее, она тут стоит голая, еще и что-то узнать хочет, на секунду паникует, но услышала музыку, музыка сосредоточила ее на себе, становясь для нее громче, и в этом сразу же уже что-то есть.

– Ты правда учительница? – коротко говорит он, а она отвечает тягуче и медленно, будто она тянет вместе с музыкой ноты соло.

– Да, я учитель начальных классов, у меня педагогическое образование, так что, я настоящая учительница.

– И ты прямо ходишь в школу, стоишь у доски и возишься с детьми?

– Если честно, сейчас нет, я поработала, надоело и теперь я в свободном плавании. Да и учительница я еще не совсем до конца, мне еще институт закончить надо.

– Понятно… – Саша отпивает из бутылки, разглядывая расплывчатый образ женщины за узором стекла.

– Тогда у меня тоже есть вопрос, если позволишь.

– Конечно.

– А почему в таком приличном доме стиральная машинка стоит посередине ванной, прямо как у меня дома?

Саша, сидящий на стиралке, опускает на нее глаза: «Никогда об этом не думал».

– Если быть честным, квартиру я снимаю, в ней нет места для машинки, хозяева дома, видимо, думают, что человек, который здесь живет, должен все грязное нести в прачечную. Так что, я ее купил, поставил, подключил и теперь сам себе прачечная. Так, а как ты превратилась из учительницы в проститутку?

Девушка замолкла и взяла паузу.

– Это не совсем проституция, скорее приятные знакомства, иногда неприятные. Я весело провожу время и еще за это получаю деньги, – быстро отбивается Мария, чуть пристыдясь: «Зачем ему все это я сказала? Он же по большому счету первый клиент и первым клиентом станет».

Саша спрашивает, останется ли она до субботы, на среду, четверг и пятницу с ним, она соглашается, неловко называя сумму. Саша не торгуется и ничего не спрашивает о том, чем вызвана такая большая цена, относительно тех сумм, что были ранее. И сразу соглашается, ему хочется показаться перед ней богатым и важным, и уж совсем не жмотом. А она просто не знала, сколько должно быть нулей по правилам жанра.

Звучат тягучие ноты, стекающие по ней, как вода. Она знает эту песню. Женщины чувствуют музыку, как себя. И музыка может, и музыка может быстро изменить все. Каждая, еще живая кошка под такую мелодию захочет быть львицей.

Голая вылезает из ванной сквозь пар, прикрываясь, качая бедрами, доходит до полотенца, висящим рядом с Сашей.

– Можно я возьму это?

– Конечно.

Поворачивается к Саше попой, заворачивается в полотенце.

– Чем ты обычно занимаешься в среду?

– Среда – это обычный рабочий день, так что ничем, по сути.

– А чем бы ты хотел заняться в среду? – она оборачивается и облокачивается на стиральную машинку. Смотрит, разделяя его на детали картины, прикусывая левый край нижней губы. Ох уж эти привычки.

– Не знаю, а чем обычно люди занимаются?

И Маша медленно, по нотам и в ритм, как ведьма, говорит свое заклинание: «Когда люди встречаются на свидании, – Маша проводит пальцем по его плечу, медленно спускаясь пальчиками по его ручке, – они ходят в кино, ужинают в кафе, ходят по паркам под ручку, там катаются на лодках и катамаранах и зовут смотреть на луну, потом соблазняя своих жертв, насилуют их по ночам в тихих парках, – она поднимает на него глаза. – Но в парке я не согласна. – Маша спустилась своим пальцем уже в самый низ его руки, и убирает ее».

– Я бы по парку прогулялся…

Прогулка в парке. Они говорят, им нравится общаться, видимо, знаки зодиака совпали или что-то в таком духе.

Вечером – в ресторане, играет музыка, они делают заказ, Маша переживает, что не выглядит достаточно красиво и тем более не одета для ресторана. Она сконфуженно сидит и смотрит в меню.

– Приятная музыка, – говорит Маша. – А что это за стиль такой? – не зная с чего начать разговор, она ляпнула какую-то глупость. Запомните, не зная, о чем говорить, говорите о музыке, музыку любят все.

В ресторане играет живая скрипка, ударник мягко стучит, а мужчина на синтезаторе играет басовую линию электронным жужжащим басом.

Саша шутит: «Сейчас все смешалось, так что, я думаю, что это какой-то электронный пост-металл-фолк-рок».

Смеются, Маша очень застенчива и зажата, это видно.

– Ты переживаешь по поводу своего вида?

– Немного.

– Смотри, вон женщина сидит, – Саша показывает пальцем. – На ней рокерская кожаная куртка с клепками, белая рубашка, юбка, кеды на платформе и розоватые лосины под юбкой – вот это старушка, – он переводит взгляд с нее на Марию. – Я думаю, что ты выглядишь нормально, может скромненько, но уж лучше так, чем кроссовки на платформе и каблуке.

Наливают шампанское, несут еду, Маша слегка расслабилась.

Приносят еду: маленькие порции на больших тарелках, выглядит все, как горочки, цилиндры, квадратики. Повар, видимо, впал в детство и до сих пор по формочкам лепит куличики. Затем официант приносит чудо молекулярной кухни, уже похожее не на еду, а скорее на порошочек, разведенный водой, с названием «нью-винегрет».

«Нью-винигрет» с запредельной стоимостью.

Они потихоньку втягиваются в происходящий процесс: Маша начинает рассказывать Саше о своих подругах, которых он никогда не видел. А он говорит о том, как встречался с деловым партнером, обсуждая выход на ИПО.

Оба они, по сути, хвастаются новыми туфлями, совершенно не понимая друг друга, но уже делая вид внимательного слушателя, молча кивая, пусть он/она – говорит…

Они идут домой, он держит ее за талию или чуть ниже, в лифте они целуются, продолжая в коридоре, скидывая обувь. Расстегнутое платье сползает по ногам вниз и падает на пол. Она его переступает, как черную черту на полу. Он ведет ее в комнату в нижнем белье, они целуются в ней… с ней… она прерывает его и толкает на диван, он падает на него и не то лежит, не то сидит. Она садится верхом, театрально рычит, целует, привстает и стягивает синие джины, стягивает с него.

Все начиналось, начиналось так весело… история про…

Сверху, снизу, внизу она и он все делают хорошо, но ей скучно, ее этим не удивить. Сейчас она смотрит на него сверху вниз, не останавливаясь, думает: «Как же он прост»… Он смотрит на ее грудь, волною непрерывно изгибающееся на месте тело. И ему уже достаточно.

Она не проститутка, не учительница, не его любовница и не обычная распутная девка с пьяной дискотеки, так? Так кто же она??

Да, проблема идентификации стоит остро - в ней все смешалось. Она продолжает стараться, а в голове у нее играет надоедливая музыка классической скрипки, джазовых ударных и тяжелого электронного баса.

Она думает его удивить. Встает, и она и ее рука ползут и движутся, ниже, касаясь тела его.

Чуть сопротивлялся, как смущенный юнец, палец погружен и делает внутри движения. Палец… движения, палец… движения, будто она им подзывает к себе. Стимулирует простату, целует его ниже и ниже.

