Судилище

«Закон – есть логика при отсутствии страсти» Аристотель

Бог и время сохранили нам уникальные свидетельства: «Пасхальная для меня была радость, когда я узнал, что я числюсь за революционным трибуналом и буду, судим гласно в открытом заседании этого трибунала. Для меня было утешение, что не надо больше бояться «ночного вызова со всеми вещами». О смерти будут знать, суд объявит о времени предания смерти. До суда меня посадили в одиночку; эта темная, сырая и грязная комнатушка. Я нуждался в одиночестве; надо было не видеть драк, не слышать похабных песен. Власть руководилась, конечно, иными соображениями; тюремщики думали доставить мне неприятность, а сделали мне то, чего просила душа моя исстрадавшаяся в общей камере. Тюремная власть меня не забыла. Часто приходил следователь, уговаривал отказаться от Бога, публично похулить Его. Обещал за это полную свободу: «дадим работу, и будешь полноправным членом общества трудящихся». Я отвечал, что для меня это совершенно неприемлемо и невозможно. «А почему другие священники отказались и похулили Бога?» Действительно, в тюрьме был воспитателем священник, принужденный тяжелыми обстоятельствами и жалостью к своей семье дать согласие отказаться от Бога. При возражениях следователь бил меня и приходил в ярость. Начальник тюрьмы дал плохую рекомендацию обо мне, назвал меня упрямым попом фанатиком. Начальник подверг меня страшному избиению: били, поливали водой, чтобы привести в сознание, снова били, топтали ногами; сломали правую ногу и бросили в карцер за нарушение тюремной дисциплины. Для извергов, палачей моих, отказ похулить Бога был только нарушением дисциплины. Утром надзиратели снесли меня в больницу на носилках. Фельдшер — еврей отнесся ко мне хорошо, сочувственно. Тюремная больница была для меня курортом, местом отдыха. За это время я обдумал свое положение и пришел к решению твердо стоять за свои христианские убеждения»[196].

И далее, по воспоминаниям владыки: «Наконец, настал день суда: меня передали в Революционный трибунал, где я должен был давать ответ озлобленным и некультурным судьям, из которых почти все были бывшие убийцы и разбойники»[197].

«Три дня водили меня на суд под охраной 5 солдат, вооруженных винтовками. Вид мой привлекал внимание публики и сочувствие со стороны верующих. Полураз­детый, в лаптях (обувь отняли), я шествовал по середине улицы по грязи, лужам, (конвойный нарочно приказывал идти по лужам) под усиленной охраной, как важный преступник. «Суд идет, встаньте!»

Председатель суда спрашивает: «Признаете себя виновным, признаете советскую власть?" - Я отвечаю: «Нет. Виновным себя не считаю, советскую власть признаю только как факт, что она существует». Читается протокол. Такой-то обвиняется в контрреволюции, попытках в свержении власти. Резолюция суда гласила: приговаривается к высшей мере наказания — к расстрелу; расстрел заменяется 20 годами тюремного заключения; но, по декрету Ленина от 21-го марта 1921 г., срок наказания снижается до 5 лет тюремного заключения со строгой изоляцией. Я выслушал спокойно этот приговор и в заключение сказал: «Благодарю Бога». А судья, простой петербургский рабочий, в напутствие мне сказал со злорадством:

«Иди, поп-фанатик, и посиди в тюрьме». В зале раздались крики: это несправедливо, это беззаконие, это насилие и издевательство над осужденным! Под усиленным конвоем, при выражении одобрения и сочувствия, со слезами на глазах я был выведен из зала и доставлен в тюрьму для отбывания срока наказания»[198]. Вслед за этим годы… продолжаются годы тюрьмы.

На одном из этапов в 1921 г. встречался отец Павел с владыкой архиепископом Филаретом (Никольским) (+1921), который с 1919 по 1921 гг. управлял Самарской (Куйбышевской) епархией[199]. Вот, что передал он о гибели этого священномученика: «Прибыл в пересыльную камеру архиепископ Филарет Самарский. Ночью его шпана душила, била, ограбила. Остался он к утру еле живой. Он следовал в Соловки и вскоре умер от этих избиений. Таковы порядки и нравы советской тюрьмы»[200].

