Мне бы, главное, не опоздать… не опоздать. 13 страница

- Отправить? Но почему? – от неожиданности Анна привстала на колени. – Разве нельзя остаться?

- Не догадываешься? Вот скажи мне, о чем тебя спросит Колька, когда живот на нос полезет?

Анна испуганно округлила глаза.

- То-то! Он не будет с тобой разговаривать как я. Николай хороший парень, но уж больно прямолинейный, а как фрицев ненавидит, не мне рассказывать.

До Анны, наконец, дошло, в каком ужасном положении оказалась. Обхватив себя руками, она улеглась обратно, подтягивая ноги к груди. Взгляд зацепился за торчавший меж бревен мох и остекленел.

«Билл, что же мы с тобой натворили? Ведь Клавдия права… я такая глупая, обрадовалась… а, оказывается, мне все время молчать придется! Конечно, молчать, ведь ничего не поделаешь… даже нашему малышу я не смогу сказать, кто его отец! Прости… но я не хочу, чтобы в нас тыкали пальцами и плевались в след, не хочу, чтобы арестовывали… не могу этого допустить! Вывернусь на изнанку, но не позволю обидеть нашего ребенка, никому не позволю! Пусть будет трудно, мне все равно – переживу, выкарабкаюсь, обещаю! Как жаль, что ты не узнаешь о ребенке… думаешь ли ты обо мне, Билл? Жив ли? Здоров? Может быть, когда-нибудь… а из отряда и впрямь нужно уходить. Постой, какой получается у меня срок? Июль, август… четыре месяца? Как же я не догадалась? Почему внимания не обратила? Не зря меня Клавдия называла дурехой и глупой девчонкой, ох не зря! И когда… февраль! Он родится в феврале! Как долго ждать… интересно, будет ли похож на… мальчик или девочка? А имя, какое придумать? Господи, успокойся Аня, будет у тебя еще время! С мамой бы сейчас поговорить, вот уж кто никогда не бросит и не ткнет пальцем!»

- Рожать тебе в конце февраля, в двадцатых числах, точнее не скажу.

Голос, раздавшийся в тишине, отвлек девушку от созерцания мха и прервал поток мыслей.

- Что? Я не расслышала, Клавдия Захаровна.

- Рожать тебе, говорю, в двадцатых числах февраля…

- Посчитала уже.

- Хорошо, коли посчитала, а сейчас спи. Завтра будем думу думать, спи.

Оставив Анну наедине с мыслями, Клавдия покинула землянку. Стены небольшого помещения давили своей тяжестью, мешая думать. Раньше не было времени обращать на это внимания – уходила всегда с рассветом, возвращалась, когда было уже совсем темно. Но именно в этот момент стало невыносимо находиться в четырех стенах.

Отойдя на несколько шагов, женщина остановилась и оглянулась. В глазах явно читалась нерешительность. Ей подумалось, что зря оставила девчонку одну, той сейчас совсем нелегко, даже словами не выразить насколько.

Но, проблему нужно было решить. Захаровна, развернувшись, направилась к кухне: там всегда на удивление легко размышлялось.

Установив сосновое полено на плаху, Клавдия принялась строгать щепу для розжига. За этим нехитрым занятием ее застал Игнатий. Потоптавшись немного в нерешительности, он все же подошел к женщине и забрал из ее рук увесистый тесак.

- Давай-ка, я сам.

Клавдия кивнула и отошла, усаживаясь на приземистую скамеечку.

- Чего спать не идешь? Поздно уже, - Игнатий взглянул пытливо.

Не нужно было далеко ходить, чтобы понять – женщина явно не в своей тарелке.

- Не спится… душно, - и, сама не заметив, высказала то, что тревожило. – Аннушка опять занемогла, ума не приложу, как с ней быть?

- Серьезно или так, по-женски?

- Боюсь, Игнатий, серьезно. Слышал, небось, рвало ее сегодня…

- Как же, Колька говорил, отравилась, - мужчина оставил полено и, опустив его на землю, уселся на плаху.

