Философия ответственного поступка

Выдающимся русским философом, продолжившим традицию оригинальной русской философии «серебряного века», был М.М. Бахтин (1895-1975).

Михаил Михайлович Бахтин родился в г. Орел, в 1913г. поступил на историко-филологический факультет Новороссийского университета в Одессе, затем перевелся на соответствующий факультет С.-Петербургского университета. Однако документальных свидетельств об окончании университета нет. В 1918-1924гг. Бахтин жил и работал в Невеле и Витебске, где сложился круг друзей и единомышленников, среди которых особенно близки Бахтину были философ и литературовед Л.В. Пумпянский и философ М.И. Каган. В эти годы, вероятно, были написаны опубликованные посмертно «К философии поступка» и «Автор и герой в эстетической деятельности». В 1924г. Бахтин возвращается в Ленинград, а в 1929г. выходит из печати одна из главных его работ «Проблемы творчества Ф.М. Достоевского», которая в 1963г., существенно переработанная, выходит под другим названием «Проблемы поэтики Ф.М. Достоевского». В декабре 1928г. был арестован в связи с делом общества «Воскресенье» и приговорен к пяти годам концлагерей. По состоянию здоровья и благодаря хлопотам друзей концлагерь заменили ссылкой в г. Кустанай (Казахстан). После окончания ссылки действует запрет на проживание в крупных городах и Бахтин сначала устраивается на работу в Мордовский пединститут (г. Саранск), а затем переезжает в г. Кимры, где с 1937 по 1945гг. работает школьным учителем. В 1945г. принимает приглашение Мордовского пединститута и с этого времени вплоть до выхода на пенсию в 1961г. работает заведующим литературоведческими кафедрами. К 1940г. Бахтин закончил большую работу о Ф. Рабле, которую в переработанном виде в 1946г. защитил в ИМЛИ (г. Москва) в качестве кандидатской диссертации. Эта работа была опубликована только в 1965г. под названием «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса».

Говоря о том, что Бахтин был продолжателем оригинальной русской философии «серебряного века», мы не грешим против истины, если эту традицию понимать более широко, чем только как принадлежность к религиозно-философскому направлению метафизики всеединства. Тем не менее фундаментальные черты и этого направления – такие как несамодостаточность человека в бытии, его абсолютная зависимость от другого и в тоже время ответственность человека как за свой выбор, за свои поступки, так и за наличие разумного межличностного пространства – несомненно присутствуют в творчестве русского философа. Кроме того, в философской позиции мы без особых усилий можем найти характерные признаки, присущие экзистенциализму, герменевтики, неокантианству и др. Но, как и любой истинно выдающийся мыслитель, Бахтин сказал свое веское самостоятельное слово, которое невозможно втиснуть в узкие рамки по определению становящимися ограниченными философских направлений.

М. Бахтин ищет ту первореальность, которая была бы реальностью человека и в тоже время не была бы полностью его реальность, не была бы в его полном распоряжении, где тот мог бы делать все, что ему захочется, в том числе и ничего не делать. Бахтин ищет такую первореальность, такое бытие, где у человека не было бы «алиби», не было бы готовой схемы поведения, скрывающей первоначальные интенции живого опыта. Такой первореальностью, согласно философу, может быть не бытие, а со-бытие, событие (русский язык позволяет провести здесь подобную смысловую игру словами). Событие – место «не-алиби» человека в бытии, где он открывается другому бытию, становится от него зависимым, где человек становится беззащитным, где с ним может произойти все, что угодно. Событие – это то пограничное пространство, точнее, там уже нет пространства, - черта, очертание, где встречаются внутреннее и внешнее человека, его душа и тело, объединяясь, оголяют сугубо личностные границы. В русском языке есть словосочетание «оголенные нервы», так вот в событие человек вступает именно с оголенными нервами. Если бы в событии не оказалось другого – предположение, содержащее противоречие в условии -, то человек «рассыпался бы», рассредоточился в бесконечном пространстве. Другой в буквальном смысле создает, лепит, ваяет, он выступает в событии в качестве художника. Поэтому у Бахтина событие заключает в себе не этический смысл – в подобном случае произошла бы «интервенция» другого, его насилие; другой творит, не насильничая –, а эстетический смысл. Философ считает эстетическую позицию более нейтральной и естественной, менее агрессивной и заданной, чем этическую.

Событийное, первоначально межличностное пространство – карнавально. Этот феномен-метафора понадобился Бахтину для более предметного описания того, что первоначально личностное ничем не задано: ни экзистенциально (бытием к смерти, страхом перед бездной, провалом, тьмой), ни социально (переодевания сеньора в шута, крестьянина – в вельможу и т.д.), ни этически (праведный мог и должен был по карнавальной сути временно преобразиться разбойника, честный – в лгуна, справедливый – в насильника и т.д.).

