За горизонтом.

Курили когда-нибудь ночью на балконе? Или смотрели с девушкой на звезды?

Вы видели, как они светят? Их зажигают каждую ночь и тушат с рассвета.

Но только представь, что еще Пушкин не знал, почему ночью темно, да что там Пушкин, только во времена Эйнштейна, сам Эйнштейн на этот вопрос ответ от друга узнал, но не поверил сам в это.

В нашей природе заложено находить ответы на свои вопросы, терзать себя мыслями, терзать свои чувства, терзать свою плоть.

Мы же не можем просто жить спокойно и не искать ответы на свои вопросы.

Открывая переписку с предполагаемой любовницей, девочка знает, что найдет тот самый ответ и сделает им себе только хуже, но продолжает искать, листая ее в поисках правды и боли. А гораздо легче было просто подумать, что: «Все хорошо, это просто плохие мысли, и даже если оно так, зачем делать хуже самой себе? Расстраиваться? Ты же уже все знаешь?»

Впереди меня большая весенняя лужа, мне пять, я наступаю в нее, зная, что она глубока, но не знаю насколько.

И смотрю на небо, у каждого свои вопросы, свои ответы, у каждого свой поиск. И я смотрю на звезды и думаю, что буквально еще наши родители не знали ответа на простой вопрос: «Почему ночью темно?» Такой простой вопрос, им задавались тысячу лет.

А ведь мы страдаем, напрягаем мозги, мучаем наше тело, тратим время, деньги, здоровье часто просто ради того, что нам интересно, любопытно.

Больше вопросов, чем ответов – это нас более чем устраивает.

А если и есть ответы, и мы их знаем, то нам их нужно еще и попробовать, испробовать, проверить все на себе.

Забудьте ту чушь, которую вам говорили в третьем классе на природоведении, про то, что Земля вращается вокруг своей оси и поворачивается разными сторонами к Солнцу, и поэтому как бы ночь.

Это конечно имеет некий смысл, но только для третьего класса, и многих это устраивает, многим этого хватает, и они не копают дальше и спокойно живут. Но кому-то интересны звезды, а кому-то интересны подробности измены. Мы все копам землю в поисках ответов, листая переписку, зная, что потратим время, нервы, силы, здоровье, но ответы в любом случае дороже? Не умеем спокойно мы жить.

Вернемся к звездам.

Я смотрю на небо, вижу тысячу звезд, это только маленький кусок неба, на котором смог сфокусироваться зрачок, а на темной простыне ночи миллиарды хрустальных светил. А есть еще больше тех, чей свет до нас не доходит, и мы их не видим. И люди уже давно знают, что наше Солнце – довольно средненькая посредственная звезда, даже хуже и меньше тех, что мы видим вокруг.

И пытливые умы задаются вопросом, почему он изменил? Что будет, если засунуть пальцы в розетку? И почему, если звезд бесконечное количество на небе, почему они все вместе не святят с общей мощностью, или хотя бы как Солнце, ведь они в миллиарды раз суммарно должны быть ярче? По идее, ночью должно быть еще светлее, чем днем, и мы должны просто сгорать от такого количества света. Но в итоге только редкие сгорают, и то от любопытства днем.

Виной всему – любопытство.

А ответ оказался очень прост. Ночью темно, потому что Вселенная расширяется и разлетается в разные стороны, все, что есть на небе, улетает от нас и улетает очень быстро, так быстро, что улетает быстрее скорости света. Все улетает гораздо быстрее, чем может двигаться свет от улетающих прочь звезд. В итоге свет не успевает до нас дойти и никогда не дойдет. Свет летит к нам медленней, чем улетают от нас звезды, медленнее, чем улетает от нас все, что есть в нашей Вселенной. Мы видим лишь то, что находилось недавно с нами сравнительно рядом.

Человек задавался простым вопросом тысячу лет, а теперь он знает ответ. И в поиске ответа узнает слишком много другого, что рождает новые вопросы. А главное, полученный ответ разочаровывает слишком сильно, сильнее, чем радует тех, кто его искал, и ставит крест на мечтах юных звездочетов. Поэтому Эйнштейн, когда обо всем этом узнал, не поверил ни единому слову. И человек, который нашел этот ответ, как и астрономы все, мечтал о путешествиях до самых дальних звезд, но, найдя ответ, теперь знает, что никогда и никому не удастся побывать на них. Они улетают слишком быстро и слишком далеко, нам на них никогда не попасть, даже в теории мы не можем летать так быстро. Все мечты разрушены им же самим просто из-за того, что он был слишком любопытен и слишком в это все влюблен.

Если вы не поняли ничего про звезды, то это не беда, просто читайте дальше.

Новый день.

Сегодня мне слишком плохо, я сфокусирован на своей боли. Но я все помню, я помню… и продолжу рассказ.

Простыни за много лет назад и вперед впитали кровь, слезы и пот. У них такая судьба. Они будут меняться, стираться, но будут помнить то, как все начиналось, как продолжалось, и как окончалось.

Под моими глазами проскользнули невидимые глазу мишени, под моими глазами проскользнули слоны в лавке посуды, сплошные сомненья. Размножается по ночам несмущенное поколение.

Размножаясь у слепой толпы под глазами. «А это нужно?» Сомнения…

Серж стоит на коленях поздно ночью, полумесяц ярок, а рядом все тот же холст с черной краской. У него в руках баночка с колой, а перед ним Маша, чуть смущенная своей наготой. Только лишь в трусиках стоит рыбой немою.