- Думаю, не в отравлении дело, как бы, не язва желудка.

- Откуда у девчонки язва, Клавдия, в таком-то возрасте?

- Ты никак забыл, что до того, как она к нам попала, фашисты их в поезде голодом морили, да и потом, чем они там с немцем в разоренной деревне питались? Вот тебе и результат, - женщина вздохнула и бросила украдкой взгляд на старика – поверил или нет?

- Даа… - протянул он, - в госпиталь ее надо, все ж таки врачи и лекарства кое-какие имеются.

- В госпиталь? – встрепенулась Клавдия, - точно, в госпиталь – самое оно! Надо с Иванычем переговорить.

Женщина поднялась и, не взглянув на Игнатия, пошла к командирской землянке, торопясь, насколько это было возможно.

- Гляди, как припустила, при таких-то габаритах, - пробормотал, усмехнувшись, дед, глядя ей в след.

Он вновь водрузил полено на плаху и, покряхтывая, продолжил откалывать тонкие щепки.

Клавдия стукнула костяшками пальцев по двери, но, ничего не услышав в ответ, все же вошла.

- Иваныч, ты здесь? – с ходу начала она, - ой, прости, надо было громче стучать…

Пастухов, не далее как пару минут назад покончивший с текущими отрядными обязанностями, снимал гимнастерку, собираясь ложиться спать. На стук в дверь он не обратил ровно никакого внимания, поэтому внезапно раздавшийся женский голос напугал его и смутил. Судорожным движением он вернул гимнастерку на место, для верности проведя по ней ладонями.

- Захаровна? Тебе чего не спится, ночь – полночь…

- У меня к тебе разговор.

- А до завтра он не потерпит? – мужчина потер ладонями лицо, - устал, как черт.

- До завтра? – Клавдия моргнула: до нее, словно только сейчас дошло, насколько было поздно, чтобы обсуждать серьезные вопросы. – Подождет, Иваныч, конечно подождет. Прости, я с дуру ума даже день с ночью перепутала! Ложись, отдыхай, все обсудим завтра.

Женщина неуклюже развернулась и шагнула к выходу.

- Постой, - остановил ее Пастухов, - о чем поговорить-то хотела? Если действительно что-то серьезное, давай…

- Тут парой слов не обойдешься, Иваныч, лучше оставим все до завтра. Кивни мне, когда будешь свободен, - с этими словами женщина покинула землянку.

На следующее утро Петр Иванович выглядел хмурым и помятым. Сидя за столом, он вяло ковырял ложкой в котелке - аппетита не было.

Полночи проворочался с боку на бок, думая, что зря отказал Захаровне в разговоре. Мысли, от плохой до самой ужасной лезли в голову, вызывая тревогу. Что могло произойти?

Вот и сейчас он всей кожей ощущал пристальный взгляд Клавдии. Понимал, женщина ждет знака, но поднять глаза на нее не мог. Мысли настолько измотали, что он невольно стал испытывать страх от грядущего разговора.

В который раз, перемешав содержимое котелка, исподлобья оглядел товарищей. На первый взгляд с ними все было в порядке: никто не выглядел больным или озабоченным, наоборот, все с аппетитом уплетали завтрак, похохатывая над очередной шуткой Митрошкина. И в ту же секунду Пастухов заметил, что не хватает одного человека – Анны.

От догадки о чем, вернее, о ком пойдет речь, мужчина тут же забыл про свою кашу. Неужели с девушкой что-то случилось? Или не только с ней? Командир внимательно посмотрел на беззаботно балагурящего Николая. Вместе с остальными он был в курсе попыток парня ухаживать за Анной, как и о том, что попытки те полностью провалились. Лишь причина фиаско оставалась неизвестной.

«С тех пор, как она появилась в отряде, у меня одни лишь проблемы…» - с досадой подумалось мужчине.

Пошвыркав в раздумьях чаем, Пастухов угрюмо взглянул на кухарку и, кивнув ей, тяжело поднялся.

- Говори, Захаровна, что стряслось? Полночи из-за этого промаялся.