Для Павла Мелетьева, мучений не убавилось, требовалось вновь терпеть и страдать: «Так миновала для меня преждевременная смерть по милости Божией, и потекли тяжелые годы отбывания тюремной строгой изоляции. Первое время было трудно привыкнуть к жизни в грязи среди отъявленной по хулиганству шпаны»[201]. Только вера могла укреплять и поддерживать несчастных людей в таком положении.

«Начальник тюрьмы объявил мне, уже осужденному, что я перевожусь в камеру № 14. В ней оказались все подростки, беспризорные малолетние преступники от 11 до 14 лет; эти ребята по указанию начальства тюрьмы могли все проделать — избить, обокрасть, убить. Преступниками они были поневоле: они потеряли своих родителей и были лишены своего воспитания. Занял я место на общих нарах. Паек тюремного черного хлеба, полученный утром, положил под грязную соломенную подушку. Хлеб вскоре утащили, кто из ребят, я и не заметил. Вечером накинули на меня подушку и стали душить. Сопротивляться не было сил. Я молился. Ребята меня оставили, но стали ругать меня: «ты поп—обманщик. Ты враг народа». Я не возражал. Они наловили в стакан много вшей и налили воды, образовалась живая кашица из вшей. И вот ужас. Ребята требовали, чтобы я это проглотил. Я отказался. Они набросились на меня, что дикие звери. Стали насильно вливать мне в рот. Били меня, колотили и им удалось влить мне в рот эту мерзость. Но пришла на помощь природа, я никак не мог проглотить и выблевал все назад. Меня заставили убрать. А как это трудно в тюремных условиях — нельзя помыть рук, нет воды; камера под ключом. Надзиратель не выпустит»[202].

«Для самых унизительных и для самых тяжелых работ, тюремное начальство пользовалось преимущественно духовенством. Так, например, именно духовные должны были исполнять обязанности «звонарей» (такое название давалось духовным лицам, конечно в насмешку). «Колоколами» здесь, в заключении, были котлы и цепи»[203]. Выполнением унизительного труда по очищению тюремных общественных туалетов, надзиратели пытались сломить стойкость духовенства. Однако гонители не знали, слов праведного отца Иоанна Кронштадтского о том, что монаха не возможно сделать черней монашеской рясы, монахи сами выбрали свой цвет. Чистить выгребные ямы и отхожие места отцу Павлу Мелетьеву приходилось вместе с соузниками, бывшими в заключении архиепископами Смоленским и Ростовским. Описываемые события происходили в период, как можно заключить из вышеприведенных сведений, в период приблизительно после 1920 - 1921 гг. Очевидно, отбывавшими сроки тюремного заключения вместе с Мелетьевым были преосвященный Смоленский владыка Филипп (Ставицкий)[204] (+1952) и преосвященный владыка Арсений (Смоленец)[205] (+1937), управляющий епархией Ростова на Дону, арестованный в мае 1922 г. по обвинению «за сопротивление изъятию церковных ценностей»[206]. Через тюрьму, в которой отбывал свои мучения Павел Мелетьев проходил в это же время священномученик архиепископ Иларион (Троицкий) (+1929)[207]. Исследователь пишет: «В 1924 г. он был сослан на три года в Архангельск»[208]. В Архангельске отбывал ссылку в 1922 - 1928 гг. святой мученик митрополит Серафим (Чичагов)[209].

По свидетельству епископа Павла: «Издевательства тюремной администрации над духовенством и буржуями — зажиточными крестьянами, офицерами царской армии — про­изводились безотносительно к тому, подследственный ли этот заключенный, или уже осужденный»[210].