Вы знаете, чем все это закончится? Я знаю.

Кричит, дергается, не зная такого раньше, он держит ее за голову, волосы, стараясь остановить, но липкие губы продолжают движения то вверх, то вниз.

А музыка в ее голове продолжает играть… так кто она, и что это за такой музыкальный стиль?

Все дело в том, что мы живем во время синтетики, стиль сам по себе не может появиться теперь, как раньше, как рок, джаз, классика, гранж, рейв. Их смешивают, получая новые и новые синтетические стили, добавляя еще одно слово к названию. Раньше был стиль музыки, которую слушало целое поколение и на ней росло. Теперь все слушают одновременно все подряд: панк, классику, рейв, джаз …

Даже такое понятие, как мода, пропало и устарело. Вы можете одеться сегодня по восьмидесятым, завтра по девяностым или шикануть в стиле тридцатых, пятидесятых годов в субботу вечерком. Мода теперь вне времени, теперь все модно.

Или просто вас смешать? Но не болтать?

Маша, отлипая от Саши своими мокрыми склизкими губами, не закрывая открытый рот, поднимает голову и смотрит чуть устало на него, вкушая глазами результат эксперимента.

Он так и не знает, кто «она и он», учительница, проститутка или просто запутавшаяся девчонка, развлекающаяся со скуки.

Нет черного и белого, есть только серое. Все смешалось.

Все смешалось…

Утром Саша уходит на работу, а Маша еще долго спит, оставаясь одна.

Проснувшись, она оглядывается вокруг: «Какой бардак». Она умывается, убирается, моет посуду, загружает в стирку грязные вещи, думает, что приготовить на вечер. Цыпленка-табака! Делая все то, что делает по дому домработница, жена или мама с тещей. Иногда хочется побыть женой, поухаживать за кем-то, побыть женщиной, но обычно ее так хватает на пару дней, как раз на пару дней.

Александр с восторгом думает о вечере и ночи, рассказывая друзьям новые ощущения, эксперименты. А для Машеньки не было ничего такого, все это для нее уже не больше, чем детские шалости и скучная обыденность, она и не такое делала.

Так проходят три дня. Они погуляли, сходили в кино, посмотрели на звезды, и ходят под ручку, давая друг другу чувство полноценности. Машенька чувствует себя женщиной, выполняя женскую работу. А Саша, открывая перед ней двери, оплачивая счета, таская сумки и мусоря в квартире, исполняет мужскую часть работы. Она каждый вечер делает все тот же старый трюк, для него это еще ново, а она уже на второй день скучает, однообразие и сплошная посредственность.

Он платит ей в субботу, предлагая встретиться еще. Она берет деньги, говоря, что будут те же цены. Ей за три дня все порядком надоело: щи, женские обязанности и женский ночной рабский труд, да и сам Александр уже надоел с его неудачными шуточками, видела она мужчин, с которыми было и повеселей. Но она улыбается застенчиво, смотрит в пол, краснеет, берет деньги.

Это игра, не более чем хороший сервис, не верь.

Она идет домой, Александр остается один, начинается суббота. По пути домой она думает, что делать с деньгами: надо заплатить долги за три месяца за квартиру, за институт, купить еще новый телефон, а то этот старый, а свой новый вместе с кошельком она недавно опять потеряла.

Эх, Маша-растеряша.

Сейчас не может появиться новый стиль вроде рока или джаза, динозавры умерли, и из костей и останков собирают мутантов, пытаясь приделать чужие ноги к чьей-то чужой голове. Иногда Франкенштейны получаются красивыми, иногда не очень.

То же самое происходит и в моде. Вы можете одеться, как одевались в девяностые, восьмидесятые, шестидесятые, но одеться в стиле две тысячи десятого? Это глупость, так как примерно с того десятилетия и дальше мода – это просто смесь, мясное ассорти из старых динозавров.

То же самое происходит и с людьми. Вы практически не найдете в современном обществе невинную чистую красавицу старой веры, ориентированную сугубо на брак и варку борщей. Вы не найдете такую, чтобы жениться, если уж о такой вы мечтаете.

Принцессы вымерли, потому что вымерли принцы и короли.

Теперь во всех женщинах смешались бизнес-леди, проституция, клубные чики, домашние девочки, домработницы и тому подобное дальше по списку, всего по чуть-чуть в разных пропорциях.

Эх, жаль, что вымерли принцы и короли, а то может быть так и пара принцесс осталась бы, и мне перепало.

Самый простой пример того, что нас дальше ждет.

Появление рома, виски, граппы, водки, коньяка, кальвадоса, мартини уже невозможно. Все это появилось очень давно, и представить появления нечто того достаточно сложно. Еще век или два назад появлялись новые напитки, но уже очень и очень редко. Так редко, что это было почти незаметно. Сейчас уже хорошего нового ничего не появляется, все только смешивают существующие, меняя их пропорции, не парятся.

Коктейли…

Немного этого и вот этого, чуточку того, еще пару капель из той красивой бутылки, бухнем лайма, меда, взбитые сливки? Потом еще перца, сиропа от кашля... Бармен придумывает новый коктейль, новый собирательный образ, стиль, набирает стиля полный рот, и получилось… черт знает что получилось, выплевывает все в раковину, родился новый урод.

Все смешалось… Све смшелаось.

Дети.

Возвращаясь домой, Маша спускалась по ступенькам метро, упал мужчина, из сумки выпали два батона хлеба. И зрителей полон зал идущих слева. Вестибюль, среди них Маша, она смотрит, там драма… кажется, это жизнь наша.

Хлеб из старой нейлоновой сумки в клетку падает вниз, мужчина в возрасте бедный – все катится вниз. Он почти уже нищий, судьба всех посчитала, он для нее оказался тут лишний. Он ударился коленом об угол каменной лестницы, там под штаниной уже идет кровь, зубы его крепко, в тиски. Сквозь зажатые зубы вырываются от криков только лишь писки.

Уезжают вагоны, десять секунд тишины.

Слышите?

Поднимаясь, он вскрикнул. Это колено, в нем нерв, как между дверей, прищемило, штанина намокла от крови. Прихрамывая с лицом боли, за хлебом спускаясь, хромая, с лицом, будто поел он сейчас соли.

Хлеб укатился вниз, он спускается скорее к нему.

Он нагибается, с болью сгибая колено, правую ногу, хватает одну булку, кладет ее в сумку и тянется за второй.

Идет женщина, слушает плеер. И наступает на хлеб грязным ботинком, совершенно не зная о горе чужом.

Он дотянулся и его уже держал, и уже потянул второй белый хлеб на себя… к себе… хлеб уже не бел. Не успел. А она и ее грязный ботинок теперь стоят на нем, от подошвы останется след.

Смотрит на старика, он молчит, а в его глазах и на лице столько мыслей похожих на: «Нет!».

Женщина смотрит на то, на что наступила, и на мужчину, держащего хлеб, и с испуга отпрыгивает от него, как от жабы, оперевшись левой ногой на хрустящую корку, оставляя на память след от подошвы, памяти след. И быстро идет, ступая дальше своей крепкой правой ногой.