- Не знаю, с чего начать, Иваныч… - женщина зябко поежилась, плотнее запахивая на груди шерстяную шаль.

- Давай сначала…

- Аннушка ребенка ждет.

- Понятно, - Пастухов зажал самокрутку губами и поднес к ней зажженную спичку. – Что? Кого ждет? Какого ребенка?

От глубочайшего изумления он совсем забыл о горевшей спичке и вспомнил лишь, когда она обожгла ему пальцы. Громко и от души чертыхнувшись, сунул их в рот, сбивая прилипшую к нижней губе цигарку, и снова выругался.

- Какого еще ребенка можно ждать, Иваныч, самого что ни на есть обычного, - но подумав пару мгновений, поправила саму себя, - вернее, не совсем обычного…

- Чего бормочешь под нос, не разберу, - увидев, что женщина не торопится отвечать, задал интересующий вопрос, - и, кто папаша будет, неужели Митрошкин? Я-то думал, девчонка ему от ворот поворот дала!

- Дала… не знаю я, как ответить, боязно…

- Ты что, Клавдия, чего боишься? Ведь не от нечистой же силы она забеременела? Нет ее в нашем лесу, ни разу за все время не встречал, - рассмеялся, не смотря на то, что было совершенно не до смеха.

- Можно сказать и от нечистой…

Захаровна набралась смелости и взглянула в глаза командиру.

- От того немца, которого вместе с Аннушкой привезли…

- Что?! От немца? – лицо Пастухова потемнело, под кожей заиграли желваки.

- Ты только не руби с плеча, Иваныч, только не руби! Сгубить девчонку завсегда успеешь, а вот сохранить жизнь… жизни… я тебя прошу, сядь, давай поговорим, обсудим.

- Я так и знал! Печенкой чуял – дело нечистое и добром не кончится! Но, чтобы настолько! Ведь если узнают, упекут туда, куда Макар телят не гонял! – все больше закипал Пастухов, нервно расхаживая из угла в угол. – Что предлагаешь? Промолчать? Скрыть? Тогда все под трибунал отправимся.

- Не кипятись, прошу. Это не самый худший вариант и ты прекрасно все понимаешь.

- Не самый… а как быть с совестью?

- Причем здесь совесть? – Захаровна всплеснула руками, - причем? Ты подумай, это ведь младенец, к тому же не родившийся. Он-то в чем виноват? Что появится на свет в такое страшное время? Что родители его за жизнь цеплялись, и что чувства у них друг к другу возникли? Вот ответь мне не по совести, а по-человечески.

- Но он наполовину немец! – все еще пытался призвать Клавдию к голосу разума командир.

- Тебе перечислить, кто есть в моей родове? Я, что, перестала от этого быть человеком?

- Не путай, Клавдия, это разные вещи.

- Еще чего! Немец, казах, татарин, грузин, русский – все люди. Вот я и думаю, Аннушка в нем человека увидела, иначе бы ничего не получилось.

Петр Иванович хотел возразить, но махнул рукой. Ведь действительно, если отбросить негодование, предрассудки, обвинения, неприязнь, девчонку можно было понять. Он потянулся к забытой самокрутке и закурил: на сей раз попытка удалась, и Пастухов надолго задумался.

Клавдия молчала, не мешая тяжким размышлениям. Надеялась, благоразумие умудренного жизненным опытом мужчины возьмет верх. Так же, молча, проводила взглядом вторую цигарку…

- Допустим, - нарушил, наконец, тягостную тишину Петр Иванович, - но девчонку надо куда-то определять, негоже беременной бабе по лесам слоняться. К Марьяне, что ли отправить? Хотя, рискованно, фрицев в округе…

- У меня другое предложение, Иваныч, - женщина испытала неимоверное облегчение, - ее бы в госпиталь пристроить. У тебя наверняка связи не оборвались, может и знакомый врач найдется? Переговорил бы с ним, неужели в просьбе откажет?

- В госпиталь? Хорошая мысль, Клавдия, посмотрим, что можно будет сделать.