Она опирается спиною, прислоненная к холсту. Капля за каплей льется сладкая черная, стекая по низу живота, стекая ниже, кружевные треугольники ткани впитывают эту струю. Врываются пузыри сласти, по коже скользя гладью. Он всасывает капельки из кружевной ткани, образуя потоки, устремляющиеся в его рот, по ее ногам стекают черные реки, все, что не высосал, попадает на холст. Смотрит на ее лицо, подняв глаза, на его голове ее рука, прижимающая его к себе. «Ну как, хорошо?» – молча про себя, утопая в сладости, думает Серж. А ее глаза закрыты, импровизирует он на холсте, холст от ее тяжести мнется, но не рвется. Смотри, смотри на свое искусство, не сохраняя его, продолжай играть с ней. Стонет, не контролируя себя, ее ноги немеют, цепенеют в судорогах, а его затекли – он на коленях, боль в ногах добавляет напора, делай это быстрее.

Всасывай всю жидкость из трусиков, она громко, наверное, скорее даже кричит, прикрывая одной ладошкою рот, а второй держа его голову. Что за радость прятать в ладошке свой стон? Судороги, ноги дрожат. Второй раз, особо не контролируя себя, она взлетает и падает, достигая оргазма.

Разве это любовь?

Он встает, их ноги дрожат от боли затекшей, от судорог дрожи.

Дальше можно – назад никогда, больше сразу – меньше нельзя, никак. Она – оловянный солдат, ни шагу назад. Аккуратнее, свечи горят.

Он говорит: «Ты делаешь меня безумным». Целует ее, до простыни на матрасе один шаг. Они делают его, он очень хрупкий, будто шагнули вместе мы в пропасть. Вокруг горячо, оловянный солдат близок к пламеню, душевным свечам. Но это лучшее, что может быть – оловянный солдат влюблена.

Он берет неконтролирующую себя полностью всю себе, не оставляя ей от себя ни черта.

Как пресс, работая, сдавливая чувства в один нервный узел, контакт. Обезумевшие звери, как волки, чуют запах, самку, кровь и пот, удерживая каждый такт.

Трогай жадно рукою, трогая ее собою. Удивлена? Прикрою ее пугающий взгляд своею рукою, но даже через руку сверкают глаза. Они не закрыты и смотрят в никуда, чуть укатываясь за реальность, пламя, горя.

Больше и больше огня, олово стекает, горя.

Кричит протяжные, прожженные «А» или «Да»

Кто спасет? Как скоро, когда?

Разве это любовь?

Может и да.

Она чувствует, что пересекает грань разрушения себя, это уже не то сочетание боли и счастья. А камера пыток.

Рвано дышит умирающее тело, диафрагмой хрипя. Крича уже только «А», без всяких там «Да».

С западной стороны стены форта-тела, где хранится остаток души, разрушены до последнего камня надежды отсюда живою уйти.

Сколько счастья – столько и боли, сколько вперед – столько назад, ты же знала, что так все закончится, удивлена? Неконтролируемо, открывая дверь новой себя.

Час, она лежит одна, одна на кровати, простыни ее тело впитали, забрали. Ей больно, полное разрушение спустя три часа пожара оловянного солдата. В огне ее уж нет, все расплавлено олово, оно растеклось, масса пепла, праха, от души – только сажа, трещины сосуда души, только сажа. Опоздали духи и ангелы со спасением души, молча стекают оловянные слезы, до чего себя довели, посмотри.

Ей не оставили и частички себя, ее забрали и разрушили до конца.

«Оставьте меня в покое, оставьте хоть немного мне меня…»

Все это уже за гранью ее комфорта и «удовольствия против», удовольствия со знаком минус, далеко за гранью. Американская горка оказалась слишком высокой.

Она лежит на белой простыне, истекая, а я закуриваю от подожженной мною свечи и тушу пальцами последнюю горящую еще свечку, прощай, оловянный солдат.

И выхожу на улицу и иду, мне грустно, сегодня я сфокусирован на своей боли. Я перед Триумфальной Аркой в Москве, воздвигнутой в честь победы 1812 года. Смотрю на нее и пью кальвадос из яблок и груш, дует сильный ветер, я в одной куртке дрожу, ветер треплет волосы и душу. И почему так хочется спросить: «А как там Равик и Жоан Маду?»

Я в зоне отрицательных чувств, слипаются глаза, я не спал, я перед Триумфальной Аркой, кальвадос в бутылке от дрожи на поверхности формирует круги, а я там как в доме, в отрицательной зоне, как никогда. Что случилось – это только мое, и я все понимаю, но ничего не могу поделать, никто не спасет и меня от самого же себя.

Мне грустно и плохо, но я теперь знаю, что это все напускное. Это я все сам, просто мне иногда нравится чувство грусти и душевных мук в рамках моего уровня комфорта. Я в зоне отрицательных чувств, и мог обо всем этом не думать или забыть, но голова упрямо крутит и крутит один и тот же мыслей мотив.

Насилуя мозг.

Чувства, подобно большой машине набирают ход, я понимаю, что я мог там, в прошлом, остановиться, но продолжаю разгонять ее, заело газ, и не работают тормоза. Мне кажется, что я еще в рамках своего уровня относительного комфорта, но уже давно не контролирую себя.

И где эта проклятая грань? Уровня «якобы комфорта», за которой начинается разрушение себя?

Мария не знает, и я не знаю.

Скоро познаю.

Дата добавления: 2015-10-21