Принц Радуга

Однажды вечером мы все были на ужине в арабском ресторане в центре Рима. За столом с нами я заметила нового человека. Он казался героем из средневековья. Сташ де Рола. Полное имя: Станислас Клоссовский де Рола Бальтус.

Не знаю, что мы ели. Не знаю, о чем говорили. Тот ковер, на котором мы сидели, должно быть, был волшебный, потому, что на рассвете мы оказались с ним наедине на вершине стены виллы Медичи. С того дня мой дом и виллу Медичи связывала невидимая нить, и я ежедневно ездила туда на своей «веспе-50», украшенной психоделическими рисунками.

Я несколько раз обедала на вилле с ним и его отцом, художником Бальтусом, который тогда был директором Французской академии. Вместе с нами за столом была и его натурщица, японка. Это были очень формальные обеды. Говорили на любые темы, но особенно об искусстве. Мне казалось, что время остановилось в тех стенах.

Сташ был первым, кто рассказал мне о йоге, о трансцендентной медитации, об алхимии и других вещах, о которых я раньше не знала. Он был высокий, худой, с длинными волосами, характерными для средних веков. Он носил очень облегающие брюки, длинные пальто и обувь на каблуках и с пряжками.

Как-то мы вместе поехали на Сицилию, где я была занята на съемках фильма. Когда мы вошли в гостиницу в Рагузе, портье спросил:

«Ваша сестра будет спать в одной комнате с вами?»

Еще мы вместе ездили в Лондон, тот сказочных свинговый Лондон 60-х. Он привел меня в дом Пола Маккартни. Был уик-энд, и Тарин, которая еще училась в колледже, пошла с нами. Джейн Эшер, тогда невеста Пола, открыла нам дверь. Они были очень вежливы и доступны - обычная пара, уютный дом. Там была еще Марта, знаменитая собака-бобтейль, которой он посвятил песню. Могло бы показаться, что это обычный хороший дом в Лондоне, если бы не огромный беспорядок, неожиданное появление Брайана Джонса и – в определенный момент - сигареты «с начинкой».

Мы сидели в гостиной и одним глазом смотрели телевизор, где показывали новые шутки из старого сериала Coronation Street. Потом Пол ставал пластинки - версии песен «Битлз» на шведском, каком-то из славянских и других языках. Смеялись. Кто-то предложил спиритический сеанс. Пальцы Тарин коснулись пальцев Пола. Она дрожала, но это было не из-за духов. Как медиум, никто из нас ничего не стоил.

Для меня это был не первый паранормальный опыт: я в это верю, но у меня никогда ничего не получалось на сеансах.

Мне часто снятся вещие сны. Вот не так давно случился любопытный факт, касающийся именно Сташа. Я уже много лет не видела его и не слышала, и вдруг он мне приснился – весь согнутый пополам и жалующийся на сильнейшую боль в ноге. Меня это взволновало, и я начала его разыскивать. Он был в Париже.

«Привет, Ромина», - голос был слабым. «Я счастлив, что ты позвонила мне. Я в постели уже несколько дней. Я попал в автомобильную аварию, и у меня сломано колено».

Моей матери Сташ не нравился. Может, потому, что она думала исключительно о моей карьере и поощряла меня только в этом направлении.

Это, по сути, был период, когда я начала сниматься в фильмах определенного рода. В 1964 1968 годы родилась моя неспособность говорить «нет». Той Ромины из колледжа больше не было. Или, по крайней мере, я часто теряла ее. Иногда то, что я видела в зеркале, было чужим. Я не тратила много времени, чтобы понять, что во мне поменялось или почему. Я шла вперед на ощупь. Иногда я чувствовала себя как на безумных американских горках. Меня раздирали тысячи сомнений. И несмотря на то, что вокруг меня всегда было много людей, не было никого, кто меня бы ободрил и помог поверить в себя. Моя мать была мне как ровесница. Того, что я читала, мне не хватало: появлялись лишь новые вопросы.

Система ценностей, в которой разрешалось все, оказалась весьма спорной: я видела, как окружающие меня люди вокруг меня начинают с сигареты «с начинкой», а потом переходят на более тяжелые «вещи». Кто-то не смог выбраться из этого круга, как Тина Омон, Талита Пол, Кэрол Бергер и другие.