К своему удивлению Анна относительно спокойно восприняла известие о том, что будет вынуждена покинуть отряд. Но, с другой стороны, расставаться с людьми, принявшими и не оттолкнувшими ее в трудном положении, было неимоверно тяжело. Это чувство камнем повисло на шее и давило, давило…

Кто знает, каким боком повернется в грядущем судьба? Встретит ли еще Анна на своем пути доброту и сострадание? Не известно…

Но время неумолимо двигалось дальше. Дни перетекали в недели, а Анна все еще жила в отряде. Поначалу с тревогой ожидала приказа командира собирать вещи, но распоряжений на этот счет все еще не поступало, и девушка понемногу успокоилась.

Клавдия Захаровна настоятельно советовала ей как можно больше отдыхать, освободив от работы на кухне, но Анна взбунтовалась.

- Я, что, инвалид? Чем же мне заниматься здесь, в лесу? Ведь так и с ума сойти от безделья не долго! Так что, не выдумывайте, Клавдия Захаровна.

- Смотри, Аннушка, дело твое, но тяжестей поднимать не позволю, ведь ты хочешь сохранить ребенка?

Об этом можно было даже не заикаться, вот только пока крохотная жизнь внутри нее давалась очень тяжело. Каждое утро, спуская ноги с топчана, Анна бросалась к ведру, мучимая жестокими спазмами, со стонами отплевываясь от вязкой слюны и пены. Когда приступы проходили, девушка падала без сил рядом с ведром, пытаясь выровнять дыхание, утирая дрожащими пальцами рот и липкий, холодный пот со лба.

Захаровна поднимала ее, укладывая обратно на топчан, гладила большой и теплой ладонью по голове, неизменно ворчала:

-Терпи, девонька, это скоро пройдет. Не ты первая, не ты последняя. Думала, все легко будет? Нет, милая, не сложно только детей делать, а для всего остального тяжкий труд нужен…

- Когда это, скоро? – сквозь слезы спрашивала Анна.

- У всех по разному, детка, точный ответ тебе никто не даст. Эх, жалко мне тебя, ведь сама еще ребенок! Учиться надо, а ты рожать удумала.

- Где учиться-то, в лесу? И о чем вы говорите, война ведь.

- А ты на войну не больно кивай. Хотя в одном соглашусь – из лесу надо выбираться. К врачам тебе нужно, а то боюсь, этот младенец тебя в гроб такими темпами загонит. Возьми зеркало, да погляди на кого похожа стала – зеленая вся, тощая, как спичка, одни глазищи на пол лица! Есть надо…

- Не могу есть, тошнит постоянно, - жалобно всхлипнула девушка.

- Тебе бы бульончика куриного, да где эту куру взять, фрицы проклятущие всю живность в округе извели! Ладно, девонька, лежи пока. Я мужиков накормлю и принесу тебе что-нибудь перекусить. Хочешь не хочешь, а есть надо. Не спорь.

Через какое-то время, пригревшаяся под лоскутным одеялом и, задремавшая было Анна, проснулась от того, как глухо стукнула дверь. Не поднимая головы, она пробормотала:

- Клавдия Захаровна, ну, не хочу я есть, честно.

- Это я, Аннушка, - тихо, чтобы не напугать, сказал Петр Иванович. – Собирайся, все готово, лошадь запряжена. В госпитале тебя ждут.

Сонливость моментально слетела, и девушка затряслась от внезапно нахлынувшей паники. Анна свыклась с длительным ожиданием до такой степени, что оно стало казаться каким-то призрачным. А сейчас, ее, словно поразило громом.

- Как, все готово? Уже? Но я не… - дыхание перехватило и в глазах защипало, - но я не готова, не думала, что сегодня… даже не попрощаюсь…

Голос окончательно сорвался и девушка тихо заплакала.

- Ничего не поделаешь, мы на войне, а на войне все подчиняются приказам. Так вот, твой приказ – через пятнадцать минут стоять с вещами рядом с подводой. Вопросы есть?

