Опасная штуковина

Жильё у нас теперь имелось. А вот еда...

На первых порах отец взялся столярничать. Но в Каменке это не­просто оказалось. Лесов поблизости мало. Даже дровами запастись и то не каждому удавалось. А раздобыть для столярных работ материал – и не говори! Каждая пригодная досточка – на вес золота.

В лес мало кто насмеливался ходить. Увидят немцы или полицаи – за партизана посчитают...

С большим трудом достал отец доски на верстак. Это стол такой специальный, на котором столярничать удобно. А уж чтобы раму оконную сделать или даже табуретку... Да что там раму! На форточку сгнившую еле-еле нашли брусочки нужные.

За первый месяц сделал отец всего две рамы небольшие для сельчан и несколько скамеек простеньких. На этом не прокормишься! А тут ещё на бирже труда взяли его на учёт. И послали работать на станцию.

Там база перевалочная была. Немцы отправляли продукты разные. К себе в Германию и на фронт. Вот и пришлось ему ящики всякие сколачивать.

Очень это его угнетало: он, бывший красный командир, вынужден против своих работать, врагу ненавистному помогать. Да и вообще, людям и без то­го продуктов не хватает, а тут ещё помогай грабить их. И за такую посты­лую работу – жалкая пайка хлеба из несеянной просяной муки...

От всех этих переживаний и расстройств совсем расхворался отец. Бо­лезнь желудка обострилась до того, что слёг он.

Правда, как говорит мама, нет худа без добра. До этого то и дело нем­цы к нам, как и ко всем

---------------------------------------------------------------

* Украинская пословица. В данном случае смысл её примерно такой: не дождёшься; не увидишь праздника.

** Ответ Петьки обозначает: ты не увидишь.

остальным, совались в дом. А тут стоило увидеть рядом с лежащим человеком пузырьки с лекарствами разными, – даже в комнату не заходят.

– Кранк?* – только и спросят.

– Да, да. Тиф...

Их как ветром сдувает. Здорово тифа боялись.

Шурку тоже заставили работать на бирже труда. Хотя ему только пятнад­цать лет. На пекарню послали. Целыми днями пилил да колол дрова. А дрова-то! Берёза, вяз, дуб... Да все узловатые и сучковатые...

Зато, правда, кроме просяной пайки ему давали ещё целую буханку насто­ящего хлеба! Чёрного, тоже из несеянной муки, но самого что ни на есть на­стоящего.

Конечно, на восьмерых это не жирно. И всё-таки... К тому же завпекарней, хоть и вреднющий дядька, но разрешал вместо просяной пайки брать муку из того же проса.

Оладушки из этой муки, пока ещё горячие, даже вкусными казались.

Не то, что хлеб. Горчит сильно и в горле дерёт, как напильником.

Всем, кого немцы работать заставляли, давали только такой хлеб. А попробуй, откажись от работы... Мигом в Германию угонят. Кому ж охота?!

Только полицаям да тем, кто в управе на немцев прислужничал, получше пайки давали. Да фольксдойчам. Так полицаи почище немцев людей грабили. Что ни понравится, – всё к рукам приберут. И не пожалуйся...

Хитрющие фрицы. Не стали разгонять колхозы, как бургомистр и полицаи хотели. Оставили всё, как было. Даже названия не изменили. А в Каменке было три колхоза: «Червона Армия»* в самом местечке, «Жовтэнь»* на Покровской стороне и имени Ворошилова – на Николаевской.

Потом, когда урожай собрали, немцы всё подчистую выгребли. А то бы пришлось из каждой хаты, из каждого погреба вытрясать понемногу.

Но это ещё больше людей обозлило.

И партизаны стали чаще о себе напоминать. За один только месяц два эшелона пустили под откос. Один – прямо на окраине местечка, в глубокую балку.

В самой Каменке немцев немного было. Небольшой госпиталь, да ещё охранная команда. А войск проходило немало. Иной раз по полдня колонны шли. Однажды, правда, около двух сотен, а может и того больше, взрослые говорили, что батальон, оставались недели две. Против партизан их прислали. И даже три танка. Только ничего у них не вышло. Партизаны, по слухам, ушли в Чёрный лес. А он аж до самой Белоруссии тянется. Поищи-ка их там!

Охранная команда в средней школе располагалась. А проходящие части на ночёвку чаще всего в клубе останавливались. Набросают им там в фойе и в зале на пол соломы – вот вам вместо перин...

Маму тоже работать заставили. Уборщицей в клубе. Там немного работы было. Театр, организованный немцами, редко давал представления. И зрителей немного бывало. Может, пятьдесят чело-век. Один раз и я видел постановку. «Вий» называлась.

Натерпелся страху, не меньше того Хомы*. Испугаешься, когда на сцену разные химеры вылетают. Это я потом узнал, что они не настоящие.