Но вместо того, чтобы открыть глаза, я продолжала жить в мечтаниях. Я часто чувствовала необходимость в отцовском плече, в наставнике.

Эдмунд и моя мать окончательно развелись, когда я была в Англии. Она уже не жила ни с кем постоянно. Каждое утро я находила новую пару мужской обуви за дверью ее спальни.

В наших отношениях что-то начало меняться. Периоды веселья сменялись большой горечью. Иногда она мне начинала рассказывать о проблемах, которые были при моем рождении: двадцать часов схваток, инъекции в позвоночник, которые проткнули седалищный нерв, в результате чего она теперь годами вынуждена терпеть мучительную боль. Она мне это рассказывала, глядя в глаза, с серьезным выражением лица, не упуская ни малейшей детали. Я испытывала чувство вины уже только за то, что родилась.

Между тем, в доме продолжались безумные праздники и встречи друзей. Главным предметом разговоров были новые виды наркотиков. Я слышала фразы типа:

«Ты никогда не пробовал мескалин?...»

«…Этот «улет» в ту ночь: восемь часов кошмара!»

«…попробуй принять поппер во время танцев. Это взрыв!..»

«…ты знаешь о том, что метедрин там дают даже без рецепта?»

У меня застывала кровь в жилах, когда я слышала упоминания об опиуме, кокаине. И героине. В те годы он только появился в Европе, истинная степень его вредности еще не была изучена, и никто не предполагал, что впоследствии им, как лесным пожаром, будет охвачено все. Инстинктивно я отказалась от такого опыта.

Кроме рисования картин, я начала писать стихи. Я полностью исписывала тетради философскими мыслями, сопровождая их психоделическими рисунками. Я написала:

Для некоторых людей

Сейчас – это никогда

Они живут для вас,

Будущие игры,

Чтобы быть и не быть

(сыгранными)

Но…

Может, они знают

Какую нажать кнопку,

Чтобы пришла весна?

***

Ты можешь объяснить мне,

Почему люди

Никогда не видят,

Что правда –

Это также то,

Что они не видят?

***

Разум – это как ночь,

Правда – как звезды

…некоторые ночи слишком облачны!

В 16 лет я стала главой семьи. Моя сестра была в колледже в Швейцарии, далеко от всех проблем. Моя мать пробыла долгое время в римской клинике. Я заботилась о ней.

Это был первый «холодный душ», который мне открыл глаза на опасность, с которой и я, возможно, могла бы встретиться.

Даже когда я сама была в этом по уши, я все равно смотрела на тех, кто от этого отказался, как на пример и не призывала тех, кто никогда этого не делал, это пробовать.

Я больше не хотела падать вниз. Но как удержаться? И потом…: это было такое место «на дне», которое позволяло мне летать «в высоком пространстве».

Некоторые певцы вызывали у меня дрожь. Мерзкие «пророки двадцатого века», которые в 70-80-х годах призывали молодежь следовать за ними по пути, который вел в тупик. Они во все горло пели «возьми это с собой в школу…», потому что так ты будешь «круче», так ты почувствуешь себя «клёвым».

То, что произошло тогда, в конце 60-х, заставило меня по-другому посмотреть на кумира моего детства – мою мать. Я вдруг неожиданно перестала быть дочерью: роли поменялись. Я поняла, что должна быть самой сильной – даже если таковой не являюсь. Это я теперь должна была ободрять ее и вселять в нее уверенность, чтобы идти вперед и встречать каждый новый день. Жизнь.

Теперь я должна была работать, потому что она была не в состоянии это делать. Она была как тонкий побег плакучей ивы, привязанный к камышу и обдуваемый холодным ветром. Как мне было плохо в тот период!

Миф был разрушен, но я все равно продолжала любить свою мать. Я относилась к ней как к девочке, нуждающейся в заботе и внимании. Я даже расчесывала ее и кормила с ложечки, если она не могла справиться сама. Я боялась оставлять ее одну, особенно ночью. Я не знала, сможет ли она преодолеть этот кризис. Её подвергали электрошоковой терапии. Я давала ей много лекарств, но наиболее важным, по-моему, была любовь.