Анна мотнула головой и, вытерев слезы, поднялась, принимаясь складывать в стопку свои нехитрые пожитки. Связав их в узел, в последний раз окинула взглядом землянку. Подавив тяжкий вздох, она вышла за дверь.

С каждым шагом поступь становилась уверенней, лишь, когда проходила мимо кухни сердце сдавило. Анна не остановилась.

Можно было упрекнуть девушку в неблагодарности, но она… боялась. Боялась, что не сможет проститься с этой милой женщиной, так похожей на ее мать. Боялась, что не сдержится и сломается. Боялась, что вопреки всей опасности не сможет уехать и останется.

Шла быстро, не оглядываясь, втянув голову в плечи, словно ее парализовало. Анне хотелось, чтобы тропа была бесконечной и никогда не кончалась, но телега, с запряженной каурой кобылой преградила путь. Поправляя на ней сбрую, Пастухов что-то вполголоса говорил деду Игнатию.

- Ну, что, дочка, готова? – старик заметил девушку.

- Анна, все собрала? Теперь выслушай внимательно и запомни…

- Петр Иванович, Аннушка, постойте! – раздался вдруг громкий крик.

Девушка вздрогнула, втягивая голову в плечи еще сильнее.

- Стойте, подождите… подождите… - запыхавшаяся женщина остановилась, пытаясь отдышаться. – Что ж ты, девонька, не попрощалась, или я тебя обидела чем?

Анна не выдержала и разрыдалась, повиснув на шее пожилой женщины. В ее плаче слышалось столько горя, безнадежной тоски и страха, что у Клавдии сердце облилось кровью.

- Ну, ну, что ты, милая, не плач…

- Как же… как я без вас, Клавдия Захаровна? – выдавливала слова Анна, - я ведь пропаду, не смогу… я так боюсь… только вы, вы меня понимаете… как же… почему надо уезжать?

- Тише, деточка, тише. Все образуется, вот увидишь. И там люди, нечто обидят? Наоборот, помогут и поддержат, а потом, оттуда все легче до дома добраться будет! Тише, деточка, тише, успокойся… вот, еды в дорогу собрала, - Захаровна протянула ей небольшую корзину и зашептала на ухо, - вытри глаза и помни, тебе нельзя волноваться, береги малыша, понятно?

Девушка судорожно закивала, пытаясь улыбнуться сквозь слезы.

- Ну, вот и умница. Все будет хорошо, верь мне!

- Я верю, Клавдия Захаровна, верю, - Анна всхлипнула, целуя сухую морщинистую щеку. – Спасибо вам, никогда не забуду того, что вы для меня сделали! Спасибо…

Клавдия вновь наклонилась к уху девушки и прошептала:

- Чует мое сердце, сын у тебя будет. У сильных людей завсегда сыновья рождаются…

Обняв напоследок Анну, женщина развернулась и, украдкой утерев набежавшую слезу, заспешила к своему неизменному рабочему месту.

Пастухов помог девушке забраться на телегу и, взяв ее за руку, обстоятельно поведал, что и как она должна рассказывать о себе в новом окружении.

- Ну… вот, пожалуй, и все. Удачи тебе, девонька, береги себя.

- Спасибо вам, Петр Иванович, за все спасибо! – горячо шептала Анна, сжимая руку мужчины.

- Трогай, Игнатий! Будьте осторожны! – Пастухов хлопнул кобылу по крупу, и махнул рукой на прощание.

Лагерь уже давно скрылся из вида, но у Анны все еще не хватало духа отвернуться и смотреть в другую сторону. Там остался ее дом. Остались люди – добрые и внимательные, которые, не смотря на тяжелое время, не очерствели сердцем. Остался Николай…

«Наверняка рассердится, что не простилась… жаль, конечно… не будь Билла, может и получилось бы… а так, наверное, даже лучше, быстрее все забудет.»

Три месяца спустя

Январь 1944 года

Кобызево (пригород Орши)

Военный госпиталь

- Сестричка, мне б воды, - прошелестел едва слышно раненый.