Репрессии коснулись не только социально чуждых элементов, к которым относились дворяне и духовенство, судили также интеллигенцию, учителей, инженеров, врачей. Не жалели и социальные низы. Своих же рабочих, крестьян, солдат и матросов, но не согласных принять кровавую сущность коммунизма, Владимир Ильич Ленин приказывал нещадно уничтожать. Показательный в этом отношении разгром Кронштадтского восстания. Владыка Павел, в свое время был свидетелем последнего момента жизни и смерти этих людей. События, произошедшие в 1921 году в городе-крепости, охраняющей северную столицу со стороны Балтийского моря вошли в историю под названием Кронштадтский мятеж. Военный гарнизон и экипажи кораблей Балтийского флота подняли вооруженное восстание против коммунистической диктатуры и выдвинули лозунги с требованиями «свободы деятельности левых социалистических партий, упразднения комиссаров, свободы торговли и перевыборов Советов»[211]. Общее количество участников восстания оценивается в 27 тысяч человек. Ситуация, которая сложилась в стране, объясняет, почему те самые люди, которые, можно сказать вчера поддержали свержение монархии и обеспечили приход к власти большевиков, теперь разуверившись в честности Ленина и его партии, провозглашали «Советы без коммунистов». Хозяйственная разруха, голод и другие бедствия обрушились на Россию, недовольство политикой военного коммунизма охватило крестьян и рабочих. Сопротивление коммунистическому террору происходило по всей стране, в Тамбове, в Поволжье, на Украине и в Сибири. На подавление восстания в Кронштадте Владимир Ленин приказал бросить армию в 45 тысяч солдат. В результате, - тысяча человек была убита, две с половиной тысячи солдат и матросов взяты в плен, остальным мятежникам удалось бежать за границу и скрыться в Финляндию. Некоторых из тех самых повстанцев и встретил в тюремных застенках Павел Мелетьев. Так он писал: «После кронштадтского восстания двести матросов были доставлены в архангельскую тюрьму. В первую же ночь все были уведены «на свалку» (место за тюрьмой, где производили расстрел) и выведены в расход — расстреляны»[212].

Совершая революцию, Ленин со своей большевистской партией, желая заручиться поддержкой народа, объявил лозунг: «Землю – крестьянам!» Однако на деле все вышло иначе. Крестьян стали ограничивать в землевладении[213], затем и вовсе отобрали всякое право на частное пользование землей, орудиями сельскохозяйственного производства и скотиной. Закончилось все это коллективизацией. Павел Мелетьев был свидетелем того, как простые мужики, не искушенные в политической демагогии, реагировали на несправедливость властей. Ложь в народном христианском сознании прочно ассоциировалась с действием антихриста. Владыка пишет о том, что когда он отбывал свой тюремный срок, «из Тамбова была доставлена партия полураздетых голодных крестьян — хлеборобов»[214]. В Тамбовской губернии, одной из благополучных, типично земледельческой, где богатые черноземом почвы давали хорошие урожаи зерновых, доведенные до отчаяния крестьяне, подняли восстание против коммунистической власти. Все в тех же 1920-1921 гг. происходила т. н. Антоновщина или, как именует официальная советская историография «антисоветский кулацко-эсеровский мятеж»[215]. Недовольство крестьян было вызвано продразверсткой, когда фактически у тружеников хлеб конфисковывался. В мужицком сознании – это был просто произвол и насилие, государственный бандитизм. Мятежные хлеборобы выдвигали лозунги: «Да здравствует свободная торговля». В октябре 1920 г. в мятеже участвовало до 20 тысяч человек, к январю 1921 г. количество восставших было уже до 50 тысяч человек. Крестьяне перешли к методам партизанской войны. В среднем по всей Тамбовской губернии в восстании участвовало 25-30% населения и, в этой связи, один советский историк замечает: «Несомненно, что 25-30% населения деревни означает, что все взрослое мужское население ушло в армию Антонова»[216]. Части Красной армии, брошенные на борьбу с восставшими, состояли из тридцати двух с половиной тысяч штыков, 8 тысяч сабель, 463 пулеметов и 63 артиллерийских орудий. К августу 1921 г. крестьянское восстание было жесточайшим образом подавлено, убитыми оказались 11 тысяч крестьян. Павел Мелетьев, встретил оставшихся в живых арестованных несчастных русских мужиков в Архангельской тюрьме: «Они едва держались на ногах от слабости. Их выгоняли на работы во дворе тюрьмы. От работы они отка­зывались, говоря: «На антихриста мы работать не будем». Их надзиратели били и угоняли в камеру. Так продолжалось дней 10. «Божьи люди», так звали их в тюрьме, голодали, но работать не соглашались. Стоят, бывало, на дворе, скрестив руки на груди высохшие, голодные, что скелеты. Так рабочая крестьянская власть обращалась с крестьянами. Их всех рас­стреляли на «мхах» — загородное место, где были заранее вырыты канавы заключенными»[217].