С годами я поняла, что мы стали совершенно разными, и наши жизни идут по параллельным путям и не пересекаются. Сейчас я чувствую смесь нежности и грусти, когда думаю о ней. К этому добавилось чувство молчаливого понимание и уважения, даже при том, что мы полные противоположности друг другу. Нас разделяет всё, но есть тонкая и важная нить, которая нас объединяет. Наша история.

Тарин, “the brutts”

Тарин была радостью моего детства. Когда я смотрю на двух своих маленьких дочек, Кристель и Ромину, мне кажется, я вижу себя и Тарин. Одна худенькая и замкнутая, другая пухленькая и высокомерная. Одна защищается, другая нападает.

Слушаю комментарии Кристель, гладящей по щеке Ромину:

«Спасибо, мама, что ты подарила мне такую сестренку. Она действительно красивая», - и думаю, что, может, я также говорила что-то похожее в отношении своей сестры.

Тарин была моей противоположностью, и она на самом деле мне этим нравилась: я находила замечательными ее непокорные локоны, ее ясные глаза, ее носик, вздернутый, как лыжный трамплин. Ее юмор, ее оплошности, ее праздничность были заразительны. Без нее я была бы очень одинокой девочкой. Вместо этого мы были товарищами по многим играм, иногда даже опасным.

Однажды, в Мексике, мы привязали всех наших кукол к качелям. И не смогли потом их больше отвязать. Она сказала:

«Сбегай, возьми ножницы».

Я пошла, но вместо того, чтобы их ей принести, я решила сделать всё более быстро, и бросила их ей в окно. Она ждала в саду, с протянутыми руками, готовясь их поймать. В результате они застряли у нее в левой ноге.

Тарин не просто любила лошадей. У нее была огромная страсть к ним. В каждом месте, куда мы ходили, первой обязательной остановкой была конюшня. Я побывала в конюшнях всего мира, и с каждым разом росла моя ненависть к лошадям. Она, довольная, ездила верхом и чувствовала себя хозяйкой судьбы. И так как я тоже была там, всегда находился кто-то, кто подсаживал меня на одного из ненавидимых мной четвероногих образцов. Они не успевали дать мне в руки поводья, как… вперед!!! Лошадь неслась галопом, и у меня не было никакой возможности ее остановить. Практически всегда она возвращалась в стойло без седока.

Тарин всегда была более общительной, чем я. Когда наши родители устраивали в доме какой-нибудь праздник, она стремилась быть среди гостей и всегда спрашивала их, что они больше предпочитают – чтобы она им спела или станцевала? А я смотрела на все это из надежного укрытия.

Когда мы были одни, мы разыгрывали очень смешные интервью и действительно записывали их на пленку. Одна была «звездой», другая - журналисткой. Потом мы менялись ролями. Но чаще всего мы не могли дойти до конца, потому что умирали от смеха.

Когда она рассталась со своим итальянским женихом, вместо нее плакала именно я: это был достойный парень, вполне подходящий для Тарин. Я уже представляла их поженившимися: они бы жили в Риме, и мы могли бы часто видеться.

Был также период, когда мы могли стать «двумя сестрами для двух братьев», но даже если они родились в один день и в один месяц, было слишком много существенных различий, в том числе и культурных, между Тарин и Франко, братом Альбано.

Когда она переехала в США, я надеялась, что это ненадолго, что она вернется жить в Европу. Напротив, она осталась там насовсем. Там у нее первый мужа, там ее нынешний спутник, там и дети. Она образцовая мать. Она отдала всё, что может дать мать Таю, Тони и Валентине.

Я очень долгое время беспокоилась о ее будущем. Я видела в ней большой потенциал, и как женщины и как актрисы. Она меня поражала своим тотальным самоотречением, которое у нее было в отношениях с ее мужчинами. Я бы хотела защитить ее, помочь ей, но у нее всегда был мятежный характером. Она спрашивала советов, но никогда им не следовала. Я испытывала угрызения совести и чувство вины от того, что я не смогла сделать для нее больше. Я на самом деле не могу освободиться от чувства ответственности старшей сестры по отношению к младшей.

«Ты счастлива, Тарин?»

«Бабако»

Еще ребенком я слышала о Тайроне Пауэре-младшем. Иногда кто-нибудь мне говорил, что видел его в Лос-Анджелесе. Кто-то встречал его в Нью-Йорке. Он существовал, но все остальное - тайна. Кто он, этот брат, что он? Почему никто меня с ним не познакомил?