- Сейчас, потерпи немного, - Анна окунула обмотанную марлей ложку в стакан с водой, и смочила растрескавшиеся губы. – Тебе пока нельзя пить, терпи…

Она вытерла блестевший от пота лоб мужчины и поправила сбившуюся простыню, закрывавшую обезображенное осколочными ранениями тело.

- Все будет хорошо, ты скоро поправишься, - мягко произнесла она, стараясь не смотреть туда, где должны были быть…

- Ноги… почему я не чувствую ног? – раненый обеспокоенно поднял голову.

- Лежи! Тебе нельзя двигаться, родненький… – голос Анны задрожал.

- Что с моими ногами? Почему я их совсем не чувствую? – мужчина вцепился мертвой хваткой в ее запястья.

Паника настолько обуяла раненого, что он уже не воспринимал слабые попытки достучаться до помутившегося от боли и страха сознания. Он тряс ее, громко крича в лицо проклятия и обвинения, выплескивая всю горечь от невероятной несправедливости. Не замечал, что девушка и сама уже рыдала, то ли от ужаса, то ли разделяя его боль…

Но облегчение все же наступило. На разбушевавшегося раненого навалились двое санитаров, а медсестра быстро ввела ему укол морфия.

Стальная хватка на запястьях ослабла, и Анна в полном изнеможении опустилась на соседнюю кровать. Кто-то из пациентов набросил на ходившие ходуном плечи стеганое одеяло.

Приподняв затихшему раненому веки, осматривая состояние зрачков, медсестра кивнула чему-то:

- Все обойдется, сейчас он будет спать. Аннушка, как ты?

- Ничего… - заикаясь, выдавила та.

- А так и не скажешь. Поди-ка, приляг, отдохни, а то еще разродишься раньше времени. Миронов, проводи…

Оказавшись в своей каморке, Анна зачерпнула из ведра воды и, клацая зубами по алюминиевому краю кружки, осушила ее в несколько глотков. Едва отойдя от потрясения, огладила ладонями упругий живот, чувствуя, как ворочается растревоженный младенец.

- Испугался, малыш? Вот и я испугалась. А, знаешь, как страшно тому солдату? Без ног остался…

Анна легла на узкую койку, натягивая на себя одеяло: тело все еще подрагивало от нервного озноба. Прикрыв глаза, девушка замерла, но вскоре пригрелась и задремала.

Первое время Анне было крайне тяжело освоиться в госпитале. То, что ей пришлось пережить за все три года войны, казалось даже относительно нормальным – здесь же царил настоящий ад. Не смолкающие ни на минуту крики дикой боли, неприкрытые страдания, кровь, открытые раны, изувеченные тела, вонь горелой и гниющей от гангрены плоти, бивший в нос и разъедающий все слизистые оболочки запах лекарств, смерть…

Анна шарахалась от всего, выпучив от не прекращавшегося ужаса глаза. Ее беспрестанно тошнило и выворачивало наизнанку, пока кто-то из медперсонала не сжалился над девушкой и перевел из приемного отделения в палаты – помогать выздоравливающим.

Постепенно все пришло в норму. Анну перестали мучить кошмары, и тошнота исчезла, оставив после себя лишь дурные воспоминания.

Раз в неделю ее осматривал доктор. Изредка кивал головой и говорил, что в порядке. Лишь когда девушка рассказала, что токсикоз, наконец, прошел, врач оживился и настоятельно порекомендовал хорошенько питаться – ей было необходимо набрать вес.

И, все-таки, не смотря на сложности, при госпитале Анне было спокойно. Никто не лез в душу – единожды рассказанная выдуманная история отмела желание расспрашивать и задавать вопросы. Посочувствовав и повздыхав, женщины оставили ее в покое: в конце концов, Анна была не единственной, у кого война забрала близкого человека.

Девушка так ни с кем близко и не сошлась. Нет, она не избегала общения, просто старалась не привязываться, ибо знала – расставание в любом случае будет неизбежным.

Анна днями напролет переходила из одной палаты в другую, сновала между ранеными, помогая им по мелочам. Часто писала письма за тех, кто сам был не в состоянии. Тепло улыбалась каждому бойцу, зная, насколько те нуждались в поддержке.