Главная проблема, которую решает Бахтин, - это вечная проблема любой философии, но которая с обозначением первореальности-события приобретает специфический оттенок, - это проблема преодоления дуализма - в любом его проявлении – человеческого существования, причем – и это не вторично, а также первично, как и само преодоление – не монистическим путем (либо диалектическим снятием противоположностей в чем-то более ценном и высоком, либо абсолютизацией одной противоположности за счет другой), а путем дуалистическим. То есть предполагается такое преодоление дуальности, которое выводило бы дуальные противоположности из их противоречивой друг другу самозамкнутости и в тоже время сохраняло их непротиворечивую самодостаточность.

Замечательно то, что Бахтин открыл реально существующее пространство, в котором все основные его идеи оказались реализованными. Скорее даже открыл не пространство, а сами идеи, которые уже существовали в этом пространстве, в пространстве творчества Ф.М. Достоевского. Бахтин эксплицировал научным языком то, что имплицитно в художественно форме содержали в себе произведения великого русского писателя.

Главной особенностью романов Достоевского – и в этом состоит главная заслуга Достоевского-писателя – в их полифоничности, то есть в представлении множественности «самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний»[455]. Подобного рода полифоничность достигается, согласно Бахтину, благодаря двум главным установкам, которых придерживается Достоевский, как автор своих произведений. Во-первых, самостоятельности своих героев и выражаемый ими идей он добивался тем, что «последней неделимой единицей была для него не отдельная предметно-ограниченная мысль, положение, утверждение, а цельная точка зрения, цельная позиция личности»[456]. И поэтому «Достоевский, говоря парадоксально, мыслил не мыслями, а точками зрения, сознаниями, голосами»[457]. И во-вторых, он специфическим образом выстраивал сюжет: «Сюжет у Достоевского совершенно лишен каких бы то ни было завершающих функций. Его цель – ставить человека в различные положения, раскрывающие и провоцирующие его, сводить и сталкивать людей между собою, но так, что в рамках этого сюжетного соприкосновения они не остаются и выходят за их пределы. Подлинные связи начинаются там, где сюжет кончается, выполнив свою служебную функцию»[458].

Таким образом, герой Достоевского – не объект, пусть и одушевленный, а равноправный субъект, которого нельзя познать и описать, в которого нельзя проникнуть прежде, чем тот сам этого захочет и откроется. Поэтому полифоническое пространство произведений Достоевского – это пространство непрекращающегося диалога. Для героев произведений русского писателя «быть – значит общаться диалогически. Когда диалог кончается – все кончается. Поэтому диалог в сущности не может и не должен кончиться... Все в романах Достоевского сходится к диалогу, к диалогическому противостоянию, как к своему центру. Все – средство, диалог – цель. Один голос ничего не кончает и ничего не разрешает. Два голоса – minimum жизни, minimum бытия»[459]. Сравнивая диалоги Достоевского с диалогами Платона, Бахтин еще более отчетливо подчеркивает специфику принципиальной незавершенности диалогов русского писателя в отличие от заданности нацеленности на поиск идеи диалогов античного автора. Именно в таком бесконечном споре-диалоге происходит общение «я» с другим «прямо на почве последних вопросов, минуя все промежуточные, ближайшие формы»[460].

Наиболее интересным отечественным мыслителем 60-80-х годов ХХ века и уже поэтому трудно вписывающимся в общую когорту философов-марксистов, без сомнения, был М.К. Мамардашвили (1930-1990).

Мераб Константинович Мамардашвили родился в г. Гори Грузинской ССР. В 1954г. закончил философский факультет МГУ, затем в 1957г. там же – аспирантуру. Многие годы работал в журнале «Вопросы философии», занимал даже одно время пост заместителя главного редактора журнала. С 1961 по 1966гг. проживал в Праге, где был членом редколлегии издававшегося там журнала «Проблемы мира и социализма». С 1966г. работал в научных и академических институтах Москвы, читал лекции о любимых своих мыслителях Декарте, Канте, Прусте на психологическом факультете МГУ, в институте кинематографии, на Высших курсах сценаристов и режиссеров. Эти лекции только после смерти философа будут изданы отдельными книгами. В 1968г. вышла первая книга Мамардашвили «Форма и содержание мышления (К критике гегелевского учения о формах познания)», по которой в 1970г. он защитил докторскую диссертацию. Однако при внешней видимой благополучности жизнь философа была полна невзгод: под благовидными и не очень предлогами его постоянно увольняли с работы, отказывали в публикации работ. При его жизни было издано всего четыре книги Мамардашвили. Кроме вышеназванной «Символ и сомнение: Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке» (соавтор А.М. Пятигорский), «Классический и неклассический идеалы рациональности» и «Как я понимаю философию». Последние годы философ жил и работал в Грузии. Скончался философ в Москве, в аэропорту Внуково, от разрыва сердца, похоронен в Тбилиси.