Примерно в четырнадцать лет я узнала, что он был сыном Дебби Смит, третьей жены моего отца. Он родился в январе 1959 года, два месяца спустя после того ужаснейшего ноября, когда сердечный приступ внезапно унес нашего отца.

Как-то в одном журнале мне попались на глаза его фотографии. Черты семьи Пауэр были видны на его лице. Мне он показался симпатичным. Меня переполнила нежность. Я начала писать ему. Я действительно хотела познакомиться с ним.

Он ни разу не ответил на мои сообщения. Я начала испытывать к нему меньше симпатии, но не отказалась от идеи встретиться с ним. Я знала, что между его и моей матерями был конфликт, и его мать не хотела, чтобы Тарин и я встречались с ним из опасения, что мы можем плохо на него повлиять. Но я хотела его увидеть.

Любопытство особенно велико тогда, когда ты знаешь, что у тебя есть брат по отцу… и что того отца больше нет.

Однажды вечером 1985 года, в своей квартире в Нью-Йорке, он перед уходом включил телевизор и «прошёлся» по всем каналам. «Рай Корпорейшн» передавал мою песню «Magic, magic». Он меня сразу узнал, хотя прежде никогда меня не видел. Наше внешнее сходство поразило его. Он немедленно взял ручку и бумагу и написал мне полное любви письмо, и я поняла, что он за человек. Интеллигентный мужчина, за утонченным внешним видом которого скрывалось большое человеческое тепло.

Это было письмо, которого я уже и не ждала. Я его ждала 15 лет до этого. В наших письмах мы обещали друг другу, что как только кто-нибудь из нас пересечет океан, мы обязательно встретимся.

Каждый раз, когда я думала о Тайроне, я испытывала странные чувства, страхи, сомнения. Я чувствовала желудочные спазмы, похожие на те, которые я испытывала в детстве каждый раз, когда нужно было идти к зубному врачу.

19 октября 1987 года был понедельник. Исторический день из-за обвала фондового рынка США. Они назвали его «черным понедельником». Для меня, наоборот, тот понедельник был весь окрашен в розовые тона.

На часах 2.30. Бунгало-2 отеля «Шато Мармон». Альбано мне говорит:

«Ромина, для тебя есть сюрприз». Я спускаюсь по лестнице, сердце колотится, и как по волшебству, я вижу его перед собой. Спортивный. Очки от Сильвио Пеллико, его фирменная улыбка и глаза, как у меня. Я не ожидала, что он такой высокий. Мы встретились глазами, и я сразу почувствовала особый контакт, который выходит за рамки всех ожиданий. У меня было ощущение, что я нахожусь перед своим альтер-эго. Объятия немного неуклюжие, но они говорят больше, чем любые слова. Как будто время остановилось, и вихрем эмоций нас вынесло в другое измерение. В тот момент через мое сознание пронеслось, как в замедленном темпе, всё, что я хотела бы сделать вместе с ним, все игры, гонки, секреты, соучастие, моменты нежности, которые обычно соединяют двух родных людей.

Лос-Анджелес, город землетрясений, подарил мне мое личное землетрясение.

С тех пор с Тайроном мы проводили каждое лето. Для меня это было приятным открытием, не только с человеческой точки зрения, но и как для артистки. Он отличный пианист. Он сочиняет и поет песни в совершенно особенном стиле.

Почему я называю его «Бабако»? Мы были вместе в турне два года назад. Из трейлера Тайрон, Иления и я смотрели на площадь, заполненную в ожидании начала шоу. Говорили, шутили. Иления назвала меня «Бабака!», это такая забавная бразильская обзывалка. Мой брат подхватил:

«Да, ты - Бабака!»

С тех пор это стало нашими прозвищами.

Вместе мы снова очутились в детстве. Мы режемся в теннис, нарды, плаваем наперегонки. Мы восполняем потерянное время и создаем новые воспоминания. У нас есть много общего. Однажды летом мы даже вместе написали песню, которая рассказывает о нашей истории: «Чудо». Сейчас мы не только два родственника, которые вынуждены встречаться, только потому что они родственники: мы также друзья и делаем это по собственному выбору. И я думаю, что еще не поздно, чтобы иметь счастливое детство.

РАБОТА

Дата добавления: 2015-08-18