Она, может быть, испугалась, торопилась, не знала, что делать, но она не стеснялась, наступив еще сильнее, и пошла дальше, ведь ее проблем здесь как бы и нет.

Мужчина остался, болит колено правой ноги, он взял хлеб, оттер грязь рукавом. Поднял авоську и, хромая, поковылял выше по ступенькам. Так больно бывает на старости лет.

Наша героиня замерла и очнулась. Мимо нее проходит старик, внутри что-то надломилось и екнуло, в ушах до сих пор слышно его крик от боли в колене.

Он ее разбудил.

Она огляделась: вокруг бедные, немощные, плохо одетые, голодные и злые люди.

Нет счастливых лиц, нет счастливых, нет.

Дома считает деньги, листает купюры. Чем ты их заработала и как? Если бы она умела считать только до десяти, ей бы пришлось сделать не один круг, ловко листает купюры, гляди! Она считает их, откладывая стопочку на институт, стопочку за квартиру, на ерунду, еду...

Как-то на душе неприятно, да, Маша?

Картинка в голове повторяется и повторяется. Старик с разбитым коленом сбегает вниз по ступенькам за выпавшим хлебом, скатившимся вниз. С болью и из колена идущую кровью, он наклоняется вниз, а на хлеб наступает нога.

Дома она разложила деньги по стопочкам, убрала в шкаф. Теперь на кухню, заварить крепкий чай, прогонять мысли, найти равновесие и успокоиться.

Все забыть и с новой страницы души поскорее начать.

Все забыть и с новой страницы поскорее завтра начать. Каждый думает, кто все это видел.

Каждый тут подумает о своем. А конкретно у нее такое ощущение, что все те люди в вагоне метро знали, что она делала, и каждый, кто на нее смотрел, ее презирал.

«Они все хорошие, а я плохая, им всем плохо, а мне хорошо, почему мне хорошо, а им плохо?» «Успокойся, мне просто чуть больше повезло, чем им, вот и все», – успокаивает она себя. Это еще не совесть, это жалость к неимущим и бедным, к себе, ей всех жалко.

За жалостью она вспомнит вновь их взгляды и почувствует физически их тяжесть и грязь на себе. Совесть проснется потом, спящая в обычной спешке, в погоне за жизнью, она об этом всем не думает, не замечая, как живут и чем занимаются остальные, и чем занималась ночью она.

День Саши проходит скучно: звонки по работе, от друзей, приглашение сходить посмотреть футбол, пройтись поговорить от Лены.

Он звонит Маше, но телефонный робот ему говорит, что номер набран неверно, записал неправильно. Звонит в 911 и просит, чтобы к нему приехала та, прошлая, как ее?

Проверяют по базе, называют имя «Маша», он говорит что-то вроде: «Точно-точно…»

Маша сидит на маленькой кухне панельного дома, где она выросла, и где ругались ее родители, от этого места на окраине и так мурашки по коже. Кругом бетон, лужи, отстойники, заводы, заборы… так еще и эти мысли в голове.

Что виновата за всех, что она виновата перед тем стариком, что живет лучше, чем он, виновата перед каждым, кто сидел в вагоне метро. А в вагоне проходила девушка и собирала деньги на операцию, и Маша чувствовала, что виновата и в том, что дети болеют раком.

И вот она на кухне, спряталась от стыда в старом доме панельном.

«Я же не проститутка? Я не стою на панели, на автостраде, не обслуживаю грязных дальнобойщиков, мне просто нужны иногда деньги, забота, внимание, немного любви», – вот это уже совесть, и она ее и саму себя дурит.

Она делает глоток крепкого черного чая и продолжает: «И потом жизнь такая короткая и скучная, а так мне весело, новые знакомые…»

Звонок мобильного телефона прерывает ее самооправдание перед совестью. Он лежит на подоконнике, Маша встает, берет его и сразу кладет, перевернув, выключив звук.

«Нет! Нет! Нет!» – это знакомый ей номер, видимо, пришел новый заказ, а заказы приходят редко, крайне редко, практически никогда. Не трудно ей было догадаться, кто ее хочет снова увидеть.

Звонок умолкает, она садится опять, мыслей в голове нет ни о совести, ни о мужчине в метро, остались одни чувства. Все очистил треск телефона. Снова телефон звонит, и так три раза подряд. Все мысли впустую, все звонки вхолостую.

– Простите, мы не смогли до нее дозвониться.

Саша молчит.

– Возможно, кто-то еще вас заинтересует?

Саша вздыхает, выдыхает, ему не хочется нового, ему хочется еще того, что еще не надоело.

– Я не тороплюсь, попробуйте еще раз с ней связаться.

Маша сидит на кухне и не поднимается со стула, снова звонит мобильник, снова и снова… Она на него смотрит и злится. Представляя, что его берет и разбивает о стену. Наконец, пять минут тишины, возможно, это конец, нет звонков, они устали звонить.

Гудит городской телефон, она откидывает голову, облокачивая ее о стену.

«О-о-о-о-о… Господи, как они узнали мой городской номер!»

Сразу начинает звонить вдогонку мобильник, она закрывает руками раковины ушей, чтобы не слышать это: треск телефонных аппаратов, симфония ужасающей какофонии со смыслом совести и стыда.

Через минуту они замолкли.

– Простите, мы не смогли до нее дозвониться, она не отвечает ни на один телефон, возможно, она в спортзале, – что-то нелепое соврал оператор. – Возможно, мы сможем вам помочь найти замену? Или временную замену?

Саша недоволен:

– Ладно, на ваш выбор, – и вешает трубку.

А наша девочка сидит, поджав ноги, на стуле на кухне, смотря в окно, на подоконнике лежит телефон. В голове нет мыслей, лишь что-то там крутится далеко в сознании, такое неприятное и едкое, как кислота. Хочется кричать, кричать на всех. Это тьма. Кричать от злобы и беспомощности себя.

А в голове трещат телефоны, продолжаются стоны, продолжая свою ужасную совести пьесу, слава Богу, замолкли, сойдет ведь с ума, не выдержав это.

Как понять, кто ты? Каждый камень многогранен - нет абсолютной плоскости без граней. Всегда есть за что зацепиться, всегда есть грани.

Иногда так сложно понять, кто ты…

Я хочу спросить, если в коктейле мартини, водка, лимонный сок, содовая, десять капель гренадина и вишенка, вы же его не просите у бармена: «Принесите бутылку мартини»?

Так и она состоит из неравных частей: иногда хороших, иногда плохих, в ней есть часть и учительницы, и часть проститутки, и даже сохранились десять капель любящей дочери... И этот коктейль называется «Маша».

К Саше приходит женщина, ее прислали из 911, он на нее сразу скептически смотрит. Она улыбается, говорит, он идет на кухню, наливает себе стакан воды, она идет следом, спрашивает, сама сразу отвечая, не слыша ответа.