Однажды, после затянувшейся утренней прогулки, девушка вернулась в госпиталь и, наспех переодевшись, приступила к своим ежедневным обязанностям.

- Эй, Аннушка, – вполголоса окликнул ее один из мужчин, - с тобой Востриков хотел поговорить. Не бойся, он больше не буянит.

Анна повернулась к койке, на которой лежал тот самый раненый, некогда напугавший ее до ужаса. Впервые за все время он захотел пообщаться. Нервно дрогнувшими пальцами она заправила выбившиеся из-под косынки волосы и, нерешительно ступая, приблизилась.

- Здравствуйте, - девушка тихонько кашлянула, - вы хотели что-то сказать?

- Долго ходите, - недовольно пробурчал мужчина.

- Я в лесочке гуляла, а там такая слякоть, все ноги промочила. Нужно было переодеться, вот и задержалась. Простите, о чем вы хотели поговорить, или, может, принести чего-нибудь?

- Ты счастливая, сестричка, сама не понимаешь насколько… - Анна удивленно приподняла бровь. – Я б с огромным удовольствием промочил ноги…

Голос раненого сорвался, и он резко отвернул голову, пряча от девушки свою слабость.

- Господи, простите, я вовсе не это хотела сказать, вернее, это, но… - окончательно смутившись и не зная, как выпутаться из щекотливой ситуации, Анна замолчала.

- Не надо извиняться, ты ни в чем не виновата. Это я должен просить прощения за то, что напугал тогда. Не заметил твоего положения…

- Всякое бывает, - развела руками она. – Так чем я могу помочь?

- Письмишко бы черкнуть матери. Не могу сам… рука не поднимается…

*

К середине февраля ребенок уже натужно ворочался во чреве. Анна, чтобы угомонить разбушевавшееся дитя, гладила живот и тихо шептала что-то. Часто младенец двигал ручками и ножками, словно ему было тесно, и Анна, улыбаясь, пальцами щекотала крохотные пяточки.

Ночью, пятнадцатого февраля, девушка внезапно проснулась. Поначалу не поняла, что могло ее разбудить, но в следующее мгновение тело свело судорогой, и она скрючилась, застонав от боли. Анна испугалась. Решив, что стряслось нечто непоправимое, она, тяжело дыша, еле встала с койки, чуть не свалившись на пол, от обрушившегося вновь приступа.

Отдышавшись, девушка выпрямилась и с изумлением уставилась себе под ноги: по бедрам стекала прозрачная жидкость, образовывая на полу лужу.

- Боже, какой стыд, даже до туалета дойти не успела…

Придерживая рукой постоянно ноющий и сжимающийся от спазмов живот, Анна вышла в коридор. Изо всех сил стараясь сдерживать стоны, она ковыляла к дремавшей на посту медсестре.

Услышав тихий скулеж, женщина подняла голову, пытаясь сообразить, откуда доносятся звуки, но едва увидела Анну, как все поняла. Быстро подбежав, она успела подхватить съехавшую по стене девушку.

- Да ты никак рожать надумала? Рубашка, почему мокрая, воды отошли? Надо было до утра потерпеть… - попыталась пошутить женщина. – Обхватывай меня за шею, пойдем будить Александра Афанасьевича.

***

Процесс родов Анна не помнила: он скрылся в плотном слое густого тумана, сотканного из неутихающей боли от схваток и криков, приказывающих то тужиться, то замереть. Кусая губы, сжимая пальцами края кушетки, она изо всех сил старалась не стонать. Терпела, боясь, что перебудит всех раненых.

Казалось, этот процесс никогда не прекратится, но внезапно все кончилось. Боль исчезла, перестав терзать измученное тело. Словно сквозь вату Анна услышала писк, которого раньше в операционной не было. Кто-то положил ей на живот влажный и теплый подрагивающий комочек. Руки непроизвольно потянулись к нему, поддерживая. Анна с трудом разлепила веки, мутным взглядом всматриваясь в это живое чудо.

