В. Чернобров

Когда речь идет о социокультурных признаках времени, в которые вклю­чены деньги, причем не только в качестве категории экономической теории,

но как социокультурный феномен, то возникает необходимость сравнения значения денег в измерениях времени с другими социокультурными значе­ниями (научными, моральными, эстетическими и пр.)⁶⁰. В формировании образов денег в историческом времени прослеживаются социальные значения, механизмы индивидуального сознания. Если мы определяем экзистенциальное время, которое индивидуализирует бытие человека, то в формировании образа денег просматриваются социальные значения лич­ностного сознания. Одновременно возникает проблема, как сформированные образы определяют человеческое поведение, а также возможные социокуль­турные взаимодействия. Определенные понимания бытия каждый раз как бы входят вместе со временем «в наше восприятие сущего» (Ф. Аквинский).

Темпоральный опыт, структурированность восприятия действительности через время даны нам как своеобразное измерение современности. Не слу­чайно К. Ясперс определял время как модус современности. Понятие деньги как социально-историческая и хозяйственная конкретность эпохи стано­вится более понятным для нас через восприятие темпорального опыта в его «пограничных ситуациях». Именно они определяют бытие человека в ка­честве самобытия, без «которого мир как наполненная идеей действительность человеческой деятельности уже невозможен. Поскольку самобытие есть лишь в единстве с бытием своего времени, оно при всем противоречии ему все-таки принуждает решиться на то, чтобы хотеть жить только в это время»⁶¹. Последнее означает, что человек постоянно конкретизирует условия и перс­пективы своего бытия, которые зависят от восприятия времени.

Бытие человека во времени, согласно /{. Ясперсу, далеко не однозначно. «Человек всегда больше того, что он знает о себе. Он не одинаков во всех случаях, он есть путь; не только существование, установленное как пре­бывание, но и имеющаяся в нем возможность, даруемая свободой, исходя из которой человек еще в своем фактическом действовании решает, что он есть»⁶². В своем существовании человек «прорывается» через пассивность постоянно возникающих повторений («тождественных кругов»), и от его активности зависит движение к цели. Здесь и возникает «расщепление» человека в глубине его сущности. И не в традиционном противопоставлении духовного и материального, когда востребованными становятся четкие ориен­тиры и целеполагания. Именно здесь, в этом мировоззренческом самоопре­делении появляется формула «время — деньги». Для Б. Франклина, обосно­вавшего этот принцип, постулаты философов-рационалистов были более авторитетными, чем смысложизненные поиски Б. Паскаля, не дающие уверенности в движении к цели и ее достижении. «Дух капитализма» ставил грандиозную задачу — переустройство мира, что требовало профес­сионализма, умения, знания, выполнения массы дел, и действительно каждая минута была ценностью.

Буржуазные революции освободили «массы» от длительной экономи­ческой и религиозной зависимости. Полученная свобода отождествлялась с деньгами, поскольку в прошлом и настоящем, как казалось, свободен был тот,

кто обладал ими. Ассоциация свободы с деньгами определяла четкие смыслы жизни. На первый взгляд могло показаться, что такая направленность движения в будущем приведет к социальной гармонии. Но как бы не мыс­лил себя человек, говорит К. Ясперс, он противостоит самому себе и всему остальному. Видя все вещи в противоречиях, он каждый раз оказывается перед иными смыслами, вытекающими из разделения на дух и плоть, рас­судок и чувственность, душу и тело, долг и склонность, деятельность и мыш­ление, на то, что он делает и то, что он должен делать⁶³. Однако человек не останавливается на понимании этого разделения, и, пытаясь преодо­леть его, преодолевает себя. Осуществиться это может за счет «проникно­вения» в себя.

Превратившись в предмет познания и самопознания, человек приходит постепенно к выводу о недопустимости и, в конечном счете, невозможности «сведения» времени своей жизни только к деньгам. Возникает как бы два бытия: то, что познается в опыте как его существование, и то, что лежит в его основе, что человек считает подлинным бытием; но оно есть также в явлении сознания, опосредованного социальными условиями, бессозна­тельным, жизненными установками и т. д. — это другое бытие.

