Мелехов и Кошевой

(механизм трагической ситуации)

Попробуем разобраться в механизме создания трагического конфликта, трагической ситуации на конкретном примере. Возьмем для этого, может быть, самый сложный и самый горький поворот в судьбе Григория Мелехова: его встречу с Кошевым после возвращения в хутор из Красной Армии и уход в банду Фомина.

Этот поворот – результат столкновения Григория с Кошевым. Столкновения неизбежного, ибо поведение, действия того и другого в тех конкретных условиях, в которых они оказались, были закономерными, просто не могли быть иными.

Давайте разберем мотивировки, пружины действий и того, и другого героя. Начнем с Кошевого. Кошевой с его жизненным опытом, с его кругозором, с его замкнутостью в одной, "красной", идее, с его упрямством, с его твердым, неуступчивым характером, с его непримиримостью, в тех условиях действительно не мог поступить иначе.

Для справедливости отметим, что непримиримую позицию в отношении Григория Мелехова Кошевой занял далеко не сразу. Вспомним его поведение в тот момент, когда после разговора в ревкоме Штокман, узнав об этом разговоре, приказал арестовать Григория. «Жалость и ненависть переплели простое Мишкино сердце», – пишет автор. Михаил промедлил с выполнением штокмановского приказа, и Григорий успел скрыться. Штокман обвиняет в этом Кошевого. Тот вспылил, в гневе закричал: «А я тут при чем? На меня нечего орать! Мое дело телячье, поел да в закут. А вы чего думали? Не напирай, Осип Давыдович! Не напирай, ей-богу, вдарю!»А затем, когда они втроем поехали на поиски Григория, явно обреченные на неудачу, Кошевой, чувствуя свою вину, заискивает перед Штокманом: «Мишка, припадая к луке, смеялся детским, заливчатым смехом, захлебываясь и икая, и все норовил заглянуть под башлык Штокману, в его суровые стерегущие глаза».

Потом он ожесточился. Ожесточили Михаила события Вешенского восстания, зверства повстанцев и белогвардейцев, а затем возвращение на хутор таких головорезов, как Кирюшка Громов (тоже, между прочим, после разгрома восстания оказавшийся в Первой Конной Буденного). Вот что требовало от Кошевого, по его понятиям, «быть настороже». Он сам стал жестоким и неумолимым по отношению к тем, кто не с красными. Неспособный курицу зарезать, как он признается Ильиничне, он беспощадно рубит и расстреливает пленных повстанцев, жжет их дома, уничтожает скот.

Мог ли Кошевой при встрече с Григорием поступить иначе? Даже если бы был более чутким и человечным? Вряд ли… Потому что Григорию он не доверял и не мог доверять. Почему? Попробуем разобраться в мотивах действий Кошевого.

Оправдано ли недоверие Кошевого к Григорию?

С его точки зрения и в его положении, увы, оправдано! Кошевого не мог не насторожить тот факт, что в разгар боев на Западе Григорий – боец Первой Конной, помощник командира полка – вдруг оказался демобилизованным из Красной Армии и появился в хуторе.

Далее. То, что было известно Кошевому о Григории Мелехове, говорило не в его пользу. А что было известно Михаилу? То, что Григорий не раз переходил от красных к белым и обратно. То, что он был активнейшим участником восстания – командиром самой активной в боевых действиях против Красной армии первой повстанческой дивизии. То, что на совести Григория много жертв, что на его руках кровь многих красноармейцев.

Иначе говоря, факты жизни Григория Мелехова, если не знать их подоплеки, говорят не в его пользу. А Кошевой этой подоплеки не знал. Не знал о метаниях Григория, о его разочарованиях, о его раскаянии. Не знал о его душевных драмах. Не знал о его страданиях. Мы – читатели – знаем о Григории Мелехове в тысячи раз больше, чем знал и мог знать о нем Михаил Кошевой. Поэтому он имел основания и считал себя вправе не доверять Григорию. И на прямой вопрос Григория: « Ты мне не веришь?» – отвечает так же прямо: «Нет!»

И этим ответом наносит Григорию смертельный, непереносимый удар. Бьет в самое чувствительное место: для Григория нет более тяжкого оскорбления, чем недоверие. С его чувством справедливости, с его пониманием достоинства ему этого удара не выдержать.