Маша плачет, тьма поглотила ее, она вспоминает, как в детстве хотела стать учительницей, вспоминает, как тогда же уже попробовала слишком многое в жизни, первые взрослые друзья, алкоголь, подруги.

«До чего я скатилась?»

«Не то», – в голове у Саши, он берет ее за руку и ведет в комнату, на ней рубашка и юбка, худая талия, широкие бедра, он толкает, бросает ее на диван, она продолжает, лепечет: «Не надо так со мной…»

«Не надо? НАДО!» Он берет края рубашки, ее воротник и рвет, пуговицы, как шрапнель, летят в разные стороны. Мерлин Монро лежит совсем голая.

Я просто проститутка. Неуверенно, доведя саму себя, говорит Маша, сквозь текущие сопли и новую волну страстного самозабвенного рева.

А я склонен до сих пор думать, что она не проститутка, а коктейль «Маша», или вы все-таки назвали тот коктейль «просто бутылку мартини для Саши?»

«Принесите мне полстаканчика Маши!»

Саша смотрит на распластавшуюся полуголую блондинку: завиты крупными кудрями волосы, боится голая женщина, ее белая блузка разодрана, юбка-карандаш чуть ниже пупа тесно облегает бедра, подчеркивая талию, нежно-голубой лифчик под цвет юбки на бледной коже приятно оголяет грудь третьего с половиной размера, а то и больше. Это много для худенькой дамы. И за что ей так? Просто она не Маша, это не то, что он хотел. Он стягивает силой юбку, она не поддается так легко, молния сзади. Он лезет к ней, она отталкивает его, не ожидая такого напора. Вот она, молния.

«Все плохо, как же я так опустилась», – держится она за голову. Вспоминая всех любовников, то, как преподавала в школе, детей, учеников, как лишилась девственности с тем лысым мужчиной. Все это сейчас крутится ураганом, входящей спиралью штопора в ее голову. Откуда вечно все это в нас всплывает?

Пастельно-голубые трусики лежат на полу. На ней уже нет белья, Саша расстегивает и приснимает штаны, грубо сжимает и целует ее грудь, шею. Она до сих пор сопротивляется… вот уже почти не сопротивляется. Все, уже сопротивляется только для вида.

Маша собирается и успокаивается, ее руки холодные и влажные, лицо красное и зареванное. Она смотрит в окно, привстает и берет пачку сигарет, закуривает. Мне жаль ее сейчас, думая о том, что ее даже мать не успокоит – мать в монастыре занимается тем, что оправдывает себя. Эх, безнадега.

Саша уже на кухне и уже потерял к ней всякий интерес, а она еще там лежит и испуганно собирает вещи.

Он закуривает, стоя рядом с окном.

– Что мне теперь делать?

– Уходи, деньги на тумбочке.

– Ты же даже не знаешь, сколько денег!

– Плевать, там достаточно.

Он продолжает курить, щурясь от дыма.

Она дает себе обещание больше не ходить по клубам, никаких взрослых мужчин, теперь буду жить скучно, как все, стану учительницей, начну готовить, рожу пару детей, все будет хорошо, я стану такая, как все.

В квартире Саши захлопнулась дверь.

Она вышла, поправила юбку, придерживая порванную местами блузку, висящую на одной оставшейся пуговичке. Она идет вдоль дома, и, дойдя до проезжей части, поймает такси.

Где-то далеко, в том же городе, ребенок ревет, орет, пускает сопли пузырями, у него день рождения, он хотел машинку, красную спортивную, как стояла неделю назад на прилавке в магазине игрушек, когда он показывал на нее пальцем своим родителям. А ему купили паршивый квадратный Минивен. Он ждал этого дня ни один месяц, игрушки тут дарят совсем не каждый день. И на тебе, получи, квадратный уродливый Минивен.

Ребенок плачет, стучит ногами по полу, родители успокаивают его. Возможно, некоторые дети обойдутся и заткнутся, но не этот малыш. Дорогая спрашивает дорогого.

– Почему ты купил эту машинку, он же хотел другую?

– Другой не было, была только эта, – он врет, все там было, просто он забыл.

– Поехал бы в другой магазин, – и матушка продолжает, уже смотря на дите. – Не плачь, купим потом тебе ту, которую ты хотел.

Ага, конечно, купите, знаем мы вас, за вами только глаз до глаз.

Ребенок стерпел, успокоился, но осадок остался. Через неделю машинка превратится в металлолом. Ребенок ее ненавидит за то, что она не та красная машинка, а чертов квадратный уродливый Минивен. Если ребенок не вырастет полным избалованным сопляком, то, возможно, он будет получать то, что хочет в жизни, работая и зарабатывая. А те дети, кто подобное легко стерпят, так и будут терпилами всю жизнь.

Еще правда есть гении, кто сохранят и эту машинку, а потом каким-то чудом еще получат красную, выменяв ее, скажем, на Минивен у друзей, обнеся тайком магазин или захватив целую страну ради красной машинки.

Каждый решает проблемы по-своему. Но это уже скорее детали, детали….

Мы, как дети, все сами.

Угол.

Каждому нужен свой угол, в котором он сможет пережить унижения, личные катастрофы и, каждый раз перерождаясь, выползать наружу. Обновленным выползая изнутри наружу.

Маша сидит на кухне в своем углу и перерождается, примиряется с собой, пытаясь представить новую жизнь и оставить позади старую. Но сначала надо порвать до конца все мосты.

Ночь закуталась в черное одеяло, Маша звонит в 911, стоя рядом с открытой форточкой окна.

Так не хочется это делать и просто хочется все это забыть и не вспоминать никогда, так хочется испариться каплей и сделать вид, что тебя вроде как нет. И чтобы никто потом не капал на мозги и не названивал.

Но рано или поздно придется звонить самой или взять трубку.

– Я заболела и пока я не могу работать.

– Что случилось?

Маша подбирает слова.

– У меня вирус, температура и нельзя выходить из дома. И выгляжу я ужасно.

– Хорошо, выздоравливайте, только позвоните, как выздоровеете, мы будем очень ждать.

Маша смотрит в окно, думая, что прошло все неплохо, не так плохо, как она ожидала, и теперь завтра можно спокойно идти на собеседование в школу, на реальную роль учительницы. Надо придумать, что говорить, а одеться можно, как и тогда на вечеринке, в брючный костюм.

– Здравствуйте! Рад вас видеть, сегодня не так часто приходится встречаться с новыми учителями, – говорит высокий, лысоватый мужчина в возрасте. На нем недорогой костюм в полоску, часы Касио и помятая, пожелтевшая белая рубашка. Он сидит в офисном кресле управленца среднего звена с высокой спинкой и подлокотниками, как его ни крути, достойное кресло для директора школы.

– Здравствуйте, ну я еще не совсем учитель, буду им только через полгода, – признается Маша, наиграно смущаясь и чуть демонстрируя восторг от встречи. Ох уж эти годы – тренировки обольщения…

– Но желания в вас, я смотрю, много, вы обзвонились нам за последние два дня, вы, видимо, очень хотите здесь работать?