Соотнесение между ними создает то постоянное напряжение, которое делает смыслом бытия его «снятие»: ведь есть представление о существова­нии социального бытия (и вместе с ним индивидуального) как завершенного состояния. Но здесь исчезает безусловность временного существования, на­пряжения, активизирующего движение «к себе», к самобытию. Здесь необ­ходима решительность, что, собственно, отодвигает ценности «естественного бытия» человека в другое, «недействительное» бытие. В такой ситуации деньги, как и любые иные цели в качестве идеальных стимулов, могут выполнять свое предназначение только в «процессе самого процесса» («движение все, цель ничто»). Тогда они становятся смыслом времени жизни, ведь достижение их, как правило, неосуществимо, а если и появ­ляется некий предел, то он имеет сугубо условный характер, ибо никто не хочет и не сможет утвердиться в мысли, что на этом существование (деятельность, борьба, целеустремленность и т. д.) завершились. «Если человек не познается более как бытие, которое он есть, он, познавая, приводит себя в состояние неустойчивости абсолютной возможности. В ней он слышит призыв к своей свободе, исходя из которой он лишь посредством себя становится тем, чем он может быть, но еще не есть»⁶⁴. Дальше возникает ситуация, когда отсутствие напряжения понимается как путь обмана, на котором в мнимом его преодолении «скрывается погра­ничная ситуация и устраняется время»⁶⁵. Следовательно, теряется смысл тезиса «время — деньги», который становится обычным, познанным, а по­скольку познание мира и человека находится «в руке человека» (К. Ясперс), то оно не дает возможности раскрыть самого себя. Потеря решительности останавливает его на половине пути саморазвития. Здесь в качестве само­оправдания могут быть задействованы различные мыслительные конст-

рукции, но они не раскрывают сущности бытия, поскольку мышление только освещает путь, но не дает возможности проникнуть в глубину бытийных смыслов. Стремясь серьезно понять самого себя, человек опять обнаруживает «то, что больше, чем он». Это заставляет вновь обращаться к объективности, что означает задействовать привычные смыслы, имеющие признание в результате предыдущего исторического и хозяйственного опыта. В этом плане «время — деньги» — часть объективности, избавляющая от «потери в субъективности» (К. Ясперс), которая обусловливает непре­ложность выбора.

Существует принципиальное несоответствие масштабов человеческой жизни и денег. Мистер Грэдмен, комментируя «последнюю волю и завещание» Тимоти Форсайта, произво­дит математические подсчеты финансового счастья, выпа­дающего на долю наследников: «Через четырнадцать лет у нас получится триста тысяч; шестьсот тысяч через двад­цать восемь лет; миллион двести тысяч через сорок два года; два миллиона четыреста через пятьдесят шесть лет; четыре миллиона восемьсот через семьдесят лет; девять миллио­нов шестьсот тысяч через восемьдесят четыре года. Ого, через сто лет получится двадцать миллионов! И мы до этого не доживем! Это, я пониманию, завещание!»

Джон Голсуорси «Сага о Форсайтах»

Наследственные деньги извлекаются из акта понимания их как цели или средства, приобретают характер трансцен­дентной иллюзии, лежащей вне рационального, равного жизненному объему измерению.

Процесс жизнедеятельности ставит проблему необходимости самоопре­деления. Отдав свое время деньгам, человек превратил их в нечто, стоящее над ним: тело «перевесило» дух, чувственность рассудок, плоть душу и т. д. Но деньги не могут заполнить внутреннее «трансцендентное», питающееся из «божественных истоков и вдохновляясь историей далеких предков»⁶⁶. Не существует ценности, которая превышала б личность, как и жизненно важных забот вне внутренней жизни личности». Э. Мунье утверждает, что именно внутренняя жизнь является ее стремлением, опирающимся на «очевидности и деятельность своего обладающего сознанием внешнего Я, соединиться со своим глубинным призванием, с тем не поддающимся опре­делению образом, который она имеет относительно себя самой и который должен служить мерой ее целостной жизни»⁶⁷. Следует учитывать, что внут­ренняя жизнь поддерживает частную жизнь, которая, в противоположность духу внутреннего содержания человека, порочна алчностью, пристрастием, ненавистью; общества «спускают» в нее свои сточные воды и превращают в замкнутое пространство, насильно поддерживаемое частичными интере-

сами или безразличием. «Закупоренность» этого пространства «душит» частную жизнь, а через нее — и внутреннюю жизнь. И деньги, вступившие / / г в решение проблем частной и внутренней жизни, лишают человека чело­вечности, сообщество — человеческих отношений, заражают эгоизмом. Деньги на все великое множество человеческих отношений накладывают свой отпечаток; и даже те, кто пытается выразить им свою ненависть, ока­зываются иод их воздействием⁶⁸. Следовательно, деньги, завладевшие вре­менем, завладели жизнью. Такое утверждение стало смыслом истори­ческого времени.

Деньги в экзистенциалах жизни и смерти

Человек всегда стремился быть свободным, переполненный желанием избавиться от давления любой силы и власти. Поэтому факт, что деньги овладели его жизнью, властвуют над ним, вызывает недоумение. Оказы­вается, время совсем не деньги, время — жизнь! Деньги приходят и уходят, а жизнь только уходит. Время жизни — это не пространство для постоянного добывания или зарабатывания денег. Также и не «дурная бесконечность» (Г.В.Ф. Гегель) линейной перспективы по реализации цели — богатства и денег. Для О. Мандельштама, все творчество которого «пронизано» проблемой времени, оно рассматривается не как «основной способ осущест­вления причинной связи и гарантия мимолетного сущего, а как единст­венное условие почти мистической способности человека осуществлять культурный синтез, быть средством воплощения культурных ценностей и способом бытия культурных явлений»⁶⁹. В этом контексте деньги как явление культуры самоценны, несводимы к другим явлениям, в том числе и к времени, а потому неподвластны закону причинности. Рассматривая деньги в качестве культурного феномена, следует применить к ним некое «вневременное пространственное поле», представляющее потенциал миро­вой культуры, объемлющий жизнь различных эпох. В силу этого исчезает соблазн применять к ним прогрессистские и глобалистские модели. Человек остается сам на сам с деньгами как феноменом личностного бытия, а не фактом экономической или хозяйственной теории, превратившие их в абсолют и главный смысл жизни.