М.К. Мамардашвили трудно отнести к какому-либо одному определенному философскому направлению - хотя иногда его и называют феноменологом – не только потому, что он сам не обозначил свои приоритеты, но и потому, что он считал, что жить для человека – это значит мыслить, а мыслить можно только самому, в мысли человек – безнадежно одинок и абсолютно самостоятелен. Только через мысль человек самовыражается, становится ответственной личностью. В мысли можно держаться только самостоятельно и только самостоятельность есть признак того, что ты мыслишь.

Философия, собственно, существует для того, чтобы утвердить данную истину: мыслить можно и нужно самостоятельно. Но так как мышление – акт глубоко личностный, ответственно-самостоятельный, то и интенции его – глубоко личностны. Научить мыслить нельзя, научить философии нельзя, философия – это не профессия, «это судьба», рок, фатум, случай. Можно лишь указать, показать, помочь, можно подтолкнуть человека к мысли, но начать мыслить он может только самостоятельно; мысль – территория самости человека, куда никто кроме него проникнуть не властен. Можно только остановить человека – чтобы он оказался «как бы отрешенно вынесенным из мира»[461] - в его повседневной суете и мельтешении, создав условия, когда могла бы зародиться мысль: я ли это, или это – людской поток, текущий куда-то и увлекающий меня за собой. Можно только задать вопрос, в надежде получить на него неспешный ответ: что ты делаешь, делаешь ли ты то, что ты делаешь? Неслучайно Мамардашвили иногда называли «грузинским Сократом», потому что Сократ, пожалуй, - это наиболее близкая Мамардашвили фигура в философской традиции. Что же касается других философских традиций, то самостоятельность философа – это и есть его традиционность. В самостоятельности философской позиции Мамардашвили мы обнаруживаем «обратное плавание» Платона, «cogito ergo sum» Декарта, категорический императив Канта, вопрошание Хайдеггера и т.д. и т.д.

Если говорить традиционным философским языком, то все творчество М.К. Мамардашвили было направлено на разгадку одной проблемы – проблемы сознания, в которой скрыта вся загадка человеческого бытия. Сознание оказывается тем важнейшим феноменом человеческого существования, который единственно свидетельствует о человеческом, а не о животном уровне этого существования, и в то же время оно не является гарантией того, что уровень человеческого существования достигнут человечеством раз и навсегда. Как раз наоборот, сознание – не данность, а заданность, оно может состояться, а может и не состояться. Только через наше личностное индивидуальное усилие мыслить самостоятельно мы можем прорваться к первосмыслам, где нашими собеседниками станут Платон и Декарт, Кант и Фрейд, Кафка и Пруст, Гуссерль и Маркс. Эту идею Мамардашвили пакует в словосочетание «каждый раз», которое распаковывается следующим образом: «то есть все время снова приходится все делать, каждый раз заново, независимо от того, свершился ли мир до этого момента, проявилось ли в нем действие законов, упорядочивающих мир, - все прошедшие времена безразличны, ибо теперь и сейчас ты должен воспроизводить из себя мир и себя в мире»[462].

Мамардашвили можно назвать феноменологом только по одной причине: феноменальности самого сознания. Оно есть совмещение двух моментов: содержания мысли и события мысли. И если содержание мышления может быть и не моим, а, скажем Платона, Августина, Гегеля, то само событие мысли, акт мысли за меня никто произвести не в состоянии.

В заключении этого беглого обзора хотелось бы обратить внимание еще на один важный момент, точнее даже на два взаимосвязанных момента в характеристике Мамардашвили сознания. Прежде всего на то, что согласно философу, сознание – это не просто интеллектуальное отвлеченное занятие, оно есть личностный поступок, ответственный поступок, поэтому оно не может быть каким угодно и о чем угодно, оно – нравственно изначально (кантовская первичность практического разума). Второй момент связан с проявлением в сознании цельности человека: здесь задействуется не только разум, но в равной степени и чувства с волей. Оба этих отмеченных момента скрыты уже в самом начальном акте мышления, который происходит по «закону великодушия» (термин самого Мамардашвили, который тот заимствует у Декарта), когда «великая душа» человека допускает существование чего-то другого, «чем мы сами, ибо нельзя полагать, что мир обязан соответствовать только нашему уровню развития, нашим представлениям или нашим желаниям»[463].

Таким образом, обоих рассмотренных отечественных философов – М.М. Бахтина и М.К. Мамардашвили – роднит отношение к личности не как к клеточке великого организма, обязанной исполнять определенную функцию, не как к винтику общественного механизма, но как к самодостаточной величине, форме совершенства человека, ответственной за свои поступки и только в этой самоответственности отвечающей за судьбы всей человеческой цивилизации.

Дата добавления: 2015-10-13