Другое свидетельство Мелетьева касается жизни духовенства, вернее того, как реагировали на действия коммунистов священники и монахи в провинции, когда их достигла волна беззакония: «Настоятель церкви Иоанновского подворья (Иоанновскнй женский Сурский монастырь) города Архангельска[218], отец Федосихин, поклонник отца Иоанна Кронштадтского и ревностный служитель Божий»[219]. Об этом священнике сохранилось свидетельство в воспоминаниях бывшего полицейского чиновника Н.Е. Паршенского[220], который, будучи прихожанином подворья, лично знал настоятеля. Федосихин, до рукоположения служил машинистом поезда на Ораниенбаумской ветке Балтийской железной дороги, по которой постоянно ездил о. Иоанн Кронштадтский. О том, как он был призван ко священству, читаем: «Видя великую силу Божию, постоянно проявляемую через о. Иоанна, у меня зародилась в душе мысль также сделаться служителем Божиим, как о. Иоанн, который дал мне на это свое благословение и устроил меня священником в архангельское подворье Сурского монастыря»[221].

Находясь под арестом о. Федосихин, читаем далее в воспоминаниях Мелетьева: «Сильно обличал большевиков, как слуг и предтечей антихристовых. Он внушил сестрам-монахиням мысль, что работать на большевиков грех, не следует: большевики — богоборцы. Сестер арестовали, и, когда их заставляли работать, они все с радостью на лицах отказывались работать. Все были подвергнуты избиению, пыткам и расстреляны. Отец Федосихин также приял мученическую смерть»[222].

Приведенный в воспоминаниях епископа Павла случай с заключенными монахинями был не единичным. Сведения о духовном сопротивлении, о стойкости в вере и не желании покоряться безбожной, коммунистической власти просачивались за границу и появлялись в русской эмигрантской печати. Вот одно из подобных свидетельств: «…исключительно ярки образы людей редкой духовной силы. В 1929 г. тридцать монахинь из Шамординского монастыря были перевезены в Соловки. На допросе они говорят только свое монашеское имя: мать Мария, мать Магдалина. Отказываются работать. Их бьют, мучают. Они отказываются работать на антихриста. Посылают к доктору: может быть он найдет их или больными, или ненормальными и негодными к работе. Доктор так описывает это: «Вошли тридцать молодых женщин, на вид им всем не больше тридцати лет, но, наверное, есть и моложе и старше. Здоровые, крепкие, чистые русские девушки. Как белые грибы, без изъяна. Такая и в избу горящую войдет и коня остановит на полном скаку. «Здравствуйте сестры» - низкий монашеский поклон. - «Я доктор и должен вас осмотреть». - «Мы здоровы». - «Я верующий, я не буду вас осматривать, но мне надо написать заключение, на какую работу вы годны?» - «Мы не будем работать на антихриста». - «Но здесь все работают, и епископы и священники. Есть легкая работа: вы умеете плести сети?» - «Умеем, но не будем». - «Вас будут бить, мучить». - «Бог поможет перенести мучения». В конце концов, они соглашаются работать, но под условием: держаться всем вместе и молиться. Им дают шить на больных, они шьют и поют молитвы… В скором времени привозят в Соловки ссыльного священника, который оказался их духовным отцом. Он запретил им работать. Они прекращают работы. Священника расстреливают. Тогда монашки говорят: «Теперь нет на земле такой власти и силы, которая могла бы нас освободить от слова духовного отца». Их сослали из Соловков врозь, поодиночке, и они исчезли»[223]. Сохранилась информация о вышеописанном случае еще в одном источнике: «...Летом 1929 г. на Соловки прибыло тридцать монахинь, в большинстве из Шамординского монастыря, что близ Оптиной Пустыни. Они решительно заявили, что на антихриста работать не будут. К инокиням были применены все принятые в таких случаях меры: ругань, голод, избиения, карцер - безрезультатно. Таких расстреливали или ссылали на Анзер, где они сами умирали медленной смертью. Но протест монахинь происходил настолько достойно, без скандалов и хулиганства, что сам начальник лагеря Зарин не мог перенести их смирения.