Если время — это жизнь в ее личностном осуществлении, то для человека, вынужденного мириться с необратимостью времени, и, следовательно, невоз­можностью «свернуть створки веера» в реальности («веер» явлений, которые можно развернуть во времени), остается возможность «умопостигаемого свертывания», что позволяет, вопреки всем физическим законам, остановить время или повернуть его вспять. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — гетевское восклицание не относится к деньгам, ибо они «убегают» вместе

с временем, которое в эмпирической, предметной деятельности действи­тельно быстротечно. Но если время, остановленное, как мгновение, прекрасно, то из этого временного потенциала может постоянно «черпать», творить себя настоящее. Оно и является той ценностью внутреннего, которое «ожив­ляет» нескончаемый ряд предметов в бесконечной Вселенной.

Остановленный «миг» жизни есть константой культуры духа, через которую возможно общение как с прошлым, так и с отдаленным будущим; он есть неким «культурным кодом», лишающим вещи, предметы, явления их первоначального предназначения. Например, деньги, которые находят в кладах или в процессе археологических поисков, есть не мера стоимости, не эквивалент затраченного труда и пр. Они представляют в первую очередь духовно-культурную ценность, ибо несут информацию о прошлой жизни, ее хозяйстве, в них закодированы страсти, переживания, надежды, личный и общественный опыт; они позволяют «узнать» эпоху, и, собст­венно, по-иному оценить жизнь. Причем культурная информация, содер­жащаяся в деньгах, не обусловлена стоимостью материала, с которого они сделаны — золота, серебра. Чем древнее даже бронзовая, а не золотая или серебряная монета, тем более ценна она для культуры, поскольку вы­ступает «живым» свидетелем исчезнувшей культуры, определявшей себя через некую систему количественных мер. В этом смысле, когда через монету (деньги) происходит творческое приобщение к культурному насле­дию, когда личный опыт человека синхронизируется с культурным опытом других эпох, происходит «миг узнаванья» (О. Мандельштам), время дейст­вительно преодолевается, ибо этот миг соприкасается с «вечностью». Так, человек, который держит римскую тетрадрахму, вспоминая все коллизии, описанные М. Булгаковым о взаимоотношениях Иешуа Га-Ноцры с проку­ратором Иудеи Понтием Пилатом (герои «Мастера и Маргариты»), может не только снова пережить то время, но по-новому охарактеризовать добро, любовь, предательство, месть, творчество и другие экзистенциалы человека, подойти к оценке смерти с точки зрения вечности. Ведь цена предательства Иуды — 30 тетрадрахм (серебренников) — это «миг» культурного кода, с которым человек должен сверить свои жизненные ориентиры. Можно сказать, что «информационное описание явлений делает возможной их кон­вертацию в денежные потоки, понятые не в экономическом смысле, а как некие коды, управляющие реалиями предметного мира в информационном обществе»⁷⁰. Это соприкосновение с вечностью, позволившее преодолеть временные границы, дает возможность по-иному оценить позицию «время — деньги», выявить ее неприемлемость, или, наоборот, согласится с ее незыб­лемостью, и принципиальной неустранимостью.

Жизненный ориентир «время — деньги» абсолютизирует будущее, или идею общественного прогресса. Более приемлема в этом плане крити­ка Н. Бердяевым представлений о будущем. Критикуя идею прогресса, он утверждал, что «учение о прогрессе есть, прежде всего, совершенно ложное, неоправданное ни с научной, ни с философской, ни с моральной точки

зрения обоготворение будущего за счет настоящего и прошлого»⁷¹. Теория прогресса отрицает экзистенциальность времени, ибо рассматривает все человеческие поколения и их деятельность как не имеющие ценности и цели в себе, не имеющие значения сами по себе, а представляющие лишь орудия и средства для грядущего. Напрашивается вывод, что прогресс — это постоянное уничтожение, «истребление будущим прошлого и настоя­щего». Но ценным является каждый момент жизни, поэтому не стоит абсо­лютизировать тот или иной ее момент. Деньги — это устремленность только в будущее, поскольку их не интересует прошлое и настоящее: больше, быстрее, поэтому — «время — вперед!». В результате время становится «разор­ванным», человек не живет настоящим, он весь находится в будущем. Иллюзия возможных будущих благ за счет денег превращает их также в иллюзию всеобщего блага, а вместе с ним иллюзией становится жизнь.

Дата добавления: 2015-08-21