И тем не менее Кошевой вправе ему не доверять. Вернее, не мог ему доверять. Но недоверие – не единственный мотив действий Кошевого. У него есть и другие причины опасаться Григория.

Давайте рассмотрим такой вопрос: имел ли Кошевой веские основания для того, чтобы считать Григория Мелехова опасным потенциальным врагом, опаснее, чем головорез Кирюшка Громов и палач-каратель Митька Коршунов? Прочтем внимательно эту часть диалога:

«Тебе жена рассказывала про Кирюшку Громова? – спросил Михаил.

- Да.

- Тоже не по душе мне был его приезд. Как только услыхал я, в тот же день…

Григорий побледнел, глаза его округлились от бешенства.

- Что же я тебе – Кирюшка Громов?

- Не шуми. А чем ты лучше?

- Ну, знаешь…

- Тут и знать нечего. Все давно узнатое. А потом Митька Коршунов явится, мне тоже радоваться? Нет, уж лучше бы вы не являлись в хутор.

- Для тебя лучше?

- И для меня, да и народу лучше, спокойней.

- Ты меня с ними не равняй!

- Я уже тебе сказал, Григорий, и обижаться тут нечего: ты не лучше их, ты непременно хуже, опасней.

- Чем же? Чего ты мелешь?

- Они рядовые, а ты закручивал всем восстанием».

Кошевой считает, и не без оснований, что в обстановке назревающего нового восстания Григорий может явиться центром притяжения, группировки контрреволюционных элементов.

И это была реальная опасность, если, конечно, не верить в то, что теперь Григорий ни при каких обстоятельствах не будет воевать против Советской власти. Кошевой в это не верил. Да Григорий и не дает таких гарантий. Напротив, он говорит, что будет "обороняться", если власть возьмет его "за хрип".

Между прочим, Григорий мог стать таким центром, даже не желая этого. Посмотрите, как Шолохов выстраивает сюжетную ситуацию дальше. Через день после разговора с Михаилом произошел следующий эпизод:

«Возле лавки Григорий увидел недавно вернувшегося из Красной Армии бывшего батарейца Захара Крамскова. Он был преизрядно пьян, покачивался на ходу, но, подойдя к Григорию, застегнул на все пуговицы измазанную белой глиной куртку, хрипло сказал:

- Здравия желаю, Григорий Пантелеевич!

- Здравствуй.

- Угадываешь?

- А как же.

- Помнишь, как в прошлом годе под Боковской наша батарея выручила тебя? Без нас твоей коннице пришлось бы туго. Сколько мы тогда красных положили – страсть! Один раз на удар давали, другой раз – шрапнелью. Это я наводчиком у первого орудия работал! Я! – Захар гулко стукнул кулаком по своей широкой груди.

Григорий покосился по сторонам, – на них смотрели стоявшие неподалеку казаки, вслушивались в происходивший разговор. У Григория дрогнули углы губ, в злобном оскале обнажились белые плотные зубы.

- Ты пьяный, – сказал он вполголоса, не разжимая зубов. – Иди проспись и не бреши лишнего…

- Нет, я не пьяный! – гулко выкрикнул подгулявший батареец. – Я, может, от горя пьяный! Пришел домой, а тут не жизня, а б…! Нету казакам больше жизни. И казаков нету! Сорок пудов хлеба наложили, это – что? Они его сеяли, что накладывают? Они знают, на чем он, хлеб, растет?

Он смотрел бессмысленными, налитыми кровью глазами и вдруг медвежковато облапил Григория:

- Ты почему штаны без лампасов носишь? В мужики записался? Не пус-тим! Лапушка моя, Григорий Пантелеевич! Перевоевать надо! Скажем, как в прошлом годе: долой коммунию, да здравствует Советская власть!

Григорий резко оттолкнул его от себя, прошептал:

- Иди домой, пьяная сволочь! Ты сознаешь, что ты говоришь?

Крамсков бормотнул:

- Извиняй, пожалуйста, но я тебе истинно говорю, как своему командиру… Как все одно родному отцу-командиру: надо перевоевать!

Григорий молча повернулся, пошел через площадь домой. До вечера он находился под впечатлением этой нелепой встречи, вспоминал пьяные выкрики Крамскова, сочувственное молчание и улыбки казаков, думал: «Нет, надо уходить поскорее! Добра не будет…»

Для чего Шолохов вводит эту сцену непосредственно после разговора с Кошевым?