– Когда что-то приходит в мою голову, и мне кажется, эта идея может помочь мне или кому-то еще, то я вся загораюсь и рвусь ее исполнить, – смотря в его скучающие глаза, упоительным нежным взглядом прикрывая обман, широко двигая губами, медленно и четко томно произнося каждое слово. – Честно говоря, я стараюсь помогать людям.

«Да ладно», – подумал я и мужчина про себя. Он откидывается в кресле назад, принимая положение полулежа, и важно смотрит на нее, продолжая думать о том, как же широко открывается ее рот, развивая через секунду про себя общую мысль: «Эх, хороша чертовка». Маша смотрит на мужчину, она улыбается ему, хоть он и смешон. Его живот вываливается из-под рубашки на штаны, а сама рубашка желтоватая, выправилась и торчит, штаны, задравшись, врезались ему в пах, ширинка до конца не закрыта, видимо не сходится или от давления жира чуть разошлась. И при этом всем он делает такой важный вид, как у главного в стойбище страуса. А сам он при этом весь такой мягкий, пухлый и рыхлый, а еще и сильно вспотел, и видно круги пота там, подмышкой. Вот теперь уже точно он стал как влажное-влажное, теряющее форму желе.

– Хорошо, как вы уже знаете, меня зовут Герман Петрович, расскажите, где вы учились, где работали? – уже мысленно на ней, говорит Герман, про себя уже разрешив самому себе, как минимум, взять ее на работу.

– Я учусь в педагогическом на кафедре русского языка и литературы, учусь неплохо, проходила практику в школе, проработала там два месяца, после продолжила учиться и прервала практику. Сейчас уже несколько лет я веду частные занятия и помогаю ребятишкам подтянуть русский язык перед экзаменами в девятом и одиннадцатом классе, – мило моргает, хлопая густо накрашенными ресницами.

И чуть протрезвев, Герман серьезно, совсем другим тоном…

– Хорошо, это все просто замечательно, и вы, наверное, знаете, что учителю в школе платят, прямо скажем, немного, я бы даже позволил себе сказать, что мало. И такая хорошенькая девушка не сможет разойтись в плане покупки одежды, косметики и прочих женских штучек. Жизнь учителя – очень скромная, – грустно продолжает диалог Герман Петрович, а потом, глядя на улыбчивую барышню, ободрившись ее внешним видом восклицает. – А вы такая еще яркая, еще такая молодая!

Она подается вперед, заговорщически сощурив глаза, Герман Петрович возвращается из положения «полулежа» в положение «сидя» и тоже подается вперед, желая услышать секрет. И томным шепотом…

– По секрету, я думаю продолжить подрабатывать частными занятиями по вечерам, хоть это и не приветствуется чаще всего в школе. Но тогда я смогу работать учителем и обеспечивать себя. Кроме того, постепенно зарплата же вырастет? Правильно?

Герман Петрович кивает, кивает, на волне продолжая отвечать томным шепотом, подражая ей.

– Да, вырастет. Но это будет нескоро, – Герман садится нормально, вспомнив, где он и кто он, отодвигается, придвигается на стуле к столу, поправляется и облокачивается локтями на него. И сделав напыщенно-серьезный вид, строго объясняет ей. Но как можно быть строгим и серьезным с Машенькой? Все равно он уже все решил и просто ломает комедию, ломая ее вместе с ней.

– Знаете, сюда приходят иногда молодые учителя, немного поработают, понимают, что это не курорт и не практика в институте, и через месяц уходят восвояси. Просто перестают ходить, ничего не объясняя, это уже почти тенденция. Так вот, почему так не станет с вами?

Она смотрит ему в глаза, говорит, и это скорее откровение.

– В детстве я хотела быть учителем, потом училась на учителя, я до сих пор хочу быть учителем и буду хотеть. Мне кажется, пришло время осесть и заняться мечтой, и я готова учить. Маленькая зарплата меня не смущает, я знала об этом, когда сюда шла, и когда звонила, и когда говорила с вами. Ничего, поработаю так, а там, надеюсь, и станет получше.

– Ну хорошо, убедили, теперь стандартные вопросы, вы употребляете наркотики?

Маша отвечает четко и резко, как перед воодушевленным походом в последний бой.

– Нет, и не пробовала.

– Если надо будет пройти тест на наркотики, вы его пройдете?

– Да.

– Страдаете вы алкоголизмом или кто-то в вашей семье? Какое ваше отношение к алкоголю?

– По праздникам могу выпить пару бокалов, в семье ни у кого проблем с алкоголем не было.

– Вы курите?

– Редко.

– Это как?

– Ну я никак не могу бросить, две-три сигареты в месяц. Иногда наверное, штук пять выкуриваю.

Герман Петрович, довольный, вскакивает, протягивает руку для рукопожатия, а она все еще сидит. Приоткрытая ширинка, выправившаяся желтоватая рубашка – все это сейчас на уровне ее глаз и буквально напротив ее лица, она медленно встает, чуть брезгуя, жмет ему вспотевшую руку.

– Хорошо, тогда у меня все, думаю, можно попробовать, почему и нет, я еще вчера передал документы в службу охраны, и надеюсь, что на следующей неделе мы встретимся после вашей проверки и некоторых бюрократических моментов. Вот бы все отправляли, как вы, резюме с фотографией!

Всю неделю Маша вдохновленно пытается заплатить все долги за квартиру, за учебу, встречается с друзьями, говорит им о том, что хочет начать новую жизнь, все сначала. Так оно и есть. Она пытается убежать от самой себя и найти новую себя в другом месте. Она делает все, чтобы ей ничего не напоминало о том, что было раньше и не мешало в ближайшее время, пока она обретает новый мир.

Стирай фотографии, прячь подарки и потуже затягивай поясок.

А Саша все время работает, ему стучит Лена по голове, иногда еще блондинка из клуба, редко вспоминающая о нем в особые моменты ее жизни. Ему все надоело, он не хочет их обеих слушать, говорить с ними. Он пробует одну, другую, третью, все они не такие… не такие, как красная машинка.

«Угораздило же меня так крепко тронуться умом, чтобы втюриться в проститутку, хотя нет, тут что-то другое, – думает Саша в будний день, одиноко обедая, разрезая котлету по-киевски. – Тут только секс и ничего больше». Из котлеты потекло сливками масло.

Через день ему предлагают съездить в Египет мужской компанией из семи человек на пять дней. Терять нечего, скучнее уже не будет. Он соглашается.

Весь самолет заполнен веселыми пьяными русскими, как будто вся Россия хочет вернуться в Египет. Перед взлетом голос говорит что-то вроде: «Наши самолеты самые безопасные, самые лучшие, самые быстрые, лететь будем долго, не факт, что приземлимся, скоро взлетаем, с нами удача».

Билеты, по старой русской традиции, покупали в последний момент, и всех раскидало по всему самолету.

Рядом с Сашей сидит пожилая женщина, одна из немногих трезвых представителей людского рода на борту. Вы что, не знали? Даже пилоты пьют от страха и не только русские.