Это были фанатички, ищущие страданий, и за это их все жалели. Одного из соловецких врачей и доктора Жижиленко (епископа Максима Серпуховского)[224] вызвали к начальнику санчасти Антиповой и рекомендовали признать монахинь нетрудоспособными, чтобы освободить от работ на законном основании. Врачи, как могли, пытались уговорить упрямых женщин, чтобы те разрешили признать себя больными, без медосмотра, но сестры стояли на своем, даже ссылка на работающих иерархов не помогла. «Спасибо, мы здоровы, просто не хотим служить антихристу». Но через несколько дней согласились стегать одеяла для лазарета; при работе пели молитвы и псалмы.

Последний акт трагедии: на Соловки доставили священника, который оказался духовным отцом некоторых монахинь. На вопрос духовных дочерей он ответил категорическим запрещением трудиться на безбожную власть. Священника расстреляли, а их разъединили и направили куда-то поодиночке. Они сгинули без следа...»[225].

«Такие случаи узнаются, о них рассказывают, протоколы допросов выкрадывают, переписывают и читают тайно в церквях. Рассказывают о девушке Лидии, которую так мучили, что стоявший на страже у двери красноармеец Кирилл не выдержал и убил двух мучителей, сознательно идя на мученическую смерть; быть, может это легенда, но это любимая легенда верующего русского народа и это событие, вполне реально возможно…

По всей Руси ходят тайные бродячие священники, монахи и монахини под видом ремесленников. Узнают, где есть верующие, и священники совершают у них требы в избах. Самые храбрые из них стремятся туда, на далекий север, где живет сосланный митрополит Петр[226]… Об этих бродячих священниках народ узнает всякими путями и в частности с особым вниманием читает известия об арестах нищих и бродяг, надеясь среди них найти бродячих священников… Они бродят по Руси и совершают требы: крестят детей группами…Венчание священник совершает над обручальными кольцами. Отпевание над горстью земли с могилы… В колхозе группа людей…в воскресный день идут на работу в поле: среди них есть тайный священник, который с ними беседует и, если возможно, в поле совершает богослужение.

Во главе этого идейного религиозного движения стояли и стоят некоторые почитаемые вожди: архиепископ Иосиф[227], епископы Серафим[228], Виссарион[229] и другие. Неприятие церковной власти, пошедшей на соглашение с богоборцами, верность правде – вот что объединяет это большое глубокое движение в Русской Православной Церкви»[230].

По свидетельству очевидца, за один только 1922 г., в результате уголовных процессов над священниками, монахами и монахинями, расстрелянными оказались более восьми тысяч человек[231].

Владыка Павел продолжал свои воспоминания: «Представителям духовенства работа в тюрьме представлялась изнурительная и унизительная. Гоняли нас на земляные работы, рыть канавы, вгоняли в воду нарочно, чтобы посмеяться над нами. Весной стоять по колена в холодной воде и рыть канаву — это сущая пытка.

