Мексика и Palmolive

Когда мои родители развелись, было решено, что мы с сестрой отправимся жить к бабушке в Мексику. Мой отец мог нас видеть только два месяца в году, в течение каникул. Когда мне было пять лет, я начала учиться в первом классе обычной школы в Мехико, окунувшись совершенно в другую среду и будучи вынужденной учить другой язык.

Моя бабушка, которую я называла «баушкой», тогда была замужем за доном Хосе Альваресом Амезгита, хирургом и министром здравоохранения. Мы жили на прекрасной вилле, в Лас-Ломасе, самом фешенебельном районе Мехико.

Я вдруг узнала, что у меня есть три дяди - Джерри, Эдди и Пепе и тетя Ариадна, и еще семь двоюродных братьев и сестер.

Там тоже на каждый день рождения организовывался сказочный праздник, и «баушка» устраивала в саду настоящий луна-парк. Группы детей, уличные музыканты «марьячи», которые пели «Лас Мананитас», большая тяжелая еловая шишка, которую ударяли палкой, она разрывалась, и из нее дождем сыпались сладости и подарки.

Повернув за угол, мы обнаруживали бедность, нищету, пыль… У меня до сих пор стоят перед глазами мексиканские рынки, кринолин, украшенный колокольчиками, которые развевались над нашими головами, и мы могли выбрать любой их цвет, какой захотим. Одна старушка продавала карамель и жевательные конфеты. Можно было купить даже маленькие коробочки, где таких конфет было всего две. У нее был свой маленький прилавок в нише наполовину разрушенной стены. Другая женщина каждое утро приносила к воротам дома маисовые лепешки. Мы, дети, ели их еще теплыми.

Я была в доме моей бабушки, которая вовремя меня поймала, когда я чуть не спланировала наружу из окна второго этажа, повиснув на полотенце.

Кроме того, в том доме, я помню, что когда я пускала воду для ванны, я совала палец под горячую струю, чтобы привыкнуть к адскому пламени! Может, эта мысль у меня возникла в связи с личной интерпретацией первых уроков по катехизису.

В конце учебного года мы ездили на каникулы в Акапулько, который тогда был всего лишь рыбацкой деревушкой. Мой дядя Пепе был всего на несколько лет меня старше, и за ним присматривала няня Амада, низенькая индианка ростом всего метр сорок. Обычно Амада говорила мало, но пока мы ехали на машине к месту отдыха, она рассказывала нам что-то интересное. Это были не сказки, а истории, в которых героем был дьявол. Днем они меня не очень впечатляли, но она продолжала рассказывать их, когда становилось темно, и это точно не было успокаивающим средством для девочки моего возраста.

Акапулько еще не был «сделан в США». Ранним утром на пляж выползали черепахи. Вдалеке виднелось строящееся здание первого отеля.

Запах мыла Palmolive ассоциируется у меня с тем мексиканским периодом. Когда мы принимали душ после дня на пляже и теплая вода обжигала красные плечи, сгоревшие от солнца, я протягивала руку и прикасалась к тому зеленому кусочку мыла. Как я его ненавидела! Мне не нравился его запах, его цвет. Но выбора не было: или Palmolive, или же… Palmolive.

Жаркие, долгие дни. Цветы, яркие цвета. Спелые манго. Народные праздники с торговыми прилавками, полными сахарных голов, на лбу которых были написаны имена. Я всегда искала своё имя, но такую мне должны были готовить на заказ.

Однажды высочайшие волны Акапулько потащили меня к морю и вновь отбросили к берегу. У меня перехватило дыхание. Вода в носу и во рту. Я запаниковала. Я оказалась лицом к лицу с Амадой, страшной, как и ее сатанинские сказки. В Акапулько я научилась узнавать по часам время, рисуя циферблаты на красном песке сада, который окружал нашу гостиницу. Тогда колотый лед и цветной сироп, «распадо», заменяли мороженое.

Все говорят мне, что Акапулько изменился. Я не хочу больше туда возвращаться, чтобы не испортить мои воспоминания. Каждый раз, когда я получаю открытку со штампом Акапулько, это навевает на меня волну грусти. Я стараюсь не смотреть на нее. То же самое со мной происходит, когда я вижу в кино сцены насилия: я закрываю глаза.

На второй год, что мы с Тарин были в Мексике, нас решили отправить в колледж монахинь Маримаунта, в Куэрнаваку, между Мехико и Акапулько. Я оставалась в этом учреждении до восьми лет. Иногда мне нужно пересмотреть свой детский загранпаспорт, потому, что это сложно – запомнить все мои передвижения тех лет.

Я писала письма на испанском моей матери: «Дорогая мамочка…» Письма, полные любви и вопросов: «Где ты?...Когда ты приедешь ко мне? …Я очень по тебе скучаю».

Несмотря на то, что я почти не видела ее, а со своей бабушкой встречалась только в выходные дни, и то не каждый раз, я не помню, чтобы я чувствовала себя очень одинокой. Я не думала, что есть выбор. У ребенка не возникает определенных вопросов. Многие другие девочки находились в той же ситуации, что и я. Возможно, это тепло мексиканского солнца, которое позволяло бесконечными часами играть в бассейне и в саду, растапливало любой холод внутри нас. И потом, всегда была та надежда, что поддерживала меня до следующих каникул: может, я увижу свою мать, может, своего отца, а может, их обоих.

Обычно ребенок сам находит, чем занять свое время и свои мысли. Он легко акклиматизируется и привыкает ко всему. Он сам строит свой мир, иногда подгоняя его под свои приоритеты. Его воображение имеет неограниченную власть.

С детства я смотрела на мир взрослых, как на что-то далекое, загадочное. Недостижимое. Пропасть лет отделяла меня от того места, где наконец мне было бы все разрешено. И как медленно тянулось время! Будущее манило меня своими обещаниями сказочных вещей, которые произойдут, когда я стану большой…

А пока у меня были игры, мои куклы. Соланж была моей любимой. Я решила, что если у меня будет дочка, я бы назвала ее так. Ей отводилось почетное место на моей подушке. Рядом с ней - медвежонок Тедди. Он был красный, пузатый, мягкий, с большими печальными карими глазами. На месте сердца была дырка, которую я с большой любовью заштопала. Я его гладила и обнимала перед сном, нашептывая секреты в его красное меховое ухо и слушая его мысли.

У Тедди всегда было время для моих маленьких проблем. Но даже когда я шутила с ним, он всегда оставался грустным. Я выбрала его среди многих других медвежат в магазине игрушек именно потому, что надеялась, что смогу его рассмешить.

«Со мной ты не будешь больше грустить», - думала я.

Я ошибалась. Но я очень сильно его любила. Я рисовала его и посылала рисунки моей матери. Потом, много позже, я сделала даже его портрет маслом.

Не знаю почему, но меня всегда привлекали слабые персонажи. Моей любимой сказкой была «Русалочка» Ганса Христиана Андерсена. Очень грустная, но с невероятно романтическим концом. Не знаю, сколько раз я ее читала.

Уже с детских лет в моем подсознании скрывалась актриса: я настолько идентифицировала себя с героями, о которых читала, что даже ощущала физическую боль, когда ее испытывали они. Я жила в двух измерениях: одно – мои фантазии, другое – реальность.

В моей тогдашней реальности не было семьи. Только я и моя сестра, которых мотает по всему миру. Тем не менее, в те дни мне казалось, что постоянные переезды и необходимость каждый раз менять школу – так и должно быть. Я была убеждена, что так живут все дети. Мне это казалось абсолютно нормальным.

Дата добавления: 2015-08-18