Небольшая прямоугольная бабуля, точнее она ближе к квадрату, а еще точнее – к кубу. Сидит в очках в полупрозрачной оправе с увеличивающими стеклами-лупами, у нее на голове седые волосы розовато-малинового оттенка, не знаю, как у старушек получаются такого цвета волосы.

– Простите, пожалуйста, молодой человек, будьте так добры, давайте поменяемся местами, я не могу сидеть около окна. Меня укачивает и начинает пучить.

Саша смотрит на нее, мимолетно думает о том, как ее будет всю дорогу пучить и только бы ее не пучило, думает о приятном виде из окна. И мигом встает.

Бабуля и Саша с трудом меняются местами, пообнимавшись, пообтеревшись и потрогав друг друга в узком пространстве между креслами самолета, бабуля садится на новое место.

– Смотри, вот этой родинки у меня раньше не было, – она показывает пальцем на неопределенное место на своей руке. Там родинок, как сыпи на пятый день ветрянки. Саша понимающе качает головой с восхищенным видом: «Вот это да… Вот это да!» – А она продолжает.

Весь полет, а это четыре часа, она рассказывает о своих болячках, о семье, детях, внуках, пирогах, которые готовила вчера. Встает, достает из сумки пару пирогов: «Кушай сынок». На третий час, основательно устав, Саша успевает в пятисекундную паузу ее монологов воткнуть наушники себе в уши и включить плеер. Но бабуля не замолкает, продолжая рассказывать о том, как нужно лечить грибок на ногах, задирая подол и демонстрируя свои варикозные ноги. Они еще и пахнут.

В другом конце салона друзья пьют вискарь. Вся передняя часть самолета хором: «О-о-о… зеленоглазое такси, О-о-о… притормози, притормози, О-о-о … на-на-на-най…» – орут там вместе с пилотом.

Русские летят в Египет.

Первые два дня Саша и команда делают то, что и все русские здесь: пьют в стране, в которой нет алкоголя, лежат на пляже на лежаках, превращаясь в копченую курицу, и ходят вокруг отеля кругами, как заколдованные.

Рядом, сказали, нудистский пляж.

– Пойдем поглядим!

А в ответ Саша: «Вот бы нудисты были нудистками». Это он говорит друзьям уже на подходе к пляжу.

На самом пляже и на подходе к нему продают сувениры: маленькие пирамидки, сфинксиков и всякую прочую ерунду. Продают, прямо как перед зоопарком продают игрушки для детей. Тут перед зоопарком продают игрушки для взрослых и сувениры.

Тут же к ним подошел один мужчина, предложил гашиш – они отказались, второй мужчина предложил гашиш – они отказались. И так пять раз, на шестой они согласились. Ну нельзя же быть такими настойчивыми!?

В Каире, что есть на сегодня столица Египта, начались беспорядки, по телевидению здесь это не показывают, но Интернет слухами полон и утверждает именно это.

Саша и пара друзей вечером на третий день, слегка выпив, берут такси и едут в город.

На такси подъезжая к городу, они смотрят вокруг, выглядит все обычно и спокойно. Саша таксисту, знающему два с половиной слова по-русски и четыре на английском и немецком языке, объясняет, куда им надо попасть.

Метрах в двухстах от них много-много людей, их реально много, они стоят на площади, вокруг старинные здания и новоделы, часть из которых уже недавно горели и покрылись черной сажей. На площади стоит пять десятков сгоревших машин, и разбросана куча мусора и камней, включая горящие покрышки, полиция стоит в три ряда, рядом несколько машин, похожих на наши БТР, только чуть симпатичней, полиция оцепила площадь, загораживая протестующим проход.

Митингующие кидают камни, бутылки, мусор в полицейских. Орут что-то на своем и нарываются на ответные действия. Митингующие – мужчины, женщины, среди них много молодежи и детей. Они хотят отставки власти, крови. Революция сейчас в моде. Каждое новое поколение против старого – это нормально, только я с трудом вспомню хоть одну революцию или переворот, закончившуюся в итоге для самого народа хорошо, а уж тем более заказную революцию не вспомню ни одну. Постойте, хотя нет, сексуальная революция была довольно милой, спасибо ей, я интересное многое узнал.

Саша и ребята подходят ближе, сокращая расстояние до пятидесяти метров до толпы. Они стоят, облокотившись на старый дом, и закуривают самокрутки – в них накрошен гашиш. Обсуждение того «кто кого» – манифестанты или полисмены – затягивается, а вот и полицейские начали смещать с позиций слишком близко подошедших манифестантов, отбрасывая потихоньку их назад. Резиновые дубинки «бам-бам» отстаивают власть, митингующие переходят к более решительным мерам, кидая камни с бутылками прицельно.

Из толпы слышно крик, Саша видит: летит подожженная бутылка – это старое оружие революции. Коктейль Молотова разбивается в толпе полисменов, горючая смесь горит прямо на коже. Одни тушат сослуживцев, а другие почувствовали запах крови, начинается бойня, летят языки пламени, резиновые пули, водометы.

С пятидесяти метров смотрится все довольно страшно, совсем небезопасно, как будто ты уже почти в этой темнеющей окровавленной каше.

Саша с ребятами отходят назад, стараясь не привлекать внимание. Мимо проходит женщина в платке от дома на одной стороне улицы до другого, на нее смотрит мечтательно Саша, женщина такая красивая и сразу отвернулась, а Саша продолжил смотреть на то, как она перебегает улицу, что-то в ней было такое…

Ее муж выбежал на улицу из подъезда, увидев это из окна, и крикнул ей что-то на своем, и она забегает вовнутрь, пропадает в подъезде, а египтянин уверенным шагом один подходит к Саше и толкает его, крича и тыкая пальцем ему в лицо. Один из друзей Саши оттаскивает египтянина, тот начинает тыкать и ему в лицо пальцем и снова идет к Саше. Трое ребят встают вместе, пытаясь довольно мирно и спокойно объяснить все египтянину, тот ничего не понимает, а они не понимают его. Египтянин снова толкает Сашу, тот неожиданно для всех бьет его в лицо, египтянин падает, разочаровано один из друзей говорит: «Ну что ты делаешь, Саша?» Это все видят метрах в ста от них двигающиеся уже к ним мужчины с манифеста – власти протеста.

Только отвернулся глотнуть со стола чая, а они уже друг за другом бегут.

Трое бегут по улицам Каира, за ними – человек десять, может пятнадцать. Это разъяренная толпа, они совсем не в настроении. Они завелись на митинге, еще больше завелись от того, что какие-то белые пареньки бьют их кровного брата.

Уж поверьте, они разбираться ни в чем не будут.

Узкие, иногда шириной всего в пару метров, улочки Каира, толпа недобрых каирских ребят, они бегут следом, что может быть веселее? Это почти Алладин и банда разбойников! Они кричат белолицым, не успевшим еще загореть, проклятия в след.

У Саши и его друзей адреналиновый всплеск, они бегут, их сердца бьются и будут биться, пока их не догонят, да-да именно так, сестрица.