Начальник тюрьмы решился меня посрамить и принудить отказаться от Бога. Он усердно принялся меня перевоспитывать. Убеждал меня похулить Бога, обещая освободить из тюрьмы раньше срока. В тюрьме находился бывший благочинный протоиерей, который в угоду советской власти, и из страха отказался от Бога, и заявил: «Я 20 лет обманывал народ, никакого Бога нет и не было». Вот, указывая на пример этого протоиерея, начальник тюрьмы требовал и от меня публично отказаться от Бога и сказать: «Каюсь, товарищи, я обманывал народ, а теперь сам понял, что Бога нет». «Думай, поп, и знай, что мы шутить с тобой долго не будем. Найдем меры заставить тебя подчиниться. Здесь веровать в Бога и молиться нельзя, ты посажен для перевоспитания». Я категорически отказался от этого предложения. Последовали избиения до потери сознания, поливания водой, содержание в карцере, где было страшно грязно, сыро и холодно. Вид мой был ужасен: грязный, весь в синяках, замазанный кровью, с проломленной головой, голодный. Только молитва и упование на Бога давало силу жить. Начальник тюрьмы обви­нил меня в нарушении правил внутреннего распорядка. Я очень боялся, что если он доведет это обвинение до сведения трибунала, то меня засчитают неисправимым и направят в лагерь или в изолятор. Но, к счастью, он этого не сделал…»[232].

О масштабах гонений в Архангельской епархии свидетельствуют факты: «В 1922 г. в результате компании по изъятию церковных ценностей в Архангельской губернии было изъято 167 пудов[233] 30 фунтов 58 золотников[234] серебра, 15 фунтов 65 золотников золота, 2078 драгоценных камня. К 1 января 1923 г. все монастыри епархии были упразднены, существовало 29 православных общин. В 1918 - 1933 гг. по неполным и не уточненным данным, было закрыто 247 церквей и часовен, снесено 16»[235]. В 1933 г. был арестован и отправлен в ссылку архиепископ Архангельский Аполлос (Ржаницын)[236].

3. КРАТКАЯ СВОБОДА (1925 – 1931)

МОСКВА

«Стойте в свободе, которую даровал вам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства» Гал. 5.1.

В июле 1925 г. отца Павла освобождают из заключения. Встает вопрос, что делать дальше? - Куда идти? В стране разруха, свирепствует террор, церковная жизнь расстроена. События, иллюстрирующие ситуацию, на фоне которой пришлось освобожденному из-под стражи провинциальному священнику налаживать свою жизнь, были таковы: компания по изъятию церковных ценностей; показательные судебные процессы над духовенством; травля в печати всего того, что связано с церковью; арест, судебное следствие, попытки изоляции и дискредитации патриарха Тихона; разгул обновленчества; произвол властей и т.д. Историк пишет: «В течение 1924 г. все руководящие архиереи Русской Православной Церкви оказались в тюрьмах и лагерях»[237]. Духовенство в то время называли лишенцами, т.к. оно действительно было лишено прав, находилось в дискриминации. Сам факт принадлежности к духовному званию, автоматически ущемлял общественно-политический статус человека, делал его врагом социалистического строя и советского общества, переводил в разряд классового врага. Конституция Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, принятая в 1918 г., гласила: «Не избираются и не могут быть избранными… г) монахи и духовные служители церкви и религиозных культов…»[238]. Законодательно объявлялось о лишении политических прав религиозных служителей «всех исповеданий и толков, для которых это занятие является профессией»[239].

Игумен Павел направляется в центр, в столицу, не нужно забывать, что в стране разруха и голод. «Я поехал в Москву, где меня приняли к себе мои друзья-священники, у которых я смог немного набраться сил»[240]. Находясь в среде известных клириков, отец Павел получает моральную и материальную поддержку. Среди его друзей и благодетелей были преосвященный владыка Иоасаф (Шишковско – Дрелевский)[241] (+1935), с 1923 г. бывший епископом Малоярославецким, викарием Калужского архиерея, с 1930 г. проживавший в Серпухове, в качестве викария Московской епархии; а также епископ Павлин (Крошечкин)[242]. Преосвященный владыка Павлин закончил свою земную жизнь мученически, с 1930 г. он проживал в городе Боровске, как викарий, а через год стал управляющим Калужской епархией. В 1937 г. святитель был расстрелян в Могилеве. На Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в 2000 г. архиепископ Могилевский Павлин был канонизирован в лике святых. Печатные материалы о Мелетьеве говорят: «Освобожденный в 25-м году владыка опять занялся миссионерской деятельностью в Москве, Калуге и Серпухове»[243].