А вот после ночёвок проходящих частей работы маме прибавлялось раз в пять. И она брала с собой Женю, Ленку и меня. Мы помогали ей собирать и выносить на улицу солому.

А под подстилкой чего только не найдешь. И монеты мелкие, и зажигалки, и губные гармошки, и патроны разные. А повезёт если, может попасться даже фонарик или портсигар, который сам цигарки сворачивает. А то даже и ножик складной со многими лезвиями.

Правда, почти все находки приходилось обменивать на еду, которой нам постоянно не хватало.

Конечно, не всегда находок было много. Больше их оказывалось в те дни, когда отдых солдатам давали короткий, когда поднимали их затемно или по тревоге. А в спешке да в темноте один одно потеряет, другой ещё что-то забудет.

Электричества ведь не было. И керосиновых ламп я у немцев не видел. У них больше были плошки-свечки. Выдавленная на прессе картонная баночка, чуть побольше, чем для сапожного крема, внутри залита какой-то массой для свечек. В серёдке баночки – фитиль, как в лампе керосиновой, только поуже.

Вот разложится при свете такой лампадки немец бриться или ещё что делать, а тут тревога. Всё

--------------------------------------------------

* Кранк (нем.) – больной.

* «Червона Армия», «Жовтэнь» (укр.) – «Красная Армия», «Октябрь».

* Хома — персонаж повести Н.В.Гоголя «Вий».

и посыпалось в расстеленную вокруг солому...

А попробуй опоздать в строй: мало не покажется! За дисциплину немцы очень строго спрашивали. Вот и поспешали солдаты.

Однажды наш улов выдался особенно богатым: три горсти разных патронов, целых две губных гармошки, станочек бритвенный с лезвием, мундштук, несколько монеток, две с половиной галетины и ещё какая-то штуковина непонятная. Почти круглая, вся ребристая, похожа на кукурузный початок, даже железинка сбоку похожа на листочек. А сверху трубочка небольшая и к ней колечко прикреплено. За него удобно эту штуку нести. А то в ладошке не зажмёшь.

– Это граната такая, – заявила Ленка.

– Сама ты... граната, – возразил я ей. – Что я, гранат не видел! Она как стакан, только железная. И ручка у неё длинная, чтобы бросать удобно. Как моя рука почти. А тут – никакой ручки.

– Ну пойдём у деда Завирюхи спросим, – не стала спорить Ленка. Почему не пойти к дедушке Демиду? Всё равно мы ему всегда патроны отдаем. Нам они ни к чему.

Дедушка Демид – это у него уличное прозвище такое, Завирюха* – добрый. Иногда он угощает нас подсолнечной макухой*. Такая вкуснятина!

Он как бы сторож здесь, в клубе. А ещё вокруг здания мусор подметает. Он никогда на тебя не наябедничает, как бы ты ни нашкодничал. Вон недавно Женька Сочиньский взял и выколол глаза Гитлеру на портрете. За это немцы и повесить могли.

А дед Завирюха никому не рассказал. Только уши надрал Женьке. Да порченый портрет на целый заменил.

Обидно, конечно, за Женьку. Но уши переболят, да и пройдут. А узнай немцы про портрет! Несдобровать бы Женьке, хотя он и не взрослый. Вон бы­ло же в Харькове, когда за пачку сигарет повесили такого же пацана, четыр­надцать лет всего.

В общем, пошли к деду. Выгреб я патроны из одного кармана, из другого начал доставать. И тут он разглядел, что на пальце моём на колечке болта­лось.

– А эту штуковину где взял?

– Где, где... Там же, под соломой.

– Ну-ка, давай её быстренько сюда, – и дедушка Завирюха сначала за­жал в своей большущей ладошке мою маленькую вместе с этой самой штукови­ной, начал затем осторожно снимать с пальца мою находку. Строго предупредив при этом: – Стой тихо, не дёргайся.

– Да я что... Мы и пришли спросить у вас, что это такое, – оправдывался я, высвобождая из колечка палец.

– Та граната ж это! – встряла Ленка, не утерпев. – Только не немец­кая. Наша. Лимонка называется...

– Откуда знаешь? – вскинулся дед.

– Та у Женьки ж Сочиньского видела. Точно такую. Он и говорил...

– Откуда ж ей тут взяться? – почесал дед в затылке. – Мабуть*, по­сле боя фриц нашёл... А теперь на отдых их отводят, вот и не стал таскать... А ты вот что, егоза... Помалкивай! Никому ни слова! – сказал серьёзно, как взрослым. – И Женьке скажи, чтобы ко мне пришёл. И тоже чтоб язык держал на запоре. А то с такими игрушками доиграетесь...

И закончил сердито:

– Вот шыбэнык!*

«О ком это он? – подумалось. – О Женьке? Обо мне?»

Да, хорошо, что дедушка Завирюха не ябеда.

Дата добавления: 2015-08-05