Он объективен: контрреволюционно настроенные казаки действительно видят в Григории своего союзника и отца-командира. Так что опасения Кошевого имеют под собой вполне реальную почву. И этот эпизод в выстраиваемой писателем сюжетной ситуации никоим образом не является ни лишним, ни второстепенным.

И, наконец, прав ли Кошевой, считая появление Григория в хуторе несвоевременным? Момент, надо сказать, хуже некуда! Назревает мятеж, вызванный тяготами продразверстки, чем и возмущен Захар Крамсков: «Сорок пудов хлеба наложили! Это что?» Вспомните благоразумный совет знакомого казака, с которым Григорий встретился в Вешенской, когда по требованию Кошевого отправился вставать на учет в военкомат и политбюро ЧК: «Не надо бы тебе являться домой ишо года два. Тревожно в округе. В Богучарском уезде восстание. Казаки дюже недовольные продразверсткой. Лучше бы тебе, парень, смыться отсюда, да поскорее!»

Учитывая все эти обстоятельства и мотивы, нельзя не признать поведение Кошевого по крайней мере логичным и объяснимым. Его недоверие имеет под собой основания, хотя, не доверяя Григорию-красноармейцу, он не прав нравственно.

И здесь возникает острейшая моральная коллизия. Мы знаем, что Григорий искренне хочет покоя и мирного труда, что он не хочет воевать и проливать чью бы то ни было кровь. Поэтому поведение Кошевого кажется нам несправедливым и жестоким, и читатель вольно или невольно начинает относиться к нему с антипатией. А кроме того, читатель знает, что жизнь Кошевого пощадил когда-то Григорий. Больше того, узнав о пленении красных казаков и думая, что Кошевой среди них, он бросает свою дивизию и мчится в хутор, чтобы его спасти («Кровь легла промеж нас, но ить не чужие же мы!»).В высшей степени благородный и человечный поступок: ведь Кошевой убил брата Григория – Петра.

А Кошевой не может и не хочет ответить Григорию таким же благородством. Это совсем другой характер. Кошевой не способен на широкий, гуманный, нравственный порыв – спасти жизнь человека, тем более врага. Но самое главное в другом. Он – во власти идеи. Она для него закон. И поступает он не по совести, а по этому закону. Он фанатик. Для него дело важнее и выше любых человеческих отношений. Он служит делу революции, и всякий моральный счет отступает перед требованиями этого дела, как его Кошевой понимает.

Вспомните аналогичную ситуацию в «Хождении по мукам» Алексея Толстого. Телегин – красный разведчик в белогвардейском мундире с подполковничьими погонами – и Рощин – подполковник белой армии – встречаются на вокзале. Рощин мучительно колеблется: как быть? Он знает, что Телегин служит в Красной Армии. Выдать? Не выдать? Не выдает, во имя прежней дружбы. Щадит Телегина.

А потом они встречаются в штабе красных. Телегин думает, что Рощин – разведчик белых, он знает, что тот подполковник белой армии. Он решает разоблачить «врага», и прямо говорит об этом Рощину. Но только Рощин в это время уже и сам – красный. Произошло недоразумение. Все разъясняется к взаимному удовлетворению. По сравнению с шолоховским «свирепым реализмом», у Толстого – тоже реалиста – все выглядит иначе, проще, легче, даже как бы в розовом свете. Разный бывает реализм!

У Шолохова все не так… Обстоятельства исключительно тяжелы. Жизнь беспощадна. Беспощадны и люди.

Итак, посмотрите на все мотивы поведения Кошевого. Оцените их объективно, отрешившись от эмоций, взвесьте все, и вы придете к выводу: в тех условиях он не мог действовать иначе. Такой человек в таких обстоятельствах мог действовать только так.

Согласитесь, что в поведении Кошевого, в том, как оно выстраивается и мотивируется автором, есть логика характера, логика жизненная и художественная, в нем прослеживается железная закономерность.

А теперь о другом участнике этого конфликта. Может быть, трагический поворот в судьбе Григория вызван иной – случайной – причиной, а именно – случайностью его появления в хуторе в столь неподходящий момент? Вспомните: Лев Якименко утверждал, что Григорий мог и должен был остаться в Красной Армии, дослужить до конца войны, но не сделал этого, демобилизовался, ушел из армии. Может быть, это действительно его ошибка?