Бегают они изрядно долго, они уже обежали все достопримечательности старинного города. Уже пробежали на фоне заката уходящего солнца, они пробегают мимо величественных пирамид Рамзеса, Птаху, Сфинкса, дальше высокие колонны божественных садов и водоемов, грез оазисов.

Шучу, они бегают по грязным, вонючим, старым узким проходам бедных окраин Каира, где нет света солнца, но, тем не менее, каждый тут считает своим долгом вывесить сушиться тряпки из окна и вылить на дорогу помои из ведра. А все здания одинакового желто-коричневого цвета.

Как тут в самую глубь города забежать? Убежать? Как тут спрятаться? И как отсюда выбежать, выбраться никто из бегущей тройки не знает. Они продолжают бежать по лабиринтам Каира.

Тупик. Это должно было случиться в трущобах пустыни, где планировку этой части города делал сарай. Двадцать пять метров до столкновения с бегущей на них разъяренной толпой, они оглядываются, куда бежать, двадцать метров до столкновения, смотрят вверх на стену тупика, она слишком высока, осталось пятнадцать, бежать некуда, они бегут во внутрь здания рядом. Это оказался захудалый хостел, постройки 70-ых годов, тут пять этажей и есть один единственный лифт, его двери, чуть скрипя, закрываются… закрываются. Один из бегунов советской команды добегает до лифта, забегает в него и придерживает рукой дверь. Двери продолжают медленно смыкаться. Ныряет второй, третий… Нажав на последний этаж, наперебой долбят по нерабочей кнопке быстрого закрытия дверей.

Двери успели закрыться, лифт, скрипя, уезжает, слышно, как по закрывшимся дверям со злости стучат.

Каирцы бегут по лестнице и устремляются вверх. У российской команды спортсменов преимущество сейчас с минуту отдыха, они отдохнут, пока лифт ползет вверх, а арабы устанут, уже набегавшись, преодолев пять этажей лестницы вверх.

Только что им делать на последнем этаже? Прыгать из окон? Ждать, когда их порежут на лоскутки и сделают из них папирусы?

Последний этаж. Двери открываются, слышно топот каирских озлобленных ног.

И они… и они… и они… переглядываются… И барабанная дробь.

Переглянувшись, молча, просто спокойно нажимают на первый этаж, двери неспешно закрываются, и они едут вниз.

Поразительная смекалка.

Уставшие каирские спортсмены, добежав до верха, теперь побегут вниз и к низу уже измотаются так, что будут с трудом передвигать ноги.

Внизу стоит несколько арабов, вовсю ждущих спускающийся лифт.

Саша и команда выпрыгивают, крича, из чуть открывшихся дверей. Арабы стоят в боевых стойках, высоко подняв кулаки, один из них держит в руках биту, замахиваясь и готовясь отразить атаку. Они думают, что на них сейчас бросятся и будут их бить, будет драка, и надо быть готовым отразить первый удар. Сейчас будет атака.

Один из арабов, стиснув зубы, упирается ногами в мраморный пол, будто готовясь устоять перед высокой морской волной. Русские выпрыгивают из лифта, кричат, бегут на них и просто оббегают каирцев, проскальзывают между сосредоточенными их лицами. Просто бегут мимо, бегут дальше.

Они выбегают из хостела и бегут обратно по тому же пути, что и прибежали в тупик, сворачивают с этой дорожки в переулок другой, второй, третий, вроде оторвались. Еще немного бегут, оборачиваясь, выбегают на дорогу с асфальтом и двумя автомобильными полосами, мимо проезжает такси, они кричат ему вслед и машут руками. Водитель затормозил, они добегают до него, садятся в машину и едут в отель.

Откинувшись на задний диван автомобиля, они дышат, как марафонские бегуны, не поднимая головы, смотря друг на друга. «Хорошая пробежка», – кто-то сказал. Да, вполне в духе и стиле русо-туристо.

Им было скучно, нашли на свою задницу неприятностей, и сразу все стало как-то пободрей. Жаль, что нас потом всех по таким чужим поступкам судят, но что тут поделаешь. Ничего не поделаешь.

Оставшееся время они спокойно, как все, сидят в отеле, валяются на пляже, в море, пьют контрафактный алкоголь, танцуют на дискотеках для туристов и играю с аниматорами в волейбол, и ходят заколдованные вокруг отеля, одним словом, делают все, чтобы лишний раз не палиться, и в единую загорелую массу со всеми тут слиться.

В аэропорту Саша читает новости из России: Роскомстат обнародовал статистику, что каждый год из России эмигрирует половина россиян, другая половина наоборот мигрирует в Россию.

Самолет взлетает, и летит, летит…

На большой высоте, очень далеко в ясном небе, видно другой большой пассажирский самолет, сейчас кажущийся размером с муху, севшую на иллюминатор с другой стороны стекла.

Он смотрит на улетающий самолет вдалеке, улетающий вдаль, нажимает кнопку «Играй», и в наушниках поет группа Кино со своим хитом девяностых – «Пачкой сигарет».

Саша думает, смотря на улетающий самолет за окном, улетающий за океан, а я додумываю: «Знал я многих, уехавших из своей страны, потом вернувшись, говорящих, что в их отъезде виноваты все мы. И знал тех, кто там тухнул и гнил никем и ничем. И тех, кто, возвращаясь, оправдывает порой десть лет пустоты, проведенных в шкуре эмигранта чем-то вроде: «Я хотел, я думал, но, в целом, это было ничего, подзаработал немного деньжат, и жилось там очень спокойно… но вот так, как-то не так…», – примерно также оправдывают скоропостижный брак с разводом через год или затянувшиеся, уже умершие давно внутри отношения. Я знаю не так много случаев, когда эмиграция была вынужденной или действительно необходимой мерой и пошла на пользу. Эмиграция – это как революция, только внутри. Случаев, когда после вооруженного свержения власти наступают хорошие, светлые, жирные времена не так много, обычно это заканчивает голодом, дефолтом, смутой и еще большими страданиями народа.

Если мы, скажем, не можем заработать денег в своей стране, может быть, мы просто не умеете правильно работать? Может быть, мы просто хотим все на блюдечке с золотой каемочкой, думая, что там все будет легко, чудесно и просто?

Проблемы обычно кроются внутри нас самих, а не снаружи, и мы просто от них бежим, не решая их, перекладывая вину с себя на внешние раздражители, придумываем сами себе проблемы вовне себя. Убегая, улетая прочь от мнимых надуманных проблем, увозя в обнимку туда свои реальные старые проблемы внутри себя.

Конечно, есть и те, кому правда мешает место пребывания или еще какие-то нюансы, но обычно всему мешает лень и самообман. Меняя страну, ты меняешь только пейзаж, но не себя.

Я сейчас вокруг себя слышу от всех толстых, что они толстые не потому, что они много жрут, а потому, что у них такие плохие мамины гены, плохой метаболизм. Дорогие мои, слышу я это от всех, а такая проблема генов есть только у одного из ста, мне кажется, тут, извините меня за грубость, кто-то пиздит, раз это говорит каждый второй. Если у вас пухлые мама и папа, может быть, просто им также не хватило силы воли похудеть, как и вам не хватает? А не проблема генов? А-а-а-а?