Откуда-то сбоку раздался усталый, но добродушный голос Александра Афанасьевича:

- С сыном тебя, голубушка. Отдыхай пока, - врач похлопал Анну по руке и обратился к стоявшей рядом медсестре. – Бери, Любаша, младенца, обмой и запиши все данные.

Оставшись в одиночестве, девушка тихонько заплакала. В груди щемило от переполнявших ее эмоций: облегчения, счастья, нежности, любви и… тоски. Едва шевеля губами, она глотала слезы и шептала:

- Билл, у нас родился сыночек… если б ты только знал…

Звук хлопнувшей двери заставил Анну торопливо вытереть мокрое лицо и улыбнуться. Любаша сунула ей в руки чуть слышно сопевший сверток, из которого выглядывало крошечное красноватое личико. Девушка рассматривала спящего сына, ощущая, как в груди разрастаются всепоглощающие любовь и обожание.

- Лежи, сейчас санитаров кликну…

Анна кивнула, не глядя – в этот момент ничто не могло заставить ее оторваться от новорожденного сокровища.

Оказавшись в своей каморке, она уложила малыша на койку, примостившись рядом. Глядя на подругу, Любаша вздохнула чему-то и сказала:

- Как проснется, покорми его, а я утром загляну.

- Как покормить? – растерянность заметалась в глазах.

- Господи, ты ж сама еще дитя! - всплеснула та руками, - приложишь к груди, а он сам разберется, поверь! Имя-то хоть придумала?

- Максим. Максим Мирский, - Анна коснулась щечки сына, отчего он непроизвольно причмокнул крохотными губками.

- Ну, хоть с этим проблем нет, - улыбнулась Любаша, - отдыхай, мамочка.

Анна положила голову на согнутую в локте руку, прикрывая глаза. Измотанный организм расслабился, и его сразу затянуло в черную бездонную яму небытия.

Выкарабкивалась оттуда тяжело, натужно: тело изо всех сил пыталось удержаться в обволакивающей сонливости, а разум настойчиво выдергивал ее из этого состояния. Тихие хныкающие звуки раздражали.

Анна разлепила глаза, тут же натыкаясь взглядом на морщившееся личико и причмокивающие губки.

- Проснулся, сынок? Сейчас, сейчас, мама тебя накормит. Господи… я – мама, до сих пор не верится…

Девушка сдернула с плеча рубашку, оголяя грудь. Повернув ребенка на бок, ткнула ему в губы сосок. Распробовав предложенное, малыш присосался к груди. Анна охнула, зажмурившись на мгновение, и вновь открыла глаза, сквозь навернувшиеся слезы, глядя на своего сына, испытывая самое настоящее счастье.

Совсем скоро девушка поняла, что это значит – потерять покой. Перед глазами только успевали мелькать дни и ночи, поменявшиеся местами, а порой, слившиеся воедино. Малыш спал плохо, без конца просыпаясь, всякий раз, что-либо требуя или жалуясь.

Анна не могла выкроить время, чтобы заняться своими обязанностями: едва она входила в палату к раненым, как раздавался сердитый и обиженный плач сына, оставленного в одиночестве. Девушка растерянно разводила руками и, извинившись, бежала на зов своего сокровища.

Бойцы добродушно смеялись, в шутку называя малыша «Сиреной» и «Воздушной тревогой». Посовещавшись между собой, они решили установить дежурство и приглядывать за мальчишкой, пока его мать будет заниматься неотложными делами. Так среди нянек оказался рядовой Михайлов, в мирное время работавший плотником. Днями напролет он вырезал по дереву, полностью погрузившись в процесс. Из-под его золотых рук на свет появлялись удивительные по точности животные, резные дудочки и свистульки со звонкими голосами. Все с восторгом наблюдали за младенцем, когда Михайлов извлекал из своих музыкальных инструментов веселые или печальные мелодии. Малыш, удивленно тараща глазенки, вслушивался в приятные звуки, с энтузиазмом дрыгая ручками и ножками, совершенно забывая, что хотел позвать свою маму.

Дата добавления: 2015-08-13