Но все дело в том, что Григорий не мог остаться.

Во-первых, здесь есть объективная сторона, а именно – проводившееся тогда численное сокращение войск Красной Армии после победы над Врангелем в Крыму.

Во-вторых же, и это главное, Григорий ушел из Красной Армии после очередного (шестнадцатого по счету) ранения потому, что уже не мог по-прежнему, как вначале, «с великой душой» сражаться в Первой Конной. Не мог потому, что почувствовал недоверие со стороны буденновцев. Недоверие это для него – страшный, непереносимый удар. Оскорблено чувство собственного достоинства. Задето чувство справедливости. У него «руки опустились. Остатнее время я этого недоверия уже терпеть не мог. От жару ить и камень лопается». Поэтому он и согласился с демобилизацией, не сделал попытки остаться в строю.

И, наконец, в-третьих, не мог Григорий и переждать тяжелое время где-нибудь в сторонке, как советовал ему Прохор Зыков: «Переждать, пока утрясется эта живуха». Не таков Григорий, это не Степан Астахов, не такой у него характер: «Это не по мне. Ждать да догонять – самое постылое дело».

Таким образом, он тоже не мог поступить иначе, не мог не вернуться в хутор. Здесь, в его поведении – тоже своя логика, своя закономерность.

В хуторе же он сталкивается с непримиримым недоверием Кошевого и определяет свою линию поведения: «Против власти я не пойду до тех пор, пока она меня за хрип не возьмет. А возьмет – буду обороняться».

Но Кошевой, не колеблясь, берет Григория «за хрип».

Тогда Григорий действует так, как решил: «Буду обороняться», – снова бежит от ареста – и попадает в банду Фомина.

Кто из двух антагонистов прав? Григорий или Кошевой? У каждого своя правота. Здесь сталкиваются две «правды», и каждая из них имела право на существование в той сложной жизни. И когда критики становятся то на сторону одного, то на сторону другого – им никогда не договориться, как не могли договориться Мелехов с Кошевым. Правда у того и другого – своя. Оба по-своему правы и оба неправы.

ПРАВ здесь один только Шолохов: он показывает закономерность поведения каждого из антагонистов и вытекающую из этого неизбежность трагического разрешения их конфликта. Всё стягивается в железный узел, из которого нет благополучного исхода:

Кошевой не мог действовать иначе.

Григорий тоже не мог действовать иначе.

И обстановка на хуторе не могла быть иной.

Сталкиваются, пересекаются три закономерности, и в точке их пересечения возникает СЛУЧАЙНОСТЬ – трагический поворот

судьбы героя, – случайность, которая неизбежнее всякой закономерности. Это та случайность, которую философы-диалектики считают формой проявления необходимости.

Закономерность выступает в виде рокового стечения обстоятельств. Но реализуется она в действиях обыкновенных, живых людей: Кошевого, Мелехова, командира и комиссара полка, человека в Политбюро ЧК и т.д. В этом сложность: возникает соблазн возложить вину на конкретную личность, и мы начинаем упрекать Кошевого в нечуткости, Мелехова в нетерпеливости и т.п. Но Шолохов великолепно справился с задачей: создал такое сплетение характеров и обстоятельств, которое реализуется в действии как железная закономерность.

Древние греки в таких случаях апеллировали к року: «так повелел Аполлон» (как говорит Орест, убивая мать, Клитемнестру, в эсхиловской «Орестее») – и точка, других объяснений не нужно. Но Шолохов на Аполлона сослаться не может. И Мишка Кошевой тоже. Он всю ответственность берет на себя, действует как личность. И точно так же действует Григорий Мелехов. Но мы-то должны видеть и понимать, что здесь в действиях людей, в совокупности их действий, проявляется действительно закономерность, уже не зависящая от воли какого-либо одного из участников события. Так в принципе должно строиться всякое художественное драматическое (и эпическое) действие.

Но закономерность эта не фатальная. Люди действуют согласно логике своих характеров и в соответствии с обстоятельствами, но не по воле рока.

Потому что такого рода закономерность является следствием предыдущих действий самих героев, обстоятельства в значительной степени созданы ими самими, и, следовательно, закономерность эта не снимает ни проблемы выбора, ни проблемы свободы воли.

Дата добавления: 2015-08-18