Примерно то же происходит почти со всем.

Подумайте дважды, перед тем как срывать злобу за собственные ошибки на внешние раздражители, выдумывая их, виня во всем других, а не себя».

«А не виновата ли я во всем сама? – задается вопросом Маша второго сентября, в этом году – это первый учебный день. Последний месяц лета пролетел, за окном – ранняя осень. – Нет, ну как же, стечение обстоятельств, отсутствие отца, плохие подружки. Вот я и сижу тут за партой, начиная свою новую жизнь заново. Конечно, я не виновата». Оправдывает она себя, находя кого во всех своих бедах винить.

Точно так же она, как и мама, святая.

Мне кажется, она чуть переоценила влияние обстоятельств.

В класс заходят ученики, у них – это второй урок в году и первый русского языка, это 9-ый класс, им по пятнадцать лет, а учителю немногим больше. Подростки не воспринимают ее всерьез, говорят вслух, перекидываются записками, почувствовав свободу, начинают над ней шутить. Она стоит у доски и что-то объясняет. Один самый умный говорит специально слишком громко, в классе время обсуждения того, как выглядит молоденькая училка у доски: «Я бы так ее и отодрал, смотри, какая шикарная жопа!»

Она вызвала самого дерзкого и громкого к доске, он стоит, кривляется, она диктует ему предложение в духе Льва Толстого на полстраницы мелкого шрифта. Он что-то бубнит, царапает мелом по доске, не умея даже толком писать. Она разбирает накарябанное предложение на доске: в каждом втором слове по две ошибки, половины знаков препинания нет, за каждую ошибку она на него давит все сильнее и сильнее, сравнивая его с обезьянами и недоношенными детьми. Постепенно парень становится смирным, всем уже понятно, что он дебил, и что бывает, когда в слух пытаешь взыметь молоденькую училку.

Так уж получилось, что мимо проходила завуч школы, ей было любопытно, как там учится ее мальчик. Она неприятная старуха, скряга, с желтыми волосами, зубами, считающая, что ей все должны, раз она дожила до пятидесяти пяти и продолжает работать в школе, тыкая лицом всех в свой более чем тридцатилетний стаж и непробиваемую закалку из СССР.

Она слышит Марию, заходит на порог класса и неприятно удивлена…

– Вася, что случилось? – а пухлый Васенька стоит у доски, чуть побелев от такого разноса.

Она сразу переводит взгляд на молодую учительницу.

– Можно вас на два слова? – Маша идет навстречу завучу. – А ты садись пока.

– Хорошо, мама.

Из коридора слышны крики пожилой женщины, Маша оправдывается, говорит, что Вася ее словесно возымел и назвал шлюхой, старушка глухая до ее рассуждений: ее маленький гадкий недоношенный урод – самое ценное, что есть в ее убогой пожелтевшей жизни.

Дальше – директор, споры, показательная порка, и он просит всех успокоиться, наконец, поправив ширинку, и, решив, что надо было бы это прекратить еще минут десять назад.

Итог: Маше – выговор, и директор вместе с ней идет в класс объяснить ученикам, что так поступать нехорошо.

Мария возвращается в класс, все молчат, она продолжает урок, абсолютная тишина. Никто даже не пищит.

На фоне случившегося следующие несколько уроков кажутся ей сущим пустяком. Так кончается первый день в школе.

Маша сидит дома, у нее трясутся маленькие пальчики на маленьких худеньких женских руках на нервной почве, она пытается поужинать. Но ее все раздражает и бесит, особенно эта старуха.

«Ничего, всегда найдется какая-то сука, которая будет тебе мешать, куда бы ты не пришла, чем бы ты не занялась, всегда найдется что-то против тебя. Это не повод уходить с работы в середине дня. И возвращаться назад, сдаваться…» – говорит себе вслух Маша, настаивая на том, что завтра снова надо будет идти в школу и постепенно переварить случившийся позор.

Конечно, Маша, о чем речь? Но тут уже все будет зависеть от тебя, судьбы, признания учителей и усилия над собой. Удачи, Маша.

Жаль, но мои пожелания удачи не помогут.

Неделя, две, она – пай-девочка, ее иногда лишь мучает завуч, а она, как добрая и общительная девушка, начинает дружить со всеми школьниками и старшеклассниками, учителями истории и физры.

Через месяц она уже с учениками вовсю курит за школой и в доску своя, через полтора – она с ними пьет на квартирах, где они собираются, когда родители школьников уезжают на дачу.

Потом проходит в общей сложности два месяца, и они уже сидят в ее квартире.

Еще пара таких буйных встреч, и она курит вместе с парой самых взрослых старшеклассников траву и занимается с ними любовью.

Проходит слушок, да и так уже всем понятно, от нее иногда пахнет перегаром, и ее можно чаще увидеть за школой с сигаретой, где обычно курят с девятого по одиннадцатый класс, чем в самой школе.

Обычная школа – очень скучное место, очень скучное, похожее на тюрьму. Там скучно не только ученикам, но и учителям ужасно скучно, чтобы не умереть со скуки, приходится себя развлекать, или надо родиться учителем.

Ее вызывает директор, они общаются, она обещает, что больше не будет. Но вы же понимаете, что будет – то ли еще будет…

Так продолжается еще неделю.

… и ей находят замену.

Скоро платить за квартиру, за учебу, а денег нет, а с работы ее выгнали с позором.

И, снова изменив условия, места обитания, работу, профессию, круг друзей, страну, мы возвращаемся туда, обратно, начиная с того, с чего начали в прошлый раз, виня обстоятельства.

И что во всем и вправду виновато было то, что нас окружает, а не то, что внутри?

И вот снова она в своем сакральном углу, курит Винстон, сидит одна, она не может победить саму себя, свои привычки, свою жизнь.

Что это – судьба, стечение обстоятельств, черная полоса или так было заложено в генах?

Какая разница, какой ответ, если есть угол, в котором можно переродиться и попробовать все сначала.

Она сидит в этом углу, смотрит в окно и курит. Ей так хочется рыдать в пустой квартире от обиженности на свою судьбу.

Мы, как рыбы в аквариуме, долбимся головами о невидимые собственные стеклянные стены. Просто делая это с разных сторон. Надеясь, что когда-то мы найдем место именно то.

А Саша уже несколько месяцев после Египта гниет от образовавшейся замкнутости, постепенно сужающихся кругов. Все не так, и все не то, ничего ему не нравится, и все бесит.

Он стоит на кухне, пьет кукурузное пиво из Мексики с лаймом. И думает: «Вроде все есть: деньги, жратва, одежда, машина, дорогие часы, бабы, доступны любые услуги, товары, а на душе так тоскливо и так плохо. Но тут, на кухне, где-то высоко в тишине уже лучше, чем там, среди людей».

Они на разных полюсах синхронно добавляют к слову «жизнь» второе слово, описывая Вселенную.

Догадайся…

«Жизнь –......». Во втором слове шесть букв начинается с «д».

Дата добавления: 2015-10-21