Биографические записки о преосвященном епископе Павлине содержат сведения о том, что он после очередного тюремного заключения он «некоторое время… жил в Москве то у одного, то у другого из своих друзей и знакомых… изредка входя в молитвенное общение с близкими по духу людьми»[244]. Одним из таких близких по духу и стал игумен Павел, обласканный вниманием и духовной опекой святителя Павлина. Близко знаком был в годы, своей относительной свободы Павел Мелетьев, также с архимандритом Донского монастыря отцом Исихием.

Чтобы проиллюстрировать те процессы, которые проходили в то время в стране, позволю привести цитату официального церковного историка: «Началось массовое закрытие церквей. В 1928 г. Русская Православная Церковь имела более 30 тысяч приходов… - 2/3 от дореволюционного количества. В 1928 году закрыто было 534 церкви, а в 1929 – уже 1119 храмов. В 1930 году упразднение православных общин продолжалось с нарастающим темпом. В Москве из 500 храмов к 1 января 1930 года оставалось 224, а через два года – только 87 церквей, находившихся в юрисдикции Патриархии»[245]. В 1929 г. в столице ликвидирована знаменитая Иверская часовня возле Кремля, в 1930 г. закрыт Симонов монастырь, в 1931 г. уничтожен храм Христа Спасителя.

Ради наглядности и в качестве иллюстрации, да разрешит читатель сделать небольшой беглый обзор официальной прессы тех лет. Итак, некоторые выдержки из публикаций: «Комсомольская Правда» от 17 января 1930 г. писала: «Ставка совершенно четко и ясно делается на ликвидацию Церкви и полное уничтожение религиозных предрассудков». «Задача осуществления пятилетки со всей остротой ставит вопрос о сокрушительном ударе (это выражение взято из передовицы «Правды») - по религии», («Антирелигиозник», № 1, 1930). Параллельно с массовым насаждением коллективизации в деревне в экстренном порядке «ликвидируется и религия». «Воинствующий безбожник сам понимает, что колхоз с церковью и попом – это нечто достойное юмористического журнала» («Безбожник у станка», № 2, 1930).

«Ликвидируя кулачество, как класс, необходимо разбить и его идеологические вышки – религиозные организации» («Беднота», 16 февраля 1930)»[246]. По поводу приближающегося праздника Пасхи 1930 г., в одном из журналов писалось: «Борьба с религией и религиозными организациями… принимает сугубо политический характер. Именно поэтому на борьбу с религией мы должны поднимать самые широкие слои трудящихся масс. Антипасхальная кампания, должна быть, поэтому максимально использована для еще более усиленной агитации среди верующих за закрытие церквей, сдачу колоколов, за выход из религиозных общин, за отказ от икон и принятия на дому попов.., за окончательный отказ от религиозных праздников»[247]. В другой статье о «плане антирелигиозной компании» в Москве говорилось: «Антипасхальная кампания проводится под лозунгом «за безбожную Москву…». Мы ставим задачу добиться закрытия церквей и других молитвенных зданий города Москвы…»[248].

Вырвавшись из тюремных застенков, не мог ревностный пастырь отец Павел Мелетьев оставаться равнодушным свидетелем происходящих событий, с воодушевлением принялся он использовать отпущенную ему свободу для пользы Божией. «Главным моим делом, пишет епископ Павел, - оставалась миссионерская работа. Безбожная пропаганда причиняла много зла, но, с другой стороны, я мог констатировать, насколько вера была жива в народе»[249].

Не имея постоянного места служения, из-за того, что административная жизнь церкви находилась в совершенном расстройстве, игумен посещает, взявших его под свой святительский омофор преосвященных. По их благословению служит на приходах, проповедует, использует свой северный опыт епархиального миссионера, обличает безбожие, выступает против раскольников и нарушителей церковного единства, борется с обновленчеством, спасает души. В своих воспоминаниях, в последствии, он напишет об этом времени: «Я работал в Москве, а также в Калуге и в Серпухове, до 1931 г.»[250].

Дата добавления: 2015-08-13